ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

---

100 Hot Books (Амазон, Великобритания)

Й.А. Шумпетер. История экономического анализа /пер. с англ. под ред. В.С. Автономова,
в 3-х т. Т. 1. – 552 с., Т. 2. – 504 с., Т. 3. – 688 с. СПб.: Экономическая школа, 2001 г.

4. Германия и Австрия

 

     Как мы знаем, в Германии Sozialpolitik и исследования ис­торической школы влияли на общую экономику сильнее, чем в любой другой стране. Эти явления не смогли совсем разрушить традицию и вытеснить «теоретический» компонент из экономи­ческой науки. Но иногда ситуация была весьма близкой к это­му: хотя последствия этого процесса начали проявляться около 1900 г. и набрали силу к 1914 г., люди, которым тогда было по двадцать лет, остались практически необученными искусству обращения с аналитическими инструментами, и некоторые из них считали «теорией» совокупность философствований о соци­ализме, индивидуализме и т. п. и споров о «методах» — они не имели понятия о теории как о «ящике с инструментами». Вообще говоря, собственная, доморощенная теория была незначительной и малокровной, единственные животворящие импульсы исходи­ли из австрийской и марксистской школ. Такую децентрализо­ванную ситуацию — во многом ту же, что и в предшествовавшем периоде, — трудно описать в рамках краткого обзора. Макси­мально упрощая суть дела, я намереваюсь осветить проблему сле­дующим образом: прежде всего мы рассмотрим австрийскую шко­лу; затем бросим взгляд на ряд репрезентативных личностей, объединяемых в одну группу лишь потому, что они заложили основы своей репутации в предшествующий период и оказали значительное влияние — как «патриархи» — в рассматриваемый период. Наконец, оставив марксистов для отдельного рассмотре­ния в конце главы, мы добавим еще несколько значимых имен, которые помогут завершить картину (начатую в предыдущей гла­ве) «жизни и деятельности» немецкой экономической науки в той мере, в какой импрессионистские «мазки» вообще способны за­вершить какую-либо картину. Во всех трех подразделах пресле­дуется одна цель — создание общей панорамы, которая не долж­на быть «перегруженной», пусть даже ценой значительной не­справедливости к ряду исследователей.¹

      а) Австрийская, или венская, школа. Тесные, культурные связи, существовавшие между Австро-Венгерской монархией и Германией, не помешали возникновению в Австрии совершенно отличной от немецкой традиции в области экономической науки. Во многом это произошло благодаря двум личностным факторам: во-первых, Карл Менгер являлся весьма сильным лидером; во-вторых, он воспитал двух учеников — Бёма-Баверка и Визера, равных ему в интеллектуальном плане и упрочивших его успех. На самом деле они не могут быть причислены ко второму поко­лению, их можно рассматривать как сооснователей того, что,

      ¹ В этом отношении я тем более уязвим для критики, поскольку не могу оправдать игнорирование деталей ситуации, с которой я очень хорошо знаком. Но некоторые лакуны моего описания могут быть заполнены из очень многих источников, особенно из двух нижеприведенных Festschriften (юбилейных сбор­ников — нем.), которые проливают свет на рассматриваемый период, хотя лишь один из них появился в то время: 1) Festschrift в честь Шмоллера (1908): Die Entwicklung der deutschen Volkswirtschaftslehre im neunzehnten Jahrhundert; 2) Festschrift в честь Брентано (1925): Die Wirtschaftswissenschaft nach dem Krie-ge, особенно статья профессора Амонна Der Stand der reinen Theorie (Vol. II. Part 3).

учитывая все обстоятельства, стало на удивление важной и долго­вечной школой. Были другие последователи, заслуживающие упо­минания (такие, как Закс и Цукеркандль); кроме того, в тече­ние данного периода появилось, конечно, и второе поколение исследователей. На мой взгляд, будет все же правильным и спо­собствующим правильному пониманию ограничиться в данном подразделе рассмотрением этих двух² лидеров и двух других ав­торов, которые скорее в личностном, чем в доктринальном пла­не стояли особняком и не получили того признания, которого они заслуживают, — Аушпица и Либена.

      Евгений <Ойген> фон Бём-Баверк (1851-1914) был, если го­ворить о его карьере, прежде всего государственным деятелем. Об этом необходимо помнить при оценке его научных исследова­ний точно так же, как при анализе творчества Рикардо не следу­ет забывать о его занятии бизнесом. То, что мы читаем, не яв­ляется законченными работами, которые Бём-Баверк задумы­вал, — фрагменты его опубликованных произведений писались в спешке, последствия которой Бём-Баверк так и не получил воз­можности исправить. Чтобы показать это, выберем несколько важных фактов из его жизни, поражающей искренней предан­ностью долгу, абсолютным бескорыстием, высокими интеллекту­альными устремлениями, широкими культурными интересами и подлинной простотой — при полном отсутствии всякого ханже­ства или склонности к проповедничеству. На его становление как ученого непременно должно было повлиять поступление на госу­дарственную службу сразу после завершения обычного юридиче­ского образования, в процессе которого, как мы знаем, почти не уделялось внимания экономической науке. В тридцатилетнем воз­расте он получил должность в университете Инсбрука. Восемь лет преподавания были единственным временем, которое он мог уде­лить занятиям экономической наукой в период расцвета своих сил. Он был трудолюбивым, систематичным и эффективным работ­ником, и, возможно, не стоит считать, что он отдал преобладающую часть своей энергии университетскому преподаванию. Гораздо больше сил он потратил на полемику, в которой зарекомендовал себя как наиболее выдающийся защитник учения Менгера.³ Осталь-

      ² Фон Филиппович будет упомянут ниже. О Л. фон Мизесе, книга кото­рого о деньгах появилась в конце периода, речь пойдет в главе о деньгах.

