Англия_Шумпетер_история экономического анализа

100 Hot Books (Амазон, Великобритания)

Й.А. Шумпетер. История экономического анализа /пер. с англ. под ред. В.С. Автономова,
в 3-х т. Т. 1. – 552 с., Т. 2. – 504 с., Т. 3. – 688 с. СПб.: Экономическая школа, 2001 г

2. Англия: [маршаллианская эпоха]

Перед благодатным 1885 г., в котором Маршалл прочел свою инаугурационную лекцию в Кембридже, ситуация в Англии была следующей. Было множество хороших текущих исследований, особенно фактологических, таких как работы Ньюмарча; не было недостатка в случайных искрах таланта, каковые можно найти в работах Бэджгота или Клиффа Лесли; было квалифицированное преподавание на основе работ Дж. С. Мил ля, Кэрнса и Фосетта, достойно державшее свое знамя. Но ничто не выделялось на общем фоне, кроме идей Джевонса, да и они в том, что касается теории, все еще оставались не более чем гласом вопиющего в пустыне. Один оратор в 1876 г. прекрасно выразил общераспространенное мнение,¹ сказав, что, хотя экономистам еще многое предстоит сделать для развития и применения существующих доктрин, основная работа уже проделана. Именно Маршалл изменил это мнение и вывел науку из сумрачной долины на залитые солнцем высоты. В Англии этот период является воистину маршаллианской эпохой. Успех Маршалла был столь же велик, как успех А. Смита, если учитывать, что по мере развития своих технических инструментов наука неизбежно становится все менее доступной для широкой публики и что Маршал не имел такого политического «конька», каковым была свободная торговля для его предшественника.

[а) Эджуорт, Уикстид, Боули, Кэннан и Гобсон.] Фигура Маршалла затмила собой не только тех английских экономистов, которые представляли постмиллианское направление анализа (таких, как Сиджуик и Николсон), хотя у каждого из нихГбыли свои заслуги;² она также затмила Эджуорта и Уикстида, которым и в самом деле не хватало маршаллианского диапазона охвата как исторических, так и современных фактов и его личной силы, но которые были интеллектуально равны ему как теоретики.

Френсис Исидро Эджуорт (1845-1926), один из преемников Сениора на кафедре политической экономии в Оксфорде (1891-1922), а также издатель и соиздатель Economic Journal (1891-1926), происходил из семьи англо-ирландских мелкопоместных дворян и был во всем (исключая рпорт) типичным продуктом классического оксфордского образования. Два мастера, сослаться на которых здесь достаточно, запечатлели его как человека и мыслителя: Кейнс в Economic Journal (1926. March; очерк перепечатан в Essays in Biography (p. 267 et seq.)) и Боули в Eco-

^{1 См}.: Jevons W. S. The Future of Political Economy // Fortnightly Review. 1876. Nov.

² Единственная работа Генри Сиджуика (1838-1900), которую следует упомянуть здесь, — Principles of Political Economy (1883; 3rd ed. — 1901). Находясь по существу в миллианской традиции, эта книга развивает ее более аккуратной концептуализацией и дает много ценных предложений даже там, где не следует им или следует некорректно, как в теории международных ценностей. Заслуживает особого упоминания его трактовка денег и процента. О его старомодном методе поиска значений слов уже упоминалось.

Джозеф Шилд Николсон (1850-1927), возглавлявший кафедру в Эдинбурге с 1880 по 1925 г., выполнил великолепное исследование денег, но в данный момент нас интересуют лишь его Principles of Political Economy (1893, 1897, 1901). В целом неоригинальная и меркнущая рядом с произведениями Маршалла, эта работа тем не менее была похвальным достижением.

