народонаселение, возрастающая и убывающая отдача, заработная плата и занятость История экономического анализа Йозеф Шумпетер

100 Hot Books (Амазон, Великобритания)

Часть II. От истоков до первого классического (приблизительно до 1790 г.)

Глава 5. Народонаселение, возрастающая и убывающая отдача, заработная плата и занятость

1. Принцип народонаселения

[а) Популяционистская позиция]

[b) Накопление фактических знаний]

[с) Возникновение «мальтузианского» принципа]

2. Возрастающая и убывающая отдача и теория ренты

[а) Возрастающая отдача]

[b) Убывающая отдача: Стюарт и Тюрго]

[с) Исторически возрастающая отдача]

[d) Земельная рента]

3. Заработная плата

4. Безработица и «положение бедняков»

1. Принцип народонаселения

Естественно, что проблемы народонаселения, т. е. вопросы о том, чем определяется размер человеческих обществ и каковы последствия роста или убыли численности жителей какой-либо страны могут в первую очередь привлечь внимание внешнего наблюдателя, рассматривающего эти общества из научной любознательности. Мнение о том, что ключ к разгадке исторических процессов следует искать в вариациях численности населения, носит односторонний характер, но оно в такой же мере приемлемо, как и любая другая историческая теория, основанная на предрассудке, будто должна существовать единственная движущая сила общественного или экономического развития, такая, например, как технология, религия, раса, классовая борьба, накопление капитала и т. д. Поэтому вполне объяснимо, что с момента возникновения экономического анализа проблемам народонаселения уделялось большое внимание и что все ведущие экономисты-теоретики рассматриваемого периода придавали им чрезмерное значение, а также что они заняли почетное место в одной из великих досмитовских систем экономической науки, которую дала Англия, — в «Основаниях» сэра Джеймса Стюарта.

Но существовала также и практическая причина, в силу которой проблемы численности населения занимали видное место. С тех пор как первобытные племена стали решать свои демографические проблемы путем прерывания беременности или детоубийства, этот вопрос никогда не переставал тревожить человечество в целом и социальных философов в частности. Приблизительно до конца XVI в. эта озабоченность проистекала из того, что соотношение между коэффициентами рождаемости и смертности было несовместимо со стационарными или квазистационарными экономическими условиями, т. е. проблема народонаселения заключалась в существующем или грозящем перенаселении. Именно так эта проблема стояла перед Платоном и Аристотелем. Противоположная причина для тревог была совершенно исключительным явлением — примером может служить убыль численности «коренных» римлян в последнем веке существования Римской республики и на протяжении всей эпохи Римской империи. В средние века, в те времена, когда не было крестовых походов, войны Алой и Белой розы, эпидемий и подобных событий, сокращающих численность населения, замки низших слоев военного класса — простых рыцарей — страдали от перенаселенности; ремесленные цехи также могли предложить средства к существованию только ограниченному числу людей и постоянно испытывали затруднения с вечно удлиняющимися «листами ожидания». Но в XVII и XVIII вв. все переменилось. Мы уже рассматривали практические экономические проблемы стран того периода, бедных товарами, но богатых возможностями. С точки зрения этих возможностей проблема народонаселения состояла в недостаточной населенности. Более того, некоторые страны, прежде всего Германия и Испания, действительно испытывали депопуляцию в течение нескольких десятилетий подряд. ^1-1 Как мы видели, эти условия преобладали в то время, когда идеи национального или территориального могущества и экспансии наполняли ум и сердце каждого.

[а) Популяционистская позиция]. В сложившихся условиях правительства начали поощрять рост численности населения всеми доступными им средствами. Эти меры менялись в зависимости от времени и места их проведения, но в некоторых случаях, например во Франции при Кольбере, они были такими же энергичными, как и те, к каким прибегают современные диктаторы. Позиции экономистов соответствовали настроениям их эпохи. Все, за редким исключением, с энтузиазмом относились к идее «населенности» (populousness) и быстрого роста численности населения. До середины XVIII в. экономисты были почти единодушны в своем «популяционизме»; подобное единодушие вряд ли когда-либо наблюдалось при обсуждении других вопросов. Многочисленное и растущее население было наиболее важным признаком благосостояния; оно было главной причиной благосостояния; оно было самим благосостоянием, величайшим достоянием, каким только могла обладать любая нация. Высказывания такого рода столь многочисленны, что делают их цитирование излишним. Например, в Англии к таким лидерам популяционистского движения, как Чайлд, Петти, Барбон, Дэвенант, примкнули почти все рядовые экономисты. ^1-2

Тот факт, что ученые Германии и Испании дальше других продвинулись в этом направлении, полностью объясняется условиями, сложившимися в этих странах. Поскольку население Италии было сравнительно плотным и возможностей для национальной экспансии там было меньше, итальянские экономисты не зашли так далеко в данном, а позднее в противоположном направлении, как их английские и французские собратья. Как всегда, нас интересует один вопрос: каково экономическое объяснение всего этого и, имеет ли это какое-либо отношение к экономическому анализу? Ответ очевиден. Аналитическая составляющая популяционистской позиции сжимается до размеров одного предложения: при данных условиях рост численности населения приведет к росту реального дохода на душу населения. И этот тезис был совершенно правильным.

За незначительным исключением, эти условия существенно не изменились в XVIII в. или даже в первое десятилетие XIX в. Следовательно, очень нелегко объяснить, почему противоположная позиция, которую можно было бы назвать антипопуляционистской или мальтузианской (по фамилии человека, сделавшего ее популярной в XIX в.), утвердилась среди экономистов начиная с середины XVIII в. Почему экономисты испугались угрозы перенаселения? В качестве первого шага к решению данной проблемы определим место возникновения мальтузианской концепции. Немецкие и испанские экономисты не убоялись пугала. В действительности ни в Германии, ни в Испании никогда не было своего местного мальтузианства. То мальтузианство, которое когда-либо имело место в этих странах, было плодом английского учения, распространившегося в первой половине XIX в. Как указывалось выше, итальянцы имели некоторые реальные причины для опасений, и они в действительности слегка испугались. Однако колыбелью истинно антипопуляционистской доктрины была Франция. Следовательно, второй шаг к решению проблемы состоит в том, чтобы определить, не было ли в экономическом и политическом положении Франции чего-нибудь такого, что могло бы, несмотря на «объективные» возможности, вызвать пессимистические настроения относительно экономического будущего страны и стать причиной изменения взглядов. Причины для пессимизма действительно были. Практически в течение всего XVIII в. Франция сражалась с Англией и проигрывала ей. Многие выдающиеся умы Франции к 1760 г. начали смиряться с этим поражением и перестали рассчитывать на возможности национальной экспансии. К тому же устаревшие институциональные структуры последнего полувека монархии не благоприятствовали мощному экономическому развитию внутри страны. В результате мысли о смелых авантюрах сменились размышлениями о возможностях, предоставляемых развитием сельского хозяйства. На смену мечтам о развитии пришли представления о «зрелой», или квазистационарной, экономике. И наконец, третий шаг заключается в том, чтобы объяснить, почему антипопуляционистские настроения овладели умами англичан, несмотря на то что в Англии преобладали условия, прямо противоположные тем, что наблюдались во Франции. Чтобы понять это, необходимо четко представить себе, что долгосрочная тенденция любой эволюции — это одно, а череда краткосрочных ситуаций, через которые она прокладывает путь, — другое. Таким образом, английские популяционисты XVII—XVIII вв. могли быть совершенно правы, рассматривая быстрый рост численности населения как движущую силу, условие и признак экономического развития; столь же правы были и те из них (а таких было большинство), кого в то же время тревожили краткосрочные неблагоприятные обстоятельства, в особенности безработица, которой сопровождалось это развитие. Это не означает, что их анализ или их рекомендации были противоречивы. Но промышленная революция последних десятилетий XVIII в. сопровождалась более серьезными, чем раньше, краткосрочными ухудшениями ситуации именно благодаря ускорению темпа экономического развития. Вследствие этого некоторые экономисты — как мы отметим ниже, речь идет о меньшинстве — были так потрясены этим, что упустили из виду общую тенденцию. Вытекающие отсюда антипопуляционистские настроения привели к появлению ряда аналитических тезисов, которые в XIX в. стали известны как мальтузианский принцип, или мальтузианская теория народонаселения. Прежде чем приступить к рассмотрению ее ранней истории, мы должны уделить внимание другой теме.

[b) Накопление фактических знаний]. В Соединенных Штатах первая перепись населения была предпринята в 1790г.; в Англии — в 1801 г. В Канаде и некоторых странах континентальной Европы переписи проводились и раньше; однако только в первые десятилетия XIX в. стала регулярно появляться надежная информация о численности населения. Следовательно, ученые XVII и XVIII вв. теоретизировали о народонаселении, не обладая статистическими данными. Все, чем им приходилось руководствоваться, за исключением редких случаев, когда можно было получить результаты местных наблюдений, это недостоверные указания и смутные представления. Ввиду этого английские ученые вполне могли расходиться во мнениях относительно того, росло или убывало население Англии в течение столетия, за период с 1650 по 1750г. Поэтому предпринятые в стремлении рассеять этот туман исследования и вытекающие из них дискуссии образуют довольно странный тип теории. Обычно анализ имеет дело с известными или считающимися известными фактами: он выстраивает их в определенном порядке, интерпретирует, объясняет, устанавливает зависимости между ними и делает обобщения на основании имеющихся фактов или «данных». Именно такой работой должны были заниматься теоретики народонаселения в XIX в. Однако в XVII и XVIII вв. основной задачей исследователя народонаселения был не анализ имеющихся фактов, а выяснение, насколько это было возможно, их достоверности. В отличие от других теория такого типа отступает по мере прогресса фактических знаний и в итоге заменяется ими. Но все же работа этих исследователей, в первую очередь представителей «политической арифметики», заложила основы более поздней теории народонаселения, поскольку многие соображения, первоначально выдвинутые, чтобы составить представление о фактах, позже служили для их интерпретации. Именно поэтому мы приводим здесь примеры подобных дискуссий.

Типичным примером догадок о фактах в XVII в. является работа сэра Уильяма Петти «Очерк об умножении человечесого рода» (Petty William. Essay concerning the Multiplication of Mankind. 2nd ed., rev. and enl. 1686). Можно также упомянуть работу сэра Мэтью Хейла (Hale Matthew. Primitive Origination of Mankind), частично переизданную в 1782 г. под заглавием Essay on Population. Сведения об авторе см. в книге сэра Джона Бикертона Уильямса: (Wiilliams J. В. Memoirs of the Life, Character and Writings of Sir Matthew Hale. 1835). Оба автора выводят факты из ограниченных наблюдений, а главным образом из «законов», полученных из общих соображений.

