|
|
|
Часть III. С 1790-х по 1870-е гг.
Глава 4. Парад войск
1. Авторы, опередившие свое время
2. Рикардианцы
3. Мальтус, Сениор и другие менее известные имена
а) Мальтус
b) Архиепископ Уэйтли и профессор Сениор
c) Некоторые менее известные имена
4. Франция
5. Германия
6. Италия
7. Соединенные Штаты
8. Эмпирические работы
[а) «История цен» Тука]
[b) Сбор и интерпретация статистических материалов]
[с) Развитие статистических методов]
Согласно нашему плану, мы сделаем обзор общего состояния экономического анализа данного периода в главе 5, взяв за основу работу Дж. С. Милля «Основы политической экономии». Обзор более важных авторов и групп в данной главе сделан для тех читателей, кому известны только наиболее выдающиеся фигуры. В нее будет включено не больше имен, чем необходимо для общей ориентации. Другие имена будут вводиться по мере дальнейшего изложения материала.
1. Авторы, опередившие свое время
Мы указали на относительную зрелость, достигнутую экономической наукой в течение обозреваемого периода. А ее относительную незрелость можно было бы измерить количеством важных достижений, исключительная самобытность которых была признана позднее по причине полной или почти полной неспособности экономистов-современников сделать это. Так произошло в случае с Курно и другими авторами, особенно Дюпюи, Госсеном и Ллойдом, открывшим принцип предельной полезности. Мы перенесем рассмотрение их работ в часть IV, а в данный момент только отметим печальные последствия такого пренебрежения: оно указывает на недостаток чутья и чисто научного интереса среди экономистов данного периода и во многом объясняет, почему экономическая наука в это время не продвигалась быстрее. 1-1 Кроме того, были другие достижения, судьба которых сложилась немного удачнее, но которые тоже оказались выше своего времени в том смысле, что им не удалось привлечь к себе должное внимание и оказать влияние, которое мы сочли бы адекватным в свете нашего ретроспективного взгляда. Из такого рода достижений наибольшего внимания заслуживают работы, развивавшие принцип предельной производительности. Поскольку многие лидеры того времени двигались по этой орбите, 1-2 мы немедленно засвидетельствуем почтение двум особенно значительным авторам, одними из первых выразившим этот принцип: Лонгфилду и Тюнену. Добавлю к этому некоторые сведения еще об одном из тех людей, чьи работы опередили свое время, — о Джоне Рэ.
Маунтифорт Лонгфилд (1802-1884), юрист по образованию, был первым, кто занял кафедру политической экономии, основанную архиепископом Уэйтли, в Тринити-колледже в Дублине. Он писал про Закон о бедных и на другие темы, но нам нужно отметить только одну его публикацию — Lectures on Political Economy (эти лекции были прочитаны в 1833г., опубликованы в 1834г. и переизданы в 1931 г. в серии London School Reprint). Любой, кто соблаговолит заглянуть в эту книгу, вскоре поймет, почему, несмотря на достоинства как самой темы, так и способа ее изложения, она не была замечена, и ее автора наряду с другими пришлось возвращать из небытия профессору Селигмену, о чем он написал в справедливо ставшей известной статье «О некоторых забытых британских экономистах» (Seligman. On Some Neglected British Economists//Economic Journal. 1903), 1-3 за которую к нему испытывают вполне заслуженную благодарность все изучающие историю экономической науки. Но это забвение легко понять, если мы отдадим себе отчет в том, что обычно оказывает влияние на мнение профессионалов и что обычно ищут историки экономической науки: с одной стороны, взгляды автора на практические проблемы своего времени, а с другой — степень его владения принятыми в то время теоретическими инструментами. Новые идеи не будут поняты, если их не разрабатывать самым тщательным образом, не защищать и не «проталкивать». Случай Лонгфилда служит отличной иллюстрацией важного вопроса, «что, как и почему оказывает влияние», поскольку Лонгфилду удалось поддерживать связь с учением Рикардо (он дал рикардианцам полную возможность прийти к более совершенному анализу мягко, без резких поворотов) и поскольку он нашел последователей. Он действительно основал местную «школу» (см. об
этом: Black D.R. Trinity College, Dublin and Theory of Value, 1832-1863//Economica. 1945). Его преемник на кафедре Уэйтли Айзек Батт (Butt Isaac. Rent, Profits and Labour. 1838) был его преданным учеником и (справедливо, как я считаю, если рассматривать только чистую теорию) поставил своего учителя на один уровень с А. Смитом.
Можно кратко охарактеризовать заслуги Лонгфилда, сказав, что он пересмотрел всю экономическую теорию и представил систему, которая бы неплохо выглядела в 1890 г. Кроме всего прочего, его аргументация против трудовой теории ценности — одна из лучших, когда-либо высказанных. Однако мы должны ограничиться рассмотрением двух его оригинальных достижений. Он был одним из тех, кто предвосхитил основные принципы теории Бёма-Баверка, сделав стержнем своего анализа капитала «окольный» процесс производства. Он представил достаточно полную и корректную теорию распределения, основанную не только на принципе предельных издержек, но и на принципе предельной производительности. Иными словами, он объяснил и «прибыль» (доход от физического капитала), и заработную плату через вклад в общий продукт в результате добавления к комбинации производственных благ последнего элемента капитала (орудий) или труда. По крайней мере, так интерпретировать его работу было бы справедливо, хотя при детальном рассмотрении в адрес его аргументации можно сделать множество критических замечаний (например, он, как и многие авторы даже после 1900 г., не делал ясного различия между последним добавленным рабочим и наименее производительным рабочим). Эту работу все еще стоит прочитать, поскольку на ее примере хорошо видны операции, с помощью которых экономисты прокладывали пути к использованию общего принципа предельного анализа. Но мы не можем больше останавливаться на этом вопросе.
Иоганн Генрих фон Тюнен (1783-1850), человек, о котором А. Маршалл говорил как «о самом любимом из своих учителей» (Memorials of Alfred Marshall. 1925. P. 360), для своего времени был фигурой намного менее значимой, чем Рикардо, но это объясняется блестящими политическими выступлениями последнего. Если оценивать обоих ученых исключительно по степени одаренности в чисто теоретическом плане, проявившейся в их работах, то, по моему мнению, следует поставить Тюнена выше Рикардо или даже выше любого экономиста того периода, сделав, возможно, исключение для Курно. Он был юнкером из северной Германии и занимался типичным для северогерманского юнкерства (мелкопоместного дворянства) делом: бблыпую часть своей жизни (по окончании обучения в сельскохозяйственной школе и после двух семестров в Гёттингенском университете) он обрабатывал скудную землю своего средних размеров поместья, доходов от которого хватало только на то, чтобы свести концы с концами и, жертвуя всем прочим, иметь средства на удовлетворение своих интеллектуальных интересов в зимнее время. Этот фермер был прирожденным мыслителем, совершенно не способным наблюдать за работниками, вспахивающими его землю, без того, чтобы не выработать чистую теорию данного процесса. Его разум с ранних лет стремился к широким обобщениям, но прежде всего он был агротехником, воспитанным на идеях Таера, и экономистом-аграрником. В этом качестве Тюнен пользовался признанием в собственной стране. Позднее он получил более широкое, но несколько своеобразное признание. Например, Рошер рассматривал работу Тюнена как одну из наиболее важных из написанных в Германии в области строгой экономической теории. Однако он совершенно не понял ее подлинного значения. Обозреватели давали благоприятные отзывы, однако никто из них не понял его работы, за исключением части, указанной ниже в пункте (III). В остальном Тюнен в отличие от Курно так никогда и не был оценен по достоинству, поскольку, несмотря на то что его цитировали, теория распределения, основанная на предельной производительности, была позднее независимо от работы Тюнена открыта заново, а его идеи были до конца поняты лишь в то время, когда читателя могли поразить только их недостатки. Первый том его Der isolierte Staat in Beziehung auf Landwirthschaft und Nationalokonomie вышел в свет в 1826 г. (Изолированное государство в сельскохозяйственных и национально-экономическом аспектах, 2-е изд. — 1842); первая часть второго тома была опубликована в 1850 г. Остальная часть второго тома и третий том были изданы Г. Шумахером в 1863 г. на основании незавершенных рукописей, которые, однако, находились в высокой степени готовности. Имеется новое издание с введением Генриха Вентига в Sammlung sozialwissenschaftlicher Meister (1910. Vol. XIII). В третьем томе содержатся «Принципы определения земельной ренты, оптимального периода севооборота и цен на хвойный лес разных возрастов» [Это дословный перевод с немецкого на английский, сделанный И. А. Шумпетером.] Стандартная биография также написана Шумахером (1868), но читатель может найти соответствующие данные в статье профессора Э. Шнайдера Johann Heinrich von Thiinen, помещенной в журнале Econometrica за январь 1934 г.
