(Амазон, Великобритания)
Русское издание учебника призвано приобщить отечественного читателя к едва ли не наиболее интенсивно развивающемуся в последние два десятилетия разделу экономической науки, достигнутым здесь результатам и ждущим решения проблемам. Однако нельзя не видеть некоторых специфических трудностей, с которыми ему (будь то учащийся, учащий или исследователь) придется столкнуться при его изучении. Можно указать два источника возможных трудностей.
Прежде всего само название учебника, как и соответствующей области экономической науки и учебной дисциплины, не может не вызвать у многих читателей (особенно старшего поколения) обманчивых ассоциаций (не важно какого рода) с названием курса экономики социалистической промышленности, читавшегося в советских вузах на протяжении более чем полувека, хотя на деле между ними не много общего, а различия связаны не столько с наличием (отсутствием) определения социалистическая, сколько с содержанием определяемого понятия "промышленность".
Слово "промышленность" было введено в русский язык в 1791 г. Н. М. Карамзиным для передачи "латинского industria или французского industrie" [29, с. 86] (см. также [1]). Впоследствии слово "промышленность" приобрело два значения - широкое и узкое. В широком смысле промышленностью стали называть всякую (не важно, какую именно!) деятельность человека, ведущуюся как промысел (промышление) и направленную на создание, преобразование или перемещение (в пространстве или во времени) хозяйственных благ. Такое широкое толкование слова "промышленность" закреплено, в частности, словарем В. И. Даля [19, с. 497, 498]. В этом же широком смысле оно употреблялось и в экономической литературе. Так, французский экономист Ж. Гарнье, перевод популярной брошюры которого был издан в России в 1868 г., считал целесообразным различать добывающую, земледельческую, мануфактурную, перевозную, торговую и невещественную (услуги) промышленности [10, с. 26-27]. О сельскохозяйственной, торговой, мануфактурной промышленностях писали и русские экономисты [3, б]. К промышленности в узком смысле стали относить конгломерат ее добывающих и обрабатывающих отраслей. Его, "как более позднюю и искусственную область производства полезностей", Д. И. Менделеев полагал удобным называть иноязычным словом индустрия, относя к промышленности "все начальные виды производства, начиная от охоты и собирания плодов" [46, с. 23]. Слово "индустрия" и производные от него (индустриализация, тяжелая индустрия, индустрия отдыха и т. п.) получили широчайшее распространение в советской лексике (возможно, импульсом к тому послужила концепция industrialisme Сен-Симона).
Этот лексический экскурс имеет прямое отношение к одному из источников возможных трудностей изучения организации промышленности нашим читателем. Дело в том, что в литературе по industrial organization слово "industry" (промышленность) всегда используется в широком, т. е. в том, которое ему придавали Н. М. Карамзин, В. И. Даль и Д. И. Менделеев, смысле. Напротив, в экономике социалистической промышленности слово "промышленность" всегда означало агрегированную отрасль (подразделение) народного хозяйства, противополагаемую другим его отраслям (подразделениям) - сельскому хозяйству, транспорту, торговле, т. е. использовалось в узком смысле1 .
Эти различия между широким и узким пониманием промышленности очевидны и при сравнении классификаторов отраслей в СССР [48] и США [137]. Объем понятия "промышленность", согласно советской классификации, равен суммарному объему понятий manufacturing (буквально "изготовление") и mining (буквально "добыча") в американской. Отрасли, или промышленности, включаемые в подразделение, делятся на две группы - производящие долговечные и недолговечные товары. (Последнее послужило основанием для перевода в настоящем издании английского durables как долговечные товары, что не совпадает с общепринятым термином "товары длительного пользования".) Разный объем понятия "промышленность" в России и в Германии отмечал В. И. Ленин [39, т. 27, с. 310].
На эти различия в объеме понятия "промышленность" стоит обратить внимание не только для того, чтобы указать на один из источников принципиальных различий между industrial organization и экономикой социалистической промышленности. Важно, кроме того (или вместе с тем), иметь в виду, что специалисты в области последней не только ясно представляли себе эти различия, но и истолковывали их "в свою пользу", упрекая "буржуазную и социал-фашистскую (социал-фашистами в период между VI (1928 г.) и VII (1.935 г.) конгрессами Коминтерна называли социал-демократов. - В. Г.) экономическую науку" в абстрагировании от "промышленности как единства" [31, стб. 214]. Естественной расплатой за это стало то, что при переходе от социалистического хозяйствования к рыночному, когда изучение "промышленности как единства" потеряло какую-либо актуальность, экономика социалистической промышленности была исключена из учебных планов, а образовавшаяся в связи с этим ниша остается ничем не заполненной даже в ведущих экономических вузах и университетах России. Правда, как это часто случается, по счетам дедов приходится расплачиваться внукам. Это, как можно предположить, делает русское издание учебника Ж. Тироля более чем своевременным.
Второй источник возможных трудностей имеет иную природу. Приобщение российского читателя к экономической теории, да и к экономической культуре вообще, не вышло пока за пределы переводов учебников вводного и промежуточного уровней, тогда как переводы курсов высшего, или продвинутого, уровня ждут еще своей очереди; а журнальные статьи, в которых отражается сегодняшний день науки, ее передовая линия, остаются малодоступными российскому читателю в силу как сохраняющегося языкового барьера, так и скудости валютных ресурсов российских библиотек.
Совсем иное дело - погружение в учебник высшего уровня Ж. Тироля, который, по словам Д. Крепса, "дает сжатое изложение наиболее важных теоретических вопросов, рассмотренных в самом современном стиле" [116, с. 341], и, таким образом, сразу же выводит фактически не имеющего предварительной подготовки в этой области читателя на тот самый forefront, на передовые рубежи современной науки. Сегодня эти рубежи определяются не фундаментальными "Основаниями" или "Принципами", а журнальными статьями, пространные перечни которых приводит автор в конце каждой главы. Конечно, такому читателю можно порекомендовать предварительно (или одновременно) познакомиться и с каким-либо курсом организации промышленности промежуточного уровня, среди которых обратим внимание на [98, 109, 123, 134, 143].2 Но такой возможности у него может и не оказаться. Поэтому, вероятно, небесполезным будет дать хотя бы сжатое, эскизное предварительное представление о предмете теории организации промышленности, ее развитии и современном состоянии,3 а также о судьбе этой области экономической науки в России, тесно связанной с драматическими изменениями в реальной организации промышленности нашей страны.
Область интересов теории организации промышленности охватывает сферу несовершенной конкуренции - поведение ее участников и возможный исход их взаимодействия, ее влияние на общественное благосостояние и правительственное вмешательство. Хотя вопросы монополизации рынка и сговора (в том числе и тайного) интересовали многих мыслителей, обращавшихся к экономическим проблемам (от Аристотеля [2, с. 397] до А. Смита [74, с. 187]), интерес этот приобрел особый характер в последней четверти XIX в., что бы-ло следствием как участившихся случаев проявления рыночной власти и ее роста, так и неопределенностью (в момент проявления) ее последействий.
Особенно больших масштабов эти явления достигли в странах, позже дру-гих вставших на путь промышленного развития и потому придерживавшихся протекционистской таможенной политики, - США (начиная с Гражданской войны 1861-1865 гг. почти до начала первой мировой войны), Германии (с кон-ца 1870-х гг.) и России (министерства Н. X. Бунге, И. А. Вышнеградского, С. Ю. Витте).4 Очевидно, что в этих странах проблемы рыночной власти вы-зывали едва ли не наибольший интерес.5 Отношение общественности и прави-тельств этих стран к проблемам рыночной власти было на протяжении после-дующего столетия, как хорошо известно, разным. Первый антимонопольный закон в США - Закон Шермана - был принят в 1890 г., а в России спустя сто лет, в 1991 г. Хотя правительством Штреземана в 1923 г. было принято "По-становление против злоупотреблений экономическим господством" [42, с. 263-270], декартелизация промышленности Германии была проведена лишь после ее поражения во второй мировой войне оккупационными властями. Эти раз-личия в реальной организации промышленности не могли не отразиться и на ее теории. Если в России ее становление было прервано в 1920-х гг., когда оно еще не вышло за пределы латентной стадии, то в США мы наблюдаем непре-рывное развитие теории организации промышленности на протяжении всего XX в.
