Глава 3. Интерлюдия II: Параллельное развитие других наук

100 Hot Books (Амазон, Великобритания)

Глава 3. Интерлюдия II. (Параллельное развитие других наук)

[1. Экономическая наука и социология]

[2. Логика и психология]

[3. Экономическая наука и философия]

Время от времени мы будем отрываться от нашего непосредственного предмета и обозревать окружающий «интеллектуальный ландшафт». Кроме того, для каждого из выделенных нами периодов мы несколько подробнее рассмотрим те особенности параллельного развития других наук (в нашем понимании этого слова), которые оказали или могли бы оказать влияние на развитие нашей науки. То, что мне хотелось бы сейчас сказать об этом аспекте нашей работы, настолько тесно связано с «философией», что я мог бы назвать эту главу «Экономическая наука и философия». Все остальное будет изложено в последующих двух абзацах.

[1. Экономическая наука и социология]

После всего сказанного в предыдущей главе о важности исторических наук, а также статистики для экономического анализа, ^1-1 я думаю, не вызывает сомнений, что мы должны поддерживать некую связь с упомянутыми отраслями знания. В книге связь эта будет фрагментарной, но отнюдь не потому, что более систематическое исследование нежелательно, а только лишь в силу недостатка места и ограниченности моих знаний. Однако дело не в препятствиях — такое расширение исследования, будь оно возможно, утопило бы наше повествование в безбрежном океане фактов.

Аналогично не нуждается в доказательствах недопустимость игнорирования развития социологии. Этот термин мы употребляем в узком смысле как единую (хотя и далеко не однородную) науку, изучающую такие социальные явления и образования, как общество, группы, классы, отношения между группами, лидерство и т. д. Мы будем пользоваться им постоянно, в том числе и применительно к развитию этой науки за столетия до появления самого термина. В более широком смысле социология обозначает всю совокупность взаимопереплетающихся и некоординированных общественных наук, среди которых — наша экономическая наука, юриспруденция, политология, экология, описательная этика и эстетика (в значении социологии типов нравственного поведения и социологии искусства). Ниже, в сноске, приведен взятый из юриспруденции пример таких типов взаимоотношений наук, благодаря которым достижения в этой и других областях касаются также и истории экономического анализа. ^1-2

Важность связей между социологией и экономической наукой мы признали, выделив «фундаментальную область анализа» под названием «экономическая социология» — область, в которой ни экономисты, ни социологи не могут сделать и шага, не наступив друг другу на ноги. Однако, во-первых, в реальности сотрудничество между двумя группами исследователей никогда не было особенно тесным и плодотворным. Во-вторых, сомнительно, что обе науки много выиграли бы от более тесного сотрудничества. Что касается первого пункта, следует отметить, что начиная с XVIII в. экономическая наука и социология расходились все дальше друг от друга, так что в наше время средний экономист и средний социолог совершенно безразличны друг к другу и предпочитают пользоваться соответственно примитивной социологией и примитивной экономической наукой собственного производства, вместо того чтобы применить научные результаты, полученные соседом, причем ситуация усугубляется взаимной перебранкой.

Что касается второго пункта, я отнюдь не уверен в благотворности более тесного сотрудничества, шумно одобряемого дилетантами. Оно вряд ли способно принести «чистую» выгоду, поскольку влечет за собой утрату преимуществ узкой специализации. Это справедливо даже для обособившихся подотраслей экономической науки и социологии в широком смысле слова. Как заметил один выдающийся экономист, «перекрестное опыление» легко может привести к «перекрестной стерилизации». Все это, однако, вовсе не отрицает необходимости хотя бы фрагментарно следить за развитием «соседних наук».

[2. Логика и психология]

Из других наук для нас важнее всего логика и психология. Первая представляет ценность не только потому, что экономисты внесли в ее развитие существенный вклад, но и потому, что многие из них особенно склонны к догматическим спорам о «методе». Те экономисты, для которых характерно это увлечение, обычно находятся под влиянием трудов своих современников-логиков. Следовательно, эти труды, хотя больше по видимости, чем по сути, оказывают влияние (по праву или нет — другой вопрос) на предмет нашего исследования.

