ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Часть I. Введение. Предмет и метод. Глава 1. (Введение и план)

1. План книги

2. Почему мы изучаем историю экономической науки?

3. Является ли экономика наукой?

1. План книги

Под «историей экономического анализа» я подразумеваю историю интеллектуальных усилий, предпринятых людьми для того, чтобы понять экономические явления, или, что то же самое, историю аналитических или научных аспектов экономической мысли. В части II этой книги представлена история этих интеллектуальных усилий, начиная с самых ранних различимых истоков до последних двух-трех десятилетий XVIII в. включительно. В части III рассмотрен следующий период, до начала 1870-х гг., который можно назвать, хотя весьма неточно, периодом английской «классики». В части IV рассказано о судьбах аналитической или научной экономики от (опять-таки весьма приблизительно) конца «классического» периода до Первой мировой войны, хотя ради удобства история некоторых тем будет доведена до настоящего времени. Эти три части составляют бблыпую часть книги и охватывают основную массу вошедших в нее исследований. Часть V представляет собой беглый обзор современных достижений, отчасти облегченный только что упомянутыми экскурсами в наши дни, содержащимися в части IV. Часть V призвана помочь читателю понять, как современная аналитическая работа смыкается с прошлой.

Перед лицом громадной задачи — в данной книге мы лишь ставим ее, но отнюдь не решаем — мы осознаем один тревожный факт. Каковы бы ни были проблемы, которые, подстерегая неосторожного, скрываются под поверхностью истории любой науки, ее исследователь, как правило, достаточно уверен в своем предмете, чтобы приступить к работе немедленно. В нашем случае все не так. Здесь сами идеи экономического анализа, интеллектуальных усилий, науки «исчезают в дыму» и правила или принципы, которые должны водить пером историка, подвержены сомнению и, что еще хуже, ложному пониманию. Поэтому частям II-V будет предпослана часть I, призванная объяснить — настолько полно, насколько позволяет объем книги — мои взгляды на суть предмета и концептуальную схему, которой я предлагаю воспользоваться. Позже я подумал, что следует включить сюда ряд тем, имеющих отношение к социологии науки, т. е. к теории науки, рассматриваемой как социальный феномен. Но заметьте: весь упомянутый материал помещен здесь для того, чтобы дать информацию о принципах, которым я собираюсь следовать, или об общем духе этой книги. Доводы, приведенные в пользу принятия этих принципов, не смогут быть полностью представлены в данной главе. Они просто облегчат понимание того, что я попытался сделать, или послужат основанием для читателя отложить книгу в сторону, если ее дух придется ему не по вкусу.

2. Почему мы изучаем историю экономической науки?

Почему мы вообще изучаем историю любой науки? Как считают некоторые, для того, чтобы сохранить все полезное, что содержалось в трудах предшествующих поколений. Предполагается, что концепции, методы и выводы, не представляющие интереса для современной науки, вообще недостойны внимания. Тогда зачем обращаться к авторам прежних лет и их устаревшим взглядам? Может быть, предоставить все это старье заботам немногих специалистов, находящих вкус в таком занятии?

В поддержку такой точки зрения можно сказать многое. Действительно, лучше уж «списать» старомодный образ мысли, чем бесконечно за него цепляться. И все-таки полезно иногда заглядывать в чулан, если, разумеется, там слишком долго не задерживаться. Выгоды, которые мы от этого надеемся получить, можно разбить на три группы: педагогические преимущества, новые идеи и понимание логики человеческой мысли. Рассмотрим их по очереди применительно к любой отрасли науки, а затем покажем, почему экономическая наука особенно нуждается в историческом экскурсе.