Хотя понятие "организация промышленности" появилось как заголовок одного из разделов книги "Экономика промышленности" А. Маршалла и его супруги Мэри Пэлей [122] еще в 1879 г., в качестве названия обособившейся области экономической науки и учебной дисциплины оно было принято Аме-риканской экономической ассоциацией лишь в 1941 г. Правда, и сейчас с ним в этой роли соперничает другой термин - "экономика промышленности". Хо-тя иногда оба термина считают абсолютно синонимичными, различающимися лишь ареалами распространения (industrial organization - преимущественно в англосаксонских странах, industrial economics - преимущественно в стра-нах континентальной Европы [134, р. 1]), некоторые экономисты полагают, что организация промышленности носит сугубо статический характер, тогда как ее экономика включает еще и изучение динамики (организационной) промышленности, т. е. исследует эволюцию организации во времени [97, 112]. Обе точки зрения становятся совместимыми, если согласиться с де Йонгом [114, р. 71] в том, что динамический подход отличает европейскую традицию в организации промышленности от англо-американской. Впрочем, в названиях некоторых учебников, например [109], сочетаются оба термина - и "организация промышленности", и "экономика промышленности".
Переломным в становлении теории организации промышленности был 19.33 год - год публикации книг Дж. Робинсон [65] и Э. Чемберлина [82], когда "маршаллианская дихотомия между монополией и конкуренцией была необратимо разрушена" [124, с. 5] и несовершенную конкуренцию перестали считать досадным, а главное, неудобным для теоретического анализа отклонением от конкурентного идеала. Если учесть, что воздействие Чемберлина на американских экономистов оказалось большим, чем воздействие Робинсон на британских, если учесть к тому же, что сам Чемберлин работал в Гарварде, где уже читался ряд курсов о трестах, корпорациях, отраслях коммунального хозяйства, то легко понять, что именно Гарвард и стал местом рождения этой обособленной области экономической науки. Ее становление связано с именами Э. Мэйсона и Дж. Бэйна, обобщивших позднее свои исследования в [94, 124].
Спустя 40 лет Мэйсон в частном письме одному из соавторов [129] писал: "Книги и статьи о крупных предприятиях и монополии, появившиеся в большом числе в середине 1890-х гг., почти целиком были посвящены антимонопольным проблемам, и почти весь фактический материал опирался на антитрестовские дела... Это продолжалось до 1930-х гг. Организация промышленности была в действительности наукой о трестах (курсив мой. - В. Г.)" (цит. по [129, р. 335-336]). Именно Мэйсон и Бэйн сформулировали парадигму структура-поведение-результат, надолго определившую методологию теории организации промышленности. Бэйном была также развита концепция барьеров на вход [93]. С этой так называемой гарвардской традицией с конца 60-х-начала 70-х гг. эффективно конкурировала чикагская (Дж. Стиглер [138], Г. Демзец [101]). Это была "первая волна" в теории организации промышленности, о которой Ж. Тироль упоминает во Введении.
Какое место занимает теория организации промышленности среди других областей экономической науки, в чем ее предмет, что и как она изучает? Еще в конце 60-х гг. Дж. Стиглер утверждал, что "такого предмета, как организация промышленности, не существует", а все, чем она занимается, "составляет основное содержание экономической теории - теории цены или размещения ресурсов, ныне часто неудачно называемой микроэкономикой" [138, р. I]. Он называл, однако, и две "уважительные причины" ее обособления. Первая - высокий уровень абстракции6 неоклассической экономической теории, что делает ее практически неприменимой для детального анализа затрат, масштаба фирм, их концентрации - всего того, чем пытались заниматься те, кто стремилея к проведению конкретных эмпирических исследований. Вторая - сугубо позитивный характер неоклассической экономики, не позволяющий ей давать практические рекомендации для антитрестовской политики и регулирования рыночной экономики вообще.
Еще одну, правда, "менее уважительную причину" обособления организации промышленности Стиглер видел в "нетеоретическом или даже антитеоретическом" характере большей части относящейся к ней литературы. Действительно, раньше публикации по организации промышленности носили в основном описательный, эмпирическо-институциональный характер. Они ограничивались анализом отдельных казусов, ставших или могущих стать предметом антитрестовских разбирательств, а позднее межотраслевыми статистическими сопоставлениями. Лишь в 60-х гг. экономисты, занимающиеся организацией промышленности, заинтересовались проблемами, лежащими за пределами собственно антитрестовской политики, и начали систематически изучать вероятные (и действительные) последствия правительственных программ регулирования. Все большее применение в ней стали находить модели олигополии Курно, Бертрана, Эджуорта, Штакельберга, что прокладывало путь к последующему использованию теории игр. Но и спустя двадцать лет после публикации [138] Дж. Стиглер, теперь уже нобелевский лауреат, считал организацию промышленности "термином, весьма неудачным для определения экономической теории рынков, отраслей промышленности, а также политики общества в отношении их" [139, р. 1733].
Наиболее широко организацию промышленности определяют как прикладную микроэкономику или, точнее, как приложение микроэкономики к исследованию одной стороны рынка - стороны предложения, где фирмы выступают в роли продавцов [135, р. 643]. Почему же науку, изучающую организацию рынков, пусть даже их одной стороны, называют теорией организации промышленности, а не теорией рынков?7 Как вообще соотносятся понятия рынка и промышленности (отрасли)?
Рынки объединяют товары, являющиеся близкими субститутами (заменителями друг друга) с точки зрения их покупателей. Показателем близости замещения является, как известно из микроэкономики, положительный уровень коэффициента эластичности спроса. Напротив, отрасли промышленности объединяют товары, являющиеся близкими субститутами в производстве, точнее "на стороне предложения", и, соответственно, производителей этих товаров. Рынок, если можно так сказать, "больше" отрасли, ибо он включает не только производителей (продавцов) близких субститутов (по спросу), но и их покупателей. Но промышленность обычно "шире" рынка. Скажем, автомобилестроение как отрасль промышленности обслуживает несколько рынков, на которых предъявляется (часто непересекающийся) спрос на машины разных типов и классов. Для анализа цен и выпуска определенного товара удобно исследовать рынок этого товара, а для изучения возможностей входа или условий выхода с него - исследовать отрасль. Ведь потенциальный производитель - новичок, скорее всего, принадлежит к той же отрасли (хотя и обслуживает другой рынок), она же, скорее всего, окажется и пристанищем для фирм, покидающих данный рынок и переключающихся на обслуживание другого.
"Когда мы используем термин "рынок", - писал Э. Мэйсон, - мы подразумеваем маршаллианскую промышленность, т. е. цензовую отрасль, приблизительно удовлетворяющую продуктовым и пространственным требованиям" [124, р. 5]. И в качестве решающего аргумента он приводит слова английского экономиста Ф. Эндрюса, придерживающегося, кстати, взглядов скорее Австрийской, чем неоклассической, школы: "Правительства стремятся вести дела в терминах отраслей, бизнесмены в своих соображениях исходят из условий отрасли, и наши официальные статистики продолжают сбор данных на основе определений отраслей, которые, хотя и варьируют от источника к источнику, остаются тем не менее согласованными в главном" [91, р. 140]. Действительно, отраслевой подход к анализу рынков имел для американских экономистов и то преимущество, что он позволял им (и позволяет поныне) опираться в прикладных исследованиях на материалы промышленных переписей (цензов), издавно и регулярно проводящихся в США.8 Практически понятия рынка и отрасли стали синонимами. Как вы заметите, в предлагаемом учебнике автор, обсуждая во Введении границы рынков, их "правильное" определение, вообще не упоминает о границах отраслей. Иногда, например в начале подраздела 9.2.2.3, он употребляет оборот рыночная организация как равнозначный организации промышленности.
Теория организации промышленности концентрирует внимание на трех группах проблем. Первая охватывает вопросы теории фирмы - ее масштаб, сферу деятельности, организацию и поведение. Вторая - это несовершенная конкуренция. (Первая версия книги Ж. Тироля, вышедшая в Париже в 1985 г., так и называлась - "Несовершенная конкуренция" [140]. Этот круг проблем остается главным и в настоящем издании.) В частности, теория организации промышленности исследует условия обретения рыночной власти, формы ее проявления, факторы ее сохранения и утраты, ценовое и неценовое соперничество9 (отбор товаров, выбор цены и объема выпуска, рекламирование, политика нововведений).