Что касается психологии, то в XVIII в. возникла (и с тех пор время от времени высказывается) точка зрения, согласно которой предметом исследования экономической науки, как и всех других общественных наук, является поведение человека. Исходя из этого психология лежит в основании любой общественной науки и всякое фундаментальное исследование должно вестись в психологических терминах. Указанную точку зрения, имеющую множество как яростных сторонников, так и противников, мы обозначим термином «психологизм». В действительности же экономисты никогда не позволяли своим современникам — профессиональным психологам влиять на экономический анализ. Напротив, они сами формулировали те предположения о психологических процессах, которые были для них наиболее удобны.

С одной стороны, такой подход иногда вызывает недоумение, поскольку ряд проблем в области экономического анализа лучше решать методами, выработанными психологами.

С другой стороны, не следует впадать в одно естественное заблуждение. Если мы используем предпосылку, которая, как нам кажется, относится к другой отрасли знания, это не обязательно означает, что мы вторгаемся в эту область. К примеру, так называемый «закон убывающего плодородия почвы» на первый взгляд связан с естественными науками. Но это не означает, что, формулируя данное предположение, мы переходим в область агрономии. Аналогично, высказывая предположение, что мой аппетит убывает с каждым последующим куском хлеба, я, казалось бы, говорю о психологическом явлении. Но при этом я не заимствую ничего — ни хорошего, ни дурного — из области психологической науки. Я всего лишь формулирую то, что я (правильно или неправильно) считаю общепризнанным фактом.

Приняв изложенную точку зрения, мы увидим, что в гипотезах экономистов гораздо меньше психологии, чем это кажется на первый взгляд. Говорить при этом о психологических законах (таких, как «основной психологический закон» Кейнса) — грубая ошибка, поскольку любой закон должен быть доказан, а никаких доказательств в данном случае не существует.

Тем не менее время от времени необходимо уделять внимание развитию психологической науки, а также, хотя и реже, других наук. В качестве примера приведу биологию, в которой существовал (или и по сей день существует) социальный и экономический дарвинизм. Если мы хотим дать оценку этому явлению, необходимо выяснить, что именно утверждал Чарльз Дарвин и на основе каких материалов и методов он сделал свои выводы.

[3. Экономическая наука и философия]

Теперь обратимся к вопросу о взаимоотношениях экономической науки и философии, точнее, о степени влияния философии на экономический анализ. ^3-1 Поскольку сам термин «философия» имеет множество значений, во избежание недоразумений рассмотрим их по отдельности.

Употребление слова «философия» в его первом значении позволяет с легкостью ответить на наш вопрос. Точнее, в данном случае не существует самой проблемы. Древнегреческий «философ» (он же — ритор, он же — софист) — это человек интеллектуальных занятий. В этом смысле философия — совокупность всего научного знания. Это была универсальная наука, в которой метафизика занимала не менее важное место, чем физика, а физика была не менее важна, чем математика или любая теория о природе общества и полиса. Такое значение слова «философия» существовало до тех пор, пока общий запас фактов и инструментов научного анализа был достаточно мал, чтобы уместиться в голове одного исследователя, т. е. приблизительно до середины XVIII столетия. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что именно тогда закончилась эпоха эрудитов. ^3-2

Как мы знаем, этого понимания философии придерживался Фома Аквинский. Все науки, кроме «священной доктрины», он считал философскими дисциплинами. Интересно отметить, что Фома при этом не приписывал «священной доктрине» никакого главенства над другими науками.

Рассматривая эти разносторонние научные системы, ^3-3 мы неизбежно приходим к чрезвычайно важному для нас выводу: ни Аристотель, ни кто-либо из последующих эрудитов не смог и даже не попытался объединить различные части своего учения, и даже не стремился высказать в каждой из них собственные взгляды на «самые глубокие причины», «сущность вещей» и т. д.