Во-первых, преподаватели и студенты, считающие, что для знакомства с наукой достаточно прочесть только самый последний трактат, скоро обнаружат, что столкнулись со значительными трудностями, которых можно было бы избежать. Если в этом последнем трактате нет хотя бы краткого исторического очерка, то никакая глубина, новизна, строгость и элегантность изложения не помогут студентам (по крайней мере, большинству из них) понять, в каком направлении развивается наука и каково значение данного трактата в этом развитии. Дело в том, что в любой отрасли знаний набор проблем и методов их решения, существующий в каждый конкретный момент, предопределяется достижениями и упущениями тех, кто работал раньше, в совершенно иных условиях. Невозможно полностью осознать значение этих проблем и адекватность данных методов, если мы не знаем предшествующих проблем и методов их решения, реакцией на которые является. сегодняшняя ситуация. Научный анализ — это не просто логически последовательный процесс, начинающийся с какой-то примитивной стадии и идущий по пути неуклонного прогресса. Это не поступательный процесс открытия новой объективной реальности, каким может быть, например, открытие и описание бассейна реки Конго. Процесс научного анализа напоминает, скорее, непрерывную борьбу с тем, что уже создано нами и нашими предшественниками. Его прогресс (насколько он существует) диктуется не логикой, а влиянием новых идей, наблюдений, потребностей и не в последнюю очередь особенностями характера новых исследователей. Поэтому любой трактат, претендующий на освещение «современного состояния науки», в действительности излагает методы, проблемы и выводы, которые исторически обусловлены и имеют смысл только в контексте исторических условий их возникновения.

Иными словами: состояние любой науки в данный момент в скрытом виде содержит ее историю и не может быть удовлетворительно изложено, если это скрытое присутствие не сделать открытым. Хочу тут же добавить, что этот педагогический принцип будет последовательно проводиться на протяжении всей книги и диктовать выбор материала для обсуждения, иногда в ущерб другим важным критериям.

Во-вторых, изучение истории науки часто придает нашему сознанию творческий импульс. Воздействие истории на разных исследователей неодинаково, но, видимо, лишь в очень немногих случаях оно начисто отсутствует. Только поистине ленивые умы не способны расширить горизонт своих знаний, оторвавшись от работы на злобу дня и созерцая величественные горные цепи, созданные мыслью наших предшественников. Продуктивность такого творческого импульса может проиллюстрировать хотя бы тот факт, что основные идеи, вылившиеся затем в специальную теорию относительности, были впервые высказаны в книге по истории механики. ^1-1 Помимо вдохновения каждый из нас, изучая историю своей науки, может получить полезные, хотя иногда и горькие, уроки. Мы узнаем о пустых и плодотворных противоречиях, о ложных путях, тупиках и напрасных усилиях, о кратких и прерванных периодах прогресса, о всевластии случая, о том, как не надо вести исследование, как выходить из затруднительных положений. Мы осознаем, в силу каких причин мы находимся именно на нашей стадии развития и не продвинулись дальше. Наконец, мы узнаем, какие идеи в науке пользуются успехом и почему, — вопрос, которому мы будем уделять внимание на протяжении всей книги.

В-третьих, высшая похвала, которую можно сделать истории любой науки, — это признать, что она позволяет нам проникнуть в тайны человеческого мышления. Разумеется, содержащийся в истории науки материал имеет отношение лишь к определенному виду интеллектуальной деятельности. Но в этих пределах она поставляет нам практически полную информацию. Она являет нам логику в конкретном применении, логику в действии, в сочетании с определенным видением проблемы и поставленной целью. В любой сфере человеческой деятельности мы имеем возможность наблюдать, как работает человеческое мышление, но ни в какой другой области, кроме науки, мы не сможем до такой степени приблизиться к нему, потому что именно ученые чаще всего берут на себя труд описывать свой мыслительный процесс. Каждый из них делает это по-своему: некоторые, например Гюйгенс, достаточно откровенны, другие, такие как Ньютон, более скрытны.

Но даже самый замкнутый из ученых обязательно раскрывает свой мыслительный процесс — такова природа научной деятельности (в отличие от политической). Именно поэтому всеми (от Хьюуэлла и Дж. С. Милля до Вундта и Дьюи) признано, что общее науковедение (по-немецки: Wissenschaftslehre) — это не только приложение логики, но и лаборатория ее изучения. Научные приемы и методы не только поддаются оценке в соответствии с внешними логическими стандартами, но и сами вносят вклад в формирование таких стандартов и реагируют на них. Рискуя впасть в преувеличения, все-таки позволю себе утверждать, что из научного наблюдения и научного анализа можно выделить определенный вид практической логики, для чего, конечно, требуется изучение истории науки.