Вклад Тюнена в науку можно подытожить следующим образом. I) Он был первым, кто использовал дифференциальное исчисление как форму экономического рассуждения. II) Он вывел свои обобщения или некоторые из них из цифровых данных, потратив десять лет упорного труда (1810-1820) на составление подробной схемы бухгалтерских расчетов для своей фермы, с тем чтобы ответить на свои вопросы на основе фактов. Эта уникальная работа, предпринятая как теоретическое исследование, сделала Тюнена одним из святых — покровителей эконометрии. Никто ни до, ни после Тюнена не понял так глубоко истинную связь между «теорией» и «фактами». III) Несмотря на стремление строго придерживаться фактов, этот человек умел в то же время строить искусные и плодотворные гипотетические схемы. Пиком его достижений в этом искусстве является концепция изолированной области в виде круга с землей одинакового плодородия, где нет никаких препятствий для транспорта или специальных видов транспорта, связывающего эту область с «городом» (единственным источником спроса на сельскохозяйственную продукцию), находящимся в центре области. При данном техническом уровне, транспортных издержках и относительных ценах на продукцию и факторы производства он вывел оптимальные зоны (которые при указанных допущениях должны были иметь форму кольца) для различных видов сельскохозяйственного производства, включая молочное хозяйство, лесное хозяйство и охоту. Его теория ренты, которая в некоторых отношениях выше соответствующей теории Рикардо, возникла как побочный продукт. Хотя многие возражали против такой смелой абстракции, именно эта часть его работы была понята и признана современниками. Для нас важно понять ее блестящую самобытность. Рикардо или Маркс (или любой другой из теоретиков того периода, занимающих в иерархии читателя почетное место) работали над проблемами, приходящими извне, с помощью аналитических инструментов, выкованных ранее. Только Тюнен работал с бесформенной глиной фактов и мнений. Он не перестраивал, а строил, не опираясь при этом на экономическую литературу, как современную, так и более ранних периодов. IV) В том же смысле можно сказать, что он был вторым (первым был Курно, по крайней мере исходя из даты публикации), кто ясно представил общую взаимозависимость всех экономических величин и необходимость выражения этого космоса с помощью системы уравнений. V) Он открыто ввел инструмент анализа (фактически им, конечно, пользовался и Рикардо), который можно определить как «устойчивое состояние» (steady state) экономического процесса (долгосрочный нормальный период по Маршаллу), бывшее скорее сродни статике, чем стационарному состоянию «классической» теории. VI) Так же полно, как Лонгфилд, и несколько более корректно он развил теорию распределения на основе предельной производительности, по меньшей мере в том, что касалось зависимости между капиталом и трудом, процентом и заработной платой. Но сама фундаментальная идея (которую он правильно определил в терминах частных дифференциальных коэффициентов, — см. издание Вентига, с. 584) выглядит почти второстепенным элементом в обилии проблем, которые он сгруппировал вокруг нее. Мы не можем здесь касаться этих проблем, однако затронем другой вопрос — не потому, что он стоит нашего внимания сам по себе, но потому, что он привлек больше внимания, чем заслуживал, — знаменитую тюненовскую формулу «естественной заработной платы». Должно быть, он придавал этой формуле большое значение, поскольку она даже выгравирована на его могильном камне.
Чтобы упростить задачу, рассмотрим производственный процесс, продолжающийся в течение одного года, причем единственным видом производственных затрат будет заработная плата. Обозначим стоимость в долларах чистого национального продукта буквой р, всю сумму заработной платы буквой w; тогда общие прибыли (которые Тюнен, как и другие, отождествлял с процентом) равны р – w, а норма прибыли (процента) равна (р - w)/w. Допустим, что люди, получающие заработную плату, тратят в год постоянную сумму а, а остальное (w - а) инвестируют при текущей процентной ставке (p-w)/w. От этих инвестиций они, очевидно, получают доход ((р - w)/w)(w - а) = р - w - ap/w + а. Если это выражение следует максимизировать, то мы должны получить1-4 (р и а рассматриваются как константы):
откуда следует формула Тюнена w2 = ар или w = v(ар). Эта заработная плата максимизировала бы доход рабочих от их инвестиций. Идея наводит на интересные предположения и могла бы найти ппимйнспие. в частности, в некоторых схемах участия в прибылях. Но, конечно, эта заработная плата не является «естественной» в том смысле, что ее определяет механизм свободного рынка. Эта формула не выражает теорию заработной платы, разработанную Тюненом, не является она и основной частью этой теории. Однако крайне нереалистичные допущения не должны побуждать нас к тому, чтобы объявить вывод ложным. При данных аргументах он вполне корректен.
Джон Рэ, 1796-1872 (не путать с другим Джоном Рэ, биографом А. Смита, упомянутым в этой книге) — шотландец, обучавшийся в университетах Абердина и Эдинбурга, получивший хорошее классическое и математическое образование и незаконченное образование по биологии и медицине. Его интеллектуальная утонченность и болезненная чувствительность обрекали его на неудачу во всем, за что бы он ни брался. Начиная с 1821 г. он скитался по Канаде, США и другим странам, включая Гавайские острова, и везде испытывал лишения (только дважды ему удавалось на короткое время получить должность преподавателя в школе) до тех пор, пока, незадолго до смерти, не укрылся, подобно кораблю со сломанными мачтами, в тихой гавани, в доме своих друзей в Клифтоне (Стейтен Айленд). И все это время он боролся с самой большой своей бедой — с неуправляемым богатством идей в области биологии, философии, этнологии, аэронавтики и многих других; все эти идеи, или большинство из них, были составными частями грандиозного плана, задуманного им в юности: «философской истории» человечества. Возможно, читателю покажется, что он узнаёт хорошо известный тип человека, но он ошибается. Одна из работ Рэ, законченная и отточенная, полная поразительной энергии, опровергает представление, которое могло бы сложиться у читателя. Эта работа относится к нашей области. По своему видению и самобытности Рэ значительно превзошел многих преуспевших экономистов. Работа, посвященная
разбору
«Богатства
народов»,— Statement of Some New Principles on the Subject of Political Economy Exposing the Fallacies of the System of Free Trade and of Some other Doctrines Maintained in the «Wealth of Nations» — была
опубликована
в
Бостоне
в 1834 г. Здесь
мы
попытаемся
только
оценить
суть
и
значение
труда
Джона
Рэ
и
рассказать
о
судьбе
книги.
Рэ обладал скромными знаниями в области экономической науки. Очевидно, что их источником послужило главным образом «Богатство народов», с критикой которого он выступил. Но этими знаниями он овладел во всех ответвлениях, предпосылках и выводах, на что способен только человек, близкий по духу самому автору. Развив собственные идеи, постоянно ссылаясь на «Богатство народов», он приступил к возведению аналогичной конструкции. Именно это мы должны видеть в его работе: еще одно «Богатство народов» или, вернее, нечто такое, что после еще десяти лет спокойной работы, обеспечиваемой соответствующим доходом, смогло бы вырасти в другое, более глубокое «Богатство народов». Отсюда следует, что было бы совершенно неуместно останавливаться на многих мелких достижениях, содержащихся в работе Рэ. Некоторые из них будут упомянуты в соответствующих местах. Главное — это концепция экономического процесса, возвышающаяся над прозаическим взглядом, согласно которому накопление капитала само по себе приводит в движение капиталистический механизм. Концептуальный аппарат, развитый в первой книге, окружен ореолом нового видения, не будучи примечательным сам по себе. Мы не должны задерживаться здесь дольше, чем на книге третьей, где рассматриваются «операции» этого воображаемого существа— «законодателя». Естественно, расхождение взглядов Рэ с антиэтатистскими взглядами Смита должно в основном интересовать тех, кто изучает развитие экономической мысли. Экономисты более позднего периода, занимавшиеся этой работой, уделили наибольшее внимание второй книге. Ее можно назвать теорией капитала, задуманной с беспрецедентной глубиной и широтой. Сказать, что она заключает всю теорию Бёма-Баверка, значит обнаружить неспособность понять Бёма-Баверка. Однако два краеугольных камня последней теории, один из которых служит также краеугольным камнем теории Сениора, присутствуют в работе Рэ: предположение, согласно которому «удлинение» процесса производства (отсрочка) приведет к росту физического количества конечного продукта (гл. V), и предположение, что «наличие желаемого предмета в настоящее время» дает, в нашей оценке, этому предмету решительное преимущество перед точно таким же предметом, который станет доступным только через какое-то время в будущем, даже если в этом можно быть совершенно уверенным.
Как правило, работа, представляющая новые идеи, не вызывает отклика, если она не принадлежит перу хорошо известного автора. Следовательно, нас должно скорее удивлять то, что данная работа вообще была замечена, чем то, что она не получила более широкого резонанса. На нее обратил внимание Дж. С. Милль, и, возможно, по этой причине в 1856 г. она была переведена на итальянский язык. Почему же в таком случае стало необходимым «открывать» Рэ, как справедливо заявил профессор Микстер? (См.: Mixter С. W. A Forerunner of Bohm-Bawerk//Quarterly Journal of Economics. 1897. Jan.; BOhm-Bawerk on Rae//Ibid. 1902. May; см. также переработанное тем же автором издание работы Рэ под заглавием Sociological Theory of Capital (1905); в предисловии даны биографические сведения, послужившие источником данных о жизни Рэ, приведенных выше.) Ответ на поставленный вопрос может послужить эпиграфом к главе о социологии науки. Дж. С. Милль был неизменно справедлив и даже благороден. Положительно оценивая качество работы, он благосклонно отозвался о ней и не только взял из нее фразу, созвучную его рассуждениям («эффективное стремление к накоплениям»), но также много раз цитировал Рэ в своем труде (книга I, глава 11). Он даже сравнил работу Рэ о накоплении с работой Мальтуса о народонаселении. И всего этого, написанного в учебнике по экономике, который считался лучшим в течение сорока лет, оказалось недостаточно, чтобы ввести Рэ в ряды профессиональных экономистов или вызвать интерес к тому, что содержалось в его книге сверх цитированных Миллем мест! В качестве альтернативы можно предположить, что такое впечатление ошибочно и значительное число читателей Милля приняли эту работу. В таком случае среди них не нашлось ни одного, кто понял бы ее истинное значение.