К примеру, физические теории Аристотеля совершенно не связаны с его метафизикой. То же самое можно сказать и про его политическую социологию (в частности, исследования устройства греческих городов-государств). Аналогично взгляды Лейбница по вопросам внешней торговли никак не связаны с его фундаментальными воззрениями на устройство мира и общества: исходя из последних, он мог бы с тем же успехом быть сторонником свободы торговли. Таким образом, в рассматриваемую эпоху мы имеем дело скорее с совокупностью наук, чем с универсальной наукой.

Эта совокупность распалась на части, как только стали очевидными выгоды разделения труда. В XVII-XVIII вв. философия раскололась на естественную и моральную, что как бы предвосхитило соответствующее деление в Германии: на Natur- und Geisteswissenschaften (естественные и гуманитарные науки). ^3-4

При употреблении слова «философия» в еще одном значении вопрос о ее влиянии на экономическую науку вообще не стоит. Это значение предполагает, что философия является такой же наукой, как и все прочие, решает определенные вопросы, использует определенный материал и получает определенные результаты. Проблемы, которые она рассматривает, примерно таковы: что такое материя, сила, истина, чувственное восприятие и т. д. Такое понимание философии, импонирующее многим нефилософам, делает философию совершенно нейтральной по отношению к другим наукам. Оно, по сути дела, приравнивает философию к эпистемологии — общей теории познания.

Проблема, и притом весьма серьезная, возникает в случае включения в философию всех теологических и нетеологических систем убеждений, касающихся абсолютных истин, абсолютных целей или ценностей, абсолютных норм. Этика и эстетика входят в эти системы не как описательные науки, изучающие определенный набор явлений (например, виды поведения), а как нормативный кодекс, санкционированный извне ^3-5. Может возникнуть вопрос, не является ли такая философия главным или просто одним из многих факторов, определяющих содержание экономических трудов того или иного автора.

Прежде чем ответить на этот вопрос, приведу несколько примеров из истории других наук.

Для каждого ученого, чья философия включает христианскую веру, его исследование — это прежде всего исследование творений божьих. Величие этого занятия он видит в том, что его работа открывает какую-то, пусть даже и малую, часть божественного порядка. Так Ньютон выразил свою христианскую веру в сугубо научном труде. Лейбниц легко переходил от чисто физических и математических проблем к теологии — очевидно, он не видел никакой разницы в методологии анализа той и другой области. Леонард Эйлер (1707-1783) защищал свой «метод нахождения кривых, обладающих некоторыми экстремальными свойствами», тем аргументом, что мир создан наиболее совершенным творцом и, следовательно, должен поддаваться описанию в терминах «максимум» и «минимум».

Джеймс Джоуль (1818-1889) — один из первооткрывателей фундаментального закона современной термодинамики — утверждал, что, если бы теплу не соответствовал эквивалент в форме движения, энергия была бы потеряна где-то в пространстве, а такое предположение оскорбляет божественное достоинство.

Два последних примера можно в принципе истолковать в том смысле, что верования Эйлера и Джоуля влияли на их аналитическую работу. Однако никто не сомневается, что это не так, т. е.: а) научные исследования четырех названных выше ученых не отклонялись от заданного русла под воздействием их теологических убеждений; б) эти исследования совместимы с любой философской позицией, и поэтому в) бессмысленно пытаться объяснить их результаты философскими позициями их авторов. Упомянутые авторы просто согласовывали свои методы и полученные результаты со своей христианской верой, как согласовывали с ней и все другие поступки. Они облачали свой научный труд в философское одеяние. Но если сбросить это одеяние, содержание работы не пострадает.

Я считаю, что этот вывод справедлив и для экономической науки: экономический анализ никогда не подвергался воздействию философских взглядов ученых-экономистов, хотя довольно часто искажался их политическими взглядами. Однако данный тезис следует формулировать весьма осторожно, поскольку здесь есть широкий простор для ложных интерпретаций. Целесообразно уточнить, чего мы не имеем в виду.