В-четвертых, предыдущие аргументы (прежде всего первые два) в особенности применимы к экономической науке. В параграфе 3 мы рассмотрим следствия того очевидного факта, что сам по себе предмет этой науки представляет собой уникальный исторический процесс, и, таким образом, экономическая наука различных эпох занимается различными фактами и проблемами. Уже один этот факт способен вызвать повышенный интерес к истории экономических идей. Но давайте временно отвлечемся от него, чтобы избежать повтора, и выделим значение другого факта. Как мы убедимся, экономической науке нельзя отказать в исторической непрерывности. В действительности наша основная цель как раз и состоит в описании процесса филиации научных идей — процесса, в ходе которого усилия людей понять экономические явления в нескончаемой последовательности порождают, совершенствуют и устраняют аналитические структуры. Один из главных выводов данной книги гласит, что этот процесс в принципе не отличается от аналогичных процессов в других отраслях знаний. Но по причинам, которые мы постараемся объяснить, филиация идей в нашей науке наталкивается на большие препятствия, чем в других.

Наши интеллектуальные достижения мало кого приводят в восторг, и меньше всех — нас самих, экономистов. Более того, они всегда были (и есть) не только скромными, но и крайне неупорядоченными. Методы сбора и анализа фактов, которые некоторые из нас считают непригодными или в принципе неверными, широко применялись и применяются другими экономистами. И хотя, как я хочу показать, в каждую эпоху существовала утвердившаяся профессиональная точка зрения по научным вопросам, часто выдерживавшая испытание серьезными политическими разногласиями, мы все же не имеем оснований говорить о ней с той же уверенностью, что и физики или математики. В результате мы не можем или не хотим доверить друг другу задачу обобщить современное состояние нашей науки.

В отсутствие удовлетворительных обобщающих работ нам принесет пользу изучение истории науки. Для экономической теории в гораздо большей степени, чем, например, для физики, справедливо положение, что современные проблемы, методы и результаты научных исследований не могут быть полностью поняты, если нам неизвестно, как именно экономисты пришли к нынешнему образу мыслей.

Кроме того, в нашей науке множество научных выводов (гораздо больше, чем в физике) было отвергнуто или оставалось в забвении в течение столетий. Мы столкнулись с примерами поистине ужасающими. Экономист, изучающий историю своей науки, скорее обнаружит интересное предположение или извлечет полезный, хотя и горький, урок, чем физик, который в принципе может спокойно исходить из того факта, что из работ его предшественников почти ничего ценного не пропало. Так почему же вновь не обратиться к истории интеллектуальных сражений?

3. Является ли экономика наукой?

Ответ на этот вопрос зависит, разумеется, от того, какой смысл мы вкладываем в понятие «наука». В повседневном речевом обиходе, а также в академических кругах (особенно в англо-и франкоязычных странах) этим термином (science) часто обознат чаются только естественные науки и математика. Экономическая теория, как и все общественные дисциплины, в этот ряд, следовательно, не попадает. Не сможет она в полном объеме называться наукой и в том случае, если за критерий научности принять использование методов, аналогичных методам естественных наук, Если же мы примем лозунг «наука есть измерение», то научной можно считать лишь малую часть нашей отрасли знания. В этом нет ничего зазорного: назвать какую-то область знаний наукой — это не комплимент и не порицание.

Для наших целей годится самое что ни на есть широкое определение: наука — это любой вид знания, которое является объектом сознательного совершенствования. ^3-1 Процесс совершенствования порождает определенные приемы мышления — методы или технику исследования. Достигаемая с помощью этой техники степень осмысления фактов выходит за пределы возможностей обыденного сознания. Поэтому мы можем принять определение, практически эквивалентное первому: наука — это любая область знания, выработавшая специализированную технику поиска и интерпретации (анализа) фактов.