Однако стоит отметить, что Сениор знал эту книгу (см. переписку Джона Рэ с Джоном Стюартом Миллем: John Rae and John Stuart Mill: a correspondence//Economica. 1943. Aug. P. 255). |
|
2. Рикардианцы
Из всех групп, возникших и распавшихся в обозреваемый период, только кружок рикардианцев заслуживает отдельного рассмотрения. Яркость центральной фигуры, международная известность кружка в тот период, его видная роль в публичных дебатах, его успехи и неудачи — все это и многое другое можно привести в оправдание нашего намерения описать его читателям как можно подробнее. Более того, группа явилась истинной школой в нашем понимании: один лидер, одна доктрина, сплоченность участников, наличие ядра, зон влияния и «периферии». Рассмотрим сначала ядро. Оно состояло из самого Рикардо, Джеймса Милля и МакКуллоха. Добавим сюда Уэста и Де Куинси. По причинам, которые будут объяснены позднее, мы не включаем сюда Дж. С. Милля и a fortiori {тем более} Фосетта и Кэрнса.
Давид Рикардо (1772-1823) занялся бизнесом в возрасте четырнадцати лет (сначала он был брокером, затем джоббером и маклером на фондовой бирже; он всегда работал на денежном рынке) и приобрел значительное состояние. Это имеет отношение к нашей теме, поскольку означает, что 1) хотя Рикардо вышел из культурной семьи, он не был образованным в теоретическом плане; 2) поскольку такой род деятельности требует полной отдачи, только небольшая часть его интеллекта и энергии могла быть отдана аналитической работе вплоть до 1814г., когда он в возрасте сорока двух лет отошел от дел. Тем не менее к тому времени Рикардо уже завершил основную часть аналитической работы в своей «интеллектуальной лаборатории» (речь не идет о публикации). Это поразительное доказательство его блестящих способностей, а также причина, по которой его работа из-за невозможности полной сосредоточенности в течение третьего десятилетия его жизни, имеющего решающее значение в деятельности мыслителя, не проникла до самых глубин, а также осталась не обработанной в формальном и техническом смысле: перед нами послужной список борца, который выходил на поединки с правой рукой, привязанной к спине. После этих слов читатель, знакомясь с моими комментариями к работе Рикардо, не заподозрит меня в недостаточном восхищении этим человеком. Пойдем дальше. Мы должны защитить исследователя, которым гордимся по праву, от совершенно необоснованной клеветы. Некоторые авторы не постыдились намекнуть, что его денежный интерес как биржевого спекулянта, играющего на понижение, определил его позицию в полемике о текущей политике его времени. Я отвечу на это, что Рикардо был достаточно хорошим специалистом, чтобы делать деньги как на повышательной, так и на понижательной рыночной конъюнктуре; и добавлю, что такие авторы, по-видимому, не понимают, что говорят, прибегая к подобным «объяснениям», поскольку единственными схемами мотивации, открытыми для их непосредственного наблюдения, являются их собственные. Другие, не дошедшие до подобной низости, изображали Рикардо как представителя «денежных интересов» и как человека, одержимого «ненавистью» к классу землевладельцев. Это утверждение не только не относится к научному содержанию его работ, но и является, разумеется, полной чепухой и доказывает лишь неспособность этих интерпретаторов понять аналитическую работу. Если бы я счел нужным тратить отведенный для книги объем на подобные доказательства, то я смог бы доказать эту неспособность в каждом отдельном случае. 2-1Возможно, однажды мы станем свидетелями завершения профессором Сраффой полного издания работ Рикардо, которое мы очень ждем в течение последних двадцати лет. [Первые пять томов вышли к апрелю 1952 г. — Ред.] А пока в нашем распоряжении имеются избранные произведения Рикардо (Collected Works. 1st. ed. 1846), изданные МакКуллохом с краткой биографией Рикардо.
Публикациям, посвященным теме денег, мы отводим последнюю главу этой части, поэтому в настоящий момент мы займемся только работами Рикардо «Эссе о влиянии низкой цены хлеба на прибыль с капитала» (Essay on the Influence of a Low Price of Corn on the Profits of Stock. 1815) и «Начала политической экономии и налогообложения» (Principles of Political Economy and Taxation. 1817); я пользуюсь 3-м изданием— 1821г.; возможно, читатель обратится к изданию Е. С. К. Гоннера 1882г.; последняя публикация относится к 1929 г.). Любое основательное изучение работ Рикардо следует дополнить внимательным прочтением его писем Сэю, Мальтусу, Хатчесу Трауэру и МакКуллоху (сведения об изданиях можно найти в статье Дж. Г. Холландера о Рикардо в Encyclopedia of the Social Sciences, где даны краткие, но точные сведения и оценка работы Рикардо); следует также обратиться к работе Рикардо «Заметки о Принципах Мальтуса» (Notes on Malthus' Principles. 1928; изд. Дж. Г. Холландера и Т. Е. Грегори; см. рецензию Е. С. Мейсона: Ricardo's Notes on Malthus//Quarterly Journal of Economics, 1928. Aug.). Из
всех
интерпретаций, носящих
общий
характер, наиболее
важными
являются
следующие: Marx К. Theorien liber den Mehrwert; Hollander J.H. David Ricardo. 1910; Diehl K. Sozialwissenschaftliche Eriauterungen zu David Ricardos Grundgesetzen. 2nd. ed. 1905. Еще
более
ценными
для
наших
целей
являются
комментарии
Э. Кэннана (Саппап
Е. Theories of Production and Distribution. 3rd. ed. 1917)... Литература о Рикардо необъятна, если сюда причислить, что и следует сделать, все ссылки на него в теоретических трудах, например у Бёма-Ваверка или Тауссига. Я хочу выделить два относительно недавних исследования блестящих теоретиков, иллюстрирующие широту диапазона, в пределах которого в высшей степени компетентная критика может по-разному подходить к оценке сущности и ценности трудов Рикардо: это статья профессора Ф. Найта (Knight F. Н. Ricardian Theory of Production and Distribution//Canadian Journal of Economics and Political Science. 1935. Vol. I. Febr.) и
статья
доктора
В. Эдельберга (Edelberg V. The Ricardian Theory of Profits// Economica. 1933. Vol. XIII).
Вышесказанное до некоторой степени объясняет характер творчества Рикардо. Я добавлю следующие, предельно краткие комментарии, только чтобы дать читателю возможность поразмышлять над некоторыми моментами. Рикардо обычно характеризуют как утилитариста, но он не был таковым, и не потому, что у него была другая философия, а потому, что этот человек, обладающий деловым и позитивным умом, не имел совсем никакой философии. Он был в хороших отношениях, в основном через Джеймса Милля, с философскими радикалами. Возможно, он часто выражал согласие с принципами утилитаризма. Историки склонны преувеличивать важность подобных вещей. Но они мало что значат. Рикардо не имел также неадекватной социологии — у него не было никакой социологии: некоторые экономические проблемы увлекали его мощный интеллект, но социологические рамки он принимал как данность. Здесь его не в чем упрекнуть — он следовал разделению труда. Учитывая природу его теории, она не стала бы совершеннее, будучи социологически украшенной. Критик, которому не хватает институциональных изысканий, просто обратился не по адресу. Но, разумеется, это применимо только к теории Рикардо как таковой и не относится к его рекомендациям. В его рекомендациях не хватает способности проникновения в движущие силы социального процесса, а также ощущения истории. 2-2
Два других аспекта касаются непосредственно теории Рикардо как таковой. Во-первых, вопреки мнению Маркса, Рикардо в отличие от Тюнена не лепил из глины. Его метод работы заключался в основном в том, чтобы выделить злободневные проблемы и приняться за работу над ними с помощью инструментов, которые он разрабатывал на основе критики других работ. Первое бросается в глаза во всех его трудах, кроме «Начал» (где это менее очевидно). Второе ясно проступает в «Началах». Даже если бы мы не знали, что Рикардо вдохновился работой «Богатство народов», которую он начал изучать в 1799г., скучая на курорте, мы не смогли бы не заметить, что аргументация в «Началах» начинается с критики А. Смита, которая, в сущности, проходит через всю книгу. Мы можем воспроизвести с большой степенью достоверности развитие его мысли в той мере, в какой она не определялась его заинтересованностью, аналитической или практической, в текущих событиях: изучая «Богатство народов», он был поражен тем, что ему показалось логической путаницей, и принялся ее распутывать; конечным результатом этой творческой критики и стали «Начала». Сформулируем это следующим образом: теоретическое построение Рикардо представляет собой особый способ переделки «Богатства народов»; теоретическое построение Мальтуса представляет собой другой способ того же самого. Кроме того, я осмелюсь утверждать, что Рикардо был мало чем обязан какому-либо другому автору, хотя, несомненно, его более позднее изучение Сэя и Мальтуса, а также дискуссии с ними и с Джеймсом Миллем способствовали прояснению его идей. К этому мы вскоре вернемся. Во-вторых, склад ума Рикардо был не таким, чтобы его интересовали главным образом фундаментальные принципы или широкие обобщения. Всестороннее видение всеобщей взаимозависимости всех элементов экономической системы, овладевшее мыслями Тюнена, возможно, никогда не лишило Рикардо даже одного часа сна. Его интересовал четко очерченный результат, имеющий непосредственное практическое значение. С целью получения такого результата он резал общую систему на куски, связывал в узел как можно более крупные части системы и клал их «на холод», чтобы как можно больше зафиксировать и сделать «заданным». Затем он накладывал одно упрощающее допущение на другое до тех пор, пока у него не оставалось всего несколько агрегатных переменных, между которыми с учетом этих допущений он устанавливал простые односторонние зависимости; таким образом, в конце получались желаемые результаты, очень похожие на тавтологии. Возьмем для примера знаменитую теорию Рикардо о том, что прибыли «зависят от» цены на пшеницу. При его подразумеваемых допуще ниях и особом понимании условий теоретической задачи это не только верно, но и неоспоримо, даже тривиально. Прибыли не могут зависеть ни от чего другого, так как все другое «задано», т. е. зафиксировано. Это превосходная теория, которую никогда нельзя будет опровергнуть, — в ней есть все, кроме смысла. 2-3 Назовем привычку применять результаты такого характера к решению практических проблем «рикардианским грехом».