Из произведений XVIII в., носящих дискуссионный характер, следует в первую очередь отметить эссе Юма «О численности древних народов» (Ните. Of the Populousness of Antient Nations//Political Discourses. 1752), написанное по поводу заявления, высказанного Монтескье в «Персидских письмах» (Montesquieu. Lettres persanes), что древний мир был более населен, чем современный западный мир. Юм выдвинул доводы в пользу противоположного мнения, которые подверглись критике со стороны Роберта Уоллеса в приложении к его работе (Wallace Robert. Dissertation on the Numbers of Mankind. 1753), где он поддержал тезис Монтескье. Уоллес обрел последователя в лице Уильяма Белла, расширившего дискуссию о численности человечества до уровня обсуждения причинно-следственных связей (Bell William. What Causes Principally Contribute to Render a Country Populous? And what Effect has the Populousness of a Nation on its Trade? 1756). В этом исследовании Белл представил теорию, согласно которой развитие промышленности и торговли, отвлекая ресурсы от производства продовольствия, имеет тенденцию вызывать убыль населения (он считал это фактом и относился к этому факту неодобрительно). Соответственно, он выступал за поощрение развития сельского хозяйства и за равное распределение земли между фермерскими семьями. Работа Белла вызвала появление другой — «В защиту торговли и ремесел» У. Темпла (Temple W. A Vindication of Commerce and the Arts. 1758). (Уильям Темпл был фабрикантом сукон, не следует путать его с сэром Уильямом Темплом — государственным деятелем и ученым XVII в.). Мы не придаем большого значения работам Белла или Темпла. Они упомянуты здесь только потому, что аналогичная но гораздо более известная дискуссия на подобную же тему имела место полвека спустя: в ответ на то, что Томас Спенс вновь высказал мнения сходные с мнениями Белла, появилась работа Джеймса Милля, утвердившая его репутацию как экономиста.

Упомянем и другую, более интересную, дискуссию. В 1779 г. Ричард Прайс, о котором теперь в основном вспоминают в связи с его предложением создать фонд погашения государственного долга, опубликовал «Эссе о населении Англии» (Price Richard. Essay on the Population of England), где утверждал, что со времени революции 1688 г. численность населения сократилась на одну четверть, и объяснял это ростом городов. Естественно, его точка зрения подверглась критике со стороны многих авторов, особенно У. Уэйлса (Wales W. An Inquiry into the Present State of Population in England and Wales. 1781) и Джона Хаулетта (Hewlett John. Examination of Dr. Price's Essay... 1781), а также других, к числу которых относился А. Янг. Наибольший интерес представляет вклад Хаулетта, причем не только потому, что служит прекрасным примером искусства рассуждения о неадекватных фактах, но также и потому, что, подобно Беллу, Хаулетт начал заниматься анализом экономических явлений, связанных с вопросом о численности населения. В частности, он считал огораживание общинных земель следствием роста численности населения и «причиной» усовершенствований в области сельского хозяйства, нужда в которых возникла в связи с этим ростом. В этой теории присутствуют существенные элементы истины.

[с) Возникновение «мальтузианского» принципа]. Теория народонаселения, как ее понимали в XIX в., т.е. теория факторов или «законов», определяющих численность, темпы роста или убыли населения, возникла значительно раньше мальтузианской. ^1-3 За исключением несущественных деталей, «мальтузианский» принцип народонаселения был полностью разработан Ботеро в 1589г.: население имеет тенденцию расти без каких-либо определенных пределов, в меру естественной человеческой плодовитости (virtus generativa). Напротив, средства существования и возможности их увеличить (virtus nutritiva) определенно ограничены, а следовательно, кладут этому росту единственный существующий предел. Этот предел устанавливает нужда, заставляющая людей воздерживаться от брака (по Мальтусу: негативное ограничение, предусмотрительное ограничение, «моральное воздержание»), если численность населения периодически не сокращается войнами, эпидемиями и т. д. (по Мальтусу: позитивное ограничение). Идеи этого первопроходца {Ботеро}, являются единственной заслуживающей внимания теорией народонаселения в истории. Однако она появилась задолго до того времени, когда могла получить распространение; она практически затерялась в популяционистской волне XVII в. Примерно через двести лет после Ботеро Мальтус фактически всего лишь повторил эту идею, за исключением того, что применил математические законы для того, чтобы описать действие virtus generativa и virtus nutritiva: численность населения должна расти «в геометрической прогрессии», т. е. в виде расходящегося геометрического ряда, а средства пропитания — в «арифметической прогрессии». ^1-4 Однако «закон геометрической прогрессии», которого не было в работе Ботеро, был предложен Петти в его «Эссе об умножении человеческого рода», Зюсмильхом в 1740 г., Р. Уоллесом в 1753г. и Ортесом в 1774г. Таким образом, в этом диапазоне идей Мальтус не сказал ничего нового. Из тех авторов XVIII в., кто, не связывая себя с этой математической формой, утверждал, что численность населения будет всегда расти до предела, определяемого обеспеченностью средствами существования, достаточно упомянуть Франклина (1751), ^1-5 Мирабо (который в 1756 г. выразился в свойственной ему живописной манере: люди будут плодиться до достижения предела средств существования, «как крысы в амбаре»), сэра Джеймса Стюарта (1767), Шатлю (1772) ^1-6 и Таунсенда (1786). ^1-7 Стюарт, чей приоритет должен был признать Мальтус, выразил свои идеи особенно четко. Точно так же как и Ботеро, он принял «детородную способность» за постоянную силу, которая сравнивается с пружиной, удерживаемой в сжатом состоянии приложенным к ней грузом и непременно реагирующей на любое ослабление давления на нее. Таунсенд определил ограничивающий фактор как «голод, который не ощущается самим индивидом и не внушает ему страха, но предвидится в будущем и грозит его потомкам». Насколько мне известно, Ортес был единственным, кто допускал, что «разум» может при этом играть большую роль, чем простое предвидение грядущей нужды; это влияние разума он проиллюстрировал на примере безбрачия католического духовенства.

Итак, Ботеро был первым автором, в чьих работах прозвучала пессимистическая нота, вокруг которой разгорелся спор во времена Мальтуса. Как мы видели, Ботеро связывал рост населения с действительной или потенциальной нищетой. Но большинство авторов, полагавших, что численность населения имеет тенденцию к росту без определенных пределов, не разделяли пессимизма Ботеро, а, наоборот, симпатизировали популяционистским настроениям, преобладавшим в то время в их странах. В качестве примера можно привести Петти, а также Мирабо и Пэйли до их присоединения к взглядам Ботеро—Мальтуса по данному вопросу. ^1-8 Такая позиция логически ошибочна, поскольку сам факт, что население физически способно размножаться до тех пор, пока не закончится не только пища, но и место на земле, не является причиной для беспокойства, если к этому не добавить дополнительное предположение, что население действительно будет стремиться к этому, вместо того чтобы просто реагировать на изменение экономического положения ростом или снижением рождаемости. Другими словами, должна наблюдаться тенденция к тому, чтобы численность населения «наталкивалась» на границы, заданные обеспеченностью продовольствием. Однако, если даже допустить существование такой тенденции, она не может быть причиной для беспокойства за ближайшее будущее или, что важнее для нашей темы, служить основанием для объяснения современных явлений. Для этого недостаточно полагать, что избыток населения относительно обеспеченности пищей сможет наступить и наступит в неопределенно далеком будущем. Мы должны считать, что давление избыточного населения уже имеет место или грозит наступить в ближайшем будущем. Если дело обстоит иначе, то можно одновременно верить в существование этой долгосрочной тенденции и придерживаться противоположного мнения в отношении любой данной ситуации и ближайших перспектив. Читателю может показаться, что я уделяю излишне много внимания этим очевидным различиям, но пренебрежение ими привело к тому, что многие дискуссии по поводу народонаселения как в XVIII, так и в XIX в. оказались бесполезными.

На примере работы Роберта Уоллеса^1-9 можно показать, каким образом простая убежденность в том, что в неопределенно далеком будущем возникнет давление избыточного населения, может иметь отношение к экономическому анализу. Уоллес считал эгалитарный коммунизм абсолютно идеальной формой общества. Тем не менее он отвергал его на одном единственном основании: подобное общество не сможет ограничивать физические возможности человека к размножению, вследствие чего коммунистическое общество придет к перенаселению и нищете. На основании этой точки зрения мы не можем сделать вывод о взглядах Уоллеса на современную ему ситуацию. Что бы мы ни думали о достоинствах данного аргумента, он содержит две характерные черты, требующие особенно пристального внимания. Во-первых, если бы предположение о неограниченном росте населения было справедливо, то оно по статусу вплотную приблизилось бы к «естественному закону» в строгом значении данного термина. Большинство английских экономистов в течение последующих ста лет воспринимали его именно как выражение непреодолимой, почти физической закономерности. Те же экономисты имели обыкновение считать столь же необходимыми и универсальными не только те экономические тезисы, которые являются не более чем прикладной логикой, но и другие, такие как их «закон заработной платы». Видимо, уместно предположить, что данная привычка английских экономистов как-то связана с их верой в этот биологический «закон». Если это так, то вопрос о классических «вечных законах экономики» нельзя рассматривать как предмет философии научного метода; он должен рассматриваться просто как вопрос справедливости и адекватности каждого отдельного предположения. Во-вторых, кажется, Уоллесу никогда не приходило в голову искать иные препятствия на пути совершенствования человечества, кроме способности людей к размножению; других сомнений относительно возможностей совершенствования человечества у него не больше, чем у Кондорсе. Это вполне соответствовало поверхностной социологии Просвещения, но интересно отметить, что Мальтус и фактически все «классики», по-видимому, придерживались того же мнения. Мне известен только один автор, в произведениях которого хотя бы прозвучала евгеническая нота. Это был Таунсенд. В упомянутой выше работе он доказывал, что обеспечение «ленивого и порочного» легло бы бременем на «более благоразумного, заботливого и трудолюбивого» и заставило бы воздержаться его от вступления в брак. Таунсенд писал: «Фермер оставляет на племя только лучших своих животных, однако наши законы предпочитают, скорее, сохранять худших...».