Наконец, если мы хотим подчеркнуть социологический аспект, мы можем с тем же основанием сказать, что наука — это любая отрасль знания, в которой действуют люди (так называемые исследователи или ученые), занятые совершенствованием имеющегося в ней запаса фактов и методов и в силу этого осознающие факты и овладевающие методами их анализа лучше, чем «профаны» и простые «практики». Можно предложить и другие, не худшие определения. Вот еще два, которые мы добавим без комментариев: 1) наука — это усовершенствованный здравый смысл; 2) наука — это знание, вооруженное инструментами.

Поскольку экономисты используют технику анализа, недоступную широкой публике, экономическая наука безусловно является наукой в том смысле, который мы вкладываем в это понятие. Отсюда, казалось бы, следует, что написать историю этой техники — довольно-таки простая задача и тот, кто за нее возьмется, не должен испытывать никаких мук и сомнений. К сожалению, это не так. Мы не только не выбрались из чащи, мы даже еще не попали в нее. Прежде чем уверенно приступить к достижению цели, необходимо убрать с пути множество препятствий, самое серьезное из которых носит название «идеология». Этой работой мы займемся в следующих главах части I. Теперь ясе прокомментируем наше определение науки.

Во-первых, рассмотрим возражение, которое читателю может показаться «убийственным». Если определить науку как знание, вооруженное инструментами, т. е. по признаку использования специальной техники, то почему бы не включить в нее, скажем, первобытную магию? Она ведь использует технику, доступную далеко не каждому и передаваемую профессиональными магами из поколения в поколение. Конечно, мы должны это сделать! Дело в том, что магия и другие схожие виды деятельности часто неуловимо переходят в то, что мы сегодня признаем наукой: так, например, астрология была неразлучной спутницей астрономии вплоть до начала XVII в.

Есть и другой, еще более убедительный довод. Если мы исключим из области науки какой-либо вид вооруженного инструментами знания, это будет означать, что мы считаем свой критерий научности абсолютной истиной на все времена. Но это недопустимо. ^3-2 В действительности мы можем оценить любой вид знания (в настоящем или в прошлом) только исходя из своих собственных стандартов, поскольку у нас нет других. Эти стандарты складывались на протяжении более чем шести столетий, ^3-3 в течение которых допустимые рамки научного анализа все более сужались.

Когда мы говорим о «современной», «эмпирической» или «позитивной» науке, ^3-4 то имеем в виду только эти, суженные критикой рамки. При этом современные методы анализа в разных науках различаются и, как мы уже отметили, никогда не бывают абсолютно бесспорными. В целом их отличают два главных признака: они ограничивают общее число доступных нам научных фактов лишь «фактами, верифицируемыми в ходе наблюдения или эксперимента», и оставляют из допустимых методов лишь «логический вывод из верифицируемых фактов». Впредь мы также будем стоять на точке зрения «эмпирической науки», по крайней мере в той степени, в какой ее принципы признаны в экономической науке. Однако читатель должен запомнить: хотя мы рассматриваем различные теории именно с данной точки зрения, мы не считаем ее «абсолютно верной».

Если даже с позиций «эмпирической науки» мы решим, что тот или иной тезис или метод является неудовлетворительным (разумеется, с учетом исторических условий его возникновения), мы не исключаем его тем самым из области научной мысли в нашем первоначальном (самом широком) определении, не отрицаем его научного характера, ^3-5 критерий которого (если он вообще существует) содержится в «профессиональных» стандартах данной эпохи и данной страны.

Во-вторых, из нашего первоначального определения «знание, вооруженное инструментами» следует, что в принципе невозможно точно датировать (хотя бы десятилетиями) зарождение (не говоря уже об «основании») науки (другое дело — зарождение определенного метода или «школы»). Как науки развиваются, так они и возникают: из обыденного опыта или из других наук, путем медленного прироста знаний, постепенной дифференциации, под благотворным или неблаготворным влиянием среды и отдельных личностей. Историческое исследование позволяет лишь сузить рамки того периода, когда с равным основанием можно признать или отрицать существование данной науки. Однако полностью развеять сомнения исследователей оно не в состоянии.