Теперь попытаемся оценить успех рикардианской школы. Вначале охарактеризуем личный успех Рикардо и определим, насколько он преуспел в создании своей школы. Первый шаг прост: несомненно, можно предположить, что в глазах публики и коллег-экономистов его репутация сложилась под влиянием работ, посвященных крупным экономическим проблемам того времени; он заработал хорошую репутацию своими работами в первую очередь о денежной политике, а во вторую — о свободной торговле. Во всех вопросах, которых он касался, Рикардо принимал ту сторону, которая победила бы так или иначе, но он делал вклад в ее победу в виде подходящего аргумента, зарабатывая тем самым соответствующие аплодисменты. Несмотря на то что другие делали то же самое, его защита была более блестящей, привлекала больше внимания: на страницах его работ нет ни одного лишнего предложения, ни одна оговорка, как бы нужна она ни была, не ослабляет его аргументацию; подлинный анализ присутствует ровно настолько, насколько это необходимо, чтобы быть убедительным на практике и в то же время удовлетворить высокие интеллектуальные запросы, но не в такой степени, чтобы отпугнуть читателя. Его полемический талант, сочетавший в себе необычную живость, силу и искреннюю вежливость, довершал дело. Люди принимали его теорию, поскольку они соглашались с его рекомендациями. Он стал центром кружка, который нуждался в его руководстве и, в свою очередь, защищал его мнения. Он стал и останется по сей день в глазах некоторых людей первым экономистом всех времен не благодаря своей защите побеждающей экономической политики или своей теории как таковой, а благодаря счастливому сочетанию обоих элементов. 2-4
Но что можно сказать о его вкладе в экономическую науку? Самым значительным вкладом, я думаю, был его бесценный дар лидерства. Он вдохновлял и раздражал. В любом случае он расшевеливал. Плоды его рассуждений возбуждали интерес всех людей, не замечавших механики, которую я попытался разъяснить выше. Его учение в средних и высших слоях утверждалось как новшество по сравнению с которым все остальное стояло ниже, объявлялось устаревшим и избитым. Очень скоро у членов его кружка сложилось такое отношение к этому учению, которое может и позабавить, и — увы! — вызвать грусть: они были как дети, которым подарили новую игрушку. Они были очень высокого мнения о своей доктрине. Для них она была бесценна, и ее не смог бы оценить только тот, кто был слишком глуп, чтобы подняться до рикардианских высот. И все это означало полемику, порыв, новый интерес, новую жизнь, что само по себе весьма важно. 2-5 Но было и другое. Экономическая теория это не склад политических рецептов, а, согласно удачному выражению миссис Джоан Робинсон, ящик с аналитическими инструментами. Эти инструменты не груда разрозненных элементов; они образуют механизм, который выдает результаты в широких пределах, независимо от того, какая задача была в него введена. Механизм работает формально одинаково, является ли заданная проблема следствием налоговой политики или политики заработной платы, регулирования или протекционизма и т. п. Значит, в этих пределах механизм можно сконструировать раз и навсегда, подготовив его для использования при решении бесконечного множества задач. Инстинктивно это ощущалось всегда. Аналогичную идею выразили Кантильон и физиократы. Однако никто до Рикардо не овладел ею с такой силой, как он. В первых двух главах своих «Начал» он начал строить такой универсальный механизм. Это означало решительное продвижение вперед, но в случае признания успеха за дефектным механизмом такое продвижение может легко оказаться ложным путем. Позвольте мне сразу же заявить: рикардианский анализ представлял собой ложный путь.
Вследствие конструирования такого механизма отдельные элементы, составляющие общую экономическую науку, слились в одно целое, чего раньше никогда не было. Какими бы бессистемными ни были «Начала» Рикардо по форме, по сути эта работа является первоклассной системой. Среди ее элементов нет ни одного, приоритет в открытии которого можно было бы с уверенностью приписать Рикардо. Выше я сказал, что Рикардо, будучи многим обязан А. Смиту, очень немногое заимствовал у других авторов. 2-6 Я действительно полагаю, что его субъективная оригинальность была на очень высоком уровне. Кроме того, он открыто и щедро выражал свою признательность другим авторам. Я критиковал А. Смита и буду критиковать Маршалла за не. адекватное выражение благодарности другим авторам, но не думаю, что подобная критика допустима по отношению к Рикардо. 2-7 Однако, если быть объективным, следует сказать, что все идеи, выраженные в «Началах», встречались по отдельности ранее и мы не можем приписать Рикардо нечто большее, чем их эффективный синтез, если только 1) мы не решим, что Рикардо, отправившись вместе со Смитом охотиться на бобров и оленей, преобразовал его аргументацию и создал собственную трудовую теорию ценности, и 2) мы не решим отвергнуть претензию Торренса, упомянутую в сноске 7.
Составить «Руководство для читателя» просто, но ввиду отсутствия в работе Рикардо системы (в формальном смысле) им будет значительно труднее пользоваться. Аналитический механизм представлен в первых двух главах «Начал». Здесь важна каждая строка, а разделы 4 и 5 первой главы относятся к самым трудным в экономической литературе. Глава 31 «О машинах», добавленная к 3-му изданию, к которому только и относится данное руководство, дополняет основные главы в одном важном вопросе. Все остальное — только их развитие (главы 3-6), применение (главы 8-18 и 29, все они посвящены налогообложению), защита и критика (главы 20, 21, 24, 26, 30, 32); но, к сожалению, в них содержится так много obiter dicta {сказанного попутно} об основных принципах, что возникает опасность что-нибудь пропустить. Например, в главе 27 «О денежном обращении и банках», где, как и в главе 28, рассматриваются вопросы, которыми мог бы пренебречь исследователь общей теории Рикардо, содержатся отрывки, проливающие столь необходимый свет на трактовку Рикардо теоремы, согласно которой предельные издержки равны цене, и на то, в каком смысле он употреблял эту теорему. Международная торговля рассматривается в знаменитой главе 7, также в действительности являющейся дополнением к основным главам (в свою очередь глава 7 дополнена главами 22, 23 и 25). Глава 19 (и в некотором смысле глава 21) подтверждает лояльность Рикардо по отношению к закону Сэя.
Такой яркий свет должен привлекать мотыльков. Существует ряд незначительных авторов, считавших себя рикардианцами. Более того, многие люди, включая неэкономистов, пожелали провозгласить себя почитателями такого святого, даже если они имели о нем весьма смутное представление, равно как в наши дни многие кейнсианцы и марксисты в жизни не прочитали ни строчки Кейнса или Маркса. Кроме того, некоторые из независимых и даже оппозиционеров, таких как Торренс, выражали почтение знаменитому коллеге-экономисту, с которым у них были разногласия, и были готовы использовать отдельные его выражения и тезисы всякий раз, когда это было возможно. И наконец, экономисты более поздних поколений (яркими примерами служат Дж. С. Милль и А. Маршалл) могут воздать дань великому ученому прошедшей эпохи таким образом, чтобы скрыть от себя и от других всю глубину отделяющей их от него пропасти. Все это может направить ретроспективный взгляд по ложному пути и привести к тому, что влияние Рикардо и его школы будет выглядеть значительнее, чем оно было в действительности. В целях восстановления истинной картины истории экономического анализа необходимо определить истинные размеры этого влияния. 2-8
Мы уже видели, что ядро школы, кроме самого Рикардо, составляли только четверо. Под этим я подразумеваю, что Джеймс Милль, МакКуллох и Де Куинси были единственными безусловными и воинствующими сторонниками учения Рикардо, которые приобрели достаточную репутацию, чтобы их имена не были забыты. Уэст2-9 стоял особняком частично вследствие отъезда в Индию. Он был и сознавал себя не членом какой бы то ни было школы, а ровней Рикардо и независимым открывателем основ его доктрины. Его очевидная обида на Рикардо, возможно, была неоправданной. Но Уэст не без основания сожалел о том, что превосходивший его силой и блеском Рикардо, вытеснил его с места, которое Уэст считал своим, поскольку его Essay содержит в действительности не только формулировку «рикардианской» теории ренты, но также и применение закона убывающей отдачи к теории прибыли, а следовательно, стержень системы Рикардо. Хотя у нас нет иного выбора, кроме включения его в «рикардианскую» школу, мы должны смягчить несправедливость, иногда упоминая о доктрине Уэста—Рикардо.