nometrica (1934. Apr.). Но дабы получить о нем более полное представление, следует все же упомянуть о некоторых моментах. Во-первых, отмечу его утилитаризм, громко заявивший о себе с самого начала (New and Old Methods of Ethics, 1877) и выглядевший таким неуместным в столь интеллектуально развитом человеке; он много делал для того, чтобы сохранить — совершенно напрасно — порочный альянс между экономической теорией и философией Бентама, о котором я неоднократно говорил. Но позволю себе также повторить, что, как и у Джевонса, мы можем удалить утилитаризм из всех экономических работ Эджуорта без влияния на их научное содержание. Во-вторых, имя Эджуорта навсегда останется в истории статистики: я имею в виду прежде всего не его работу об индексах (см. ниже, глава 8, § 4), но его исследование статистических методов и их оснований, сосредоточивающееся на его обобщенном законе распределения ошибок наблюдения. В-третьих, он был автором большой серии статей по экономическим проблемам. Мощная оригинальность некоторых из них, порою скрытая причудливой странностью изложения (которую не всякий найдет столь восхитительной, как нахожу я), никогда (за исключением редких случаев) не оценивалась по достоинству. По истинным новациям в аналитическом аппарате экономической теории (кривая безразличия, контрактная кривая, убывающая отдача, общее равновесие и т. д.) они равнозначны «Принципам» Маршалла, если не превосходят их. Наконец, в-четвертых, почему эту великую фигуру полностью затмил Маршалл? Ответ — который интересен с позиций социологии науки, исследующей, кто добивается успеха, как и почему, — пожалуй, таков: Эджуорт не обладал силой, позволяющей создавать впечатляющие трактаты и обретать приверженцев; добродушный и великодушный,³ он никогда не пытался доказать собственную важность; он был чрезмерно чувствительным, с одной стороны, и чрезмерно скромным — с другой; он удовлетворился местом за спиной Маршалла, которого превозносил как Ахилла; обладая нерешительной манерой разговора, будучи рассеянным до патологии, худшим оратором и лектором, какого только можно вообразить, он был неэффективен как личность — точнее, как лидер. Его Papers Relating to Political Economy (3 vols. 1925) и Mathe-

³ Я думаю, что всякий знавший Эджуорта одобрит эпитет «великодушный». Но его великодушие было особого рода. Оно распространялось исключительно на наследие Маршалла и Рикардо—Милля. Увы, такова человеческая природа! Он определенно не был великодушным к австрийцам, Вальрасу и — по непостижимым для меня причинам — к Г. Л. Муру.

matical Psychics (1881; репринт Лондонской школы — 1932) содержат практически все его исследования в области экономической теории. Вклад Эджуорта в математическую статистику был подытожен профессором Боули в работе Edgeworth's Contributions to Mathematical Statistics, опубликованной Королевским статистическим обществом в 1928 г.

Несмотря на ограниченность места, хотелось бы отдать должное Филипу Генри Уикстиду (1844-1927), воздействие личности которого я ощутил в 1906 г. во время часовой беседы на лужайке перед его домом в Уэнтадже, — меня восхитили его спокойствие, не имевшее ничего общего с равнодушием, его благожелательность, которая не была слабостью, его простота, столь хорошо сочетавшаяся с изысканностью, его непритязательная скромность, но без потери достоинства. Я могу только констатировать, что этот теолог, читавший лекции о Данте, находился несколько на периферии круга профессиональных экономистов, — это одна из причин, по которым его исследования, великолепные с педагогической стороны, не оставили более значительного следа. Возможно ли поверить, что его наиболее оригинальная работа An Essay on the Co-ordination of the Laws of Distribution (Очерк о координации законов распределения. 1894; репринт Лондонской школы — 1932) прошла почти незамеченной (было продано лишь два экземпляра) и что даже в наши дни профессор Стиглер является единственным экономистом, признающим ее истинную ценность? Его Common Sense of Political Economy... (Здравый смысл политической экономии. 1910; новое издание в 2 т. вместе с Selected Papers and Reviews, с введением проф. Лайонела Роббинса — 1933) содержит ряд оригинальных идей и представляет собой нечто намного более значительное, чем простая популяризация главенствовавших в то время доктрин. В частности, в вопросах основных принципов и критического разъяснения понятий (например, в «теории измерений», которую он развил в статье On Certain Passages in Jevons, Theory of Political Economy (Quarterly Journal of Economics. 1889. Apr.)), его идеи намного опережали время. Общая структура его системы является джевонсианской — по существу, он был единственным заметным джевонсианским теоретиком, — но он отбросил так много устаревших концепций, все еще содержавшихся в рассуждениях Джевонса, и добавил столько поправок и улучшений — отчасти под влиянием австрийцев, — что его можно считать создателем оригинальной версии теории предельной полезности.

Уикстид был скорее независимым от Маршалла теоретиком, чем оппонентом последнего. Столь же независимым и в еще меньшей степени оппонентом Маршалла был профессор Лондонской школы экономики Боули. К рассматриваемому периоду относится первая часть его карьеры. Впоследствии он развил то, что можно назвать его собственным научным стилем, предвосхитившим формулировку, содержащуюся в § 1 Устава созданного позднее Эконометрического общества: «...развитие экономической теории в тесной взаимосвязи со статистикой и математикой». Эта программа, которую Боули стремился реализовать в большой серии публикаций, была новаторской и определяла характерную позицию. Но в то время она привлекала мало внимания, поскольку Боули не пытался способствовать ее продвижению посредством методологических деклараций. Другим «независимым» теоретиком, но уже в большей степени оппонентом Маршалла, был Кэннан⁴ — энергичный преподаватель Лондонской школы, в то время более известный как среди экономистов, так и среди студентов. Были и другие, кого мы должны бы упомянуть, но не можем себе этого позволить. Существовала также оппозиция, состоявшая не только из тех, кто придерживался старых идей. Конеч-