Выдающимся авторитетом, придерживавшимся другого мнения, т. е. считавшим, что давление избыточного населения около 1750г. уже наблюдалось и существовало всегда, был Кенэ. ^1-10 Разойдясь по данному вопросу с Кантильоном, он не только утверждал, что единственным пределом роста численности населения является наличие средств существования, но и считал, что она всегда стремится превысить этот предел. Единственное обоснование, которое он предложил для этой догмы, заключалось в том, что всегда и везде есть люди, живущие в бедности или нужде (indigence). Эта теория, объясняющая бедность перенаселенностью, является сутью «мальтузианства». Однако до появления «Эссе» Мальтуса у этой теории было так мало приверженцев, что и по сей день большинство историков приписывают разработку этой теории ему. Конечно, популяционизм не удержал своих позиций, по крайней мере за пределами Германии и Испании. Но повсюду экономисты отказывались принять и противоположную точку зрения. Казалось, большинство из них согласились с списком Беркли, которого восхищали радостно суетящиеся массы, или с Юмом, считавшим, что счастье общества и его многочисленность— два «непременных спутника». А. Смит подвел итог, сведя принцип народонаселения к избитому трюизму, но сохранив за ним статус «закона природы»: «...все виды животных размножаются, естественно, пропорционально наличию средств для их существования, и ни один вид не может размножаться сверх этого предела» («Богатство народов». Кн. I, гл. 8). Но одновременно он в духе старых популяционистов заявил, что «самым решающим признаком процветания любой страны является рост численности ее жителей» (там же). Беккариа не разделял ни энтузиазма, ни пессимизма экономистов относительно роста населения; он признавал, что рост численности населения не всегда благо, о котором стоит молиться во все времена, но нет также и причин всегда его опасаться. В сущности, он был единственным авторитетом, ясно выразившим несомненно разумную точку зрения. Дженовези пошел еще дальше, соединив обе крайности. Он отметил, что с точки зрения населения, живущего в определенных условиях, его численность может быть или слишком мала, или слишком велика, в зависимости от того, что обеспечило бы ему больше «счастья»: его прирост или убыль. В результате Дженовези воскресил старую идею об оптимальной численности населения (populazione giusta; Lezioni. Part I, ch. 5), которую впоследствии вновь поддержал Кнут Виксель. Эта концепция неудобна и, возможно, не представляет большой научной ценности. Однако ее заслуга заключается в том, что она показывает: популяционизм и мальтузианство не являются взаимоисключающими крайностями, каковыми они представлялись очень многим.

2. Возрастающая и убывающая отдача и теория ренты

[а) Возрастающая отдача]. Мы видели, что популяционистская позиция в той мере, в какой она экономически оправданна, подразумевает веру в то, что рост численности населения (в определенных пределах) приводит к росту дохода на душу населения, или, другими словами, веру в возрастающую отдачу. Такого же мнения в большинстве случаев придерживаются и сторонники протекционистской позиции, сочетавшейся с популяционистской (см. главу 7). Идея возрастающей отдачи в этом смысле, т. е. отдачи, применительно к национальной экономике в целом, не подкрепленная хорошо аргументированными доводами, объясняющими, почему отдача должна быть возрастающей, и без уточнения, имеется ли в виду физическая отдача или отдача в денежном выражении, является несомненно туманной идеей. Ее трудно расценить как нечто большее, чем «намек» на любой из множества вариантов, в которых впоследствии встречалась эта концепция. Но кроме намеков которые, конечно, встречались очень часто, мы то и дело находим более строгие высказывания, такие как рассуждения Петти о своего рода общественных накладных расходах — на государственное управление, на дороги, школы и т. п. Эти расходы при прочих равных условиях не растут пропорционально росту населения. В результате возрастающая отдача принимает не вполне эквивалентную форму снижающихся издержек на единицу оказанных услуг. Это явление наблюдается в каждом обществе и каждой отдельной фирме. Ранее Антонио Серра^2-1 четко и с полным пониманием его важности изложил общий закон роста отдачи в обрабатывающей промышленности в форме закона убывающих удельных издержек почти в том же виде, как он позднее излагался в учебниках XIX в. Следует особо отметить, что действие возрастающей отдачи ограничено обрабатывающим сектором. Серра не утверждал, что для сельскохозяйственного производства была характерна убывающая отдача. Однако он так ясно выразил идею, согласно которой промышленное и сельскохозяйственное производство подчиняются разным «законам», что фактически пришел к этому выводу. Таким образом, он предвосхитил важную часть анализа XIX в., от которой не отказался окончательно даже А. Маршалл. Однако Е XVII и XVIII вв. большинство экономистов совсем не высказывались на эту тему, хотя многие подразумевали (или даже высказывались о том), что возрастающая отдача преобладала и в сельском хозяйстве. Сейчас мы рассмотрим наиболее важный пример такой позиции. Пока же отметим, что А. Смит по прошествии более полутора столетий после Серра принял точку зрения, очень близкую к взглядам последнего. В первый раз он ясно, хотя и не слишком строго, сформулировал закон возрастающей отдачи применительно к промышленному производству в связи с разделением труда («Богатство народов». Кн. I, гл.1), а во второй раз более полно: в отступлении о «Влиянии совершенствования производства на реальную цену промышленной продукции». Это отступление он поместил в часть III своей огромной главы о земельной ренте (кн. I, гл. 11), где он объясняет факт «значительного уменьшения количества рабочей силы, требуемого для выполнения какой-либо отдельной операции», использованием «лучшего оборудования, более высокой квалификацией рабочих и лучшим разделением труда». ^2-2 Однако он нигде не сформулировал закон убывающей отдачи, хотя неоднократно касался этой темы, особенно в гл. 11. В главе 1 он фактически всего лишь отметил разницу между сельскохозяйственным и промышленным производством с точки зрения возможностей для непрерывного роста разделения труда. Этот пассаж вполне можно интерпретировать как подтверждение действия закона возрастающей отдачи и в сельском хозяйстве, хотя и в меньшей степени. И это несмотря на то, что оба случая убывающей (физической) отдачи, которые должны были признать Уэст и Рикардо, были исчерпывающе описаны до А. Смита сэром Джеймсом Стюартом (1767) и Тюрго (1767). ^2-3

[b) Убывающая отдача: Стюарт и Тюрго]. Стюарт в своих «Основаниях» (Principles. 1767), а за ним Ортес в работе «Национальная экономика» (Economia Nazionale. 1774) описали то, что поздние рикардианцы назвали экстенсивным пределом использования земельных угодий (Extensive Margin): с ростом численности населения приходится обрабатывать все менее и менее плодородные почвы, и равные количества производительного труда, затраченные на обработку этих становящихся все беднее почв, дают постоянно уменьшающиеся урожаи. Тюрго открыл другой случай убывающей физической отдачи, который те же последователи Рикардо назвали интенсивным пределом использования земельных угодий (Intensive Margin): при неоднократных затратах равных количеств капиталов — avances (в данном случае то же самое можно сказать о равных количествах труда) на обработку данного земельного участка поначалу мы будем получать все бблыпие количества продукта, но лишь до достижения определенной точки, где отношение прироста продукции к приросту капитала достигнет максимума. После прохождения этой точки дальнейшие затраты равных количеств капитала будут порождать постепенно снижающийся прирост продукции, ряд таких убывающих приростов в итоге сойдется к нулю. Эту формулировку, со временем признанную как истинный закон убывающей отдачи, трудно переоценить. Это блестящее достижение, которого достаточно, чтобы поставить Тюрго как теоретика выше А. Смита. Формулировка Тюрго значительно вернее большинства формулировок XIX в., и она оставалась непревзойденной до тех пор, пока Эджуорт^2-4 не взял дело в свои руки.

Особенной удачей Тюрго является включение перед интервалом убывающей отдачи периода, когда наблюдается рост отдачи, признание факта, что убывающая отдача не преобладает сразу же после внесения первой «дозы» некоторого переменного фактора, а устанавливается только после достижения определенной точки. Это обстоятельство должно было бы раз и навсегда опровергнуть ошибочное мнение, будто тот, кто утверждает, что при определенных обстоятельствах расширение производства может сопровождаться возрастающей отдачей, отрицает тем самым справедливость «закона» убывающей отдачи. Более того, Тюрго с непревзойденной точностью определил возрастающую отдачу: это возрастающая отдача, сопровождающая применение переменного фактора в дополнение к другому фактору (или набору факторов, количества которых постоянны) до достижения оптимального сочетания факторов. Таким образом, можно сказать, что Тюрго сформулировал особый случай закона, который американские экономисты около 1900 г. назвали Законом переменных пропорций. ^2-5

Наконец, следует отдать Тюрго должное за то, что он сформулировал закон в терминах последовательных приращений продукта, а не в терминах среднего продукта (на единицу переменного фактора). Это значит, что он фактически пользовался предельным анализом, и современная аналитическая техника могла бы только улучшить форму изложения. В законе Тюрго нет ничего, что стоило бы подвергнуть критике, за исключением неадекватного убеждения в необходимости точно указывать как продукт, так и переменный фактор, для которых данный закон имеет силу. Беспорядочный набор вещей, скрывающихся за словом auances, не отвечает этому требованию, а фактически отходит от него. ^2-6 На другой упрек в адрес Тюрго, который заключается в том, что он не подчеркивает факт справедливости своего закона только для данного уровня технологических знаний или данного технологического горизонта, или данной — как сказали бы мы — производственной функции, он, возможно, ответил бы, что это само собой разумеется. Мы убедимся, что это не так. Но прежде стоит затронуть еще один вопрос.

И Стюарт, и Тюрго говорили только о сельском хозяйстве. Пятьдесят лет назад это никого не могло удивить, поскольку тогда убывающая отдача считалась присущей исключительно этой отрасли. Нас же этот факт способен изумить, поскольку мы считаем доказанным, что ни возрастающая, ни убывающая отдача не ограничиваются какой-либо отдельной областью экономической деятельности, а, наоборот, при наличии некоторых общих условий могут преобладать в любой отрасли. Возможно, объяснение следует искать в том, что на неискушенный ум особо сильно действуют ограничения, наложенные на человеческую деятельность неумолимо «заданными» физическими условиями. Требуется немало труда, чтобы определить истинные масштабы аналитического значения этих ограничений и логически отделить их от земли и отрасли, занимающейся ее обработкой. И все же удивительно, как много времени было затрачено на осознание того, что в действительности не существует логической разницы между попыткой расширить производство на ферме и на фабрике и что если невозможно бесконечно увеличивать число ферм или укрупнять их, то этого нельзя сделать и с фабриками. Дополнительное объяснение мы находим в убежденности практически всех ученых-экономистов XVIII в. (и это мнение как пережиток сохранилось у «классиков» XIX в.), что, в то время как фактор земли дан раз и навсегда, другой первоначальный фактор, труд, при благоприятных условиях всегда будет увеличиваться до любого требуемого количества. Если мы примем эту точку зрения, нам станет ясно, почему некоторые авторы упорно не желали одинаково относиться к труду и к земле и беспристрастно применять законы физической отдачи к обоим. Тогда мы поймем однобокую аналитическую схему, которую они разработали.