Джеймса Милля, конечно, следует признать маяком и путеводной звездой, мы ценим свет, который он излучал, и путь, который он указывал. 2-10 МакКуллох2-11 подвергся такой резкой критике со стороны Маркса и других, включая и Бёма-Баверка, что мне представляется справедливым подчеркнуть его заслуги, а не ограниченность способностей, позволивших ему проделать полезную, но не первоклассную работу. Его практическая работа, представляющая собой значительное достижение, будет упомянута позднее. Его пыл по отношению к социальной реформе был бы интересен для современных критиков. Дело в том, что этот проект реформ содержит элемент, говорящий о некоторых аналитических достоинствах: МакКуллох был ведущим представителем «теории фонда заработной платы», но понимал, что эта теория не доказывает бесполезность политики тред-юнионов в отношении заработной платы. Более того, он стал одной из наиболее известных фигур среди экономистов своего времени и с успехом продолжал нести знамя рикардианства, когда практически все остальные экономисты отошли от него, а это уже немаловажно. И наконец, он написал учебник, ставший наиболее удачным общим трактатом, созданным в Англии в течение первых четырех десятилетий XIX в., а этим, несмотря на все недостатки, нельзя пренебречь. 2-12 По непосредственному влиянию на широкую публику эта книга превосходила работу Рикардо и создала то, что мы могли бы назвать рикардианством более низкого, массового, уровня. Де Куинси, с его репутацией потребителя опиума, представляет собой другой случай. Его пристрастие к утонченной логике делает его антиподом резкого и деловитого МакКуллоха. Но он лишь поверхностно касался экономики, и его безусловно интересный вклад в экономическую науку не получил дальнейшего развития. 2-13
Никто из троих не внес ничего существенного, а добавленные ими к общей картине штрихи, — особенно это касается Джеймса Милля и МакКуллоха, — в основном имели сомнительную ценность. 2-14 Им даже не удалось правильно резюмировать положения Рикардо или выразить обилие идей, которые можно найти в его «Началах». Все, что им удалось создать, — это поверхностный вариант системы Рикардо, которая в их руках сразу же увяла, утратила свежесть и продуктивность. Не по их вине она с самого начала не получила признания большинства английских экономистов, причем не только тупиц и лодырей, как хотелось бы думать рикардианцам. Это объяснялось присущей ей слабостью. И не по их вине система не просуществовала долго, но по их вине ее поражение наступило так скоро. Рикардо умер в 1823 г. В 1825 г. Бейли предпринял атаку на достоинства системы Рикардо, которая должна была стать решающей. В действительности таковой она не стала, поскольку школы так легко не разрушаются. Но упадок школы Рикардо, должно быть, стал очевидным вскоре после этого, поскольку в памфлете, опубликованном в 1831г., мы читаем, что «еще осталось несколько рикардианцев». 2-15 В любом случае ясно, что рикардианство к тому времени уже больше не было живой силой. То, что у большинства историков сложилось обратное впечатление, можно легко объяснить. Приверженцы рикардианской системы по-прежнему стояли на вахте и преподавали утратившую силу доктрину, как ни в чем не бывало. Общественное мнение отставало, оно всегда так же медленно осознает уход устаревшей доктрины, как и зарождение новой. Но было кое-что еще более важное, объясняющее, почему не многие историки, если таковые вообще найдутся, согласятся со мной. Дело в том, что существовал личный авторитет Рикардо, великое имя которого пережило его труд. Как уже указывалось, хотя Рикардо не слишком повезло в отношении ближайших последователей, он был более удачлив в другом отношении. Дж. С. Милль все время подчеркивал свое рикардианство, хотя ни он сам, ни его читатели не осознали, как далеко в действительности он отошел от него ко времени написания своих «Основ». Даже Маршалл и Эджуорт, правда в меньшей степени, сделали то же самое. Кроме того, слава Рикардо покоилась не только на его теоретической системе. С одной стороны, долговечным оказался его вклад в теорию денег и денежной политики и его теория международной торговли. С другой стороны, некоторые индивидуальные элементы его конструкции оказались прочнее целого. Наиболее значительным примером служит его теория ренты, несмотря на то что по логике вещей ее следовало бы списать вместе со всем остальным.
За рубежом зоны влияния Рикардо складываются в несколько иную картину. 2-16 Маркс и Родбертус много сделали для сохранения жизнеспособности учения Рикардо. Отчасти благодаря их влиянию, отчасти из-за слабости конкуренции внутри страны, а позднее также и вследствие преобладающего неприятия австрийской теории Рикардо до конца столетия остался главным теоретиком для большинства тех немецких экономистов, которые обладали хоть какими-нибудь теоретическими амбициями, — наглядными примерами являются Вагнер, Дитцель и Диль. Для рассматриваемого периода (но не за его пределами) аналогичное утверждение справедливо, или почти справедливо, для итальянской экономической науки. Влияние Рикардо явственно прослеживается в работах Феррара и в учебниках. Другим примером служит Росси, если считать его итальянским экономистом; однако если причислять его к французским экономистам, то среди них он будет практически единственным примером. Во Франции, придерживающейся собственной традиции, сопротивление рикардианскому влиянию было сильнее, чем в любой другой стране. В Соединенных Штатах учебник МакКуллоха утвердился в широких масштабах, соперничая в популярности с учебником Сэя. В следующий период влияние Рикардо проявилось на более высоком уровне, в работах первоклассных экономистов, таких как, скажем, Тауссиг.
Под экономистами, примыкающими к рикардианской школе, я подразумеваю прежде всего наиболее значительную группу так называемых социалистов-рикардианцев. Конечно, величайшим из них был Маркс, но обычно эту группу определяют более узко — в нее входят некоторые авторы, которые в 1820-х—1830-х гг. выступали в защиту интересов рабочего класса, исходя из того, что труд является единственным фактором производства. Хотя данный тезис восходит скорее к Локку и Смиту, чем к Рикардо, вполне вероятно, что именно рикардианская теория ценности вдохновила этих экономистов-социалистов и подала им основную идею. Поскольку работы этой группы, которая, конечно, имеет право на значительное место в истории развития социалистической мысли, не представляют большого интереса с точки зрения истории экономического анализа, мы ограничимся упоминанием двух имен, которые кажутся нам значительнее других. Работа Уильяма Томпсона (Thompson William. Inquiry into the Principles of the Distribution of Wealth... 1824) является прекрасным примером аргументации этой группы (на более высоком уровне), ее умеренного эгалитаризма и ее обыкновения рассматривать идеалы распреде ления без учета влияния, которое может оказать осуществление этих идеалов на производство. Очень заметно бентамистское влияние. Работы Томаса Ходжскина (Hodgskin Thomas. Labour Defended against the Claims of Capital... 1825; Popular Political Economy. 1827) обнаруживают, по крайней мере, следы подлинного стремления к анализу. 2-17 Следует отметить, что, как только какой-либо автор попытается сочетать идею о том, что труд является единственным источником богатства и что ценности всех товаров могут быть выражены в часах труда, с идеей о том, что труд сам является товаром, он неизбежно придет к выводу, что рыночный механизм отнимает у рабочего разницу между трудовой ценностью «его» продукта и трудовой ценностью количества труда, вложенного в этот продукт. В этом, грубо говоря, состоит марксистская теория эксплуатации. Соответственно, несколько рикардианских социалистов были названы предшественниками Маркса. Выражение «предшественники» может означать много или мало, и если оно не означает слишком многого, то с ним можно согласиться, хотя я не могу найти ни одного примера (даже у Томпсона и Ходжскина), который можно было бы назвать полным предвосхищением всего, что означает теория эксплуатации Маркса внутри его системы. Однако обвинение в плагиате необоснованно хотя бы потому, что подобное сочетание идей должно возникнуть у любого, кто изучал работы Рикардо и развил его учение в том направлении, в каком его хотел развить Маркс. Знаменательно, что это обвинение, часто повторяемое экономистами, было впервые выдвинуто автором, который сам экономистом не был, — Антоном Менгером (1841-1906, брат экономиста); к его работе Recht auf den vollen Arbeitsertrag (1886; англ. пер.: Right to the Whole Produce of Labour— 1899, с содержательным предисловием Г. С. Фоксуэлла) мы отсылаем читателя. Теории более значительных представителей этой группы лучше всего описаны в работе Эстер Лоуэнтал (Lowenthal Esther. The Ricardian Socialists. 1911). |
|
3. Мальтус, Сениор и другие менее известные имена
Несмотря на наши возражения против рассмотрения национальных школ, мы поговорим об авторах, которых еще осталось упомянуть, распределив их по странам. Что касается Англии, то, поскольку мы уже отметили Лонгфилда, Дж. С. Миллю и Кэрнсу отводим следующую главу, а Джевонса, конечно, относим к следующему периоду, нам остается проанализировать главным образом творчество Мальтуса и Сениора. Но мы не должны ограничиваться освещением только достижений, вошедших в историю, а все остальное оставлять в тени. Это дало бы искаженную картину, поскольку исторические достижения редко похожи на валуны на равнине, они скорее напоминают пики, возвышающиеся среди скопления менее высоких вершин. Иными словами, наука развивается небольшими приращениями, создающими общий фонд идей, на основе которого возникают труды, в силу заслуг и везения завоевавшие славу. Следовательно, мы должны добавить по крайней мере несколько имен авторов, которые хотя и не снискали славы, но все же проделали значительную работу и оказали влияние на развитие анализа; они безвестны, но ими нельзя пренебрегать. Учитывая их роль, мы также выдвинем тезис, что школа Уэста-Рикардо никогда не была доминирующей в английской экономической науке. 3-1
а) Мальтус.3-2 Маркс обрушил на него свой саркастический гнев. Кейнс его прославлял. Как поношение, так и восхваление являются данью предубеждениям. Маркс (или светский буржуазный радикал, живший в нем) больше всего на свете ненавидел одежды священнослужителей. Более того, хотя он никогда не поддерживал тех, кто стоял за свободную торговлю продовольствием, он не питал ничего, кроме испепеляющего презрения, к ее противникам. Для Маркса и, конечно, для его послушных последователей они были просто наймитами землевладельцев. Такой способ отрицания вклада Мальтуса ничуть не лучше способа, которым другие авторы отрицали вклад Рикардо, поскольку он был евреем и отстаивал интересы «финансовых кругов». Однако пристрастие Кейнса к Мальтусу, хотя и вызывает восхищение с нравственной точки зрения, поскольку мало найдется авторов, превозносящих своего предшественника (а Кейнс считал Мальтуса своим предшественником), дошло до таких пределов, которые являются столь же неразумными, как и ненависть Маркса. 3-3 Можно сказать, что сразу же после публикации «Опыта о законе народонаселения» и по сей день Мальтусу повезло и везет до сих пор быть объектом одинаково неразумных, но противоположных оценок. Он был благодетелем человечества. Он был извергом. Он был глубоким мыслителем. Он был тупицей.