⁴ Читателям этой книги Эдвин Кэннан (1861-1935) уже знаком по History of the Theories of Production and Distribution... from 1776 to 1848 (1893), на которую я неоднократно ссылался в части III. Эта работа, а также издания Адама Смита под его редакцией и его History of Local Rates in England (1896) составляют основные научные достижения Кэннана. Но любой человек получит удовольствие и пользу, перечитывая также его краткие, полные жизни брошюры по проблемам денег и монетарной политики. Этого, конечно, абсолютно недостаточно, чтобы отдать должное Кэннану как Учителю и Человеку, его здравому смыслу, его милой выразительности, силе его убеждений — достоинствам, которые со всех точек зрения, кроме нашей, более чем компенсируют недостаток аналитической глубины.

⁵ Джон А. Гобсон (1858-1940), которому посчастливилось зарекомендовать себя архиеретиком в эпоху расцвета маршаллианства и дожить до времени, когда это стало знаком чести, был во многих отношениях весьма интересной личностью — энергичной, разносторонней и агрессивной. Он был образованным человеком — т. е. имел за плечами классическое образование — и эмоциональным радикалом. Такое сочетание характерно для большей части авторов английской литературы по общественным наукам того времени. В экономической теории он был самоучкой, что позволяло ему видеть аспекты, которые отказывались видеть профессиональные экономисты, и в то же время не замечать того, что профессиональные экономисты считали само собой разумеющимся. Он не мог понять, почему экономисты не прислушиваются к его идеям, и, как многие подобные ему, вовсе не был чужд утешительного объяснения, что его оппоненты-маршаллианцы были движимы если не классовым интересом, то инквизиторским стремлением раздавить несогласных. Возможность того, что многие из его утверждений, особенно критических, просто неверны, никогда не приходила ему в голову, несмотря на то что ему часто указывали на это. Запоздалое признание пришло к нему лишь во времена кейнсианства (в основном к его доктрине недопотребления, которая будет упомянута ниже, в главе 8). Из длинного списка его книг и памфлетов достаточно будет упомянуть следующие: The Physiology of Industry (при участии

но, были «еретики», такие как Гобсон.⁵ Но еще важнее то, что были и антитеоретики, такие как Сидней Вебб, которые презирали всякую аналитическую утонченность.⁶ Однако фигур сравнимого масштаба в аналитическом плане в оппозиции не было: Маршалл действительно главенствовал на сцене в большей степени, чем это когда-либо удавалось Рикардо. Великий мастер и властный человек — некоторые воспринимали его как жреца — сделал своими учениками и последователями почти все подраставшее поколение английских экономистов.

[b) Маршалл и его школа.] Маршал создал подлинную школу, члены которой мыслили в рамках хорошо разработанного научного инструментария и подкрепляли свою связь с ней сильной личной сплоченностью. Профессор Пигу, его последователь на кембриджской кафедре; профессор Робертсон, сменивший Пигу; наконец, лорд Кейнс — упомянем лишь немногие из самых известных имен — сформировались под влиянием учения Маршалла и начинали с него, как бы далеко от этого истока они ни ушли впоследствии. После 1930 г. Кейнс и многие из тех, кого можно причислить к так называемому «третьему поколению», и в самом деле отреклись от маршаллианства. Но в том, что касается чистого экономического анализа, это означало гораздо меньше, чем может показаться. И хотя некоторые из них стали испытывать растущую неприязнь к Маршаллу, не только его образ мыслей, но и его личная аура, его «отпечаток» все еще довлели над ними.⁷

Эта школа была — и в определенном смысле осталась до сих пор — национальной и живо проявляющей свой типично

А. Ф. Маммера; 1889); The Evolution of Modern Capitalism (1894; возможно, лучшее произведение); The Industrial System (1909); Gold, Prices, and Wages... (1913); The Economics of Unemployment (1922). Но тот, кто желает получить представление об этом человеке, а заодно и о комедии — или трагедии — ошибок экономиста, не должен упустить из виду его восхитительную книгу Confessions of an Economic Heretic (1938).