Третья группа проблем (ей в учебнике Ж. Тироля уделяется значительно меньше внимания) относится к политике общества в отношении бизнеса. Р. Шмалензи [135, р. 644] выделяет здесь один вопрос нормативного и два вопроса позитивного характера. Нормативным является вопрос о том, какой должна быть оптимальная политика в отношении бизнеса. Традиционно организация промышленности сосредоточивала внимание на антимонопольной (проконкурентной) политике, регулировании рынка, управлении государ ственными предприятиями. В последнее десятилетие (не без влияния Чикагской школы) все большее внимание уделяется дерегулированию, либерализации условий входа в отрасль (и выхода из нее), приватизации, стимулированию технологических и продуктовых нововведений, конкурентоспособности отрасли на мировых рынках. К позитивным вопросам, исследуемым теорией организации промышленности, относятся следующие: насколько вообще эффективно вмешательство правительства в рыночные отношения? кем и чем в действительности определяется политика вмешательства и чьим интересам она служит?
В континентальной Европе, где во времена А. Маршалла были иные социально-политические условия и господствовали другие школы экономической мысли (Германская историческая и Австрийская субъективная), теория организации (или экономики) промышленности приобрела некоторые черты, отличающие ее от англо-американской версии. Прежде всего это большая политическая ориентированность. Правительство (государство) рассматривалось здесь не как экзогенный рынку, корректирующий его результаты субъект, а как один из основных агентов хозяйствования.10 Вследствие ограниченности статистической базы (см. прим. 7) европейские экономисты оказались в большей мере "привязанными" к исследованию конкретых ситуаций, пре-жде всего к наблюдаемым случаям проявления рыночной власти (формирование и функционирование синдикатов, картелей). Из-за существования многих, часто небольших, но взаимосвязанных национальных рынков большее внимание уделялось межнациональным аспектам организации промышленности. Наконец, как уже отмечалось выше, европейские авторы большее значение придавали "динамике промышленности". Последнее, как и акцент на роль предпринимателя, фигура которого практически совсем исчезла в неоклассической теории фирмы, явилось очевидным следствием влияния Австрийской школы.
Не будет преувеличением сказать, что в начале века центром становления теории организации промышленности в континентальной Европе была Германия; это объясняется сравнительно ранним и более интенсивным процессом концентрации производства и капитала в данной стране. Среди первых представителей германской ветви теории (конечно, в латентной фазе) следует отметить Г. Леви и Р. Лифмана, с трудами которых были знакомы многие русские экономисты и политические деятели.11 В конце 20-х гг. Е. Паппе пришел к заключению: "Учение об экономике промышленных предприятий (Betriebwirtschaftslehre) должно по необходимости превратиться в учение о жизненной среде предприятий" (пит. по [12, с. 9]). Эта мысль, созвучная более поздним идеям Э. Мэйсона, прозвучала фактически как призыв к обособлению теории организации промышленности в самостоятельную область экономической науки. Однако до прихода к власти Гитлера она так и осталась в Германии наукой о трестах, ее дальнейшее развитие было прервано. В послевоенные годы едва ли не ведущее положение в Германии заняла школа полной конкуренции (Vollstandiger Wettbewerb) В. Ойкена; с одной из основных работ последнего [53] русскоязычный читатель теперь (через 45 лет после публикации) уже знаком. Подробнее об истории и особенностях теории организации промышленности в странах континентальной Европы см. [110, 114, 131]. В настоящее время наблюдается сближение европейского и англо-американского направлений в теории организации промышленности.
Сближение наблюдается не только между европейской и англо-американской ветвями теории организации промышленности. Имеет место также определенная конвергенция методологии (но не рекомендаций) гарвардской и чикагской традиций. Эта конвергенция привела к становлению так называемой новой теории организации промышленности (вторая волна), в русле которой лежит и учебник Ж. Тироля.12 Новая теория организации промышленности более интегрирована с неоклассической экономической теорией, и ее уже нельзя упрекнуть в "нетеоретичности", а тем более в "антитеоретичности". В новой теории акцент смещен со структуры рынка на поведение фирм, обладающих в той или иной степени рыночной властью, а их поведение (взаимодействие) изучается с помощью инструментария теории бескоалиционных игр.
Теория игр изучает стратегическое взаимодействие игроков, в роли которых могут выступать фирмы (в теории организации промышленности), наниматели или работники (в экономике труда), страны (в международной экономике) и т. п. В противоположность традиционному для экономистов оптимизационному подходу теория игр рассматривает выбор нескольких игроков, или принимающих решения субъектов, с потенциально отличными, но взаимосвязанными критериями.
Этот теоретико-игровой аспект принимаемых фирмами решений и представляет главное отличие новой теории организации промышленности от прежней парадигмы структура-поведение-результат. Учебник Ж. Тироля снабжен поэтому Руководством пользователя по теории бескоалиционных игр (глава 11), призванным помочь читателю подготовиться к восприятию второй его части - "Стратегическое взаимодействие". Оно не заменяет, однако, формального курса теории игр. Хотя автор указывает здесь ряд учебников, которые были бы полезны (но не необходимы для изучения II части) читателю, этот перечень может быть дополнен более поздними изданиями. Помимо написанного Ж. Тиролем совместно с Д. Фьюденбергом продвинутого курса [141], читателю можно рекомендовать выбор из [96, 100, 102, 103, 125, 127, 130, 147]. Общее (не требующее специальной математической подготовки) представление о теоретико-игровом подходе можно получить из [117]; полезно также познакомиться с работами по истории теории игр и ее применения в экономике [92, 132, 142]. Из немногочисленных руководств на русском языке укажем [8, 9, 49).13
Скудость русскоязычной теоретико-игровой литературы легко объяснима. В экономике социалистической промышленности взаимоотношения предприятий жестко определялись фондами, лимитами, прикреплением поставщиков и потребителей, а вертикальные отношения сводились к планированию, с одной стороны, и выполнению планов - с другой. В этих легальных рамках отношений "социалистического производства" использование теории игр, тем более при понимании ее как "формализации конфликта", было бы попросту непродуктивным. Конечно, социалистическая экономика в последние десятилетия выродилась в так называемый "бюрократический рынок", но подцензурной наукой он рассматривался как разновидность теневой экономики. Теория игр не преподавалась в вузах будущим экономистам, за исключением экономистов-кибернетиков, которым читался сугубо математический курс теории игр. Не получила она применения и в советской экономической науке.
Новая теория в определенной мере инкорпорировала подходы, предлагаемые концепциями трансакционных затрат (Р. Коуз [33], О. Уильямсон [144]), состязательности (У. Баумоль [95]), принципала-агента (Э. Фама [104], М. Йенсен и У. Меклинг [112]) и, разумеется, теорией общественного выбора. Все они органично вплетены в контекст учебника, так что читатель, даже если он впервые встретится с этими концепциями на его страницах, без труда поймет и суть концепций, и возможности их использования в теории организации промышленности.
В России развитие теории организации промышленности было (как, впрочем, и в довоенной Германии) прервано на латентной стадии, она так и не смогла преодолеть узкие рамки "науки о трестах". Последнее объясняется не только тем, что стадию "науки о трестах" теория организации промышленности прошла повсеместно, но и особенностями российской экономики. По некоторым оценкам, уровень монополизации промышленности в России в начале XX в. был почти одинаков с германским, он превышал уровень ее во Франции и Англии, хотя и уступал американскому. По расчетам М. Гольмана, в 1910 г. степень монополизации русской тяжелой промышленности достигала 60-65%, а легкой - 30%. Накануне (и во время) первой мировой войны тяжелая промышленность России на 75-80%, а легкая на 40% были охвачены картелями и "трестовидными" группами [15, с. 392; см. также с. 123]. Попытки же преодолеть "нетеоретический" характер "науки о трестах" в России (В. С. Войтинский, С. В. Бернштейн-Коган, отчасти А. М. Гинзбург) оказались бесплодными. И не только в силу их разрозненности, дискретности (во времени и пространстве) и отсутствия поэтому необходимой "критической массы". Онибыли буквально затоптаны начинавшейся социалистической реорганизацией промышленности, а затем и нарождающейся ее теорией.14
Возникновение теории организации промышленности в России, во всяком случае в форме "науки о трестах" (в российских условиях скорее "науки о синдикатах"), можно датировать 1885 г., когда на заседании Киевского юридического общества известный в то время экономист Д. И. Пихно15 прочел доклад "Торгово-промышленные стачки",16 выпущенный затем отдельной брошюрой [55]. Поводом для доклада послужила книга австрийского экономиста, профессора университета в Черновцах (тогда Австро-Венгрия) Ф. Клейнвехтера "Картели" [115]. Картели, полагал Клейнвехтер, являются некоторым противовесом анархическому состоянию капиталистической экономики, для регулирования которой необходимо было бы объединить производство в одних руках. К этому-то и стремятся картели, и они достигнут своей цели, когда охватят все отрасли национальной промышленности. Но для этого, считал Клейнвехтер, картелирование должно получить санкцию государства. А чтобы избежать неудобств монополии, государство должно устанавливать цены товаров и выдавать разрешения на создание новых картелей. Книга Клейнвехтера, как видим, представляла один из ранних опытов формулирования так называемой теории организованного капитализма, получившей впоследствии широкое распространение в Германии (В. Зомбарт, Э. Шмаленбах, Р. Штольцман).