[с) Исторически возрастающая отдача]. Как мы видели выше, утверждение, что в определенной ситуации в сельском хозяйстве страны преобладает возрастающая отдача, т. е. рост производственных затрат сопровождается более быстрым ростом продукции, не означает отрицания справедливости закона убывающей отдачи. Теперь следует, опираясь на этот факт, дать оценку взглядов тех английских экономистов и политиков, кто придерживался тезиса о возрастающей отдаче. Были они правы или нет в отношении самого факта, их позиция логически оправдана, если они имели в виду один из двух следующих моментов (или оба сразу). Они были правы с точки зрения логики (хотя, возможно, неправы с точки зрения фактов), если полагали, что за последние десятилетия XVIII в. сельское хозяйство Англии переживало период возрастающей отдачи; ^2-7 иначе говоря, к земле еще не был применен оптимальный набор других факторов. Они были не менее правы с точки зрения логики (и до некоторой степени с точки зрения фактов), если имели в виду, что в будущем открывались возможности совершенствования способов сельскохозяйственного производства, которые можно было бы реализовать, вложив в сельское хозяйство дополнительные ресурсы («капитал»), как это произошло в промышленности. Заметим, однако, что эта проблема не имеет ничего общего с понятием возрастающей отдачи, которое мы обсуждаем. Мы можем, если угодно, говорить в этом случае о возрастающей отдаче применительно к растущим вложениям ресурсов. Однако такая возрастающая отдача в отличие от других не наблюдается в рамках имеющейся модели. Подобно усовершенствованию оборудования, о котором говорил А. Смит, он подразумевает изменение этой модели. Если мы представим интервалы Тюрго (сначала интервал возрастающей, а затем убывающей отдачи) в виде кривой, которая идет вверх, достигает максимума, а затем падает, ^2-8 то мы увидим, что возрастающая отдача для предыдущего случая выражается отрезком этой кривой, в то время как в данном случае это невозможно. Ее можно представить в виде сдвига всей кривой вверх (форма при этом может меняться или не меняться), в новое положение. Прежняя кривая обрывается и заменяется новой, проходящей на более высоком уровне (хотя не обязательно на протяжении всей кривой), но и эта кривая имеет интервал возрастающей отдачи в рассмотренном выше значении и интервал убывающей отдачи. Возрастающая отдача в новом значении имеет место, когда кривая сдвигается в новое положение. Следует добавить, что если кривая сдвигается вновь и вновь, то разность между этими последовательными уровнями не уменьшается: закона убывающей отдачи от технического прогресса не существует. Чтобы не смешивать эти два совершенно разных явления, лучше ограничить область применения термина «возрастающая отдача» только случаем, проанализированным Тюрго. Мы так и поступим. Когда же мы захотим сохранить ассоциацию, хотя и ложную, между обоими случаями, то мы используем для последнего случая термин «исторически возрастающая отдача» (Historical Increasing Returns). Данное выражение было выбрано для того, чтобы показать, что эта исторически возрастающая отдача не может подобно настоящей возрастающей отдаче быть выражена какой-либо кривой или «законом» и менее всего кривой, по которой мы можем перемещаться взад и вперед, поскольку новые технические уровни достигаются в ходе необратимого исторического процесса и не видны нам до момента их реального достижения.

Проиллюстрируем данную ситуацию примером. Д. Андерсон,^2-9 один из наиболее интересных английских экономистов конца XVIII в., смело утверждал, что человек способен добиться такой производительности своих полей, «которая позволила бы не отставать от темпа роста населения, каким бы он ни был». ^2-10 Эти слова истолковывались как отрицание закона убывающей отдачи. Мальтус был первым критиком Андерсона, именно так, неправильно интерпретировавшим его высказывание. Однако Андерсон говорил не о «продукте», а о «производительности» земли. Этот факт, а также его упоминания «открытий» в том же фрагменте текста не могут служить достаточным доказательством того, что он имел в виду «исторически возрастающую отдачу». В примере с Андерсоном особенно легко убедиться, что его несомненно завышенные оценки возможностей повышения производительности не противоречат признанию закона убывающей отдачи. Он нигде не упоминал высказываний по этому поводу Тюрго, но очевидно, что он принял точку зрения сэра Джеймса Стюарта. Подтверждением тому служит то, что Андерсон фактически изобрел «рикардианскую» теорию ренты, следующую традиции Стюарта.

[d) Земельная рента]. Мы уже видели, что на ранних стадиях экономического анализа объяснение земельной ренты не привлекало внимание исследователей. Можно сказать, что Кантильон, а за ним физиократы были первыми, ^2-11 кто высказал определенный взгляд по этому поводу, который в понятиях позднейшего времени можно сформулировать так: земля дает ренту, поскольку она является ограниченным фактором производства (или даже единственным «первичным» фактором), а эта рента отчасти является процентом, выплачиваемым на инвестиции землевладельца, а отчасти платой за «естественные и неразрушимые производительные силы почвы». Эта примитивная и не вполне ясно выраженная теория, тем не менее превосходила многие более поздние рассуждения. Кроме того, что в ней не сказано и не подразумевается ничего определенно ошибочного, она обладает и другим достоинством, поднимающим ее над тривиальностью: всякий, поддерживающий эту теорию, подтверждает тем самым свое понимание факта, что производительность и ограниченность дарового фактора производства достаточны для того, чтобы этот фактор приносил чистый доход и потому нет оснований искать другие причины. Но именно этого не понимали большинство экономистов как тогда, так и на протяжении первой половины XIX в. Соответственно, они пустились в рассуждения, в результате которых до конца XVIII в. были созданы обе теории ренты, господствовавшие в последующую эпоху (приблизительно до последней четверти XIX в.). Одна теория может быть связана с именем Адама Смита, а другая — с именем Джеймса Андерсона.

Теория ценности А. Смита, которую мы обсудим в следующей главе, приводит нас к выводу, что в условиях конкуренции даровая вещь в действительности не может иметь цены. Земля предоставляет свои услуги бесплатно. А. Смит подробно объяснил, что эти услуги не могут отождествляться с услугами капитала, инвестированного в землю. Тем не менее услуги земли продаются за определенную цену. Отсюда «земельная рента... рассматриваемая как цена, заплаченная за пользование землей, естественно, является монопольной ценой» («Богатство...». Кн. I, гл. 11). Если бы это было верно, то рента «вошла бы в состав цены товаров», точно так же как прибыль и заработная плата, что А. Смит явно отрицает на следующей странице. Но, разумеется, это неверно: землевладелец не является единственным продавцом, а следовательно, его доход не может объясняться теорией монополии. Скудость этого анализа ренты восполняется обилием представленных материалов и подробными комментариями, в результате чего глава 11 непомерно разрослась и перегрузила книгу I. Многие из этих деталей заслуживают упоминания, но мы ограничимся тремя. Во-первых, А. Смит уделил много внимания ренте по местоположению. Во-вторых, он разработал теорию, которая вошла в идейный багаж Мальтуса и продолжала обитать в глубинных слоях теории XIX в. Согласно этой теории, «человеческая пища кажется единственным продуктом земли, который всегда и обязательно дает некоторую ренту землевладельцу» (часть II, гл. 11), поскольку в силу принципа народонаселения производство продуктов питания является единственным видом производства, который, так сказать, всегда будет создавать свой собственный спрос: количество ртов растет в ответ на каждое увеличение предложения пищи. Хотя, как я думаю, комментарии относительно достоинств данного предположения излишни, следует указать, что такого рода вещи отчасти оправдывают враждебность по отношению к теории со стороны экономистов институционального и исторического направлений. По той же причине я упоминаю и третью теорию (представленную в заключении главы II): полагая, что любой рост реального богатства общества имеет тенденцию прямо или косвенно повышать реальную земельную ренту, А. Смит пришел к выводу, что классовый интерес землевладельцев «тесно и неразрывно связан с общим интересом общества»; поэтому в отличие «от тех, кто живет за счет прибыли», землевладельцы, отстаивая свои классовые интересы, «никогда не могут сбить с пути» общество в его поисках мер, способствующих общему благосостоянию. Поистине невероятное рассуждение: на основании материалов и аргументации, содержащихся на страницах «Богатства», можно показать, что предложенная посылка ложна, а сделанный вывод не вытекал бы из этой посылки даже будь она верной! ^2-12

Как уже было сказано, для объяснения сути земельной ренты нам не требуется привлекать другие понятия, кроме производительности и ограниченности земли. Ни факт, требующий объяснения, ни объясняющие его факты не имеют ничего общего с убывающей отдачей. Однако Андерсон установил связь ренты с убывающей отдачей, которая стала одной из характерных черт рикардианской системы. В Observations (1777) он пришел к выводу, что земельная рента — это премия, выплачиваемая за привилегию обработки более плодородной почвы, а в Enquiry, выпущенном в том же году, более точно сформулировал условия, на основании которых, как утверждал Кэннан, может быть выведена формула: «Рента, выплачиваемая относительно любого отдельно взятого колоска, равна разнице между расходами на выращивание наиболее дорогостоящего из выращенных колосков и расходами на выращивание именно этого колоска». Андерсон исчерпывающе объяснил, как конкуренция среди фермеров обеспечивает землевладельцу получение именно этой суммы. ^2-13 В более позднем эссе, включенном в Recreations (vol. V), Андерсон изложил другой аспект той же идеи, сказав, что рента была «способом» уравнивания прибылей от земельных участков разного плодородия, и подчеркивая тем самым значение «закона средней нормы прибыли»; следовательно, он был предшественником Рикардо еще и в другом смысле. За исключением претензий на объяснение ренты, все остальное было совершенно правильно. Однако сам факт предвосхищения идеи на целое столетие примечателен сам по себе, даже если бы все сказанное на эту тему было полностью ошибочным.

3. Заработная плата^3-1

Наиболее очевидным примером использования принципа народонаселения в аналитических целях является теория заработной платы. Можно назвать многих авторов (среди ведущих следует особо отметить Кенэ и Тюрго) и показать на примере их работ, как легко было, некритически приняв данный принцип, прийти к такому же некритическому выводу — к теории заработной платы на уровне прожиточного минимума. Более того, поскольку теория капитала физиократов, т. е. идея авансов (avances), в сущности предполагала концепцию «фонда заработной платы», то выясняется, что еще один столп рикардианской экономической теории был воздвигнут предшественниками Смита, главным образом французскими.