      ³ Эти и более поздние его parerga <небольшие произведения — греч.> были вновь опубликованы в собрании сочинений Gesammelte Schriften (2 vols. 1924-1926), изданном профессором Францем К. Вайсом, одним из самых спо­собных учеников Бёма-Баверка.

ное было потрачено на главный труд его жизни — «Капитал и процент» (т. 1 — 1884; 4-е изд. — 1921; пер. на англ. яз. — 1890; т. 2 — 1889; 4-е изд. — 1921; пер. на англ. яз. — 1891). Том 1 — Geschichte und Kritik der Kapitalzins-theorien — вышел в английском переводе под названием Capital and Interest <« Капитал и процент»>; том 2 — Positive Theorie der Kapitales — получил название Positive Theory of Capital <« Позитивная теория капитала»>. Работа над вторым томом, со­держащим его собственный творческий вклад в науку (первый является сборником критических материалов о теориях процен­та), была вынужденно сокращена в связи с предстоявшим воз­вращением автора в Министерство финансов для подготовки вели­кой фискальной реформы 1896 г. — том выходил в свет частями по мере их написания автором. Отдельные идеи не слишком удач­но собраны в одно целое; по ряду важных вопросов автор менял свою позицию в процессе написания книги; в ней соседствуют различные течения его собственной мысли; важнейшие последние главы носят откровенно незавершенный характер (см. Предисло­вие к стереотипному 2-му изд.) и являются такими, какими ему удалось их сделать, а не такими, как было задумано. Яркая, но поглотившая все силы карьера государственного деятеля продол­жалась с 1889 по 1904 г. В этот период Бём-Баверк три раза за­нимал высокие посты, и свободное время появлялось у него лишь во время коротких отпусков и в случайные, в основном ранние утренние, часы, урываемые от официальной работы. Однако даже и тогда он не порывал связь с университетом (он был почетным профессором Венского университета и иногда вел там семинар). Кроме того, у него хватало времени на написание полемических и популяризаторских материалов. Среди прочего в этот период он написал свою знаменитую критическую работу о системе мар­ксизма.⁴ Однако возможности проводить оригинальные иссле­дования у Бёма-Баверка не было. Свободное время появилось в 1905 г., когда, отказавшись от самого престижного поста, даро­ванного Короной, он принял должность «ординарного» (полно­го) профессора в Венском университете. Это обеспечило ему сво­боду от всех обязанностей (кроме самостоятельно возложенных на себя) и от мелких неприятностей современной жизни, так как все «власть предержащие» в университетской среде были полны

      ⁴ Работа Zum Abschluss des Marxschen Systems (1896) была переведена на английский язык под названием Karl Marx and the Close of His System (1898). [Новое издание (с ответным словом Гильфердинга) вышло в свет с введением П. М. Суизи в 1949 г.]

уважения к члену Тайного совета, удостоенному множества на­град. Но его разум и тело уже состарились не по годам. Хотя он и продолжал вести свой знаменитый семинар до самой смерти (1914), творческие силы были уже исчерпаны. Он работал над своим «Капиталом» и добавил к нему внушительные приложе­ния, но реальный прогресс был уже невозможен. Переработанное и расширенное третье издание «Капитала и процента» вышло в трех томах (1909-1914) [том II был разбит на два — II, 1 и II, 2]; стереотипное четвертое издание с предисловием фон Визера уви­дело свет в 1921 г.

     Оставим в стороне защиту Бёмом-Баверком теории предель­ной полезности, его критику Маркса и некоторые другие достой­ные упоминания аспекты и зададимся вопросом: в чем состояло существо и значение его основного вклада в науку? Ответ, кото­рый, скорее всего, был бы дан большинством, таков: в теории процента и связанной с ней концепции «периода производства». Этот ответ абсолютно неадекватен. Теория процента Бёма-Бавер-ка и, в частности, его концепция периода производства — это лишь два элемента всеобъемлющей модели экономического про­цесса, корни которой можно найти в учении Рикардо, а парал­лели — в модели Маркса. Одна из ее частей по существу является вполне законченной теорией распределения (а не только процен­та), которая достигает кульминации в разделе «Развитый рынок капитала» (см.: 3-е и 4-е изд., часть II: Positive Theorie. Кн. IV), где товарный запас, период оборота, заработная плата и процент определяются одновремен­но. Если мы хотим обозначить место Бёма-Баверка в истории экономической науки, то лучше всего называть его буржуазным Марксом.⁵

     Таким образом, существуют рикардианские корни достиже­ний⁶ Бёма-Баверка, хотя он совершенно не подозревал об этом. Не знал он и о том, что его идеи были предвосхищены Рэ, по

      ⁵ Удивление, которое, скорее всего, испытает читатель при прочтении данного утверждения, и оправданно, и неоправданно. Оправданно потому, что Маркс был намного более чем экономистом. Конечно, наше утверждение под­разумевает лишь Марксову экономическую теорию капиталистического про­цесса. Неоправданно потому, что, думая о Марксе, мы привычно вспоминаем элементы его учения, несущественные с позиций данной книги, — агитацион­ные жесты, пророческий гнев. Отбросив это и посмотрев на стоящий за этим холодный аналитический каркас, читатель не станет удивляться моему утверж­дению. Маржинализм Бёма-Баверка имеет лишь техническое значение; будучи более эффективным инструментом, он устранил с пути ученого те ложные проблемы, с которыми столкнулся Маркс.

⁶ Это неоднократно отмечалось профессором Найтом, а также доктором Эдельбергом (см. выше, часть III, глава 4, § 2).