Именно критике этой концепции и был посвящен доклад (и брошюра) Д. И. Пихно. Он указывал и на опасность, и на нежелательность картелей (стачек), поскольку они органически способны преследовать лишь свои собственные, а не народнохозяйственные интересы. Закон поэтому должен не санкционировать создание картелей, а, напротив, противодействовать ему. Пихно различал четыре типа стачек в зависимости от объекта регулирования: регулирующие исключительно цену, размещение производства, "размежевание" рынков и, наконец, распределение заказов между "стакнувшимися". Стачки последнего типа требуют, как он полагал, отказа от выгод, извлекаемых из репутации фирмы и увеличения ее клиентуры, а также отчетности "стакнувшихся" перед неким центральным органом стачки. Поэтому этот тип стачек он считал неустойчивым. В докладе также обсуждалось западноевропейское законодательство и российское Уложение о наказаниях в отношении стачек. В качестве примера Пихно рассмотрел стачку российских страховых обществ в конце 1870-х гг., известную как "конвенция общего тарифа" [55, с. 24-31]. Брошюра Пихно вызвала отклики в ряде журналов 1885-1886 гг.
В 90-х гг. XIX в. вышли работы М. А. Курчинского [34] и А. Н. Гурьева [18]. В оставшейся незаконченной работе (вышли лишь два из обещанных шести выпусков) Гурьев рассматривал проблемы пределов монопольной власти, ухудшения качества монополизированных продуктов и их несоответствия вкусам и потребностям "публики", превращения самостоятельной торговли в "комиссионную агентуру, стоящую на службе синдикатов" (замены предпринимательской прибыли торговцев агентской комиссионной платой), и др. В 1909 г. в "Вестнике финансов" публиковались обзоры законодательства разных стран о синдикатах и трестах, выпущенные затем отдельной брошюрой [22]. Депутат третьей Государственной думы, член фракции "Союз 17 октября", подготовивший по поручению лидера фракции А. И. Гучкова записку-запрос на имя председателя Совета министров по поводу возможной монополизации металлургической промышленности, П. В. Каменский исследовал роль трестов на Западе и в России. Его брошюра [28] и сегодня может представить интерес для думских деятелей и правительственных чиновников.
Интерес к стачкам проявили не только академические круги, но и правительство. В 1893 г., через три года после принятия Конгрессом США Закона Шермана, Министерство финансов России командировало группу экономистов и инженеров в США для изучения "вопроса о синдикатах, или союзах, или стачках предпринимателей, который давно уже созрел в Америке, а в последнее время - сахарная нормировка и недавний союз нефтяных заводов - обратил на них и в России должное внимание правительства... [и чтобы] познакомиться как с американским законодательством по этому поводу, так и с его результатами" [89, с. III-IV]. Командировка была приурочена к Всемирной выставке в Чикаго. Результатом командировки, фактически отчетом о ней, стала монография известного экономиста и статистика (с 1895 г. академика) И. И. Янжула. В работе по изучению трестов в США Янжулу содействовали американские экономисты, в частности Э. Селигмен, чей учебник политэкономии вышел в 1908 г. в русском переводе [25]. Другой участник поездки инженер-технолог С. Гулишамбаров исследовал образование и эволюцию Standard Oil, отношение федерального правительства к бизнесу, промышленным союзам разного рода, установление железнодорожных тарифов, меры против монополий, значение таможенной политики [17, с. 97-128].
Это не единственный пример сотрудничества русских и американских специалистов в изучении трестов. При поддержке Бюро цензов и Департамента коммерции и труда М. И. Назаревский написал очерки по истории объединений в американской промышленности [50] (анонсированные им очерки истории объединений в германской промышленности не были опубликованы). П. А. Тверской присылал свои статьи об американских трестах в "Вестник Европы" из Калифорнии [76, 77].
Нельзя не отметить работы Л. Б. Кафенгауза17 [32], И. М. Гольдштейна [14], Г. И. Цыперовича [80]. Последнему удалось уже в годы советской власти опубликовать весьма ценную монографию по истории организационных форм промышленности в до- и послеоктябрьской России [81]. Издавались хрестоматии по организации промышленности [60, 79).
Пожалуй, наиболее ранней и яркой попыткой выйти в исследовании рынков за пределы собственно науки о трестах стала вышедшая в 1906 г. с предисловием (и при содействии) М. И. Туган-Барановского книга "Рынок и цены", написанная девятнадцатилетним петербургским гимназистом В. С. Войтинским [7]. Войтинский отвергает понятие теоретически совершенного рынка с полной и симметричной информацией относительно условий рынка. Более того, он утверждает, что "исторически "осведомленность" относительно всех условий обнаруживает тенденцию скорее к понижению, чем к повышению, принадлежит скорее прошедшему, чем настоящему" [7, с. 249]. Поэтому так называемый закон единой цены, зиждущийся именно на допущении "полной осведомленности", представляется Войтинскому не более чем "застарелым суеверием". В анализ поведения субъектов рынка он включает помимо различия цен рекламу, "славу фирмы" (репутацию), "труд и комфорт покупки", расстояние до магазина ("лавки"), распределение покупателей. Интересна его модель пространственной дифференциации. Город Войтинского не линейный, как у Хотеллинга, и не круговой, как у Сэлопа; его "план" напоминает, скорее, клеточное строение листа. Клеточкой рынка является "лавка" (розничный торговец) с ее клиентурой, а ее ядро - лавка с определенной группой потребителей. Границы таких клеточек рынка непостоянны, подвижны, они представляют своего рода зоны покупательского безразличия. Эта модель используется далее Войтинским для изучения влияния местоположения лавок, рекламы, репутации, движения цен "на группировку покупателей в клеточки рынка". Исследует он также и пределы рыночной власти. Рассматривая ценовое поведение "стакнувшихся купцов", Войтинский делает вывод о том, что нарушение соглашения становится слишком соблазнительным, если цена поднята слишком высоко. Отсюда следует малая вероятность того, что соглашение окажется прочным [7, с. 309].
За те два года, что рукопись искала издателя, В. С. Войтинский поступил на юридический факультет Петербургского университета, стал членом РСДРП, сфера его интересов изменилась коренным образом. Незадолго до своей смерти в 1960 г. в Вашингтоне он так вспоминал о своей юношеской работе: "...но в это время (в 1906 г. - В. Г.) я так же мало интересовался экономической теорией, как и математикой. Я перелистал ее страницы, как если бы она была написана совершенно посторонним человеком. Спустя три десятилетия я перечитал ее и обнаружил незрелость в том, что касалось методологии, но и самоуверенность и дерзость очень юного автора. Туган-Барановский был очень великодушен в оценке ее, но она содержала в эмбриональной форме некоторые идеи относительно колебаний цен, типов поведения, эластичности спроса и т. д., которые стали широко приняты четвертью века позднее" [145, р. 9]. Для российского читателя главы 6-8 книги Войтинского [7] могут служить полезным введением в теорию организации промышленности.18
В том же 1906 г. только что вернувшийся из пятилетней эмиграции в Германии П. Б. Струве приступил к чтению курса "Экономия промышленности" в Политехническом институте в Петербурге. Струве не написал собственного учебника, сохранились лишь литографированные записи его лекций, сделанные С. В. Бернштейн-Коганом [24, 87], тогда студентом, а с 1920 г. профессором Политехнического института,19 а также программа курса [59]. В своем курсе П. Б. Струве следовал "историческому направлению", что вообще характерно для русских экономистов конца XIX-начала XX в., ориентировавшихся на немецкую экономическую литературу. И по структуре, и по содержанию курс Струве во многом напоминает вышедший к тому времени в России уже двумя изданиями курс "Политической экономии промышленности" В. Зомбарта [26]. Все же некоторые его положения стоит отметить.