Во-первых, в этом тезисе нет «сциентизма» (см. гл. 2, § 3), т. е. я не пытаюсь доказывать его, проводя прямую аналогию между естественными и общественными науками. Наши примеры были лишь иллюстрациями, а никак не доказательствами: вопрос пока остается открытым. Во-вторых, мой тезис вовсе не означает, что само по себе человеческое действие и связанный с ним психический процесс, т. е. мотивы и способы мышления, не испытывают влияния философских, религиозных или этических убеждений. Правда, я полагаю, что эта корреляция незначительна: барон-разбойник вполне может искренне исповедовать кротость и альтруизм — но это уже совсем другой вопрос.

Если говорить о предположениях, которые науки, исследующие человеческое поведение, делают относительно предмета своего исследования, то мы не сомневаемся в необходимости учета религиозных и философских аспектов при любом объяснении этого поведения, претендующем на реалистичность.

То же относится и к политическим рекомендациям, которые могут давать ученые-экономисты. Наш тезис означает только то, что эти рекомендации не имеют отношения к инструментам анализа и «теоремам» экономистов^3-6.

Так или иначе, сейчас я не стремлюсь доказать свой тезис. Я только формулирую и объясняю его. Доказательство содержится в следующих частях, где будет продемонстрировано, что аналитические исследования даже тех экономистов, которые придерживались вполне определенных философских взглядов: Локка, Юма, Кенэ, и прежде всего Маркса, фактически не испытывали на себе влияния философии своих творцов.

Причина столь пристального внимания к тезису о том, что философия в любом смысле слова не влияла и не может повлиять на экономический анализ, заключается в том, что противоположный тезис породил множество ложных объяснений эволюции экономического анализа. Эти ложные объяснения вызывают симпатию многих историков экономической науки, интересующихся в первую очередь философскими аспектами и придающих излишнее значение ссылкам на эти аспекты, которых действительно много в экономической литературе. Смысл этих ссылок не всегда легко распознать. На самом деле они не более чем ненужные украшения, которые затушевывают истинный процесс филиации научных идей.

Примечания

1-1. В дополнение к сказанному я хочу указать, что все исторические науки и их подотрасли, которые возникли в результате специализации (главным образом филологическое умение работать с разными текстами), до некоторой степени касаются нашего предмета даже в тех случаях, когда они не рассматривают специфически экономические факты. Например, греко-римская цивилизация является предметом изысканий трех ясно различимых групп ученых, а именно: собственно историков, филологов и юристов. Все три группы занимаются многими вещами, которые нас не касаются. Но даже в этом случае они способствуют воссозданию картины культуры этого мира, которая в целом нам небезразлична; даже описывая историю войн или историю искусств, они пользуются теми же методами, что и при описании экономических или социальных событий и институтов; таким образом, нет такой строгой и постоянной границы, перед которой наш интерес должен был бы остановиться.

1-2. Наука или науки (в нашем понимании), предметом которых является писаное или обычное право, юридическая практика и юридическая техника, имеют отношение к истории экономического анализа прежде всего потому, что в значительной степени экономисты были юристами, которые перенесли привычные способы юридического рассмотрения на анализ экономических явлений. Например, социологические и экономические системы докторов-схоластов XVI в. (литература de jure et justitia, т. е. о праве и справедливости) не могут быть поняты, если мы не отдадим себе отчета в том, что первоначально они были трактатами о политическом и экономическом праве католической церкви и что их теоретическая техника была выведена в первую очередь из старого римского права, приспособленного к условиям времени. Во-вторых, правовые рамки, в которых протекает экономический процесс, и их (рамок и процесса) формирующее взаимовлияние представляют по меньшей мере существенную важность для экономического анализа. В-третьих, исторические корни понятия «экономический закон» лежат в чисто правоведческой концепции «естественного права» (см. ч. II, гл. 2). В-четвертых, некоторые экономисты XIX в. признавались, что заимствовали исторический взгляд на экономический процесс из школы юриспруденции, называвшей себя «исторической школой», возникновение и позиция которой должны быть поняты более полно, чтобы выявить элементы истины и заблуждения. Пользуюсь случаем, чтобы добавить следующее: социологический анализ права как социального явления — это одно; изучение техники юридической практики (то, что преподается в американских школах права) — это другое; историческая юриспруденция — третье. Итак, мы должны выделять по крайней мере три «науки» о праве, которые различаются по материалу, инструментам и целям и разрабатываются разными группами ученых (хотя эти множества и пересекаются). Аналогичная картина наблюдается в областях религиоведения, этики и эстетики. В данных обстоятельствах путаница почти извинительна, великие битвы по поводу принципов и «методов» (например, в искусствоведении) велись вокруг вопросов, которые автоматически прояснялись, как только становилось понятным, что спорщики целятся в разные мишени.