крайней мере в одном существенном вопросе.⁷ Наконец, гораздо более определенно его идеи были предвосхищены Джевонсом — его соотношение с последним было примерно таким же, как у Маршалла. Случайные предвосхищения теории Бёма-Баверка в том или ином вопросе встречались довольно часто, одно из них мы видели у Сениора и другое — в Principles Ньюкомба. Однако субъективно Бём-Баверк был столь восторженным последовате­лем Менгера, что вряд ли стоит искать другие влияния. Он сле­довал за Менгером не только в вопросах ценности и цены. Даже утверждения, представляющие собой, как мы увидим, два крае­угольных камня специфической теории капитала и процента Бё­ма-Баверка, — о том, что производительность данного «количе­ства» капитала может быть увеличена путем продления периода производства, и о том, что мы привычно недооцениваем будущие удовольствия в сравнении с настоящими, — были намечены Мен­гером.⁸ Именно его (а не Джевонса) приоритет заставляет под­нимать вопрос об оригинальности Бёма-Баверка. Можно доказы­вать, что человек, сумевший развить столь зачаточные предпо­ложения во внушительное органическое целое, едва ли нуждался в каких-либо идеях извне. Но в этом нет необходимости. Имен­но созданная Бёмом-Баверком модель, или схема, экономического процесса, бегло представленная выше, делает его одним из вели­чайших «архитекторов» в экономической науке, а эта схема на­ходилась за пределами кругозора как Менгера, так и Джевонса.

     Одни из лучших умов в нашей области, Виксель и в особен­ности Тауссиг,⁹ по существу и считали его таковым. Но понача­лу гораздо многочисленнее были критики и клеветники. Причи­ной тому в первую очередь была сдержанность Бёма-Баверка, которая, несмотря на обилие учеников, не позволила ему превра­тить их в своих последователей, как это сделал Маршалл: он так

      ⁷ Во время написания своей оригинальной работы Бём-Баверк знал о Рэ только по цитатам из Милля, которые не раскрывают сущности анализа этого автора. Он ссылался на Рэ, сильно преувеличивая при этом его роль, в третьем издании (см. об этом в: Mixter С. W. Bohm-Bawerk on Rae // Quarterly Journal of Economics. 1902. May).

      ⁸ Это тем более примечательно, поскольку Менгер, не признававший этой теории в качестве развития своих предположений, сурово осуждал ее с самого начала. В своем несколько высокопарном стиле он однажды сказал мне: «При­дет время, когда люди поймут, что теория Бёма-Баверка является одной из величайших ошибок». Он удалил упомянутые намеки из второго издания сво­ей книги.

      ⁹ Этот замечательный человек (Тауссиг) однажды сказал мне (по-моему, это было весной 1914 г.), что он считает Бёма-Баверка величайшим экономи­стом всех времен, исключая лишь Рикардо (или даже что он считает Рикардо и Бёма-Баверка равными друг другу величайшими экономистами: я уже не помню, как именно это прозвучало).

и не обзавелся научным «телохранителем», готовым в любой мо­мент выступить в его защиту. Во-вторых, будучи знаменитым спорщиком, он нажил немало врагов, многие из которых торо­пились свести счеты.¹⁰ В-третьих, как было объяснено выше, труду Бёма-Баверка не было суждено «созреть»: это по существу (но не формально) первоначальный черновик, развитие которого в нечто более совершенное было прекращено и уже не возобно­вилось. Более того, сомнительно, что примитивный технический уровень Бёма-Баверка и особенно отсутствие математической под­готовки позволили бы ему когда-либо достичь совершенства. По­этому его труд помимо необычайной сложности для понимания полон недостатков, побуждающих к критике, — например, «пе­риод производства» в его определении является почти бессмыс­лицей. Все это затрудняет продвижение читателя к глубинным основам его рассуждений. Как следствие этого критика отдель­ных моментов часто была успешной, и эти частичные поражения повредили репутации целого. Критика последовала даже со сто­роны такого проницательного ученого, как Ирвинг Фишер, ко­торый, по-видимому, так и не понял, сколь многое в его Theory of Interest заимствовано у Бёма-Баверка, хотя Фишер, как ни­кто другой, очень хотел (и даже слишком) отдать должное всем своим предшественникам. Во времена написания Кейнсом «Трак­тата о деньгах» существовало почти общераспространенное мне­ние, что теория Бёма-Баверка не более чем курьезная ошибка и ее не следует серьезно обсуждать. Тем не менее его идеи продол­жают вдохновлять и учить людей, включая критиков и клевет­ников. На самом деле это происходило с самого начала: хотя Бём-Баверк получил мало комплиментов и у него было не много по­следователей, он был и остался одним из величайших учителей в нашей области.¹¹

      ¹⁰ Отметим мимоходом обвинение в недобросовестной критике, которое столь часто предъявлялось Бёму-Баверку, например, Маршаллом. В том виде, в котором оно выдвигалось, я считаю это обвинение безосновательным. Но Бём-Баверк обладал мышлением адвоката. Он был не в состоянии видеть что-либо, кроме буквы доводов оппонента, и, по-видимому, никогда не задавался вопросом: а не стоит ли за неудачной формулировкой некоторый элемент ис­тины. Это часто вредило его критическим аргументам, хотя его критические опыты остаются лучшей серией упражнений в теоретическом мышлении по­добного типа. Поэтому становится понятным, что у недоброжелательных его читателей иногда оставалось впечатление недобросовестности его критики.