Прежде всего Струве, следуя Зомбарту, различает хозяйственное целое (Wirtshaftseinheit) и производственное целое (Betriebseinheit). "Хозяйственное целое, - считает Струве, - есть целое, всегда относящееся к хозяйствующему субъекту и обнимающее всю хозяйственную жизнедеятельность этого субъекта, производственное целое - всегда относимое к тому или иному объекту хозяйствования и потому вовсе не обнимающее всей хозяйственной жизнедеятельности какого-либо хозяйствующего субъекта... В хозяйственном целом связывающим, "конституирующим" это единство элементом является хозяйствующий субъект и его цели" [87, с. 15). Примерами производственного целого, по Струве, являются мастерская, фабрика и даже ее отделение (цех), представляющие лишь звенья хозяйствующего целого. Дихотомия между производственным и хозяйственным целым у Струве близка к дихотомии между фабрикой и фирмой современной неоклассической теории, а связующая роль "хозяйствующего субъекта" и его целей отражает влияние Австрийской школы. "Из понятия фабрики, - считал Струве, - нельзя вывести, какому хозяйственному субъекту она служит. Фабрика - это известная комбинация вещных и личных сил, участвующих в процессе производства, служащих целям какого-либо хозяйствующего субъекта. Сам субъект и его цели возвышаются над этой подчиненной ему комбинацией и ею не определяются. При этом совершенно безразлично, будет ли хозяйствующим субъектом отдельное лицо или какой-либо коллектив. Отсюда ясно, что фабрика, как производственное единство, возможна и в системах полнейшего коммунизма, где субъектом хозяйствования является общество" [87, с. 16].
Эти соображения Струве чрезвычайно важны для понимания сути социалистической организации промышленности и ее теории. Провидя грядущее, Струве утверждал, что "огосударствление народного хозяйства существенно изменило бы весь хозяйственный строй. Теперь он характеризуется свободным соперничеством, тогда бы все "народное хозяйство" составило действительно настоящее хозяйство, т. е. было бы субъективным телеологическим единством национальной экономической деятельности, - разница колоссальная! Наряду с этим могли бы сохраниться как современный производственный, так и современный социальный строй" [87, с. 18].
Струве отвергал фактически "маршаллианскую дихотомию между конкуренцией и монополией". Он считал, что "абсолютно свободной конкуренции вообще быть не может", поскольку для ее существования необходимо невозможное: бесконечно большое число конкурентов, бесконечная делимость благ и бесконечная же свобода заключения сделок [24, с. 94]. Поэтому и конкуренция, и монополия всегда относительны. Следуя Дж. Б. Кларку [99, р. 380], Струве признавал ограничивающую монопольную власть роль потенциальной конкуренции [24, с. 98-99]. В заключительном разделе курса он рассматривал возможности правительственной политики в отношении ослабления рыночной власти.
В первое послереволюционное десятилетие преподавание экономии промышленности пытались продолжить С. В. Бернштейн-Коган и А. М. Гинзбург.20 И тот и другой восприняли от П. Б. Струве концепцию В. Зомбарта о производственных и хозяйственных единицах (общностях). Но начавшееся "огосударствление народного хозяйства", как и предрекал Струве, уже повлекло за собой и коренное изменение всего хозяйственного строя, что ставило обоих профессоров (и не только их) в достаточно сложное положение.
С. В. Бернштейн-Коган читал курс экономии промышленности на электротехническом факультете Московского высшего технического училища и на экономическом факультете Политехнического института. По этому курсу он выпустил учебник, который, по словам автора, был "по преимуществу учением о промышленных производственных единицах... он лишь подводит к курсу... о формах промышленных объединений и организации промышленности в СССР" [5, с. 4]. Образованию хозяйственных единиц и их объединений автор посвятил лишь последнюю из девяти глав учебника. В то же время Бернштейн-Коган внес ряд уточнений в концепцию производственных и хозяйственных единиц Зомбарта-Струве.
Под производственной единицей он понимал такой комплекс технических установок, который объединен территориально, административно, общим планом работ и пропорциональным разделением труда между его частями. Эти части (мастерские, цехи) он в отличие от Струве не считал производственными единицами. Производственная единица Бернштейн-Когана тождественна, по его словам, "предприятию* или "отдельной установке или фабрике" [5, с. 57]. Кроме того, помимо производственного и хозяйственного единства Бернштейн-Коган выделяет еще и имущественное единство. Если в руках хозяйствующего субъекта сосредоточены совершенно разнородные производственные единицы, скажем крупное поместье и обувная фабрика, то в этом случае мы видим лишь имущественное, но не хозяйственное единство. "Между частями "хозяйственного единства", - считал Бернштейн-Коган, - все же должна быть та или иная техническая связь, или сродство, на основе взаимного "вертикального" дополнения, как в тресте, или на основе переработки отбросов одной технической единицы в другой" [5, с. 55]. При таком подходе к хозяйственным единицам не относятся конгломераты.
Таким образом, курс С. В. Бернштейн-Когана был фактически учебником экономической теории хозяйственных единиц, состоящих из одной производственной единицы, или, иначе, предприятия с одним заводом. Правда, у этого предприятия (или фирмы) оборваны все взаимосвязи с другими предприятиями (фирмами) отрасли, равно как и с рынками сбыта, но политические и экономические реалии того времени уже не допускали иного подхода, "хозяйственный строй общества" уже изменился.
Центральной проблемой курса С. В. Бернштейн-Когана была глава 5 "Выбор наивыгоднейшей комбинации элементов производственной единицы и ее наивыгоднейшего размера" [5]. И именно это стало поводом (или причиной) для политических обвинений, обрушившихся на автора.21 Книга Бернштейн-Когана примечательна еще и "наличием в ней известного числа графиков и формул", которое осторожный автор объяснял "некоторым следом происхождения этой книжки из лекций, читанных в высших технических учебных заведениях" [5, с. 5]. В действительности же эти графики и формулы проистекали из явно сформулированного автором оптимизационного подхода к анализу поведения предприятий, ориентирующихся на минимизацию общих затрат. Ничего подобного в советской экономической литературе последующих трех-четырех десятилетий мы не встречаем. Оптимизационный подход, использование математических методов в экономике были чужды новому поколению экономистов, "книжка" Бернштейн-Когана и само имя его вскоре были преданы забвению.
А. М. Гинзбург вел курс экономии промышленности в Московском институте народного хозяйства. По материалам своих лекций он выпустил учебник [II], а затем "Очерки промышленной экономики"22 [12]. Несмотря на меньшевистское прошлое и резко отрицательное отношение к октябрьскому перевороту, который он считал следствием анархии, в 20-х гг. Гинзбург занимал высокий пост в Высшем совете народного хозяйства и в этой роли выступал с комментариями советского законодательства о трестах и синдикатах. Гинзбург определял экономию промышленности как прикладную науку, "которая в своей теоретической основе является частью и продолжением политической экономии" [11, ч. 1, с. VII] (см. также [12, с. 22]). Задача ее, как он полагал, состоит в том, чтобы, "с одной стороны, применить основные законы абстрактной экономии к объяснению текущей промышленной жизни, с другой - отыскать важнейшие эмпирические законы, вытекающие из наблюдения над современным промышленным хозяйством" [11, ч. 1, с. VII]. Важно подчеркнуть, что целью исследований в экономии промышленности Гинзбург считал "не познание социальной сущности взаимоотношений, а изучение тех конкретных методов, с помощью которых осуществляются производственные задачи той совокупностью лиц, которая образует собою предприятие как хозяйственный организм" [12, с. 27]. Одно лишь это утверждение могло дорого обойтись автору.
В работах Гинзбурга мы не найдем оптимизационных моделей предприятия. Его больше беспокоит судьба хозяйственных единиц (предприятий), являющихся, как он считал, центром исследований в экономии промышленности при новом хозяйственном строе. Предприятие, убежден Гинзбург, "это нечто большее, чем фабрика, завод, мастерская, магазин. Для последних на русском языке есть другое обозначение - заведение, все равно как и на других языках определенно различаются Unternechnung и Betrieb, undertaking и factory, enterprise и usine" [11, ч. 1, с. 60]. Он обращает в связи с этим особое внимание на то, что Декретом о трестах от 17 июля 1923 г. именно трест объявляется единым предприятием, тогда как входящие в его состав заведения23 (фабрики, заводы, промыслы, магазины и т. п.) низводятся до уровня производственных единиц [там же, с. 63].
Действительно, к лету 1923 г. было создано 378 трестов (в том числе 133 треста центрального подчинения), в которые была включена 3561 производственная единица из общего их числа 5585. Таким образом, было трестировано 63.3% всех производственных единиц промышленности СССР, а без учета 1190 лесопильных предприятий - 81%. При этом 180 трестов и 8 предприятий на правах трестов были синдицированы в 19 отраслевых синдикатов, осуществлявших снабженческо-сбытовые функции [69, с. 23, 41]. Трест, констатирует Гинзбург, становится "всеобщей формой организации советской промышленности" [12, с. 261], а его руководители - обыкновенными государственными чиновниками. "Правление треста, - пишет он, - только доверенный (агент! - В. Г.) государства, приказчик на отчете" [11, ч. 1, с. 230].