Однако тезис, что заработная плата на душу населения стремится к уровню прожиточного минимума (как бы его ни определяли), представляет собой теорию заработной платы не в большей степени, чем количественная теория является теорией денег. Обе гипотезы являются предположениями о значениях, которые приобретают определенные величины в состоянии долгосрочного равновесия, и составляют (если мы принимаем их) часть всеообъем-лющей теории заработной платы или денег, но не представляют собой теорию в целом. До А. Смита такой всеобъемлющей теории выработано не было, но многие предшествовавшие Смиту экономисты внесли в нее частичный вклад; наиболее важным был вклад Чайлда (о нем мы говорили в главе 4). Его теория не имела ничего общего с принципом народонаселения. Как нам известно, Чайлд был популяционистом, заявившим, что «богатство или бедность большинства народов цивилизованных стран находятся в пропорциональной зависимости от малочисленности или многочисленности населения». Эта малочисленность или многочисленность населения зависит, согласно Чайлду, от «занятости»; из его высказывания мы можем сделать вывод, что уровень заработной платы определяется, с одной стороны, спросом на рабочую силу, а с другой — ее предложением, вызываемым этим спросом. Это было хорошее начало, тем более что Чайлд ничего не сказал об определенном уровне, на котором силы спроса и предложения должны установить заработную плату. В частности, у него нет и намека на какой-либо закон прожиточного минимума. Вместо этого он заявил, что высокий уровень заработной платы является «непогрешимым свидетельством» богатства страны. Дэвенант продвинулся немного дальше, утверждая, что в бедной стране процент высок, а земля и труд дешевы. Другие экономисты также приходили к этому выводу. Но до вышеупомянутых представителей теории минимума средств существования экономисты не продвинулись дальше. Разумеется, это не означает, что никого не интересовали вопросы заработной платы. Напротив, экономисты с жаром обсуждали их, и практически каждый оставил нам свое мнение относительно правильной политики в этой области. Однако бблыпая часть этих высказываний была доаналитической по своей природе. Эти высказывания выражали чувства и оценки, касавшиеся важных аспектов социальной истории, и к ним по праву можно применить марксистскую теорию идеологического влияния, при условии что она будет использована без неразумного догматизма. Однако для нашей интерпретации материала эти чувства только создают дополнительную трудность: мы стремились обнаружить элементы анализа на основании различных рекомендаций наших авторов (или доводов, которые они выдвигают в пользу своих нормативных утверждений). При этом нам постоянно угрожает опасность ошибиться и принять за аналитическое предположение высказывание, которое может оказаться всего лишь выражением чувств. Так, Чайлд, считавший высокий уровень заработной платы признаком зажиточности, не предложил никакой теории высокой заработной платы, т. е. тезиса о том, что высокая заработная плата сама по себе является фактором, способствующим процветанию. Но он, безусловно, был сторонником высокой заработной платы, и поэтому казалось, что он придерживался теории высокой заработной платы. На самом деле это не так, в чем мы и убеждаемся по его реакции на аргументы в пользу низкой заработной платы. Фактически он не спорил, а просто злился и ругал ненавистную доктрину: «благотворительный проект, переходящий в ростовщический!». У других авторов встречаются намеки на аналитические тезисы. Некоторые, включая Кэри, рассматривали высокую заработную плату как часть механизма оживленной экономической деятельности и подчеркивали важность покупательной способности. Были и такие, кто придерживался мнения, что высокая реальная заработная плата приведет к росту производительности. ^3-2 Но все это не слишком впечатляет, впрочем как и аргументация сторонников низкой заработной платы. Согласно Петти, высокая заработная плата только поощрила бы лень, а при удвоении величины заработной платы число рабочих часов сократилось бы вдвое. Наиболее веским аргументом сторонников низкой заработной платы была конкурентоспособность во внешней торговле. Сэр Джеймс Стюарт считал, что поскольку высокий уровень заработной платы ухудшил бы конкурентные позиции страны в международной торговле, заработная плата «должна» удерживаться на уровне удовлетворения физических нужд. ^3-3 Д. Юм также полагал, что высокий уровень заработной платы наносит ущерб внешней торговле страны, хотя и не делал отсюда того же вывода, что и Стюарт, а, напротив, заявлял, что этот недостаток незначителен по сравнению со «счастьем стольких миллионов».

Результаты А. Смита в области экономики труда^3-4 весьма типичны и являются по сути отличным образцом, по которому можно судить о его работе в целом. Более того, они являются первой систематической трактовкой данной темы и потому приобретают дополнительное значение. Смит, конечно, следовал имеющимся примерам, но, убрав шероховатости и развив некоторые моменты, он получил приемлемый законченный результат, который послужил основой для дальнейшего анализа. Прежде всего он разработал всеобъемлющую теорию заработной платы. Позаимствовав широко распространенный в его время тезис естественного права, согласно которому «продукт труда составляет естественное вознаграждение, или плату, за труд», он приступил к объяснению того, как получилось, что труду пришлось отдавать часть «своего» продукта (имеется в виду весь результат производственного процесса) землевладельцам, а другую часть — «хозяевам» . Отметим, что здесь действительно ставится фундаментальная проблема заработной платы, но делается это своеобразно.

Рассуждения А. Смита начинаются с псевдоисторической предпосылки первобытного состояния, где, с одной стороны, нет ни землевладельцев, ни «хозяев», а с другой — труд является единственным ограниченным фактором производства; смешивая эти два совершенно разных факта, он тут же свел проблему заработной платы к проблеме долей двух других факторов производства, которые стали в результате «вычетами из продукта труда». Рента— это вычет из «естественной» оплаты труда, который мотивируется не производительностью земли, а возникновением частной собственности на землю, что прекрасно сочетается с монопольной теорией ренты А. Смита: некоторые люди монополизируют землю так же, как они могли бы монополизировать воздух там, где это технически возможно сделать. Прибыль — это другой вычет, мотивированный не эффективностью использования капитала, авансированного работнику, а только возможностями его владельцев настаивать на ее получении. ^3-5 Эти возможности значительно возрастают благодаря легкости, с которой владельцы капитала могут объединиться против бедных и беспомощных тружеников, которые «должны либо голодать, либо путем угроз заставить своих хозяев немедленно пойти на удовлетворение их требований». Читатель должен понять как очевидную слабость данного рассуждения с точки зрения анализа, так и его неизбежную привлекательность. А. Смит предвосхитил все теории заработной платы, основанные на эксплуатации и сильной позиции работодателей в торге, появившиеся в XIX в., а также выдвинул предположение, что труд является остаточным претендентом на доход.

Однако, Смит пошел значительно дальше этого. Поскольку рабочий не может жить без авансов хозяина, то, строго говоря, последний имеет возможность свести заработную плату к минимуму, физически необходимому для поддержания существования. Но с ростом национального благосостояния и в условиях конкуренции между хозяевами при найме рабочей силы у рабочих появляется возможность «успешно бороться против естественного объединения хозяев, стремящихся избежать повышения заработной платы»; в результате заработная плата в течение неопределенного периода времени будет выше минимального уровня. Соответственно, А. Смит энергично отрицал, что где-либо на территории Великобритании заработная плата приближалась к уровню физически необходимого минимума или колебалась вместе с ценой на продукты питания. ^3-6 Практически это означает опровержение теории заработной платы, разработанной физиократами, хотя в принципе А. Смит ее принимал. Ему удалось примирить два явно противоречащих друг другу мнения, делая акцент не на абсолютном уровне благосостояния, определяющего спрос на рабочую силу, а «на его непрерывном росте». Не большое богатство как таковое, а растущее богатство, обгоняющее рост численности населения, приводит к росту как номинальной, так и реальной заработной платы. А нерастущее богатство, как бы велико оно ни было, не может служить гарантией от низкой зарплаты: число рабочих рук «в этом случае естественно превысит число рабочих мест»; таким образом, Кенэ оказался бы в конечном счете прав. А. Смит также принимал теорию фонда заработной платы, которую он изложил в форме, ставшей в XIX в. предметом как дальнейшей разработки, так и критики. Рассматривая спрос на рабочую силу, он выдвинул утверждение, которое звучит как безобидный трюизм: «...очевидно, что этот спрос может расти только пропорционально росту фонда, предназначенного для выплаты заработной платы». Двусмысленность, скрывающаяся за словом «предназначенный» (destined), впоследствии вызвала у многих головную боль. Однако А. Смит с легким сердцем сделал вывод, что поскольку спрос на рабочую силу зависит либо от дохода зажиточных людей, нуждающихся в личных услугах, либо от капитала предпринимателя, нуждающегося в производственных услугах, а «рост доходов и капитала означает рост национального благосостояния», то спрос на рабочую силу возрастает с ростом благосостояния, и никак иначе. Не существует более обильного источника заблуждений, чем тривиальные на вид предпосылки.

Эта теория заработной платы была щедро проиллюстрирована всякого рода фактами, поэтому у читателя может сложиться впечатление полноты и реалистичности раскрытия темы. Текст изобилует критическими — зачастую мудрыми — комментариями по поводу трудового законодательства и законов о бедных, современных А. Смиту и относящихся к более ранним временам. Интерес А. Смита к конкретным явлениям практической жизни побудил его к исследованию многих конкретных вопросов. Один из них можно упомянуть. Абстрактная теория рассуждает о воображаемой ставке заработной платы, которой в реальной жизни соответствует структура изменяющихся в широком диапазоне реальных ставок заработной платы. Дабы убедиться в том, что теория, оперирующая одной ставкой заработной платы, имеет какое-либо отношение к объяснению реальных явлений, мы должны проанализировать природу различий в заработной плате и в прибылях при различных занятиях и в разных местах. Это как раз тот вид анализа, который привлекал Смита, и в котором он достиг наибольших высот. Общее направление было задано Кантильоном, но гораздо более глубокая разработка проблемы, проведенная А. Смитом, составила важную, хотя и не самую увлекательную главу любого учебника XIX в.

4. Безработица и «положение бедняков»

Средневековое общество, в принципе, предоставляло место каждому, кого признавало своим членом: его структура исключала безработицу и нищету. На самом деле угроза вынужденной безработицы не была полностью устранена. Не гарантировалась занятость таких наемных работников, как странствующие подмастерья, работающие на хозяев в рамках ремесленных цехов (часто) и сельскохозяйственные рабочие (всегда). Однако, как правило, и тем и другим не составляло большого труда найти работу. В обычные времена уровень безработицы был незначительным; безработица касалась ограниченного круга лиц, порвавших со своей средой или изгнанных ею и ставших в результате нищими, бродягами и разбойниками. С разбойниками вели жестокую, но безуспешную борьбу, помощь нищим вполне успешно оказывали созданные и поддерживаемые католической церковью благотворительные общества. Важно иметь в виду эту модель, поскольку она сформировала отношение к безработице и безработным, сохранявшееся на протяжении столетий после того, как средневековые условия ушли в прошлое. Запомним в частности, что массовая безработица, не связанная с какими-либо личными недостатками безработных, была неизвестна средневековью, за исключением тех случаев, когда она являлась следствием социальных бедствий, таких как опустошительные войны, междоусобицы и эпидемии.