      ¹¹ Это остается справедливым независимо от возрождения интереса к идеям Бёма-Баверка в связи с большим успехом теории деловых циклов про­фессора фон Хайека в начале 1930-х гг. Профессор Найт вовсе не боролся с ветряными мельницами, выступив с энергичной атакой на учение Бёма-Бавер­ка в 1933 г. (Knight. Capitalist Production, Time, and the Rate of Return //

      Фридрих фон Визер (1851-1926) был весьма необычной лич­ностью и прирожденным мыслителем. Краткий период государ­ственной службы в молодости и еще более краткий период рабо­ты в правительстве в шестидесятилетнем возрасте были един­ственными перерывами в его спокойной и небогатой событиями университетской карьере в Праге и Вене. Однако этого мыслите­ля трудно охарактеризовать. Важной его чертой была широта видения, способность углубляться в суть вещей. Но он использо­вал ее весьма неэффективно, так как не обладал не только, по­добно Бёму-Баверку, необходимой технической подготовкой, но также и естественной способностью к выбору эффективной аргу­ментации. О его социологии, которая заслуживает большего вни­мания, чем ей уделялось (Recht und Macht. 1910; Gesetz der Macht. 1926), мы уже упоминали. Его значительный вклад в теорию денег будет рассмотрен в подобающем месте. Достоинство первой из его трех больших работ по общей теории — Uber den Ursprung und die Hauptgesetze des wirtschaftlichen Werthes (1884) — за­ключается в акцентировании и развитии менгерианской доктри­ны ценности (он предложил термин «предельная полезность» — Grenznutzen) и не более того, хотя даже это в то время означало большой прогресс. Во второй работе — Der Naturliche Werth (1889; пер. на англ. яз. — 1893) — разрабатывались теории издержек и распределения австрийской школы (ему принадлежит понятие «вменение» — Zurechnung), которые Менгер лишь кратко обри­совал, и эта работа, несмотря на последний факт и очевидные технические ошибки, должна высоко оцениваться как оригиналь­ное исследование. Третья книга — Theorie der gesellschaftlichen Wirtschaft (в Grundriss der Sozialokonomik Макса Вебера (1914. I; пер. на англ. яз. — Social Economics. 1927), — хотя и не содер­жащая ничего принципиально нового, все же является впечат­ляющим итоговым изложением экономических учений его эпо­хи. В истории экономической науки он известен (однако степень этой известности весьма неодинакова у разных историков) глав­ным образом как человек, завершивший систему австрийской школы, хотя некоторые его идеи были более родственны идеям Вальраса, чем Менгера. Лучшую оценку его как теоретика мож­но найти в книге профессора Стиглера, на которую я здесь раз и

Economic Essays in Honour of Gustav Cassel) и в 1934 г. (Knight. Capital, Time, and the Interest Rate // Economica. Aug.), которая вызвала оживленную дискус­сию (ее основные вопросы см. в: Kaldor N. The Recent Controversy on the Theory of Capital // Econometrica. 1937. July). К сожалению, существенный вопрос о наследии Бёма-Баверка лишь изредка упоминался в этой литературе.

навсегда ссылаюсь.¹² Его собрание сочинений Gesammelte Abhand-lungen вышло под редакцией и с биографическим предисловием профессора фон Хайека (1929).

      Узкие рамки данного обзора заставляют ограничиться лишь краткой ссылкой на работу двух замечательных авторов: Рудоль­фа Аушпица (1837-1906), промышленника, который боролся против картеля, увеличивавшего его прибыль (этот прирост он отдавал своим работникам), и политика, являвшегося одним из авторов закона о прогрессивном налогообложении, и Рихарда Либена (1842—1919), который был родственником и соавтором Аушпи­ца, банкиром и любителем искусства. Эти люди создали одно из выдающихся теоретических произведений эпохи — Untersuchun-gen uber die Theorie des Preises (1889; первая часть была издана отдельно в 1887 г.; пер. на франц. яз. — 1914). В техническом плане они далеко превосходили своих соотечественников. Поэто­му, а также в силу того, что они выдвинули на передний план проблемы частичного анализа, их работа выглядит менее «авст­рийской», чем на самом деле. Она получила одобрение со сторо­ны Эджуорта и несколько большее — от Ирвинга Фишера, но не была признана на родине. Представленный в ней аппарат кри­вых общего и предельного спроса и предложения (авторы не поль­зовались средними величинами) был для того времени оригиналь­ным вкладом в науку, равно как и изложенная в приложении общая теория, которая осталась вообще не замеченной.

     Я представил австрийскую школу как одну из двух ярких сил, оказавших влияние на немецкую экономическую науку. Но это влияние было практически неощутимым вплоть до 1900 г., и даже впоследствии отношение немцев к ней не было всецело дружелюбным.¹³ Тому было несколько причин. Во-первых, впол­не естественно, что люди, интересующиеся в первую очередь прак­тическими проблемами своей эпохи и историческими изыскани­ями, не одобрили возрождение того вида исследований, который они считали принципиально ложным или по меньшей мере не-

      ¹² Stigler George J. Production and Distribution Theories [теории Джевонса, Уикстида, Маршалла, Эджуорта, Меигера, Визера, Бёма-Баверка, Вальраса, Викселя, Дж. Б. Кларка]. 1941. Эта блестящая работа квалифицированного теоретика является, возможно, лучшим из существующих обзоров теоретиче­ских исследований ведущих ученых того периода. Весьма рекомендую про­честь ее. Это не означает, что я согласен со всеми изложенными в ней интер­претациями фактов и оценками.

      ¹³ Даже в 1918 г. большой успех книги Касселя (Cassel G. Theoretische Sozialokonomie) был столь же обусловлен ее полезностью в качестве учебного пособия, сколь и тем фактом, что внешне она была враждебной как к австрий­цам, так и к Вальрасу.