⁶В 1906 или 1907 г. Сидней Вебб читал в Лондонской школе курс лекций по методологии, на одной из которых я присутствовал. Если на основе этой лекции и ее тона можно делать обобщения, то он представлял материал в этом курсе примерно так, как это сделали бы немецкие катедер-социалисты. Лектор ничего не сказал о Маршалле и его учении. Однако выводы были отчетливо антимаршаллианскими. Различие нельзя назвать в первую очередь политическим: Маршалл в значительной степени симпатизировал целям фабианцев (в их тогдашнем виде); различие заключалось в научном методе.

⁷ Это не относится к профессору Хиксу, чьи корни в гораздо большей степени вальрасианские, чем маршаллианские. Этот факт более значителен, чем эффектный разрыв с Маршаллом кейнсианцев.

английский характер. Я сравнивал успех Маршалла с успехом А. Смита. На самом деле первый был еще более спонтанным и мгновенным, чем второй: «Принципы» были восприняты с всеобщими аплодисментами, и газеты, которые поначалу относились несколько прохладно к «Богатству народов», соперничали друг с другом в лестных и торжественных обзорах «Принципов». Но одна оговорка напрашивается сама собой: за границей работа Маршалла никогда не имела такого успеха, как книга А. Смита. Причину не слишком трудно найти. Послание Маршалла — как бы ни нравилась ему идея быть «читаемым бизнесменами» — было в конечном счете адресовано экономистам. И экономисты всех стран, не чуждые экономической теории, разработали или приняли к 1890 г. системы, которые, как бы ни были они плохи в техническом плане, в своих фундаментальных идеях были аналогичны Маршалловой. Маршалл был первым и последним великим английским экономистом эпохи (и ощущал себя таковым). Но это не меняет того факта, что великие исследования Маршалла являются классическим достижением той эпохи, т. е. отражают более совершенно, нежели любые другие, классическую ситуацию, возникшую около 1900 г. Я полагаю, что лорд Кейнс стремился выразить аналогичную оценку, назвав публикацию «Принципов» первым из трех событий начиная с 1890 г., от которых следует вести отсчет «современной эпохи британской экономической науки».⁸ Хотя мы должны будем двигаться по ее орбите на протяжении всей данной части, для удобства сконцентрируем здесь основные факты о работе Маршалла в целом.

Портрет Альфреда Маршалла (1842-1924), человека, ученого, преподавателя, мыслителя, был с непревзойденным блеском исполнен лордом Кейнсом (Keynes. Alfred Marshall // Economic Journal. 1924. Sept.; перепечатан в: Essays in Biography. 1933 <см.: Маршалл А. Принципы экономической науки. M., 1993. Т. 1>), равно как и портрет его «ангела-хранителя», миссис Маршалл, чья память неотделима от его памяти (Keynes. Mary Paley Marshall (1850-1944) // Economic Journal. 1944. June). Я настоятельно рекомендую вниманию читателя две другие работы: Memorials of Alfred Marshall (Ed. A. C. Pigou. 1925) и статью The Place of Marshall's «Principles» in Economic Theory другого вы-

⁸ Economic Journal. 1940. Dec. P. 409. Другими двумя событиями были основание Королевского экономического общества (Британской экономической ассоциации) и выход в свет Dictionary of Political Economy Палгрейва. [Кейнс ошибся в дате последнего события. Dictionary Палгрейва был закончен в 1893-м и опубликован в 1894-м. Введение Палгрейва датировано Рождеством 1893-го.]

дающегося маршаллианца, Г. Шоува (Economic Journal. 1942. Dec). Пространный и предположительно полный список произведений Маршалла был опубликован Кейнсом в Economic Journal (1924. Dec), а затем перепечатан в Memorials. Но основными работами Маршалла являются его Principles of Economics (Принципы экономической науки. 1-е изд. — 1890; до 6-го изд. представлены как том I; далее мы будем ссылаться на 4-е изд. — 1898); Industry and Trade (1919) и Money, Credit and Commerce (1923). Важны все три книги: тот, кому известны только «Принципы», не знает Маршалла. Они были дополнены посмертно изданным томом Official Papers (1926). Из остального достаточно будет упомянуть его Pure Theory of Foreign Trade и Pure Theory of Domestic Values (частное изд. — 1879, репринт Лондонской школы, 1-е изд. — 1930); написанную совместно с миссис Маршалл работу Economics of Industry (1879), наиболее важную ступень на пути к «Принципам»; и, наконец, весьма показательную речь The Old Generation of Economists and the New (1896), опубликованную в Quarterly Journal of Economics (1897. Jan.).