Положение стало меняться начиная с XV в. Разрушение средневекового мира, сопровождавшееся социальными переворотами, само по себе является достаточным объяснением массовых страданий и нищеты. Аграрная революция не только привела к разрушению среды, которая могла бы приютить беженцев из разоренных областей, но и послужила причиной более быстрого роста безземельного пролетариата по сравнению с фактическим спросом на рабочую силу. Сопротивление переменам со стороны организованных гильдий защищало одни группы населения, но ухудшало положение других. Развивающаяся капиталистическая промышленность в долгосрочном аспекте скорее поглощала избыточных работников, чем создавала безработицу. Но существовало много узких мест, задерживавших развитие новых возможностей и приток в новые области рабочей силы. Более того, с ускорением темпа промышленного развития во второй половине XVIII в. технологическая безработица приобрела массовый характер и часто нивелировала положительный долгосрочный эффект. Этим объясняется, почему развитие фабричной системы сопровождалось такой нищетой: в течение многих лет рабочую силу не привлекали на фабрики высокой оплатой труда или лучшими условиями жизни, а загоняли туда, несмотря на более низкие реальные доходы и худшие условия жизни. Старые протекционистские правила рухнули не столько под влиянием философии laissez-faire, сколько под тяжестью фактической или грозящей безработицы. На какое-то время, хотя не везде в одинаковой степени, разрушились все барьеры, препятствующие ухудшению участи рабочих.

Таким образом, нетрудно понять уже отмеченный парадокс: правительства и авторы- попу ляционисты постоянно беспокоились о том, как «заставить бедных работать» и как бороться с «праздностью». ^4-1 Однако прежде всего европейские правительства с начала XVII в. столкнулись с административной проблемой. Нарастающее число попрошаек и бродяг повсюду превысило возможности частной благотворительности, и повсюду на смену ей должна была прийти организованная государством помощь. В Англии принимаемые меры были систематизированы в елизаветинском Законе о бедных от 1601 г., который ввел постоянный обязательный налог в пользу бедняков. Он представлял собой подать, взимаемую в каждом церковном приходе на поддержание нищих прихожан. Бремя было значительным и, главное, весьма заметным, а принципы и результаты оставались явно спорными. Поэтому до установления современного законодательства о социальном обеспечении Закон о бедных пытались усовершенствовать путем внесения, обсуждения и принятия бесчисленных поправок. Поскольку поток книг, памфлетов и статей, посвящаемых этим проблемам в течение более чем трехсот лет, важен для истории экономической науки, мы отметим два основных спорных вопроса. Управление фондом, собранным за счет налога в пользу бедняков, было поручено, согласно указу Елизаветы, избираемым для этой цели неоплачиваемым местным представителям; это была весьма неэффективная организация, не претерпевшая радикальных перемен до выхода в 1834 г. Акта о внесении поправок в Закон о бедных. Следовательно, первый спорный вопрос заключается в том, должен ли в этом случае осуществляться центральный или местный контроль. Второй вопрос, более интересный с нашей точки зрения, — это способ выдачи пособия: будут ли бедняки сами получать пособие или содержаться в работном доме? Первоначально происходила раздача вспомоществования. Но ввиду различных административных злоупотреблений, которые только отчасти были связаны с данным способом, он был подвергнут критике и на первый план надолго выдвинулись работные дома, что было на какое-то время закреплено в Акте 1834 г. ^4-2 Следует повторить, что в XVII и XVIII вв. парламент и правительство предпринимали мало усилий, чтобы дополнить существующие системы помощи безработным мерами защиты работающих (речь идет о продолжительности рабочего дня, условиях труда и т. д.), даже женщин и детей.

В некоторых странах континентальной Европы в пределах рассматриваемого периода мы находим зачатки фабричного законодательства, например в Австрии при Иосифе II (1781-1790). Однако в Англии до появления в 1802 г. (неэффективного) Закона о здоровье и нравственности фабричных учеников^4-3 ничего подобного практически не было. Тем не менее мы можем отметить имевший несколько иную направленность Акт о добровольных обществах (Friendly Society Act) от 1793г., смягчавший законодательство, направленное против корпоративной деятельности рабочих.

Основные средства борьбы с безработицей заключались в принятии мер, активизировавших развитие обрабатывающей промышленности. Позже, в гл. 7, мы увидим, что забота о возможности трудоустройства населения была одним из основных мотивов «меркантилистской» политики. В некоторых странах континентальной Европы, особенно в Германии, защита крестьянских земельных владений служила важной охранительной мерой против пауперизации промышленных рабочих, а дефицитное финансирование континентальных правительств, хотя и не мотивированное данной целью, в какой-то степени облегчало ситуацию. Англия значительно ближе подошла к сбалансированности бюджета. Однако некоторые английские авторы-экономисты, хотя и не рекомендовали бюджетные дефициты, яснее своих континентальных собратьев понимали возможности монетарных средств борьбы с безработицей. ^4-4

Поздние схоласты^4-5 подобно своим предшественникам подчеркивали роль благотворительности и защищали нищих от жесткой реакции среды. В частности, они декларировали «право на попрошайничество». В то же время эти ученые сознавали, что рост безработицы превышал возможности частной благотворительности, и обратились к обсуждению возможностей, предоставляемых законодательством и государственным управлением, касаясь — сначала случайно, затем более систематически — причинно-следственных связей. Эта дискуссия была подхвачена светскими авторами, в основном консультантами-администраторами, по всей Европе. В Германии das Armenwesen («призрение бедных»), естественно, стало традиционной темой «камералистской» литературы. Немецкие правительства как нечто само собой разумеющееся признавали ответственность государства за занятость и поддержку населения. Тот же принцип неоднократно утверждался в Англии, например магистратом Беркшира в 1795г. Но для историка экономического анализа материала здесь немного. ^4-6

Во-первых, множество авторов, рассматривавших в своих трудах законы о бедных, спорили о ясно высказанной или подразумеваемой «теории», согласно которой, за исключением несчастных случаев, в особенности болезни, нищий безработный был сам виноват в своей судьбе. Очевидная неадекватность этой точки зрения в качестве теории объясняемого социального явления и наше возмущение ее бессердечием не должны ослеплять нас до такой степени, чтобы помешать увидеть в ней элемент истины, который в такой же степени недооценивается в наше время, в какой переоценивался в ту эпоху. Этот элемент истины был положен в основу аргументации защитников системы работных домов и просуществовал в различных вариантах до 1914 г. Принципы, согласно которым помощь бедным должна ограничиваться содержанием в работном доме, а жизнь и работу там следует организовать так, чтобы они стали менее желанными, чем самая нежеланная работа по найму, вполне возможно применялись для испытания на подлинную обделенность; на практике они часто интерпретировались как карательные меры, что можно объяснить только влиянием обсуждаемой теории. Во-вторых, авторы, идущие в своих рассуждениях дальше этой теории, приводили множество факторов, в той или иной степени имевших отношение к объяснению безработицы или плохих условий труда, но не подвергали их сколько-нибудь тщательному анализу. Наиболее важными из упомянутых факторов были внешняя конкуренция, высокие процентные ставки, налоги и правила, затрудняющие предпринимательскую деятельность, огораживание общинных земель и связанные в основном с ним вопросы собственности на землю. Очень трудно судить о глубине понимания рассматриваемых проблем. Приведем один пример: одной из причин безработицы Чайлд считал высокий процент, но эту причину он видел не в том, что высокая процентная ставка может привести к сокращению капиталовложений, а в том, что она способствует преждевременному отходу от предпринимательской деятельности. Хотя такой вывод и не вовсе безоснователен, он подозрительно похож на грубую аналитическую ошибку. По мере приближения к концу XVIII в. к числу причин безработицы (или низких ставок заработной платы) все чаще относили внедрение машин. Однако никто не попытался разработать теорию механизации производственного процесса. В целом преобладало противоположное мнение, согласно которому введение машинного оборудования в перспективе должно обеспечить рост занятости и повышение заработной платы. Этого мнения придерживался Кэри и, кажется, его разделял А. Смит. В-третьих, в последней четверти XVIII в. установилась тенденция объяснять безработицу с помощью «принципа народонаселения». Аналитическую природу таких аргументов легче всего выявить, прибегнув к аналогии.

В период любой депрессии мы наблюдаем одно и то же явление: производитель не может продать свою продукцию по ценам, позволяющим покрыть затраты; отсюда очень легко прийти к выводу, что корень зла заключается в «перепроизводстве». Это самая примитивная из всех теорий кризиса или депрессии. А самая примитивная теория безработицы — это теория, согласно которой люди не могут найти работу за зарплату, обеспечивающую прожиточный минимум, поскольку их очень много. Почти всегда в основе подобной аргументации лежало мнение о том, что более щедрое обеспечение «работоспособного бедняка» ухудшит положение рабочего класса в целом или даже что соблюдение Закона о бедных в его прежнем виде будет порождать нищету, поощряя рост населения. ^4-7 Отметим, что эта теория, если она вообще заслуживает такого названия, может быть с равным успехом применена к выдаче пособий, полагающихся безработным, и субсидий, обычно предоставляемых на основе Закона о бедных, лицам, работающим за зарплату ниже прожиточного минимума. Последняя практика жестко критиковалась в связи с вызываемыми ею административными злоупотреблениями, она позволила местным работодателям свести заработную плату части работников к уровню бедности. Возможно, по этой причине не было создано сколько-нибудь приемлемой теории субсидий к заработной плате. Тем ярче проявлялось существенное сходство между безработицей и занятостью при тяжелых условиях труда. И то и другое входило в концепцию «бедности» или «нужды», которую, как мы знаем, Кенэ первым объяснил перенаселенностью.

Обсуждение сопутствующей проблемы детского труда было еще менее результативным с точки зрения аналитической работы. Дети всегда трудились вместе с родителями на ферме, а в системе домашнего производства они работали по дому. Развитие фабрик просто привело к созданию новых возможностей для занятости детей, с самых ранних лет управлявших простыми машинами; возникла новая практика отдавать детей бедняков на хлопковые мануфактуры с целью снижения уровня бедности. Мало кого из авторов потрясли ужасы или взволновали очевидные последствия такого труда для здоровья нации. В подавляющем большинстве они не только воспринимали детский труд как нечто само собой разумеющееся, но также одобряли его как проявление здоровой дисциплины и возможное решение многих проблем рабочих семей. Некоторые авторы XVII в. видели в детском труде благо для масс и, по-видимому, рассматривали детские заработки как чистую прибавку к семейному доходу рабочих, не принимая во внимание влияние на заработную плату взрослых, которое неизбежно оказывала детская конкуренция. Этой теории придерживался Яррантон, ^4-8 и она вполне может служить примером идеологического искажения видения исследователя. Ее можно также рассматривать как пример ранней экономической аргументации, содержавшей, несмотря на свою незрелость, элемент истины. Если учитывать только денежный доход, то, вероятно, в условиях того времени детский труд приносил выигрыш рабочему классу, хотя, разумеется, этот выигрыш был меньше суммы детских заработков, и способствовал осуществлению идеала дешевизны и достатка, к которому стремился Яррантон. Отношение к детскому труду в XVIII в. менялось медленно и в большей мере под влиянием гуманных чувств, чем экономического анализа. Можно перечислить множество авторов, приветствовавших полную занятость детей с как можно более раннего возраста (с шести или даже четырех лет) или, по крайней мере, принимавших детский труд безоговорочно, как нормальное положение вещей. ^4-9 Говоря о среднем бюджете семьи сельскохозяйственного рабочего, Артур Янг считал само собой разумеющимся, что главный кормилец семьи, работая один, не в состоянии обеспечить прожиточный минимум для всей семьи без заработков жены и детей.