Человека, чья работа возбуждала умы людей и вызывала столь страстные оценки, уже нельзя считать посредственностью. Человек, понимавший, что некоторые экономические проблемы подобны задачам «максимумов и минимумов в дифференциальном исчислении», не был тупицей. Случай Мальтуса иллюстрирует разницу между способностями и блеском. «Здравомыслие» — это слово подошло бы к нему, если бы не недостаток, который он разделял со столь многими экономистами (или большинством из них?). У него было несколько излюбленных идей, которые он был склонен применять к решению практических задач. И когда он так поступал, его обычный здравый смысл оборачивался абсурдом. 3-4 Кроме того, он не был хорошим полемистом. Для широкой публики, а также для большинства профессиональных экономистов Мальтус был и в основном остается автором «Опыта о законе народонаселения». Другое его притязание на славу, вклад в монетарный анализ, практически ускользнуло от внимания историков. Его третий вклад, привлекший к нему внимание в наше время, — это теория сбережений и инвестиций или теория «общего перепроизводства» . 3-5 В настоящее время нас интересует только четвертое притязание Мальтуса на славу — его известность как автора системы экономической теории, модифицировавшей теорию «Богатства народов» таким образом, что она стала альтернативой модификации Рикардо. Отложим на время рассмотрение его теории ренты и других сравнительно мелких аспектов и рассмотрим данный вопрос.
Мы видели, что работа Рикардо, в той мере, в какой речь идет об общей теории, началась с изучения «Богатства народов». Он модифицировал теоретическое содержание книги Смита, сосредоточившись на концепции ценности. Это справедливо также и для работы Мальтуса, изложенной в его книге Principles. За исключением теории сбережений и инвестиций, являющейся, по-видимому, собственной теорией Мальтуса, 3-6 все элементы, входящие в аналитический аппарат этой работы, и даже ее терминология, указывают на использование первой книги «Богатства народов». Однако, в то время как Рикардо модифицировал доктрину «Богатства народов» с помощью теории ценности, основанной на количестве затраченного труда, Мальтус модифицировал ее с помощью той же теории ценности, которой пользовался А. Смит, — теории спроса и предложения. 3-7 Кроме того, следуя примеру А. Смита, он выбрал труд как единицу измерения ценностей (numeraire). Следовательно, Мальтус выбрал направление, которое в итоге победило и ближе подошло к маршаллианской системе, чем система Рикардо, несмотря на то что Маршалл стремился подчеркнуть преемственность по отношению именно к Рикардо, а не к Мальтусу. 3-8 Это относится также и к другому различию между Мальтусом и Рикардо. Мы видели, что аналитический аппарат Рикардо направлен на решение проблемы распределения, т. е. на объяснение относительных долей разных классов в общественном продукте. Мальтус, обращаясь к А. Смиту и предвосхищая А. Маршалла, направлял свой аппарат на анализ экономического процесса в целом. Следовательно, он в отличие от Рикардо рассматривал общий объем производства («национальный дивиденд» Маршалла) не как данную величину, а как основную переменную, требующую объяснения. 3-9 По этой причине Мальтус должен был остаться в истории анализа не только как автор обоснованной альтернативы теории Рикардо, но и как сторонник (точнее, один из сторонников) теории, одержавшей впоследствии верх (лорд Кейнс пришел к аналогичному выводу по другой причине). 3-10
Это много, но этим вклад Мальтуса и ограничивается. Сказанное вполне совместимо с признанием того, что в аналитической схеме Мальтуса было значительно меньше изобретательности, чем в схеме Рикардо, и что Мальтус был в самом незавидном положении, в каком только может быть экономист, — в положении защитника здравого смысла от пустых, но ловких пируэтов противника.
b) Архиепископ Уэйтли и профессор Сениор. Теперь поговорим немного о Сениоре и его учителе Уэйтли. Значение последнего3-11 для нас столь же велико, сколь и трудноуловимо. Он не был глубок или очень учен, он не был самобытен или даже блестящ. Но его ясный и мощный интеллект спокойно и твердо схватывал все в пределах необычно широкого диапазона интересов. И в его время в его стране и мире он был лидером, оказывавшим формирующее влияние, идеальной иллюстрацией того, что обычно понимается под «ключевой фигурой». Он вел за собой людей спокойно, как бы незаметно, воздействуя своим авторитетом и советом, который был тем ценней, чем очевидней, так как и в церковной политике, и в экономике люди иногда упорнее всего стараются не замечать именно очевидное. Самой важной услугой, оказанной им экономической науке, было формирующее воздействие на Сениора, чей подход ко всем проблемам выдает влияние Уэйтли. Многие экономисты относились к Сениору3-12 с некоторым пренебрежением и неуместным презрением. В ответ на это другие сделали из него «гения», что, если я верно понимаю значение слова, решительно не соответствует действительности. В нашей картине он войдет в триумвират с Мальтусом и Рикардо: он был одним из троих англичан, чьи работы являются основными перекидными мостиками между А. Смитом и Дж. С. Миллем. Однако Дж. С. Милль, хотя и был логиком, не оценил важный вклад Сениора. К чести последнего, которую он мог бы разделить с Уэйтли, следует отметить, что, во-первых, у него была цель объединить существовавшую экономическую теорию и представить ее согласно требованиям метода постулирования, т. е. как ряд дедуктивных выводов из четырех выведенных методом индукции или эмпирических постулатов, которые мы обсудим в главе 6. Это намерение, даже если результат был довольно далек от совершенства, делает Сениора первым «чистым» теоретиком того периода, за исключением, как всегда, Курно и Тюнена, а может быть, также и Лонгфилда. Одного этого достаточно, чтобы осудить тех, кто отказывает ему в уважении. Во-вторых, он набросал в общих чертах значительно усовершенствованную теорию капитала и процента. В-третьих, следует отметить ряд менее значительных заслуг; некоторые из них будут упомянуты в соответствующих местах (народонаселение, убывающая отдача, рента). В-четвертых, назовем его блестящий вклад в теорию денег, который мы упомянем в последней главе этой части. Как чисто интеллектуальные схемы, они ничуть не ниже концепций Рикардо. На мой взгляд, его субъективная оригинальность была столь же велика, как и самобытность Рикардо. А объективно у него, как и у Рикардо, были предшественники по большинству рассматриваемых им вопросов. Тогда почему так мало экономистов соглашается с оценкой, которая ставит Сениора в один ряд с Рикардо? И почему его влияние по существу ограничилось тем, что взял у него Дж. С. Милль? 3-13
Существуют три веские причины этого, иллюстрирующие трудность сравнительной оценки экономистов, минимально необходимой для того, чтобы обрисовать ситуацию в науке. Во-первых, даже если мы твердо решили оценить только аналитические достоинства, мы с легкостью забываем, что Рикардо говорит с нами с пьедестала, причем с пьедестала репутации, заработанной в публичных обсуждениях политических проблем. У Сениора нет такого пьедестала. Он оценивается только как экономист-аналитик. Его работа над проблемами экономической политики похоронена в официальных отчетах, которые вряд ли кто читает. Публичные высказывания Сениора не были замечены, и он был никем, или почти никем, для широкой публики. Во-вторых, и это целиком объясняется складом его ума, он был... — как бы поточнее выразиться? — ленив? Под этим я подразумеваю не то, что он мало работал, а то, что он не обладал энергией, целеустремленно направленной на получение определенных выводов. Рикардо можно сравнить с лошадью, которая, закусив удила и раздув ноздри, мчится к цели. Сениора же можно уподобить лошади, которая бросает удила, опускает морду вниз и отказывается удлинять шаг. Его Outline еще хуже «Начал» Рикардо с точки зрения расположения материала. Он обсуждает, критикует, колеблется и сворачивает в сторону. Работа Сениора в отличие от работы Рикардо не впечатляет своим пылом. Хуже того, у читателя Сениора складывается впечатление, нет, его в этом весьма многословно убеждают, что весь экономический анализ сводится к поискам и последовательному употреблению надлежащей терминологии. Была ли в том вина Уэйтли? 3-14 В любом случае нет ничего более далекого от истины и ничего менее вдохновляющего, чем такое мнение. Другие экономисты — фактически большинство из них на протяжении всего XIX в. — отстаивали поиск правильного значения терминов как метод исследования. Но никто не заходил так далеко, как Сениор, который, казалось, был склонен решать все проблемы своей «науки политической экономии» с помощью формулировки определений. Мы без труда поймем, какое впечатление подобный «метод» произвел на недружественно настроенных критиков. И в-третьих, Сениор обладал странным талантом «влипать во что попало». Даже Гомер иногда задремывал, как утверждает старая поговорка. Но Сениор задремывал, т. е. изрекал нелепости, слишком часто. Он допускал небрежности. Он был способным, но иногда не слишком сообразительным. Достаточно привести один наиболее известный пример. В
своей
работе Letters on Factory Act... (1837) он утверждал, что прибыли от хлопковых фабрик, которые, как предполагалось, должны составлять 10%, были бы полностью сведены на нет в результате сокращения рабочего дня на 1/11, так как вся прибыль производится в течение последнего часа. Рикардо не допустил бы ничего подобного, хотя в некоторых других отношениях мы могли бы поставить Сениора выше него. 3-15
с) Еще несколько менее известных имен. По причинам, приведенным в начале данного раздела, я добавлю к обзору еще несколько имен. Несомненно, другие авторы назвали бы иные имена, по крайней мере частично, но мой выбор таков: Бейли, Чалмерс, Лодердейл, Рамсей, Рид, Скроуп и Торренс. 3-16 Их работы во многом отличаются друг от друга по своему содержанию, и их трудно координировать, однако их рассмотрение делает нашу картину законченной. Как бы мне ни хотелось избежать каталогизирования, я тем не менее представлю их в алфавитном порядке.