В конце 20-х гг. роль трестов ослабевает прежде всего вследствие перевода трестированных заводов и фабрик на хозяйственный расчет.24 Постановлением ЦК ВКП(б) "О реорганизации управления промышленностью" от 5 декабря 1929 г. было установлено, что "предприятие является основным звеном управления промышленностью" [64, с. 136]. Не хозяйствования, не производства, но управления. Социалистическая реорганизация промышленности de jure совершилась, хотя de facto она была осуществлена раньше. В 1926 г. А. М. Гинзбург писал: "Хотя наши предприятия образуют самостоятельную имущественную массу, но они в то же время являются только органами государственного управления. Самый факт выделения самостоятельной имущественной массы и вся его дальнейшая судьба решается органами государственной власти. Все управление им производится через должностных лиц государства, которые несут перед последним полную гражданскую, уголовную, дисциплинарную ответственность" [23, с. IX]. Хотя впоследствии в документах и законах реформаторской направленности социалистическое предприятие определялось как звено не управления, а народного хозяйства [57, с. 65] или единого народнохозяйственного комплекса [21, с. 3], его реальный статус оставался таким же, как он представлялся Гинзбургу (и не только ему) в 1926 г.
После завершения социалистической реорганизации промышленности настал черед становления ее теории. Первый учебник экономики социалистической промышленности [85] был написан летом 1931 г. "специальной бригадой" из 19 человек, организованной секцией социалистической реконструкции промышленности Института экономики Комакадемии, под руководством Е. Л. Хмельницкой. Перед бригадой была поставлена задача "построить выдержанный в партийном духе учебник для широких кадров". Авторы учебника выделили три основные задачи курса: выяснение коренной противоположности основ развития капиталистической и социалистической промышленности; исследование путей и методов развития отраслей, составляющих базу обороны и экономической независимости страны, и, наконец, критическое освоение в условиях социализма наиболее совершенных форм организации производства и новейших завоеваний науки и техники [85, с. XIV-XV]. Все три задачи были явным образом противоположны тезису А. М. Гинзбурга (который был уже осужден) о том, что "познание социальной сущности взаимоотношений" не является целью исследований в экономии промышленности. В дальнейшем предмет экономики социалистической промышленности неоднократно уточнялся, и в конечном счете ее стали определять как "отрасль экономической науки, изучающую промышленность как комплексную систему взаимосвязанных отраслей, производств и предприятий (объединений)" [27, с. 605]. Таким образом, объектом изучения стала промышленность в узком смысле, структурированная в отдельные отрасли, под которыми понимались "хозяйственно-ведомственные совокупности предприятий и объединений", характеризующиеся общностью назначения продукции, производственно-технической базы и спецификой кадров [84, с. 48]. Главными действующими лицами новой версии старой науки вместо предприятий (фирм) стали заводы, против чего резко возражал Гинзбург [12, с. 27).
Легальных экономических ("товарно-денежных") отношений между этими заведениями, по-прежнему называемыми предприятиями, не было de facto почти никогда, de jure до середины 60-х гг., до так называемой косыгинской реформы. Когда-то Д. И. Менделеев, ратовавший за протекционистскую политику, пришел к заключению о том, что теории А. Смита и Д. Рикардо в значительной мере устарели, что "экономические учения "националистов", "социалистов" и "исторической школы" давно сломили в корне фритредерство и что современную экономическую науку должно было бы для ясности назвать "антифритредерской"" [45, с. 9]. При этом великий химик напоминал, что "химию в свое время назвали антифлогистонным учением". Он не догадывался, что для того, чтобы экономическая наука стала в принципе антифритредерской, нужно было бы опровергнуть закон сравнительных преимуществ, т. е. доказать, что разделение труда в общем невыгодно. Точно так же и не- или, точнее, антитоварность советской экономики, ее антиэкономичность неявно отрицала закон сравнительных преимуществ в пределах государственного сектора национальной экономики. Это привело к фактическому размыванию экономических границ между предприятиями, превращению их в заведения "единой фабрики" и в то же время "единой конторы", если воспользоваться известными ленинскими терминами. Таким образом, "наука о трестах" не выросла в России в теорию организации промышленности, а выродилась в "науку о тресте". Произошла, как писал Я. Рудой, "замена фактических рыночных монополий обязательными монополиями государства - треста" [68, с. 91]. Все последующее развитие организации промышленности в СССР можно, повидимому, интерпретировать как череду попыток найти ощупью решение проблемы принципал-агент (государство-трест-руководство заведений) в условиях несовершенной и несимметричной информации и высокой несклонности агентов к риску. Впрочем, в явном виде эта проблема не формулировалась.
В конце XIX-начале XX в. русских экономистов интересовали не только теоретические работы представителей Германской исторической школы. Их внимание привлекала также реальная экономическая и социальная политика Бисмарка, получившая название "государственного социализма". Ее обсуждению были посвящены работы таких известных экономистов, как Л. 3. Слонимский [70], И. И. Янжул [88], М. В. Бернацкий [4]. Новый импульс интереса к организации промышленности в Германии вызвала первая мировая война, в ходе которой там начался процесс принудительного синдицирования. В своих корреспонденциях 1914-1915 гг. (вышедших отдельным изданием в 1928 г. [35]) Ю. Ларин развивает концепцию государственного капитализма. Барон Б. Э. Нольде,25 бывший тогда советником министра иностранных дел С. Д. Сазонова, выпустил в 1916 г. книгу "Организация народного хозяйства в воюющей Германии", в которой характеризовал проходящие там процессы как "действительную попытку превратить свободное хозяйство в государственную службу, подчинить экономическую жизнь во всех ее проявлениях целям и задачам государства" [51, с. б].
Не чужд был этот интерес и В. И. Ленину. В ноябре 1915 г. он получает предложение написать брошюру "О роли финансового капитала в современной жизни" для легального петербургского издательства "Парус", задумавшего выпуск серии брошюр "Европа до и во время войны". Возможно, предложенная Ленину тема была как-то связана с заголовком книги Р. Гильфердинга "Финансовый капитал", перевод которой вышел в России в 1912 г. В 1916 г. Ленин пишет и предлагает издательству ставшую впоследствии знаменитой брошюру "Империализм как высшая стадия капитализма". Для легального же, подцензурного издания он предлагает другие варианты заглавия:
"Основные особенности современного (новейшего, новейшей стадии) капитализма" [39, т. 28, с. 207]. Видимо, такое название было действительно более приемлемым для легального издания, хотя бы потому, что оборот "новейшая фаза в развитии капитализма" уже встречался в легальной литературе как подзаголовок упомянутой книги Р. Гильфердинга. Брошюра Ленина вышла в Петрограде осенью 1917 г. под названием "Империализм как новейший этап капитализма" .26
Для самого же Ленина оценка империализма именно как высшей (а не новейшей) стадии капитализма имела принципиально важное значение. Широко распространенная в то время "маршаллианская дихотомия между конкуренцией и монополией" вместе с действительным ростом монополизации германской промышленности и ее принудительным в годы войны синдицированием привели Ленина к историцистскому (в смысле, придаваемом этому термину К. Поппером27 ) выводу: "Монополия есть переход от капитализма к более высокому строю" [39, т. 27, с. 386].28
С осени 1917 г. мысль о том, что государственный капитализм и принудительное синдицирование по германскому образцу есть едва ли не столбовая дорога в социализм, буквально овладевает Лениным. В написанной в сентябре и изданной в октябре брошюре "Грозящая катастрофа и как с ней бороться" он считает необходимым "принудительное синдицирование (т. е. принудительное объединение в союзы) промышленников, торговцев и хозяев вообще", национализацию синдикатов и "принудительное объединение населения в потребительные общества или поощрение такого объединения и контроль за ним" [39, т. 34, с. 161]. При этом он ссылается на то, что такое принудительное синдицирование в союзы промышленников уже проведено в Германии. "...Социализм, - заключает он, - есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращенная на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией" [там же, с. 192].