3-1. По причинам, о которых речь пойдет чуть ниже, мы по возможности не будем углубляться в обширную литературу, трактующую эти проблемы. Назовем здесь лишь широко известное английское издание: Sonar J. Philosophy and Political Economy. 1-е изд. 1893; 3-е изд. 1922.

3-2. Наиболее знаменитым из эрудитов был, пожалуй, Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646-1716). От чистой математики его мысль обращалась к политической экономии, возвращалась к физике, а затем к метафизической теории монад. Его экономические воззрения, заботливо собранные В. Роше-ром, не заслуживают особого упоминания. Но Джамбатиста Вико (1668-1744) был поистине выдающимся социологом и при этом обещал своим ученикам передать им все доступные знания {tutto possibile). Вспомним и о том, что Адам Смит писал — и блестяще писал — об астрономии. Разумеется, у многих эрудитов имелись определенные пробелы в знаниях. Так, большинство историков были только историками, большинство великих естествоиспытателей — только естествоиспытателями. Древнегреческие философы не занимались «утилитарными искусствами».

3-3. Следует обратить внимание читателя на то, что термин «система» — который на самом деле несет в себе не более определенный смысл, чем его греческий прототип, — используется в этой книге в нескольких различных значениях, которые нельзя смешивать; например: набор более или менее скоординированных принципов политических действий (либеральная система, система свободной торговли); организованная совокупность доктрин (схоластическая система, маршаллианская система); набор количественных величин, между которыми предполагается существование определенных соотношений (система цен); набор уравнений, выражающих такие соотношения (вальрасианская система).

3-4. Ради краткости изложения мы пренебрегли тенденцией, достигшей высшей точки приблизительно в 1900 г. и породившей новое понимание философии, близкое тому, которое трактует ее как науку в целом: философия представляется как попытка создать связную картину эмпирического мира на основе вкладов, сделанных отдельными учеными. Мы рассмотрим эту концепцию в свое время, а сейчас достаточно сказать, что она не создает никаких трудностей или проблем при исследовании соотношения философии и экономической науки. Очевидно, философия в данном понимании не стремится ограничить самостоятельность какой-либо отдельной науки.

3-5. Это также относится и к материализму, понимаемому в философском смысле, т. е. к доктрине, которая не изменилась со времен Левкиппа и Демокрита и утверждает, что «материя» — конечная реальность, которая существует независимо от опыта. Пользуясь случаем, хочу объяснить читателю, что слово «материализм» многозначно и многие его значения не имеют ничего общего с упомянутым. «Идеалистическая» философия, вращающаяся вокруг предположения (которое лично для меня также лишено смысла), что в конечном счете реальность (или «мир») есть «дух», могла бы столь же успешно служить обеим целям: во-первых, на ее примере можно обсуждать проблему влияния на экономическую науку; а во-вторых, на ее примере можно рассмотреть многозначное слово, значения которого обычно путают; это слово «идеал».

3-6. Если читателю трудно понять это разграничение, я ему сочувствую. Большинство экономистов не согласны с нашим тезисом о нейтральности философии именно потому, что они принимают как факт связь экономического анализа и политических предпочтений экономиста, а связь последних с философией очевидна, особенно если включить в философию представления людей о том, что является «справедливым», «желательным» и т. д.

вернуться

Координация материалов. Экономическая школа

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Контакты