Общность между Маршаллом и А. Смитом состоит отнюдь не только в успехе и положении в истории экономической науки. Опуская ряд различий, обусловленных эпохой, мы найдем значительное сходство в общих концепциях экономического процесса, в частности экономической эволюции. Кроме того, мы найдем примерно равное соотношение между «теорией» и «фактами», хотя более высокое мастерство Маршалла позволило ему изгнать простое повествование со страниц «Принципов» — так что читателям, не знающим Industry and Trade, его изложение представляется «чисто теоретическим» в большей степени, чем оно есть на самом деле, и намного более теоретическим, чем изложение А. Смита. Но сходство распространяется еще дальше — на цели, план (я не имею в виду конкретную последовательность тем, которая для нас не существенна) и характер исследований. Маршалл знал об этом. Известно его высказывание: «Все это есть у А. Смита». Это замечание является не только простым признанием того факта, что сегодняшние исследования неизбежно вырастают из вчерашних, — это признание родства. И наконец, последнее сходство: и «Богатство народов», и «Принципы» стали тем, чем они являются (по крайней мере, отчасти), потому что они были зрелым результатом нескольких десятилетий кропотливого труда, продуктом бесконечно тщательных и терпеливых умов, безразличных к течению времени. Все это еще более замечательно потому, что и Смит, и Маршалл упорно стремились проповедовать свои истины и влиять на политическую жизнь — хотя ни тот ни другой не позволил себе торопиться с изданием своих рукописей и оба добивались их предельного совершенства.⁹

Я надеюсь, читательский путеводитель по «Принципам» здесь излишен. Достаточно лишь сказать, что ядро аналитических достижений содержится в книге V («Теория равновесия, спроса и предложения»). Книга VI («Распределение») является результатом широкого применения анализа книги V. Книга I представляет вначале «экономическую историю в одной лекции», столь сурово урезанную, что оставшееся выглядит серией тривиальностей и абсолютно не отражает широты и глубины исследования, в действительности стоящего за ней; далее следует невероятно узкий обзор истории экономической науки. Книга II («Некоторые основные понятия») могла бы быть написана любым дровосеком или водоносом XIX в. Книги III («Потребности») и IV («Факторы производства») содержат некоторые новшества и местами глубокие озарения (см., например, главу 12, § 11 и 12), задавленные массой материала, который только выиграл бы, будучи сокращенным.

Читатель, проникший за весьма отполированную поверхность, на которой все представляется сведенным к прописным истинам, прежде всего поражается, огромному богатству аналитических и фактологических деталей, выстроенных в одну шеренгу невероятно умелым командиром, которому, по-видимому, никогда не приходила в голову мысль о том, что ничто не может сделать книгу столь сложной, как попытка сделать ее как можно более простой. Всему найдена специальная ниша в огромной структуре, и всякое явление, прежде чем быть показанным в своей нише, аналитически «обтачивается» мастером с помощью стройной и экономичной концептуализации. Во-вторых, читатель обнаружит качество, которое составляет чуть ли не основную претензию Маршалла на бессмертие: он увидит в Маршалле не только мощного аналитика, глубоко образованного историка, умелого мастера объяснительных гипотез, но и великого экономиста. В отличие от сегодняшних специалистов, которые в той же степени превосходят его в технике теории, в какой он превосходил А. Смита, он понимал ход капиталистического процесса. В частности, он знал предприятие, проблемы бизнеса и предпри-

⁹ На мой взгляд, это было только достоинством. Основание для иного мнения можно найти в очерке Кейнса. Но аргументы лорда Кейнса выглядят как oratio pro domo <речь в защиту собственных интересов — лат.>. И хотя Маршалл в самом деле потерял некоторые претензии на приоритет, которые он мог иметь в теории денег, в этом виновата не задержка публикации. Это особенно касается вопросов, освещенных в «Принципах». Положение «Принципов» в этом отношении не было бы иным, если бы они вышли в 1880 г.

нимателей лучше, чем большинство других ученых-экономистов, не исключая тех, которые сами были бизнесменами. Он чувствовал непреложные органические закономерности экономической жизни даже лучше, чем формулировал их, и потому выступал как обладающий знанием, а не как «писаки» — или теоретики, которые были не более чем теоретиками. Боюсь, что это достижение — столь замечательное для человека, вращавшегося в основном в академических кругах и во многом разделявшего их предрассудки, — а также олимпийское спокойствие, отличающее его подход к горячо обсуждавшимся проблемам, отчасти объясняют непопулярность, окружающую его имя сегодня.