"Если бы, - пишет он в мае 1918 г., - примерно через полгода у нас установился государственный капитализм, это было бы громадным успехом и вернейшей гарантией того, что через год у нас окончательно упрочится и непобедимым станет социализм" [39, т. 36, с. 295]. И вновь призывает "учиться государственному капитализму немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов для того, чтобы ускорить это перенимание еще больше, чем Петр ускорял перенимание западничества варварской Русью, не останавливаясь перед варварскими средствами борьбы против варварства" [там же, с. 301]. В другой работе Ленин определяет государственный капитализм как "нечто централизованное, подсчитанное, контролированное и обобществленное" и вновь повторяет: "Мы имеем образец государственного капитализма в Германии. Мы знаем, что она оказалась выше нас" [там же, с. 255].
То, что Ленин и другие марксисты называли государственным капитализмом, было лишь крайней формой государственного социализма, обсуждавшегося академическими экономистами прошлого века. О. Шпенглер называл ее немецким, или, точнее, прусским, социализмом [83], В. Ратенау - новым хозяйством [63]. Британский советолог Э. Карр считает Ратенау, организовавшего "первое современное плановое хозяйство в Германии времен мировой войны", предшественником Ленина, "чей подход к проблеме планирования в Советской России сознательно основывался на немецких прецедентах" [30, с. 681]. С точки зрения организации промышленности интереснее сродство объединений производств и объединений промышленностей, формирующих горизонтальную и вертикальную структуры "нового хозяйства" Ратенау [63, с. 52 и след.], с одной стороны, и принципа сочетания местного (главным образом партийного) и централизованного (обычно государственного) руководства (управления) экономикой - с другой.
О государственно-капиталистическом характере советской экономики, о государстве-тресте и его "германском происхождении" писали в середине 20-х гг. Н. В. Святицкий [69], Я. Рудой [68], М. Гольман [15] и др. В предисловии к сборнику своих статей военного времени Ю. Ларин подчеркивал:
"Государственный капитализм Германии для советских людей имеет специальный интерес: его формы, наполняемые пролетарским классовым содержанием, во многом служили нам образцом при первоначальном построении советского строя в 1917-1919 годах... Вообще предварительный учет немецкого опыта как высшей ступени организованности... имел место не раз. Особенно это относится к организации "главков и центров", т. е. к методам организации нами национализируемой промышленности" [35, с. 5-6]. Лишь в декабре 1925 г. после острой дискуссии XIV съезд ВКП(б) "постановил" считать советскую государственную промышленность социалистической. Любопытно, что в 1926-1928 гг. брошюра В. Ленина "Империализм как новейший этап капитализма" не переиздавалась,29 а в 1929 г. ей было возвращено авторское название - "новейший этап" стал, как и предполагал Ленин, "высшей стадией". В год великого перелома эта "реставрация" имела несомненно большое политическое, а главное, пропагандистское значение.
Здесь вновь уместна параллель с Германией. Дело в том, что уже первая, принятая в 1920 г., программа национал-социалистической партии Германии (NSDAP) в п. 13 провозглашала требование огосударствления крупных компаний. Один из соавторов программы Г. Федер (1883-1941), первый экономический советник Гитлера, со временем утративший свое влияние, так раскрывал содержание этого пункта программы: "Гигантские предприятия (концерны, синдикаты и тресты) должны быть огосударствлены".30 Это требование в разных формулировках повторялось и в последующих редакциях программы.
И вскоре после прихода нацистов к власти 15 июля 1933 г. были приняты два закона, первый из которых наделял правительство правом принудительной картелизации, а второй давал ему право контролировать производственные инвестиции и цены.31 Это дало основание Л. Мизесу говорить о втором, германском, пути к социализму, или системе принудительного хозяйства, отличающегося от "марксистского или русского" тем, "что [он] иллюзорно и номинально сохраняет частную собственность на средства производства, предпринимательство и рыночную торговлю. Так называемые предприниматели продают, покупают, платят работникам, берут кредиты и платят проценты. Но они на самом деле больше не предприниматели. В нацистской Германии их называли управляющими".32
Конечно, ни в одной своей инкарнации идея построения национального хозяйства по образу совершенной (чистой) многозаводской, многопродуктовой, многорынковой монополии не имела никакого отношения ни к "новейшей", ни к "высшей" стадии капитализма. Наоборот, и Ратенау, и Шпенглер, и Ленин (как и другие ее пропагандисты) неустанно противопоставляли ее "английскому", "западному", "торгашескому" капитализму. Для Ленина, как и для других марксистов, имела значение лишь вера в высказанные еще в 40-х гг. XIX в. слова: "...общество, наилучшим образом организованное для производства богатств, бесспорно должно было бы иметь лишь одного главного предпринимателя, распределяющего между различными членами общественного коллектива их работу по заранее установленным правилам" [44, с. 153]. Вера в главного предпринимателя, главного распределяющего или попросту хозяина, в какое бы платье он ни рядился (прусское или русское, национальное или интернациональное), привела и Германию, и Россию в тупик. Чтобы выйти из него, нужны воля, мужество и не в последнюю очередь знание. Оно действительно сила.
В заключение этого растянувшегося предисловия несколько слов об авторе учебника. Жан Тироль, уроженец Франции, окончил Политехническую школу в Париже в 1976 г., диплом инженера получил в 1978 г. в Национальной школе мостов и дорог, математическую теорию принятия решений изучал в Университете Пари-Дофин, где в 1978 г. получил степень доктора за работу "Анализ затраты-выгоды и социальная норма дисконта". Степень доктора философии получил в Массачусетском институте технологии в 1981 г. Ж. Тироль - член многих научных обществ, входит в исполнительный комитет Эконометрического общества. Он является также одним из редакторов журналов Review of Economic Studies и Econometrica, иностранным почетным членом Американской экономической ассоциации и Американской академии искусств и наук. Ж. Тироль - автор (или соавтор) полудюжины книг и почти сотни статей. Область его научных интересов включает теорию организации промышленности, регулирование, организационную теорию, теорию игр, финансы, основания макроэкономики.
В определенном смысле Ж. Тироль являет пример продолжения традиций французской школы экономистов-инженеров, или экономистов, получивших инженерное образование в так называемых больших школах (grandes ecoles).33 Особое место среди этих школ занимает основанная в 1747 г. Национальная школа мостов и дорог. Ее выпускниками были А. Инсар (1749-1803), Ж. Дюпюи (1804-1866), Ж.-Ж. Шейсон (1836-1891), Л. Колсон (1853-1891). В 1830-х гг. преподававшие в ней А. Навье (1785-1836) и Ж. Миньяр (1781-1870) заложили основы метода затраты-выгоды и его использования для оценки общественных работ, они "инспирировали" последующие исследования Ж. Дюпюи. В середине XIX в. в Школе мостов и дорог преподавали такие известные, в частности и в России, экономисты, как Ж. Гарнье (1813-1881) и Ш. Жид (1847-1932). Если первым французским экономистам-инженерам (О. Курно, Ж. Дюпюи) выпала (в экономике) обычная участь аутсайдеров, то получивший образование в Политехнической, а затем в Национальной горной школе М. Аллэ стал в 1988 г. лауреатом Нобелевской премии. Учениками Аллэ являются другой нобелевский лауреат М. Дебрэ и известный нашему читателю своими "Лекциями по микроэкономике" Э. Маленво.
Для французской школы экономистов-инженеров характерно не только свободное и широкое использование математики в экономических исследованиях, но и стремление к постановке и решению новых важных экономических проблем. Учебник Ж. Тироля убеждает в том, что эти традиции живы и сегодня.
______________________________________________________________
* Это предисловие написано благодаря части гранта INTAS N93-2794.
1 В экономическую науку противопоставление сельского хозяйства промышленности было введено родоначальником германской исторической школы В. Рошером, "выражаясь словами старых камералистов, в смысле, противоположном городскому хозяйству " [67, с. IX]. Против подобного противопоставления выступал Д. И. Менделеев, указывая, что "сельское хозяйство давно уже входит в разряд промышленных занятий" [46, с. 24).
2 См. также: Милгром П., Роберте Дж. Экономика, организация и менеджмент: В 2 т. СПб. : Экономическая школа, 1999.
3 Заинтересованный (и имеющий доступ к иностранной литературе) читатель может получить представление об истории становления и развития теории организации промышленности из [107; 109, ch. 1; 129], о ее состоянии в конце 80-х гг. (когда вышел учебник Ж. Тироля) - из обзорных статей Р. Шмалензи [135, 136]; о проблемах и перспективах ее развития см. [1Q5]. Для справок полезен двухтомник [108]. Чтобы постоянно "оставаться в форме", следует читать ведущие экономические журналы, прежде всего специальные: Journal of Industrial Economics и International Journal of Industrial Organization.