Деятельность по сбору фактического материала была поставлена значительно лучше, и ее результаты в области экономики труда составляют наиболее важное достижение той эпохи. Выдающийся труд написал Иден. ^4-10 По широте охвата материала и по методу исследования эта книга не знает себе равных ни в английской, ни в какой-либо другой литературе того периода. Особый интерес для нас представляет тот факт, что автор, отрицая какое-либо другое намерение, кроме сбора фактического материала (тем не менее он предлагает несколько интересных дискуссионных вопросов), отдавал себе полный отчет в важности собранных им фактов не только для законодательной и административной практики, но и для экономического анализа. Иден утверждал, что выполнил роль «каменотеса и водовоза», без которого «нельзя воздвигнуть здание политического знания». Изучая историю экономической науки, особенно важно помнить, что он был самой крупной, но не единственной фигурой в этой области. В том ключе работал и Дэвис, ^4-11 собирая данные о семейных бюджетах сельскохозяйственных рабочих и проводя тщательный анализ данных. Такова же была и работа Ричарда Берна (Burn Richard. History of the Poor Laws. 1764). Такого рода труды прокладывали путь к развитию трудового законодательства XIX в.

Примечания

1-1. Немецкие и в особенности испанские ученые-экономисты могли преувеличить степень депопуляции, но сам факт не подлежит сомнению.

1-2. Большинство этих авторов традиционно относились к группе «меркантилистов», которую обвиняли в том, что она «путала» богатство с деньгами или золотом и серебром; к этому мы вернемся позднее. В связи с этим интересно отметить, что некоторые ученые, более всего виновные в такой путанице, например У. Петит (W. Petyt), автор работы Britannia Languens, «путают» богатство также с численностью населения. Так, этот автор однозначно заявлял, что «люди... это самое главное, фундаментальное и драгоценное благо». Не следует ли нам остановиться и подумать, прежде чем принять на веру какую-нибудь из этих «путаниц»? Однако были и голоса против. Одним из ранних противников популяционизма был Малин (Malynes), уже тогда указывавший на «определенные ограничения», которые со временем станут действовать в связи с ростом населения.

1-3. См. в частности: Gonnard Rene (Рене Гоннар). Histoire des doctrines de la population. 1932; Вола;- J. (Дж. Бонар). Theories of Population from Raleigh to Arthur Young. 1931; Stangeland C. E. (Ч. Э. Стенджеленд). Pre-Malthusian Doctrines of Population. 1904; Spengler J. J. (Дж. Дж. Шпенглер). French Predecessors of Malthus... 1942; Virgllii F. (Ф. Вирджилии). II Problema della popolazione. 1924. Мы отсылаем читателей к данным работам, где они смогут почерпнуть подробные сведения о истории этой теории, поскольку не имеем возможности изложить ее здесь.

1-4. Если обозначить первый член прогрессии через а, а ее множитель через b, то получим следующий геометрический ряд: а, аb, аb². Аb³.,. Ряд расходящийся, т. е. сумма его элементов будет больше любого названного нами числа при величине b, равной или превышающей единицу. Арифметический ряд выглядит следующим образом: а, а + b, а + 2b, а + 3b... Арифметический ряд всегда является расходящимся.

1-5. См.: Franklin Benjamin (Бенджамин Франклин). Observations concerning the Increase of Mankind. В еще большей степени, чем другие авторы, Франклин рассматривал проблему народонаселения как частный случай проблемы, общей для всех видов животных. С другой стороны, он считал «жизненное пространство» и «врагов» более важными ограничивающими факторами, чем пища.

1-6. Франсуа Жан маркиз де Шатлю (Marquis Francois Jean de Chastellux), профессиональный военный, опубликовал заслуживающий внимания трактат «О счастье общества» (De la Felicite publique).

1-7. Джозеф Таунсенд (Joseph Townsend); см. в особенности его исследование законов о бедных (Dissertation ore the Poor Laws. 1786).

1-8. Петти относил густонаселенность Нидерландов к числу главных преимуществ, делавших эту страну таким грозным конкурентом Англии. В опубликованных в 1756 г. частях работы «Друг людей, или Трактат о народонаселении» (L'Ami des hommes, ou traite de la population) Мирабо заявлял, что многочисленное население — благо и источник богатства: сельское хозяйство должно поощряться именно потому, что в результате люди будут плодиться, «как крысы». Однако под личным влиянием Кенэ Мирабо поменял направление причинно-следственной связи между богатством и численностью населения на противоположное. Уильям Пейли (Paley William. Principles of Moral and Political Philosophy. 1785. Book VI, ch. 11) вначале придерживался того же мнения, но был обращен в новую веру под влиянием «Эссе» Мальтуса и в работе Natural Theology (1802) отрекся от прежних взглядов.

1-9. Wallace Robert. Various Prospects of Mankind, Nature and Providence. 1761. Этот труд подвергся критике со стороны Годвина, а поскольку работа Мальтуса в свою очередь начиналась с критики идей последнего, влияние Уоллеса на течение, ставшее известным под названием «мальтузианство», вероятно, превосходило влияние других авторов, предвосхитивших доктрину Мальтуса. Мальтус по достоинству оценил работу Уоллеса, но дал вполне ясно понять, что в отличие от Уоллеса и подобно Кенэ он считал давление избыточного населения реальным и постоянно присутствующим фактом.

1-10. Кантильон в сущности был популяционистом, но мимоходом коснулся вопроса о том, «что лучше иметь: множество бедняков или меньшее число более обеспеченных людей?».

2-1. Serra Antonio. Breve trattato. 1613. Part 1, ch. 3: «...nell' artefici vi puo essere moltiplicazione... e con minor proporzione di spesa» («...в обрабатывающей отрасли выпуск может возрасти при менее чем пропорциональном росте издержек»). Серра не объясняет нам, за счет чего снижаются издержки. Однако вполне возможно допустить, что он думал о тех же фактах, которые позднее перечислил А. Смит.

2-2. Отметим, что в данной формулировке смешиваются две совершенно разные вещи. Говоря о «лучшем» оборудовании, Смит, видимо, имеет в виду рост объема знаний и расширение технологического горизонта, что наблюдается в ходе экономического развития. С другой стороны, лучшее разделение труда является одним из следствий простого роста выпуска продукции и может иметь место в рамках неизменяющегося технологического горизонта или при неизменном состоянии промышленного мастерства.

2-3. «О докладной записке г-на де Сен-Перави» (Sur Ie Memoire de М. de Saint-Peravy). Эти заметки были включены в «Собрание сочинений» Тюрго (Oeuvres; ch. 4, sec. 4). Дата, приведенная в тексте, не абсолютно достоверна, более того — это дата написания. Нам неизвестно, насколько широк или узок был круг читателей, которому была в то время доступна данная работа.

2-4. См. ниже, часть IV, глава 6, § 5b

2-5. То же самое может быть выражено несколько иным путем, с помощью другой концепции. Эта концепция, возникшая к концу XIX в. (см. ниже, часть IV, глава 7, § 8), теперь называется производственной функцией. Последняя выражает технологическую зависимость между количеством продукции и количествами факторов, совместно применяемых в разных пропорциях для производства этой продукции. Сократив для удобства число факторов до двух, мы можем откладывать количества продукта и обоих факторов на осях системы прямоугольных координат. Каждая точка в пространстве, соответствующая любому набору положительных конечных значений этих трех переменных, будет выражать то количество продукции, которое может быть (в лучшем случае) произведено соответствующими количествами факторов, а совокупность всех этих точек образует в трехмерном пространстве поверхность производственных возможностей. Теперь пусть одно из количеств факторов будет постоянным т. е. эту поверхность разрежет плоскость, перпендикулярная оси этого фактора, в точке, соответствующей константе. Кривая пересечения между поверхностью и плоскостью как раз и будет отражать закон первоначально возрастающей, а затем убывающей отдачи Тюрго. Хотя Тюрго не открыл ни производственную функцию, ни ее геометрическое изображение, т. е. поверхность производственных возможностей как таковую, мы можем сказать, что он открыл одно ее свойство, а именно форму одного из ее контуров, и, следовательно, получил результат, который (при обычном уровне тщательности и компетенции, преобладающем в нашей науке) должен был привести к открытию современной производственной функции еще до конца XVIII в. Я упоминаю об этом здесь, поскольку данный случай ярко иллюстрирует «пути человеческой мысли», которая редко сразу обнаруживает что-то очевидное и фундаментальное. Чаще она схватывает какой-либо частный аспект идеи и лишь затем возвращается назад, к логически предшествующим концепциям.

2-6. Если используемый фактор не является определенным физическим объектом, как, например, удобрение неизменного вида и качества или даже труд определенного вида и качества, то возникают опасные для закона сложности.

2-7. Эти авторы и политики, как и экономисты XIX в., всегда говорили об отдаче сельского хозяйства в целом. Строго говоря, законы отдачи в том смысле, как их понимал Тюрго, определяются только для отдельно взятой фермы. В этом состоит дополнительная заслуга Тюрго. Переход к отрасли в целом, не говоря уже об экономике страны, не такая простая задача, какой представляется в примитивном анализе.

2-8. См. прим. 5. Повторим, что по абсциссе откладываются последовательные равные «вложения» какого-либо ресурса — скажем, труда определенного качества, по ординате — соответствующие количества общего продукта. Но можно также отложить по ординате приращения общего продукта, которые последовательно получаются из каждой дополнительной дозы «вложений». Разумеется, эта «производная» кривая (кривая предельного продукта) достигнет своего максимума раньше первой.

2-9. Джеймс Андерсон (James Anderson, 1739-1808) был шотландским джентельменом-фермером. (Джентльмен-фермер — человек, которому доход из других источников позволяет заниматься фермерством скорее ради удовольствия, чем ради прибыли. — Прим. пер.}. Его многочисленные работы так же важны для правильной оценки хода полемики по поводу хлебных законов, как и для истории экономического анализа. Его наиболее значительные произведения: Observations on the Means of exciting a Spirit of National Industry... (1777); An Enquiry into the Nature of the Corn Laws (1777), а также несколько эссе в шеститомнике Recreations in Agriculture, Natural History, Arts and Miscellaneous Literature (опуб. в 1799-1802 гг.). Он в необычайно высокой степени обладал даром, которого нет у столь многих экономистов, — видением.