интересным. Во-вторых, многие исследователи, особенно Шмоллер — который позднее искренне признал свою ошибку, — отож­дествляли теорию с «манчестеризмом», а именно с проповедью ничем не ограниченного laissez-faire. Поэтому они полагали, что наблюдают возрождение не только неугодного им типа анализа, но также и ненавистного для них типа экономической мысли или политической экономии. В-третьих, большинство теоретиков того времени либо находились под марксистским влиянием — а мар­ксисты, естественно, были не способны увидеть в новой теории ничего, кроме очередного примера буржуазной апологетики, — либо были преданными последователями английских «класси­ков»: некоторые из них превзошли Маршалла в своем восхище­нии Рикардо и Дж. С. Миллем, но в отличие от Маршалла упор­но отказывались двигаться дальше последних.¹⁴ Да и различные guerrilleros <партизаны — исп.>, искавшие для себя новые ис­ходные позиции, не были склонны к принятию аналитической схемы, для понимания которой, как бы проста она ни была, тре­бовалась некоторая теоретическая подготовка. В Англии перво­начальное продвижение австрийской теории вскоре столкнулось с маршаллианской крепостью, «угрожающе ощерившейся» на мирный коттедж австрийцев. В Соединенных Штатах она полу­чила широкое признание среди экономистов. Но поскольку в этой стране развилась собственная «маржиналистская» школа и неко­торые выдающиеся американские экономисты, в частности Ир­винг Фишер, следовали за Вальрасом, а не за австрийским три­умвиратом, ситуация не слишком отличалась от английской. Во -Франции учение австрийцев оказалось близким национальной традиции и, будучи более приемлемым, чем математическая си­стема Вальраса, удостоилось значительной поддержки: Леруа-Бо-льё, Жид, Ландри, Кольсон (который, однако, был в большей сте­пени вальрасианцем) и многие другие принимали его более или менее гостеприимно. В Италии поначалу успех был значитель­ным. Но там «австрийский импульс» вскоре сошел на нет или попал в тень учения Парето. Наиболее ранним и самым длитель­ным было признание австрийской школы в Нидерландах и в Скандинавских странах.

      b) Патриархи. «Наука движется вперед, — как однажды сказал Бём-Баверк одному нетерпеливому и непослушному моло­дому человеку, — вследствие вымирания старых профессоров». Но прежде чем продвинуть науку таким способом, эти старые

      ¹⁴ X. Дитцель (речь о нем пойдет ниже) пошел дальше всех: он действи­тельно полагал, что «классическую» систему возможно полностью сохранить, и это в 1921 г.! (Dietzel Н. Vom Lehrwert der Wertlehre... 1921).

профессора являлись частью общей картины, и некоторых из них необходимо упомянуть. Я выбрал Рошера, который жил до 1894 г., Книса, Шеффле и Штайна. С ними мы уже встречались; все они оказали значительное влияние.

      Нет нужды говорить еще раз о Рошере. Карл Книс (1821-1898) был помимо прочего прекрасным преподавателем, сделав­шим Гейдельберг крупным исследовательским и образовательным центром, в котором радушно принимались и совместно работали ученые самых различных убеждений. Из многих его работ я упо­мяну лишь его главное произведение Geld und Credit (1873-1879). Альберт Шеффле (1831-1903) — швабский радикал (если бы он жил сегодня и в Соединенных Штатах, мы бы охарактеризовали его как сторонника «нового курса» или даже как «розового»), министр в австрийском правительстве (1871), затем ученый, про­ведший более тридцати спокойных лет среди книг в своем ма­леньком родном городке, — имел меньше возможностей для пре­подавания, но оказал основополагающее влияние как автор. Од­нако, если в его амбициозной работе Bau und Leben des sozialen Korpers (Строение и жизнь социального тела. 1875-1878) не со­держится больше, чем я способен найти, нельзя сказать, что эко­номический анализ многим ему обязан. Его работы по налогооб­ложению будут упомянуты в соответствующем месте. [Параграф о налогообложении в главе 6 не был закончен. — Ред.] Лоренц фон Штайн (1815-1890) — изучавший французский социализм профессор Венского университета (1855-1888) — зарекомендовал себя как авторитетный специалист в государственном управлении и государственных финансах. Его учебник экономики нельзя на­звать значительным достижением. Я упоминаю фон Штайна лишь потому, что исключение этой несомненно яркой фигуры из общей картины представляется неоправданным.

     с) Представители. Имена ведущих представителей универ­ситетской науки, в первую очередь приходящие на ум, если го­ворить о немецких экономистах рассматриваемого периода, ко­нечно, упоминались в предыдущей главе: Брентано, Бюхер, Кнапп, Шмоллер, Зомбарт, Вагнер и М. Вебер. Чтобы охарактеризовать различные аспекты ситуации, я выбрал такие имена, как Борт-кевич, Диль, Лаунхардт, Лексис, Филиппович и Шульце-Гевер-ниц. Но на этом я должен остановиться. Многие преуспевшие преподаватели, например Йоханнес Конрад, благожелательный наставник многих американских гостей, Густав Кон, Поле, Хельд, блистательный Нассе или Херкнер, должны быть нами пропущены.