Бейли, 3-17 как уже упоминалось, подверг вполне успешной критике по широкому фронту анализ Рикардо—Милля—МакКуллоха. Его Dissertation, где сказано практически все, что может быть сказано о том, что касается основ, должна быть поставлена в один ряд с шедеврами критики в нашей области, и одной этой работы должно было быть достаточно, чтобы обеспечить ее автору место в первом или ближайшем к первому ряду в истории экономической науки. Его работа не прошла незамеченной. Несколько авторов, среди которых и Рид, признали свой долг перед ним и последовали в указанном им направлении, и можно смело допустить, что его влияние простиралось за пределы открыто выраженного признания. Тем не менее историки, которые по сей день не отдали должного Бейли, принимают во внимание факты только в том виде, в каком они предстали в то время. В 1845 г. МакКуллох не рисковал быть осмеянным, когда писал в своей Literature of Political Economy, что Бейли не оценил должным образом теорию Рикардо и не «преуспел ни в коей мере в том, чтобы потрясти ее основы», хотя значительное большинство авторов, писавших на тему ценности в период с 1826 по 1845г., поддерживали позицию Бейли. Я хочу предложить следующие объяснения. Во-первых, в науке, искусстве и особенно в политике существует такая вещь, как слишком ранний приход, а обычным результатом преждевременного действия является неудача куда более серьезная, чем та, что постигла Бейли. Во-вторых, критика Бейли была по-настоящему конструктивной и предлагала вариант замены критикуемой им системы более удовлетворительной; но сам он не попытался сделать это, а тем, кто пошел по его следам, было не по плечу бороться с тенью Рикардо. Они, несомненно, подорвали рикардианскую систему и помогли тем самым Дж. С. Миллю преобразовать ее, но это было достигнуто скорее путем постепенного изматывания, чем в результате решительной победы.
В этом процессе изматывания влияние Чалмерса3-18 значило очень много, особенно в Шотландии. Как теоретик он был очевидным нерикардианцем и следовал в направлении, которое мы назвали мальтузианской модификацией «Богатства народов». Он также был последователем Мальтуса в вопросах общего перепроизводства и общего переизбытка капитала. Если бы было возможно говорить о мальтузианской школе в общей теории (в чем я сомневаюсь), то Чалмерс выполнил в ней роль МакКуллоха, а это не такой уж сомнительный комплимент, как может показаться читателю.
Лорд Лодердейл3-19 стоит несколько особняком и занимает второстепенное положение в истории экономической науки, но это признание полностью заслужено и не зависит от дополнительных фактов признания его аргументации против погашения государственного долга (Three Letters to the Duke of Wellington... 1829), основанной на доводах против избыточных сбережений и за избыточные расходы. 3-20 Он внес определенный вклад в теории ценности, капитала и процента, но важней самого этого вклада является приданный им стимул: он был самостоятельно мыслящим человеком и не хотел принять в готовом виде основные принципы, предлагаемые ему смитовской традицией. Будучи дилетантом и с точки зрения зарождающейся профессионализации в какой-то мере аутсайдером, он был сильным и в большинстве случаев здравомыслящим автором. 3-21
Единственным писателем, кто отдал справедливость Рамсею, был Маркс, представивший полный разбор его произведений в своей книге «Теории прибавочной стоимости». 3-22 Даже профессор Селигмен, возродивший память о нем (Essays in Economics), придавал, по моему мнению, неоправданно большое значение влиянию на него французских авторов. Правда, что его предшественником, особенно в отношении теории предпринимательства и прибыли, был Сэй. Правда и то, что Рамсей не был первым, кто ввел эти идеи в английскую экономическую науку, и что он мог «позаимствовать» их из вторых рук. Но он лучше других синтезировал материал, и, что значительно важнее, многие важные детали принадлежали ему. Легко заметить, что он не достиг известности, но при этом близко подошел к ней, а недостаточный успех, возможно, больше объясняется его непопулярной позицией против протекционистских мер в сельском хозяйстве, чем самыми серьезными недостатками в его работе. Следовательно, нет оснований его недооценивать. 3-23
Рид3-24 уменьшил свой шанс на успех некоторыми несообразностями, особенно своим сомнительным теоретизированием о праве на богатство (Right to Wealth). Его нападки на социалистов-рикардианцев представляют для нас мало интереса. Тем не менее его работа имеет для нас некоторое значение, поскольку свидетельствует о влиянии Бейли, последователем которого в отношении критики Рикардо был Рид, а также о наличии антирикардианского течения, набравшего силу около 1830 г. К тому же он имел собственные заслуги и влияние, в частности в области анализа прибыли и процента. Из числа авторов, непосредственно испытавших на себе это влияние, наиболее известным является Скроуп, 3-25 реформатор денежного обращения, который был не только создателем бесчисленных памфлетов на темы денег и банковского дела, закона о бедных, труда сельскохозяйственных рабочих и др., но и довольно значительным экономистом-теоретиком. В написанной для широкого читателя работе Principles of Political Economy (1833) его анализ не был развит удовлетворительным образом. Мы можем отметить его оригинальные идеи о народонаселении и «табличном стандарте». Но в данный момент я имею в виду другое. Значительно важнее для нас его проникновение в суть экономического равновесия: он понял, как механизм спроса и предложения, зависящий от стремления каждого участника рынка максимизировать доходы, решает проблему аллокации ресурсов (производства) и проблему образования дохода (распределения), расправляясь, между делом, со всей схемой Уэста—Рикардо. Он достиг успехов также в анализе процента и прибылей. В этой области он, по-видимому, обязан кое-чем Риду.
Все до сих пор упомянутые в данном разделе работы, а наш список весьма неполон, были нерикардианскими или антирикардианскими, в то время как совершенно невозможно составить параллельный список рикардианских произведений. Более того, антагонизм по отношению к схеме Уэста—Рикардо, демонстрируемый указанными работами, был, главным образом, научным, а не политическим: враждебность Рида по отношению к социалистам-рикардианцам могла бы настроить его против рикардианской теории ценности, но, что касается остального, я не могу найти мотива для политических антагонизмов между этими писателями и рикардианцами. 3-26 Теория, сводящая все разногласия между экономистами к политическим разногласиям и всегда следящая за тем, «за что стоит данный человек», терпит неудачу в данном случае, как и в случае победы теории предельной полезности в следующий период. В заключение отметим, что работы, лишь малая часть которых стала объектом нашего рассмотрения, заставляют нас по-новому взглянуть на последующие достижения: непрерывность научной мысли открывается каждому, кто обращает внимание на указанные нами произведения, полностью затерявшиеся в обычном повествовании о преобладающем рикардианстве (в этом повествовании Дж. С Милль фигурирует как рикардианец), сенсационно разбитом вдребезги «революцией», произошедшей около 1870 г.
Последний автор, чье имя я собираюсь упомянуть, Торренс, 3-27 не может быть охарактеризован как антирикардианец. Но его нельзя отнести и к числу рикардианцев. Профессор Селигмен доказывал приоритет Торренса по отношению к Мальтусу и Уэсту в независимом открытии «рикардианской» теории ренты, а также его приоритет по отношению к Рикардо в открытии принципа сравнительных издержек. С одной стороны, этого достаточно, чтобы обеспечить ему место в истории анализа; с другой стороны, кажется, что это позволяет включить его в рикардианскую группу. Однако его достижения в области общей теории являются совершенно отчетливо нерикардианскими или антирикардианскими. Правда, их трудно оценить, так как Торренс отличался небрежностью в формулировках и не был хорошим аналитиком, поэтому его зерна основательно. смешаны с мякиной. Он не принял центральной рикардианской доктрины, выводом из которой является тезис о том, что прибыли зависят исключительно от заработной платы. Но его доводы против нее дают веские основания предполагать, что он не смог понять смысла этого тезиса Рикардо. Положение, выдвинутое им взамен данного тезиса, могло бы быть справедливо в том значении, которое он ему придавал. Но оно недостаточно ясно. Торренсу требуется интерпретатор, способный сделать для него то, что сделали для Рикардо его поклонники около 1890 г. Пока не найдется такого интерпретатора, который преуспел бы в осуществлении этой задачи, преждевременно (что было однажды сделано) ставить его в один ряд с Рикардо и Мальтусом как одного из «основателей классической школы» (возможно, это была реакция на презрительную трактовку его творчества в других случаях). |
|
4. Франции
Чтобы увидеть французскую экономическую науку того периода в истинном масштабе, следует учитывать два фактора. Прежде всего, не следует забывать, что вплоть до 1848 г. парижская сцена была до такой степени охвачена литературной и другой деятельностью социалистических групп, что это не шло ни в какое сравнение с аналогичным явлением в других странах. Не столь заметной, но не менее важной в долгосрочном плане являлась также литературная и прочая деятельность католических критиков экономического и политического либерализма («принципа 1789г.»); эта деятельность выходила за рамки критики и была нацелена на проведение католической социальной реформы. 4-1 Светские буржуазные публицисты ультралиберальных убеждений образовали третью группу. Все это представляет невероятно интересный материал для социологии политических и общественных идей, но мало что дает для истории экономической науки. В этот период была проделана отличная работа с фактическим метариалом. Список в высшей степени достойных трудов увенчало великое произведение Ле Пле. В остальном упоминания достойны только два первоклассных ученых (разумеется, кроме Курно) — это Ж.-Б. Сэй и Сисмонди.