2-10. Recreations. Vol. IV. Р. 374; этот отрывок был процитирован Кэннаном в работе A History of the Theories of Production and Distribution (3d. ed. 1917. P. 145) с целью доказать, что закон убывающей отдачи был неизвестен специалистам по сельскому хозяйству того времени. Несомненно, они основательно путались в этом вопросе, и, поскольку работа Тюрго прошла незамеченной, мнения профессионалов и политиков того времени иногда звучат как чистейшая бессмыслица. Но не следует безоговорочно утверждать, что они действительно были бессмысленны или всегда искажались именно по причине незнания этого закона.

2-11. Здесь не принимаются во внимание не представляющие большой важности комментарии Петти и некоторых других экономистов по данному вопросу. Те экономисты, которые, подобно Локку, объясняли или «оправдывали» собственность на землю тем, что в нее вкладывался труд, могут рассматриваться как сторонники трудовой теории ренты. Однако было бы неточным приписывать им это, и я предпочитаю не настаивать на такой точке зрения.

2-12. Подобного рода рассуждения явственно демонстрируют ограниченность человеческой способности к суждению. Однако мы также вправе подозревать, что подобная аргументация явилась следствием идеологического влияния именно по причине ее очевидной ошибочности. Поэтому интересно отметить, что это идеологическое влияние в работе Смита было направлено против интересов землевладельцев (см. гл. 6), так что данная аргументация ничего не объясняет.

2-13. Мне непонятно, почему покойный профессор Кэннан, приводя отрывки из Enquiry (p. 371-373), счел необходимым предупредить читателей, что нельзя принимать «предвосхищение Андерсоном отдельных моментов теории Рикардо за предвосхищение теории в целом». Верно, что Рикардо также учитывал случай убывающей отдачи, проанализированный Тюрго. Но его аргументация, как и у Андерсона, практически основана на случае, проанализированном Стюартом. Более того, подобно Андерсону, Рикардо, по-видимому, считал, что, не будь убывающей отдачи, не было бы и ренты, путая тем самым убывающую отдачу с ограниченностью земли. Следовательно, в той мере, в какой это касается теории, на которую ссылался Кэннан, а не оценки ситуации в сельском хозяйстве Англии или политических рекомендаций, я не могу усмотреть какие бы то ни было различия между Андерсоном и Рикардо или Андерсоном и Уэстом.

3-1. Все работы по истории теорий народонаселения дают некоторые сведения по истории доктрин заработной платы, но особенно стоит упомянуть работу Шпенглера. Факты и мнения по этой проблеме читатель найдет у Хекшера и Манту. См. также: Fumiss Е. S. (Э. С. Фёрнисс). The Position of the Laborer in a System of Nationalism. 1920 — но данная работа выделяет частный аспект всей картины; она не ставит перед собой целью представить картину в целом. См. также: Picard R. (Р. Пикар). Etude sur quelques theories du salaire au XVIII e siecle//Revue d'histoire des doctrines economiques. 1910.

3-2. Об этом писал, например, Даниэль Дефо (Daniel Defoe, 1659-1731) в работе Plan of the English Commerce (1728); Б.Франклин также различал высокую заработную плату и высокие удельные затраты на рабочую силу (Franklin В. Reflections on the Augmentation of Wages).

3-3. Несомненно, многие заявления в пользу низкой заработной платы просто наивно выражают классовые интересы, а не являются результатом научного анализа причин и следствий. Ориентация на низкий уровень заработной платы соответствовала общественной структуре и порождаемому ею общественному мнению того времени. Кроме того, люди свободно высказывали свою поддержку низкой оплате труда, поскольку интересы рабочих еще не стали политическим фактором и интеллектуалы еще не приняли их сторону. Таким образом, существовали (и беспрепятственно высказывались) мнения относительно рабочей силы, иногда в чем-то сходные с высказываниями древних римлян, в частности Катона, о своих рабах. Мнение о том, что не следует даже ставить такую задачу, как повышение благосостояния работников, «трудящихся бедняков» или просто бедняков (в экономической литературе оно существовало приблизительно до Беккариа и Смита), не обязательно означает то, что, нам кажется. Подобные заявления делались и по отношению к классу купцов и вполне предсказуемы в условиях националистической цивилизации. Но можно привести и такие мнения, согласно которым рабочие «должны» оставаться бедными и такими же невежественными, они «должны» быть дисциплинированными, а для этого непрерывно работать с юных лет и т. п. Естественно, как подобные, так и противоположные им взгляды должны были отразиться в аналитической работе или в способе изложения результатов исследований тех ученых, которые их поддерживали. Если же эта аналитическая работа находится в зачаточном состоянии, то отделить то, что мы ради краткости называем логикой, от классового интереса, обслуживаемого этой логикой, еще труднее, чем в отношении сложных теорий. Этот политический аспект также важно учитывать при рассмотрении тем, затрагиваемых в § 4.

3-4. Основные сведения вы найдете в главах 8 и 10 книги I «Богатства народов», но дополнительные факты и комментарии разбросаны по всей работе.

3-5. А. Смит принял эту точку зрения только в рамках теории заработной платы. В других местах он учитывает также другие элементы, такие как риск и беспокойство.

3-6. По-видимому, это было преобладающим общественным мнением. Галиани в своих «Диалогах» (Gallant. Dialogues; см. ниже, глава 6) высказывает его устами «Маркиза» — одного из своих персонажей, роль которого заключается в изложении распространенных в обществе мнений.

4-1. Эти условия были многократно описаны с различной степенью компетентности и точности. Для наших целей вновь будет достаточно сослаться на работы Хекшера и Манту.

4-2. Читатель найдет достаточное число относящихся к этому вопросу фактов едва ли не в каждой работе по экономической истории. Однако стоит особо порекомендовать три книги: Hampson Е. М. (Э. М. Хэмпсон). The Treatment of Poverty in Cambridgeshire, 1597-1834. 1934; Webb S.. Webb В. (С. Уэбб, Б. Уэбб). English Poor Law History. 1927-1929; Marshall Dorothy (Дороти Маршалл). The English Poor in the Eighteenth Century. 1926. Историю вопроса в XVIII в. мы рассмотрим здесь. История вопроса в XIX в. превосходно изложена в книге сэра Джорджа Николза: Nicholls George, Sir. History of the English Poor Law. 1854. В дополнение к этой книге Николз написал историю Законов о бедных в Ирландии и Шотландии (1856).

4-3. См., например: Hutchins В. L„ Harrison А. (В. Л. Хатчинс, А. Харрисон). History of Factory Legislation. 1903.^

4-4. Вопрос о правомочности утверждения, что у экономистов XVII и XVIII вв. имелась монетарная теория занятости, будет кратко рассмотрен в следующей главе.

4-5. Трактаты де Сото и де Медина (XVI в.), о которых уже шла речь в главе 2, могут вновь послужить примером мощного потока литературы, изливавшегося, особенно в Испании и Италии, на протяжении XVII и XVIII вв. Мы ограничимся упоминанием одного из наиболее удачных произведений: Vasco Giouanni Battista. Memoire sur les causes de la mendicite et sur les moyens de la supprimer. 1790 (переизд. вместе с Другими его работами в сборнике Кустоди). Васко (1733-1796) — священник из Пьемонта, под влиянием Тюрго и А. Смита ставший правоверным «либералом», т.е. сторонником политики laissez-faire.

4-6. Подробнее см.: Gregory Т.Е. (Т. Е. Грегори). The Economics of Employment in England, 1660-1713//Economica. 1921. Ни для какой другой страны нет равноценного обзора. Следует также сослаться на интересную статью Дж. Ариаса по поводу теории безработицы Ортеса, опупбликованную в Giornale degli Economisti (1908. Sept.).

4-7. Подобные доводы свободно и эффективно использовались против предложенной Уильямом Питтом системы законов, благоприятствовавших большим семьям. Иеремия Бентам написал выдающуюся работу на обсуждаемую тему (Bentham Jeremy. Observations on the Poor Bill ... [of] Mr. Pitt. 1797), явившуюся предвестником сложившегося позднее мнения «классических» экономистов XIX в. относительно того, что, исходя из их точки зрения, можно назвать «ошибочностью политики пособий». См. : Bentham J. Works. Vol. VIII.

4-8. Yarranton Andrew. England's Improvement by Sea and Land. 1677. С этим автором и его книгой мы вновь встретимся в главе 7. Интересно отметить, что, выступая за широкое использование детского труда, Яррантон (1616-1684) указал на Германию как на пример для подражания.

4-9. Приведем хотя бы один пример. Даниэль Дефо (Defoe Daniel. Tour thro' ...Great Britain. 1724-1727. Vol. Ill) отмечал, что, путешествуя по стране, в некоторых английских деревнях он не встречал детей, и при этом с удовлетворением делал вывод, что все они, как и следовало, были на работе. То же отношение явственно прослеживается и в его работе Plan of the English Commerce (1728).

4-10. Eden Frederick Morion, Sir (1766-1809). The State of the Poor: or an History of the Labouring Classes in England from the Conquest to the Present Period; in which are partiqularly considered their Domestic Economy...; and the various Plans which, from time to time, have been proposed and adopted for the Relief of the Poor... (1797. 3 Vols); сокращенный вариант опубликован А. Дж. Л. Роджерсом (A. G. L. Rogers) в 1928 г. Особенно важны данные о ценах и зарплатах и исследование семейных бюджетов в 3-м томе.

4-11. Davies David. The Case of Labourers in Husbandry stated and considered, in three Parts: Part I: A View of their Distressed Condition. Part II: The Principal Causes of their Growing Distress and Number... Part III: Means of Relief Proposed. Данные по семейным бюджетам приведены в приложении. Работа была частично опубликована в 1795 г. Читателям, интересующимся данным вопросом, можно рекомендовать еще несколько английских книг, представляющих некоторую ценность с точки зрения собранного в них фактического материала или проделанного анализа. Следует иметь в виду, что они были выбраны в результате весьма несистематического просмотра: Lee L. (Л. Ли). Remonstrance... touching the Insupportable Miseries of the Poors of the Land. 1644 (схема трудоустройства безработных с помощью полугосударственных мастерских); North Roger (Роджер Норт). A Discourse of the Poor... 1753; Anon. Observations on the Number and Misery of the Poor... 1765; Anon. Observations on the Present State of the Poor of Sheffield... 1774; Anon. [Potter Д.]. Observations on the Poor Laws, on the Present State of the Poor, and Houses of Industry. 1775. Особенно следует отметить интересный аргумент Джона Хаулетта (см. выше, § 1) относительно огораживаний земель: Enquiry into the Influence which Enclosures have had upon the Population of this Kingdom. 1786; The Insufficiency of Causes to which the Increase of our Poor and of Poor's Rates have been Commonly Ascribed. 1788.

вернуться

Координация материалов. Экономическая школа

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Контакты