      Из первой группы только Адольф Вагнер (1835-1917) нуж­дается в дополнительном комментарии. Мы уже знакомы с ним как с лидером в борьбе за Sozialpolitik и — в политическом амп­луа — как с консервативным реформатором. Кроме того, он достиг, к его чести, значительного успеха в области теории денег, кото­рый будет отмечен в главе 8. Мы должны также отметить его работу по государственным финансам (Finanzwissenschaft. 4 vols. 1877-1901). Именно на этих достижениях, как представляется, должна основываться его историческая репутация. Теперь необ­ходимо рассмотреть его как экономиста-аналитика в общем пла­не. В противопоставление историзму он считал себя «теорети­ком». Но, не будучи никоим образом благосклонным к школе Шмоллера, он акцентировал исторический релятивизм своим зна­менитым, хотя и не вполне новым разделением между «истори-ко-правовыми» и «экономическими» категориями (институтов, форм поведения и процессов), которое, наверное, нет необходи­мости объяснять. Вагнер обычно говорил, что больше всего учил­ся у Родбертуса и Шеффле, а также всегда демонстрировал кри­тический интерес к Рикардо, который до самого конца оставал­ся для него теоретиком с большой буквы. Он воспринимал лишь поверхностный смысл исследований своей эпохи и в то же время признавал многих иностранных экономистов, в частности Мар­шалла и Тауссига — в столь же поверхностной формальной ма­нере, — и получил в ответ аналогичное признание, особенно со стороны Маршалла. За исключением теории денег, его ориги­нальность или даже компетентность в экономическом анализе не может оцениваться высоко. Тем не менее его имя проживет на­много дольше, чем имена многих искусных аналитиков. Из его объемистых работ, которые в почти невыносимой степени под­вержены недугу «системита», лишь его Grundlegung der politi-schen Oekonomie (1-е изд. — 1876) и последовавший за ней кол­лективный труд Lehr- und Handbuch der politischen Oekonomie заслуживают упоминания здесь.

      Вторую группу, выделенную нами, составляют весьма не­однородные авторы. Ладислаус фон Борткевич (1868-1931) полу­чил образование как математик и физик¹⁵ и удостоился высокой

       ¹⁵ Так же можно охарактеризовать Вильгельма Лаунхардта (1832-1918), профессора Технологической школы в Ганновере, чья работа Mathematische Begrtindung der Volkswirtschaftslehre (1885), будучи по сути вальрасианской и имевшей многие недостатки, все же должна быть упомянута как выдающееся и в некоторых отношениях оригинальное произведение (особенно в вопросах транспортных издержек и размещения производства). Таким образом, Герма­ния не была совершенно лишена «математической экономической теории». Любопытно наблюдать— и это характеризует условия в нашей области нау­ки, — как определенный тип исследований существует у всех на виду и в то же время остается незамеченным.

оценки как статистик школы Лексиса. В теоретическом плане он известен главным образом как один из самых компетентных кри­тиков Маркса¹⁶ и Бёма-Баверка. Его ярко выраженные критиче­ские наклонности не позволили ему выполнить ни одного твор­ческого исследования в области экономической теории. И это еще не все. Его критицизм достигал наивысших высот, когда он со­средоточивался на деталях — он был «охотником за запятыми», — в то же время Борткевич не видел более широких аспектов и глубинного смысла теоретической модели. Он называл себя мар-шаллианцем. Но это значило не более чем его симпатию к неко­торым наименее замечательным и наименее прогрессивным эле­ментам «Принципов» Маршалла. Он мог бы оказать благотвор­ное влияние в Берлине, если бы не стоял на обочине — в тени Шмоллера и Вагнера — и если бы был более эффективным как преподаватель.

     Карл Диль (1864-1943), напротив, не оставался в стороне: он возглавлял во Фрайбурге кафедру экономики, которая и до него, и отчасти благодаря ему была одной из самых выдающих­ся в Германий. Он также был весьма эффективным преподавате­лем — не столько в лекционной аудитории, сколько на своем семинаре, который формировал и вдохновлял многих учеников. Диль имел институционалистские наклонности — в частности, всецело поддерживал принцип исторического релятивизма. Но это не мешало ему быть подлинным «теоретиком», т. е. эконо­мистом, который не отказывается от теории, рассмотрев некото­рые философские вопросы и споры о понятиях, но использует теорию как инструмент решения проблем. Его теория не была ни оригинальной, ни современной, ни очень утонченной — ее кор­ни были в работах английских «классиков»,¹⁷ — но это все рав­но была пригодная для использования теория, явившаяся в то­гдашней ситуации весьма неплохим достижением.

      Генрих Дитцель (1857-1935), также выдающейся профессор (в Бонне), был человеком иного склада. Он тоже был в первую очередь теоретиком и превосходил Диля в строгой логике. Но он был менее эффективен как преподаватель в силу своего темпера­мента и странного «бесплодия» своих научных идей. В интел-

      ¹⁶ Об этом см.: Sweezy P. М. Op; cit. Суизи полностью принимает интер­претацию Борткевичем Марксовой теории цен.

      ¹⁷ Работа Sozialwissenschaftliche Erlauterungen zu David Ricardos Grund-gesetzen (см. выше, часть III, глава 4) остается его главным научным достиже­нием в данной области. Но его монументальная Theoretische Nationalokonomie (в 4 т. 1916-1933) также заслуживает внимательного прочтения. Его исследо­вание о Прудоне уже упоминалось.

лектуальном плане Дитцель всю жизнь оставался на «классиче­ской» позиции, к которой он пришел в ранней молодости. Хотя он и провел ряд приличных исследований в «классическом» духе и написал интересный теоретический том Theoretische Socialoko-nomik (главным образом посвященный методологии) для Lehr-und Handbuch Вагнера, о нем едва ли будут помнить, разве что о его полемике с Бёмом-Баверком.