Что касается экономической науки, то заявление, что ее «основал» А. Смит, Ф. Кенэ, У. Петти или кто-нибудь другой и поэтому историческое исследование должно начинаться именно с него, можно объяснить лишь идеологическим предубеждением или невежеством. Однако следует признать, что изучение экономики представляет в этом отношении особенную трудность, поскольку здесь соотношение между обыденными и научными знаниями смещено в сторону первых гораздо больше, чем в остальных областях научных исследований. Известно, что богатый урожай влечет за собой низкие цены на продовольствие, а разделение труда повышает эффективность производства. Эти знания, очевидно, являются преднаучными, и бессмысленно видеть в них, если они встречаются в старых книгах, научные открытия. Примитивный аппарат теории спроса и предложения научен. Но научные достижения в данном случае настолько скромны, что различить здравый смысл и научное знание можно здесь только по субъективным критериям.

Воспользуюсь случаем для экскурса в смежную область. Определить науку как вооруженное инструментами знание и связать ее с деятельностью особых групп людей — это почти то же самое, что подчеркнуть важность специализации, в результате которой (на сравнительно поздней стадии) возникли отдельные науки. ^3-6 Но процесс специализации никогда не придерживался никакого рационального плана — явного или неявного. Совокупность наук никогда не имела логичной структуры, она похожа скорее на тропический лес, чем на здание, возведенное по проекту. Индивиды и группы следовали за своими лидерами, разрабатывали собственные методы, увлекались конкретными проблемами, их работа пересекалась с исследованиями, проводимыми в других странах. В результате границы большинства наук непрерывно сдвигались, и бесполезно определять их исходя из предмета или метода.

В особенности это относится к экономической науке, не являющейся (в отличие от, например, акустики) строгой наукой, а скорее представляющей собой совокупность плохо упорядоченных и пересекающихся между собой областей знания (сродни медицине). Поэтому мы будем приводить определения экономической науки, данные другими авторами прежде всего для того, чтобы подчеркнуть их поразительную неадекватность, но сами не станем придерживаться ни одного из них. Наш подход к данному вопросу сводится к перечислению фундаментальных «областей», признанных в настоящее время в преподавательской практике. Но даже это эпидеиктическое определение ^3-7 не претендует на полноту. Кроме того, мы всегда должны оставлять для себя возможность в будущем добавить или убрать какую-либо тему из любого полного по состоянию на сегодня списка.

В-третьих, в нашем определении ничего не говорится о мотивах, побуждающих людей тратить силы на совершенствование имеющихся знаний в какой-бы то ни было области. В дальнейшем мы еще вернемся к этой теме. Сейчас же только заметим, что научный характер исследования не зависит от цели, с которой оно было предпринято. Например, научность бактериологического исследования не зависит от того, служит ли оно медицинской или любой иной цели. Аналогично, если экономист исследует спекуляцию, используя методы, которые в его время и в его окружении признаны научными, результаты его исследования обогатят экономическую науку независимо от того, выступает ли он за принятие регулирующего законодательства, или, наоборот, собирается защитить спекуляцию от такого законодательства, или, наконец, просто удовлетворяет свою любознательность. Даже если цель исследования нас не устраивает, мы не можем отказаться от признания его результатов, если эта цель не искажает факты или аргументацию. Отсюда следует, что аргументы «апологетов» (оплаченных или нет — неважно) при условии, что они носят научный характер, для нас ничем не хуже доводов «беспристрастных мыслителей», если такие, конечно, существуют.

Запомним: иногда интересно задаться вопросом о причинах того или иного утверждения, но, каков бы ни был ответ, он сам по себе не сможет ни подтвердить, ни опровергнуть высказанные суждения. Мы не будем использовать дешевый прием политической борьбы, к несчастью весьма распространенный среди экономистов, а именно критиковать или превозносить мотивы человека, выдвинувшего какой-либо тезис, или интересы, которым он, возможно, служит.

Примечания

1-1. Much Е. (Э. Max) Die Mechanik in ihrer Entwicklung: historisch — kritisch dargestellt (1-е изд. — 1883; см. Приложение Дж. Петцольдта к 8-му изданию); английский перевод Т. Дж. Мак-Кормака содержит дополнения и изменения, внесенные до 9-го (последнего) издания в 1942 г.