В-третьих, еще более проницательный читатель, умеющий видеть аналитический каркас под гладкой оболочкой и плотью, обнаружит аппарат того, что мы теперь называем частичным анализом (partial analysis), а именно набор инструментов, разработанных для анализа феноменов в сравнительно небольших секторах экономики — отдельных «отраслях», которые слишком малы, чтобы влиять через изменение своего выпуска, спроса на факторы и цен на социальные агрегаты (особенно на реальный и денежный национальный доход), так что все происходящее за пределами этих секторов может трактоваться как данность (см. ниже, глава 7, § 6). Книга V является классическим шедевром этого частичного анализа, которым столь восхищались одни и который столь сурово критиковали другие. Соответствующие вопросы будут рассмотрены ниже. В данный момент нашего внимания требует другой предмет. Точка зрения частичного анализа столь очевидно прослеживается на всем протяжении текста Маршалла, а удобные концепции частичного анализа, разработанные или отшлифованные им, столь прочно вошли в современное преподавание, что появляется некоторое оправдание для тех, кто видит в Маршалле мастера частичного анализа и не более того. Опять-таки этого недостаточно, чтобы отдать должное всей глубине и кругозору учения Маршалла. Более широкая концепция всеобщей взаимозависимости всех экономических величин удостоилась не только спорадического внимания в «Принципах»: Маршалл фактически сформулировал ее — в зачаточной форме, но точно — в примечаниях XIV и XXI Математического приложения. В Memorials содержится пассаж (р. 417), правильно выделяемый мистером Шоувом в вышеупомянутой статье: «Вся моя жизнь была отдана и будет отдана максимальному представлению в реалистичной форме Примечания XXI». Поэтому представляется справедливым причислить Маршалла к создателям как теории предельной полезности как таковой, так и теории общего равновесия.

Более обоснованным представляется другое мнение, преуменьшающее достижения Маршалла. Его теоретический аппарат строго статичен. Это не мешает ему объяснять эволюционные или иные явления экономической жизни, к которым трудноприложи-мы методы статики. Как отмечал Кейнс в работе Treatise on Money (П. P. 406), Маршалл «был порою склонен камуфлировать по сути статичный характер своей теории равновесия многими мудрыми и проницательными obiter dicta <сказанное мимоходом — лат.> по поводу динамических проблем». Но для этого он должен был покидать «водительское сиденье» своей аналитической машины, недостаточно развитой для понимания этих проблем: кругозор «Принципов» намного шире, чем кругозор излагаемой там теории, и соответствующие ограничения вредят этой теории, особенно перед лицом феномена убывающих средних издержек.

В-четвертых, любой беспристрастный читатель непременно обратит внимание на тесно связанные факты, которые будут детально обсуждены ниже, а именно на то, что теоретическая структура Маршалла, если не говорить о ее техническом превосходстве и тщательной проработке деталей, является по сути той же, что и у Джевонса, Менгера и особенно Вальраса, но комнаты в этом новом доме без необходимости беспорядочно завалены ри-кардианскими фамильными реликвиями, которые получают внимание, не пропорциональное их операциональной важности. Таким образом, ясно, почему некоторые английские авторы и большинство неангличан низложили Маршалла как эклектика, пытавшегося согласовать и скомбинировать аналитические принципы английской «классической школы» (т. е. рикардианства) и «школы предельной полезности» (т. е. прежде всего Джевонса и австрийцев). Понятно и то, что сам Маршалл и маршаллианцы не без раздражения отказывались принять эту интерпретацию. Они были правы. Мощный механизм маршаллианского анализа — хотя ныне он может показаться устаревшим — был результатом творческих усилий, а не чем-то искусственным, и это должны признавать прежде всего те, кто, как и я, не принимает в расчет важность присутствующего в нем рикардианства. Однако в связи с этим возникают вопросы, касающиеся корней учения Маршалла и степени его оригинальности. Эти вопросы не могут быть погребены среди пыльных документов. Мы должны дать на них ответ, дабы пролить свет на важный этап развития экономической науки.

Корни учения Маршалла обнажить легко. Как экономист он получил образование, а скорее, самообразование в традиции А. Смита, Рикардо и Дж. С. Милля. В частности, его знакомство с экономической наукой началось с чтения Милля в 1867-1868 гг. (Memorials. Р. 10), и он испытывал то, что можно назвать сыновним почтением по отношению к Дж. С. Миллю на протяжении всей своей жизни, хотя не питал никаких иллюзий по поводу интеллектуального статуса последнего. Кроме того, в предисловии к первому изданию «Принципов» имеется сдержанное признание влияния Курно и Тюнена, которое действительно несомненно. Ни один другой экономист, кроме этих пяти, даже Джевонс, Дюпюи или Дженкин,¹⁰ не оказал влияния на основы его учения, хотя можно обнаружить влияние многих авторов в отдельных, менее важных, аспектах. Но результат получился вполне сносным. Мы отмечали специфический характер трактата Дж. С. Милля, который витает между Рикардо и Сэем и требует уточняющих формулировок. Такой человек, как Маршалл, который получил образование в области математики и физики и которому понятие предела, а стало быть, формальная часть принципа предельных величин, должно было быть столь же хорошо знакомым, сколь его утренний бекон, должен был лишь позволить своему уму поиграть с расплывчатыми утверждениям Милля и разработать их точную модель (систему уравнений), чтобы прийти в ту точку, с которой просматриваются чисто теоретические разделы «Принципов». Естественно, что приходившие ему в голову инновации тогда показались ему простым развитием идей Милля, а вовсе не «революционными» идеями. Кроме того, сильные лидеры, уверенные в дисциплинированном большинстве, не совершают революций ни в науке, ни в политике, но мягко ведут за собой последователей, оставляя суету и революции