      Пример Вагнера и Дитцеля показывает, что именно харак­тер преподаваемой «теории», а не Sozialpolitik или историзм, объясняет то, что на первый взгляд кажется упадком аналити­ческих исследований данного типа, возможно и незначительным, но необходимым для оживления других типов исследований. Слу­чай Вильгельма Лексиса (1837-1914), выдающегося статистика, демонстрирует ту же закономерность, но в несколько ином ра­курсе. Лексис проводил высококлассные исследования во многих областях, особенно по проблемам денежной политики и между­народной торговли. Он также выделялся среди критиков, атако­вавших марксистскую систему после выхода третьего тома «Ка­питала». Но для всех его работ характерна теоретическая сла­бость, которая удивительна в человеке, без сомнения обладавшем в высшей степени сильным интеллектом. Его учебник решает эту загадку: он убедительно показывает, что автор вообще не стре­мился сколько-нибудь улучшить аналитический аппарат; развив­шись до зрелого состояния в антитеоретической атмосфере, он просто не осознавал научный потенциал новых идей, которые появлялись у него в зрелые годы. Поскольку его чисто интеллек­туальные интересы в любом случае лежали в сфере теоретической статистики, он даже и не пытался использовать математику — которая должна была даваться ему без труда — для подкрепле­ния своей экономической теории.

      Мы ни в коем случае не должны обойти вниманием такую личность, как Евгений (Ойген) фон Филиппович (1858-1917). Нам также придется упомянуть его снова, используя его учебник как репрезентативный пример того, «что получали студенты». Он был одним из лучших преподавателей того периода, высокоин­теллектуальным человеком, страстно интересовавшимся соци­альными и экономическими проблемами своего времени; при этом он относился к числу истинных мыслителей и был открыт для всех течений экономической науки в сфере его научных интере­сов. Эти достоинства и в особенности широта научных пристрас­тий позволяли ему в случае необходимости выступать в роли иде­ального посредника. Он отдавал должное как Шмоллеру, так и Менгеру и всем их идеям; он всем сердцем симпатизировал Sozial­politik образца «нового курса» и, хотя сам не принадлежал к числу «теоретиков» — его собственные исследования были все­цело «практическими», — считал, что искусство анализа в сфе­ре его научных интересов не должно сойти на нет. Намного рань­ше других австрийцев он нашел компромисс с немецкой эконо­мической наукой — он был профессором в Вене, — и именно благодаря его влиянию, в основном через его учебник, немецкие студенты получили возможность познакомиться с теорией пре­дельной полезности.

      Герхарт фон Шульце-Геверниц (1864-1943) служит приме­ром еще одного типа ученого в лучших его проявлениях. Если говорить о технической стороне экономической теории, то этот фрайбургский профессор едва ли вообще может быть назван эко­номистом. Но он был более чем экономистом — подлинным со­циальным философом, почти соответствующим моему представ­лению о социальном теологе, и в то же время политическим обо­зревателем, не терявшим связи с реальностью. Он был автором работ,¹⁸ охватывавших широкий круг проблем. Каково бы ни было наше мнение об эпистемологическом уровне этих произве­дений, они занимают свою нишу и к тому же являются в своем роде шедеврами. Они создавались с определенной целью — нес­ти социальное послание, что само по себе уже немало. Однако этого недостаточно, если в соседнем классе не преподает хороший знаток техники анализа. Похоже, он никогда не понимал, что, если мы собираемся осмыслить социальные и международные процессы, нам понадобятся не только социальные воззрения, иде­алы и факты, но и определенные технические приемы, так как мы не являемся Лапласовыми демонами. Своей неспособностью дать необходимый минимум техники экономического анализа (и ради этого усвоить его самому) фон Шульце-Геверниц непред­намеренно причинял вред своим ученикам (некоторым из коих суждено было стать известными людьми).

      Даже в маршаллианской Англии были Гобсоны. Но в Гер­мании и в Австрии, в той ситуации, которую я попытался опи­сать «широкими мазками», где общий уровень квалификации всех профессиональных экономистов, а стало быть, и уровень критики не мог быть высоким, Гобсоны должны были процве­тать и самодеятельные экономисты должны были быть многочис-

     ¹⁸ Они чем-то напоминают работу Адольфа Хельда Zwei Bucher zur sozialen Geschichte Englands (под ред. Г. Ф. Кнаппа. 1881), еще одного ученого того же типа, которого я не хочу оставить без внимания. Двумя наиболее важными и, как мне представляется, наиболее характерными работами Шульце-Геверница являются Zum socialen Frieden (1890; перевод подзаголовка таков: «Описание усвоения Sozialpolitik в Англии в XIX в.») и Britischer Imperialismus und englischer Freihandel (1906).

ленными. Образованные люди при том состоянии образования также часто предавались иллюзии ложной оригинальности, воз­никающей просто из неспособности понять существующий аппа­рат науки или овладеть им. В результате даже способные люди могли допускать чудовищные ошибки, неправильно интерпрети­ровать проблемы, принимать свои ошибки за открытия. Поэто­му нам известны имена многих людей, которые даже достигли профессионального успеха и занимали высокие должности, но которых трудно охарактеризовать с профессиональных позиций. Я упомяну некоторых наиболее выдающихся авторов этого типа, но не стану более возвращаться к некоторым из них: Эфферц, Готтль, Лифман, Оппенгеймер и Шпанн. Наше отношение к ука­занным авторам нуждается в объяснении.