4 Средний размер пошлин (в процентах к ценности ввоза) вырос в России с 12-17 в 1870-х гг. до 33 в 1900 г. и до 38-40 в 1901-1905 гг. [40, с. 75]. Отношение русского обще-ства и академических кругов к протекционистской политике и особенно к практически запретительному тарифу 1891 г. было неоднозначным. Если Д. И. Менделеев выступил как идеолог и пропагандист "толковости" этого введенного И. А. Вышнеградским та-рифа [45; 47, с. 84-85, 95-98], то в академических кругах он был встречен скептически, а его результаты оценены негативно [52, с. 398-405; 62; 71; 90, с. 396-397]. Известный специалист по финансовому праву (с 1909 г. член Государственного совета) И. X. Озе-ров утверждал, что "один высокий тариф не в состоянии вырастить промышленность и развить внешнюю торговлю или, лучше сказать, дать для нее материал. Нет, для это-го нужны другие условия: развитие большей самодеятельности, большего образования, более высокой техники, а это достигается другими средствами. Потому-то мы и ви-дим, - подчеркивал Озеров, - что протекционизм Соединенных Штатов и Германии приносит свои плоды, а у нас результаты его непрочны" [52, с. 405]. Не обошлось и без обвинений Менделеева и Вышнеградского в том, что они "бессознательно исполняли польско-еврейскую волю" [20, с. 4]. Диапазон мнений, как видим, был тот же, что и в современной России.
5 О связи протекционизма и рыночной власти "глазами современника" см. [61, 71].
6 Среди того, от чего абстрагируется неоклассическая микроэкономика, прежде всего время и пространство.
7 "То, о чем написано здесь, касается экономической теории вообще и теории рынков в особенности (курсив мой. - В. Г.)" - так начинается Введение к продвинутому курсу К. Кроуза [100, р. I].
8 Промышленные переписи в США проводились с 1850 по 1900 г. один раз в 10 лет, с 1900 по 1920 г. один раз в 5 лет, с 1922 по 1940 г. один раз в 2 года, в послевоенный период начиная с 1958 г. они проводятся один раз в 5 лет. В других странах цензы начали проводить позднее и они не отличались регулярностью. В Англии цензы проводились в 1907, 1912, 1924, 1930, 1935 гг.; в Германии - в 1881, 1895, 1907, 1925, 1933 гг. В России промышленные переписи проводились под руководством В. Е. Варзара в 1900 и 1908 гг. В 1923 г. была проведена Всесоюзная перепись промышленных заведений, после чего для крупных заведений была введена обязательная статистическая отчетность.
9 В теории организации промышленности традиционно чаще используется термин "соперничество" (англ. rivalry, нем. Wettbewerb), чем "конкуренция" (англ. competition, нем. Konkurrenze). Учебник Ж. Тироля не представляет в этом отношении исключения.
10 Политическая (государственническая) ориентированность немецких экономистов в известной мере была обусловлена сохранением традиций "камеральной науки" (Staatskunst, Kameralwissenschaft, Volkswirtschaftspolitik) - науки княжеских чинов-ников, учения не только о хозяйстве, но и о государственном управлении вообще.
11 На их работы, в частности, ссылался В. И. Ленин в [39, т. 27]. Интересно, что его характеристика Р. Лифмана как "махрового дурака" [39, т. 28, с. 349] не стала препятствием для выпуска в СССР переводов трех важнейших работ последнего [41-43]. Правда, вышли они до публикации [39, с. 28]. В начале 20-х гг. вышли переводы работ Г. Леви [36, 37].
12 См. также [111, 128]. О кризисе, приведшем ко "второй волне", см. [133].
13 Из последних изданий следует отметить учебник: Петросян Л. А., Зенкевич Н. А., Семина Е. А. Теория игр. М. : Высшая школа, 1998.
14 В. С. Войтинский, ушедший целиком в 1905 г. в политическую борьбу [56, с. 68-69], был тогда уже в эмиграции. С. В. Бернштейн-Коган и А. М. Гинзбург были объявлены идеологами капиталистической реставрации, вредителями, социал-интервентами [85, с. XXVIII, XXXIX, XLI], "проводниками буржуазных и социал-фашистских установок в вопросах экономики промышленности" [31, стб. 215]. В 1930 г. Гинзбург был арестован, в следующем году приговорен к десяти годам лишения свободы и погиб в ГУЛАГе.
15 О научной и политической карьере Д. И. Пихно см. [54]. Д. И. Пихно был отчимом известного политического деятеля В. В. Шульгина, после смерти отца которого (В. Я. Шульгина) он принял на себя редактирование газеты "Киевлянин".
16 Термин "стачки" (от глагола "стакнуться") был общепринят в русской экономической литературе до конца 20-х гг. XX в. [81, с. 108]. Он соответствовал английскому collusion, ныне переводимому как "сговор". Приведем определение Д. И. Пихно: "Стачками вообще называются соглашения между самостоятельными представителями той или иной экономической группы населения, коими регулируются условия производства, сбыта или потребления товаров и услуг с целью устранения конкуренции" 55, с. I]. Термин "стачка" использовал П. А. Бибиков при переводе А. Смита в 1866 г. 73, с. 193-194], тогда как в первом переводе Н. Политковского в этом значении использовался термин "заговор" [72, с. 139-140].
17 О жизни и деятельности Л. Б. Кафенгауза см. [56, с. 141-142].
18 Книга В. С. Войтинского после его смерти была переведена его вдовой Э. Войтинской на английский язык и издана с предисловием Дж. Маршака в серии Reprints of Economic Classics [145].
19 Краткую биографическую справку о С. В. Бернштейн-Когане см. в [66, с. 130].
20 Продолжая называть свои курсы экономией промышленности, они, видимо, следовали П. Б. Струве. Они, скорее всего, и не знали, что уже в эмиграции тот предпочел "истасканному и выцветшему слову "экономия" (economy, economic)", которым "пробавляются английский и французский языки", русское слово хозяйствование [75, с. З]. Термин "экономия промышленности" сохранился в СССР до второй мировой войны (см., например: Кантор Л. М. Предмет курса экономии промышленности // Записки Планового института. 1940. Вып. V).
21 Они не прекратились и после того, как С. В. Бернштейн-Коган сменил круг своих научных интересов и занялся экономической географией и вопросами водного транспорта. См., например, [78].
22 Первый из этих очерков "Новейшее развитие экономии промышленности" был опубликован в 1928 г. как дополнение к главе 1 учебника [II].
23 Согласно Уставу о промышленности 1893 г., "заведения, на которые подразделяется фабричная и заводская промышленность, носят названия фабрик, заводов и мануфактур". Термин "заведение" использовался в советском законодательстве почти до середины 20-х гг., лишь в конце их после долгих споров производственные единицы были переименованы в предприятия (без предпринимателей.), что породило новые трудности [12, с. 278-281].
24 О переходе в середине 20-х гг. от коммерческого к хозяйственному расчету трестов и их различии см. [12, с. 261-262].
25 О жизни Б. Э. Нольде см. [56, с. 238-239].
26 Авторское название и текст брошюры были восстановлены в 1929 г. [38].
27 Историцизм, согласно К. Попперу, это социально-философские концепции, не только утверждающие возможность открытия объективных законов истории, но и считающие эти законы уже открытыми, что позволяет на их основе пророчествовать о путях исторического развития. См. [58, с. 30-35].
28 Обыгрывая подзаголовок книги Р. Гильфердинга, он пишет: "Монополия - вот последнее слово "новейшей фазы в развитии капитализма"" [39, т. 27, с. 325].
29 На этот факт мое внимание обратил Л. Д. Широкорад.
30 Feder G. Was will Adolf Hitler. Munchen, 1931. S. 9.
31 См. подробнее: Дворкин И. Экономическая программа германского национал-социализма. М.: Партиздат, 1933; Файнберг И. М. Проблемы германской промышленности. М.;Л.: Соцэкгиз, 1934; Schweitzer A. Big Business in the Third Reich. Indiana Univ. Press, 1964. P. 270-296.
32 Мизес Л., фон.. Социализм. Экономический и социологический анализ. М., 1994. С. 335.
33 О месте экономистов-инженеров, преимущественно французских, см.: Ekelund R. В., Jr.. Hebert Я. A History of Economic Theory and Method. 3-d ed. McGraw Hill Publ. Co, 1990. P. 310-312. Ekelund R. В., Jr., Hebert P. F. Secret Origins of Modern Microeconomics: Dupuit and the Engineers. Univ. of Chicago Press, 1999.