¹⁰ X. С. Флиминг Дженкин (1833-1885) — выдающийся экономист, чьи основные работы хронологически относятся к предшествующему периоду. Однако его обсуждение было перенесено сюда, так как эти работы образуют явную ступень между Дж. С. Миллем и Маршаллом в четырех важных отношениях: он был первым англичанином, обсуждавшим функции спроса почти с той же ясностью, как Верри и Курно; он разработал и применил к проблемам налогообложения концепцию потребительского излишка ; он использовал графическое представление во многом так же, как делал позднее Маршалл; он значительно развил теорию заработной платы, особенно в вопросе влияния профсоюзов на ставки заработной платы. Кроме того, подобно Сис-монди, но намного аккуратнее он предложил систему повременной платы , в сущности «гарантированной зарплаты». Он был инженером, вначале практикующим, затем преподающим, и его вклад в экономическую науку остался практически незамеченным. Но Маршалл ссылался на него. См.: Papers, Literary and Scientific / Eds Colvin and Ewing. 1887 — с биографией, написанной такой знаменитостью, как Р. Л. Стивенсон. Тем не менее на сегодняшний день существует репринт экономических работ Дженкина, выпущенный Лондонской школой под заглавием The Graphic Representation of the Laws of Supply and Demand, and other Essays on Political Economy, 1868-1884 (1931).

меньшинствам, которые должны кричать, чтобы быть услышанными. Я полагаю, что это вполне соответствует точке зрения маршаллианцев.¹¹ В любом случае это служит мне оправданием в признании за Маршаллом творческих достижений (напомню, речь идет только о чистой теории).

Этим признанием мы уже предрешили ответ на вопрос об оригинальности. Хотя Маршалл никогда не признавал себя обязанным Джевонсу, не говоря уже об австрийцах и Вальрасе, в полной степени его претензии на субъективную оригинальность не были известны миру до публикации Memorials, биографического очерка Кейнса и статьи Шоува. Эти претензии принимаются здесь без вопросов. Конечно, это не касается объективной оригинальности или приоритета. «Маржиналистский» трактат, опубликованный в 1890 г. — или, предположим, в 1880 г., — мог развить и улучшить существовавшую доктрину (что Маршалл определенно сделал), но не мог открыть принципиально новые истины. Согласно тому, что я считаю обычными стандартами историографии науки, заслуга открытия принципа предельной полезности принадлежит Джевонсу; заслуга создания теории общего равновесия (включая теорию бартера) — Вальрасу; заслуга открытия принципа замещения и создания теории предельной производительности — Тюнену; заслуга изобретения кривых спроса и предложения и создания статической теории монополии — Курно (так же как и понятия, но не термина, ценовой эластичности); заслуга открытия потребительского излишка — Дю-пюи; «графический метод» представления также предложен Дюпюи или, можно сказать, Дженкином. Если бы это всегда четко понималось, то к этому нечего было бы добавить.¹² Но такого всеобщего понимания не было — возможно, у всех эконо-

¹¹ Если считать (что представляется уместным) статью Шоува официальным манифестом маршаллианцев, то остается лишь одно различие. Шоув утверждает, подкрепляя свое заявление цитатой, что корни учения Маршалла следует искать скорее в работах Рикардо, чем Милля. Если учитывать то, как Шоув интерпретирует Рикардо и Милля, минимизируя различия между ними, в этом нет особого смысла. Но при моей интерпретации соотношения между ними это имеет большее значение — это примерно равнозначно признанию или отказу в признании роли Ж. Б. Сэя в возникновении маршаллианской экономической теории. На самом деле не существует реального «моста» между Рикардо и Маршаллом, хотя его, без сомнения, можно построить. При этом уже существует «мост» между Миллем (или даже Смитом) и Маршаллом.

¹² Вопрос о правомерности претензий (даже косвенных) на независимое открытие, результаты которого, как известно претенденту, были опубликованы ранее, каждый из нас должен решать для себя сам. Некоторые пренебрегли этим.