     Поставленную задачу невозможно решить удовлетворитель­но: для этого потребовался бы отдельный том. Я могу лишь вы­сказать свои доводы, но не обосновать их. Отто Эфферц, единствен­ный человек в нашем списке, не получивший профессорского зва­ния, — в некотором роде фигура трагическая. Он написал книгу Arbeit und Boden (1890-1891), которая вышла в своей окончатель­ной редакции, сильно отличавшейся от первоначальной, на фран­цузском языке под заглавием Les Antagonismes economiques (1906). Это типичная работа способного человека, который не знает, как выполнить свою задачу. Мой довод в пользу исключения Эфферца из последующего обзора состоит в том, что устранение дока­зуемых ошибок сводит его аргументацию к банальностям. Иное мнение вы можете найти в предисловии к французскому изда­нию. Боюсь, единственная возможность оценить работы профес­сора Ф. фон Готтль-Оттлилиенфельда, который занимал видное по­ложение и имел много приверженцев, равно как и понять мой довод в пользу исключения их из обзора состоит в прочтении этих работ.¹⁹ Роберт Лифман (1874-1941) был достойным экономистом, особенно в области изучения картелей. Затруднение возникает с его теорией (кратко изложенной, например, в работе Grundsatze der Volkswirtschaftslehre; новое изд. — 1922), которая обладает ин­тересной особенностью. Его фундаментальный принцип выравни­вания предельных денежных доходов (и вся его «субъективная» теория цен) является (за исключением ошибок) не чем иным, как

¹⁹ Однако психологические издержки в данном случае можно существен­но уменьшить, если взамен прочесть выполненный профессором фон Хаберле-ром обзор методологических изысканий Готтля, которые были переизданы в 1925 г. под заглавием Wirtschaft als Leben. (Обзор был опубликован в Zeitschrift fur Nationalokonomie (1929. May) под заглавием Kritische Bemerkungen zu Gottls methodologischen Schriften.) Но по остальным работам Готтля такого под­спорья нет.

весьма неуклюжим изложением основного содержания теории ав­стрийской школы. Но, совершив свои «открытия» независимо, Лифман упорно отрицал всякое родство, затрачивая слишком боль­шие усилия на ведение полемики, и высказывал претензии, кото­рые никто не хотел и не мог принимать всерьез. К этому добавил­ся бессмысленный разговор о таких воображаемых понятиях, как «субъективизм» и «объективизм» (или «материализм» и «натура­лизм») в ценовой теории. В областях, имеющих отношение к це­лям нашей книги, исключая работу о картелях, его научный вклад равен нулю. Франц Оппенгеймер (1864-1943) был знаменитостью: ведущий сионист, социолог-позитивист, он вряд ли утратит свое место в истории этого направления научной мысли. Будучи силь­ным преподавателем, Оппенгеймер способствовал становлению мно­гих молодых дарований и многое делал для того, чтобы флаг эко­номической теории высоко реял в оживленных дискуссиях. Его позиции в отношении частной собственности на землю,²⁰ подобной позиции Генри Джорджа, самой по себе недостаточно для моего отказа углубляться в его доктрины. Причина моего решения со­стоит в следующем: болезнь его аналитического аппарата (его «объек­тивная» теория цены) не подлежит излечению, поскольку есть един­ственное лекарство от его дефектов, а именно теоретическая подго­товка. Но он не был лишен проницательности и высказал немало ценных идей. Кроме прочего он изобрел термин «сравнительная ста­тика» и нашел применение этому понятию (см. ниже, глава 7, § З).²¹

      ²⁰ Оппенгеймер был одним из многих авторов (среди них А. Смит и Сениор), говоривших о монополии на землю. Но не в этом состоит смысл моего высказывания в тексте. Он был также одним из не столь многочисленных авторов, которые, как Генри Джордж (и некоторые другие, чьи имена упомя­нуты в части III), считали все феномены, представлявшиеся им отклонениями от правильного функционирования капиталистической системы, результатом действия частной собственности на землю или исключения свободного доступа работников к земле <Bodensperre>. Это, конечно, подразумевает тезис, что частная собственность является причиной редкости земли как фактора произ­водства. Упразднение Bodensperre составило сущность либерального социализ­ма Оппенгеймера, проникшего во многие умы.

      ²¹ Из многих работ Оппенгеймера в рамках нашего предмета мы должны отметить лишь Theorie der reinen und politischen Okonomie (том III его всеобъ­емлющей System der Soziologie; 5-е перераб. изд. — 1924) и Wert und Kapital-profit (2-е изд. — 1922). Может оказаться полезным тщательный критический анализ теоретической системы Оппенгеймера, выполненный профессором Альф­редом Амонном (Zeitschrift fur Volkswirtschaft und Sozialpolitik. 1924). Оппен-геймеру посвящены многие работы. Я упомяну лишь статью Э. Хаймана: Hei-тапп Е. Franz Oppenheimer's Economic Ideas // Social Research. 1944. Febr. Обратившись к этой статье, читатель обнаружит, что, хотя профессор Хайман превозносит Оппенгеймера как социального философа и политического мысли­теля и максимально — насколько позволяют рамки мемориальной статьи — выделяет сильные стороны учения Оппенгеймера, подразумеваемая Хайманом оценка чисто аналитических достижений последнего мало отличается от выше­изложенной.

Профессор Отмар Шпанн,²² преподавательская карьера которого в Венском университете (с 1916 г.) была весьма успешной — он ос­новал подлинную школу в нашем смысле слова, — уже упоминал­ся нами ранее. Ни его социальная философия, ни его эпистемоло­гия, ни его социология нас здесь не интересуют. Нам интересна лишь его теория, а она была чрезвычайно бедна результатами. В его работах по государственным финансам, циклам и т. д., в ко­торых он пытается применить эту теорию,²³ интерес представля­ют лишь отдельные высказывания.

     ^{22 См., например, его} Fundament der Volkswirtschaftlehre (3-е изд. — 1923).

     ²³ Доктрины и влияние Готтля, Оппенгеймера и Шпанна созрели лишь к 1920-м гг. Но я решил использовать предоставившуюся возможность, дабы облегчить чтение части V. По крайней мере, стадия формирования взглядов этих авторов приходится на рассматриваемый период.

 

 

вернуться

Координация материалов. Экономическая школа

Контакты