3-1. Мы сохраним термин «точная наука» для второго значения слова «наука», упомянутого выше, т.е. для наук, пользующихся методами, более или менее сходными по логическому построению с методами математической физики. Термин «чистая наука» будет использован как антоним термину «прикладная наука» (французы использовали тот же термин, например mecanique pure («чистая механика») или economic pure («чистая экономическая теория»); они пользовались также термином mecanique rationnelle или economic rationnele («рациональная механика» или «рациональная экономическая теория»); итальянский эквивалент — meccanica pura («чистая механика») или economia pura («чистая экономическая теория»); по-немецки это звучит как reine Mechanih («чистая механика») или reine Okonomie («чистая экономическая теория»)).

3-2. Наилучший способ убедиться в этом заключается в осознании того факта, что наши правила служат и, вероятно, всегда будут служить предметом споров и находиться в процессе изменений. Рассмотрим, например, следующий случай. Никто не доказал, что каждое четное число может быть выражено как сумма двух простых чисел, хотя еще не было найдено ни одного четного числа, которое нельзя было бы выразить таким образом. Теперь допустим, что данное предположение однажды войдет в противоречие с другим предположением, которое мы согласны принять. Следует ли из этого, что существует четное число, не являющееся суммой двух простых чисел? Математики-«классики» ответили бы «да». Математики-«интуиционисты» (такие, как Кронеккер и Брауэр) ответили бы «нет», т.е. первые допускают, а последние отказываются допустить обоснованность так называемых косвенных доказательств теорем существования, которые широко используются во многих областях науки, включая чистую экономическую теорию. Очевидно, что одной возможности подобного расхождения во мнениях о том, что составляет корректное доказательство, уже достаточно для того, чтобы наряду с прочими доводами доказать, что наши собственные правила нельзя принимать как абсолютную истину применительно к научному методу.

3-3. Эта оценка касается только западной цивилизации, а достижения древних греков учитываются лишь с тех пор, как они были унаследованы западноевропейской мыслью в XIII в. Отправным пунктом мы считаем «Сумму теологии» Фомы Аквинского, исключающую Откровение из «философских дисциплин». Это был первый и самый важный шаг в методологии науки в Европе после крушения античного мира. Ниже будет показано, что кроме этого Фома Аквинский исключил из допустимых научных методов ссылки на авторитеты.

3-4. Слово «позитивный» в данном контексте не имеет ничего общего с философским позитивизмом. Это одно из многих встречающихся в нашей книге предупреждений об опасности возникновения путаницы вследствие того, что авторы используют одно и то же слово для обозначения совершенно разных понятий; иногда и сами авторы путают разные вещи. Это важный момент, поэтому приведу примеры таких терминов: рационализм, рационализация, релятивизм, либерализм, эмпиризм.

3-5. Все это весьма неадекватное изложение глубоких проблем, которых мы касаемся лишь поверхностно. Однако, поскольку рамки данной работы ограничены, я хочу только добавить, что наша интерпретация должна быть как можно дальше от: а) претензии на профессиональное всеведение; б) от желания проранжировать культурное содержание мысли прошлого в соответствии с нормами нашего времени и особенно в) от оценки чего-либо, кроме методов анализа. Некоторые связанные с этим вопросы прояснятся в ходе дальнейших рассуждений.

3-6. Добавлю, что внутри профессиональных групп научных работников обязательно возникает специальный язык, недоступный широкой публике. Этот рациональный процесс можно было бы рассматривать как критерий науки, если бы не то обстоятельство, что очень часто такой язык возникает лишь через много лет после того, как наука (в нашем смысле) утвердилась как таковая. Формирование специального языка происходит по причине крайних неудобств, связанных с необходимостью употреблять в научном анализе плохо для этого подходящие понятия из арсенала здравого смысла. К сожалению, экономисты всегда придавали чрезмерное значение тому, чтобы их понимала широкая публика, и это нанесло немалый ущерб их науке. В свою очередь эта публика до сих пор столь же необоснованно возмущается при любой попытке ввести более рациональную практику.

3-7. Эпидеиктическое определение — это определение какого-либо понятия, скажем понятия «слон», путем простого указания на представителя класса, обозначенного данным понятием.