Мистов¹³его нет даже сегодня, — в результате чего репутация иных пострадала и во многих умах сложилась искаженная картина ситуации в науке того времени, в исправлении которой состоит долг историка. Задача достаточно сложная, потому что в такой ошибке во многом виноват сам Маршалл. Сопоставление Маршалла (и Эджуорта) с австрийцами будет проведено ниже, и потому не будем здесь затрагивать эту тему. В поразительном контрасте с благодушием, расточаемым в адрес Рикардо и Милля, Маршалл отнюдь не жаловал всех, чей вклад был близок его собственному. Единственным исключением является Тюнен, чьи исследования получили справедливое признание не только в общем виде в предисловии к 1-му изданию «Принципов», но также и в пассаже на с. 704 1-го изд., упоминающем «великий закон замещения фон Тюнена». Но Курно получил лишь общее признание и не удостоился ссылки там, где ее следовало бы ожидать, особенно в теории монополии. Однако нас не заинтересует выдвижение какого-либо обвинения против Маршалла в неадекватном признании чувства долга перед предшественниками — от этой вины в значительной степени освободили его Кейнс и Шоув. Речь идет о неадекватном признании чужого приоритета. Случай с Джевонсом наиболее очевиден. Но ситуация с Вальрасом еще хуже. Маршалл, разбиравшийся в математике лучше, чем кто бы то ни было, придерживавшийся высочайшего мнения об основополагающей важности своего собственного примечания XXI, не мог не видеть величия, равно как и приоритета достижения Вальраса. Тем не менее великое имя Вальраса встречается в «Принципах» лишь в трех незначительных местах, где ничего не говорится о его достижении.¹⁴ Точно так же дело обстоит и в отношении Дюпюи и Флиминга Дженкина, которые

¹³ Я неоднократно удивлялся тому факту, что компетентные и даже выдающиеся экономисты имеют обыкновение некритически приписывать Маршаллу то, что «объективно» следовало бы отнести на счет других (даже «мар-шаллианскую» кривую спроса!). Не будем даже выходить за пределы кембриджского круга. В Essays in Biography на с. 222 и далее Кейнс попытался перечислить «с помощью замечаний профессора Эджуорта» некоторые из «наиболее ярких аспектов вклада в науку», содержащиеся в Принципах. Их шесть (исключая комментарий об историческом введении), и, очевидно, все они считались объективными инновациями. Ни один из них не может быть признан без уточняющей ссылки на исследования других, хотя в совокупности, как элементы общего трактата для более широкого круга читателей, они обладали достаточной новизной.

¹⁴ Эджуорт был так же печально несправедлив к Вальрасу, как и к австрийцам. Но его недостаток признательности был чем-то вроде милой недружелюбности нежных матерей и жен, которые не замечают никаких достоинств в соперниках своих всецело обожаемых сыновей или мужей. Насколько я знаю, он никогда не был недружелюбным исходя из собственных интересов.

удостоились признания, но лишь в сносках и в неподобающих местах. Поспешу указать на смягчающие обстоятельства. Одно из них было сформулировано лордом Кейнсом: Маршалл видел в работах Джевонса и австрийцев технические промахи и другие недостатки, которые могли повредить успеху новой системы, если не держаться подальше от этих согрешивших авторов. Есть и другие подобные обстоятельства. Преемственность аналитической работы ценна сама по себе, между тем создатели новой теоретической системы — или, по крайней мере, Джевонс и австрийцы — без необходимости расширяли пропасть, отделявшую их от предшественников. Кроме того, Маршалл вполне сознавал свою роль как национального лидера. Может быть, он считал своим долгом поддержание национальной традиции.

К счастью, однако, я могу закончить на более приятной ноте. Самое главное об исследованиях Маршалла еще предстоит сказать. За великим достижением стоит еще более важное послание потомкам. Больше, чем любой другой экономист (за исключением, пожалуй, Парето), Маршалл указывал в будущее. Он не создал теории монополистической конкуренции. Но он указал на нее, рассматривая особый рынок фирмы (special market). Выше уже отмечалось, что его чистая теория была строго статичной, но при этом он указывал на экономическую динамику. Он не проводил эконометрических исследований, но всегда рассуждал с учетом статистического подкрепления экономической теории и делал все возможное, чтобы сформулировать статистически операциональные концепции. В своем выступлении «Старое и новое поколение экономистов» он выделил важные элементы программы современной эконометрики. Естественно, его исследования устарели. Но в них присутствует живой дух, предохраняющий их от забвения.

вернуться

Координация материалов. Экономическая школа

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Контакты