Жан-Батист Сэй (1767-1832) был одним из тех, кто подтверждает две важные, хотя несколько парадоксальные истины: во-первых, иногда, чтобы правильно оценить человека и определить ему правильное место, необходимо защитить его не только от врагов, но также от друзей и даже от него самого; во-вторых, существует фундаментальное различие между поверхностным изложением материала и поверхностной мыслью. 4-2 Действительно, в работах Сэя читателя прежде всего поражает поверхностность. Его аргументация представляет собой такой плавный, прозрачный поток, что читатель вряд ли останавливается, чтобы подумать, и вряд ли подозревает, что под этой гладкой поверхностью могли бы скрываться более глубокие вещи. Это принесло ему стремительный успех у многих и стоило неодобрения меньшинства. Иногда он действительно видел важные и глубоко запрятанные истины; но даже в этом случае он раскрывал их в тривиально звучавших выражениях. Он никогда не старался (как поступал даже Рикардо) так четко выразить свои мысли, чтобы каждый воспринял их адекватно, чтобы они устояли перед критикой и не устарели. Он также неизменно плохо защищал свою позицию в полемике, отвечая на критику лишь отрывочными замечаниями и не затрачивая на это необходимого труда. Следовательно, историк должен за него восстанавлизать авторскую аргументацию, но при этом часто не принимать во внимание неудачные выражения или даже отбрасывать некоторые явные глупости в его рассуждениях, которые могли объясняться только небрежностью. Каждый понимает, что то же самое необходимо делать для Рикардо и Маркса; однако шероховатость поверхности их произведений побуждает копать глубже. Но мало кто из экономистов был способен и, главное, стремился оказать эту услугу Сэю.
Таким образом, его заслуги никогда не получали должной оценки. Огромная популярность его «Трактата» как учебника (самый грандиозный успех он имел в Соединенных Штатах) только подтвердила правильность диагноза современных и более поздних критиков, согласно которому он был не более чем популяризатором А. Смита. Действительно, книга получила столь широкое признание именно потому, что, казалось, избавляла нетерпеливого или плохо подготовленного читателя от необходимости пробираться сквозь чащу «Богатства народов». Таковым в основном было мнение рикардианцев, относившихся к Сэю с некоторым уважением по причине восприятия ими его закона рынков, 4-3 но в остальном принижавших его как автора (см. комментарии МакКуллоха к работам Сэя в Literature of Political Economy), способного подняться до мудрости А. Смита, но не сумевшего возвыситься до Рикардо. Для Маркса он был просто «пошлым Сэем» (der fade Say). Для более поздних критиков он был одним из выразителей экономического либерализма, уже по одной только этой причине достойным пренебрежения. Он не был забыт в теории циклов, но и там его закон был признан или ошибкой, или бесполезной тавтологией. В наше время он испытал нечто вроде ренессанса. Закон рынков Сэя был провозглашен (ошибочно, как мы увидим) основой всей структуры классической экономической науки в кейнсианском значении слова (см. выше, глава 1, § 1). Это придало ему пагубное для него, но все-таки значение.
Однако обманчивая поверхностность ввела в заблуждение и сторонников Сэя. Даже для тех французских историков, кто был готов защитить его память, он был главным образом популяризатором — а один из них даже назвал его «вульгаризатором» — учения А. Смита. Правда, к этой заслуге они добавили и другие, которые мы, забежав вперед, можем упомянуть. Сэй заключил вопросы, обсуждаемые в экономической науке, в схему «производство, распределение и потребление»; созданием своей методологии экономическая наука до некоторой степени обязана ему; он указал направление разработки теории ценности на базе полезности; он помог установить триаду факторов: земля, труд, капитал; он подчеркнул значение фигуры предпринимателя, используя термин, встречающийся у Кантильона. И, конечно, он был автором закона рынков. Все это, по общему мнению, составляет лишь скромную заслугу, так как некоторые из его достижений сами по себе имеют небольшое значение или даже сомнительную ценность. Мы их все прокомментируем в свое время. В настоящее время нас занимает основная ошибка, искажающая оценку роли Сэя в истории экономической науки, а именно обычная интерпретация его отношения к учению А. Смита.
Работа Сэя выросла на основе чисто французских источников, если считать Кантильона французским экономистом. Он осуществлял традицию Кантильона—Тюрго, и именно из нее могли развиться (что в действительности и произошло) все основные черты его анализа, включая, между прочим, его схему систематизации и его категорию предпринимателя. 4-4 Наиболее важной из этих черт и действительно великим вкладом в экономический анализ является, несмотря на туманность и несовершенство формулировки, 4-5 его концепция экономического равновесия; творчество Сэя — самое важное звено в цепи, ведущей от Кантильона и Тюрго к Вальрасу.
Для нас имеют значение только два факта биографии Сэя. За исключением некоторых незначительных случаев во время Французской революции, он был первым во Франции университетским преподавателем экономики, сначала в Национальной консерватории искусств и ремесел (1819г.), а затем в Коллеж де Франс (1830г.). В течение значительного периода своей жизни он занимался бизнесом и имел, таким образом, возможность получать из первых рук знания, которые он затем использовал в своих работах. Интеллектуалы, знакомые с деловым миром только по газетам, имеют обыкновение гордиться своей неангажированностью, однако совершенно очевидно, что существует другая сторона вопроса. Наиболее важными для нас публикациями Сэя являются его «Трактат политической экономии» (Traite d'economie politique. 1803; перевод Принсепа сделан в 1821 г. по 4-му изданию, которым опасно пользоваться, не обращаясь одновременно к 1-му, поскольку Сэй имел обыкновение забывать, что он в действительности имел в виду) и его письма. Его «Полный курс практической политической экономии» (Cours complet d'economie politique pratique. 1828-1829) не много добавляет к перечисленному. Его произведения (Oeuvres) входят в IX-XII тома серии Гийомена Collection des principaux economistes (1840-1848). «Трактат...» Сэя не требует «руководства для читателя». Но я хочу вновь предупредить, что ради получения пользы от прочтения этой работы требуется затратить значительно больше труда, чем кажется.
Ж. К. Л. Симонд, называвший себя «де Сисмонди» (1773-1842), был фермером и политиком-любителем (прекрасные возможности попрактиковаться в реализме); но прежде всего он мирской интеллектуал, любивший жить вдали «от света», и историк. Я полагаю, что его главной работой является «История итальянских республик средневековья» (Histoire des republiques italiennes du moyen age. 1807-1818). В моем распоряжении имеются лишь отрывочные сведения об этой 16-томной работе, однако еще меньше я могу сказать в отношении его 31-томной «История французов» (Histoire des Francais. 1821-1844). Из остальных его исторических произведений, охватывающих также историю литературы, я знаю только Histoire de la Chute de 1'empire remain... (1835), научные недостатки которой частично компенсируются в глазах экономиста интересными социологическими картинами и анализом. Экономическая теория Сисмонди в значительной мере более английская, чем французская. Его «Торговое богатство» (Richesse commerciale. 1803) на самом деле написано не совсем в смитовском духе, как считалось, даже если не принимать во внимание несмитовские рекомендации во 2-м томе. Здесь иногда проявляется настоящий Сисмонди — Сисмонди более позднего времени. В целом, однако, традиционное мнение довольно близко к истине. Репутация Сисмонди как экономиста основана на его «Новых принципах политической экономии» (Nouveaux Principes d'economic politique... 1819). 4-6 Но мы знаем, что основные фрагменты этой работы в действительности были написаны к 1815 г. для статьи, предназначенной Сисмонди для энциклопедии Брустера (Brewster. Edinburgh Encyclopaedia), хотя эта статья была опубликована только после выхода в свет Nouveaux Principes... К тому времени он уже владел всеми элементами связываемой с его именем доктрины. Его позднейшие работы, такие как «Этюды о политической экономии» (Etudes sur 1'economie politique. 1837-1838), подчеркивали и развивали основные моменты (и претензии автора), но не добавили ничего существенно нового. 4-7
Работа Сисмонди сразу же получила критический отклик, особенно со стороны рикардианцев. Когда события обернулись против последних, слава Сисмонди стала расти и упрочиваться до тех пор, пока вместе с социальными реформаторами и противниками свободной конкуренции (laisser-faire) вообще он не был вознесен на такой пьедестал, где по этикету полагалось получать знаки уважения. Отчасти это объяснялось его общими взглядами, имеющими мало отношения к аналитическим достижениям. Сисмонди заявлял, что истинным объектом экономической науки является человек, а не богатство. Он нападал на рикардианство как на чистую, причем нереалистичную «хрематистику». 4-8 Он вновь защищал необходимость вмешательства государства в экономику. Он был полностью на стороне рабочих. Каждый, выступающий с таких позиций, мог быть уверенным в одобрении одной стороны и во враждебной критике другой. Следует добавить, что он действительно был одним из наиболее видных предшественников более поздней Sozialpolitik и что некоторые из его рекомендаций, например предложение заставить нанимателей гарантировать своим рабочим страховку от безработицы, болезни и нужды в преклонном возрасте, действительно оригинальны. 4-9 В области экономического анализа репутация Сисмонди основана главным образом на его аргументации против закона Сэя и на его теории кризисов, вызываемых недопотреблением (если его теорию действительно можно так охарактеризовать; см. ниже, глава 7, § 6). Но даже если бы некритическое признание, пришедшее к нему на этом основании (главным образом со стороны экономистов, которые не были сильны в экономической теории), было более оправданно, отмеченные факты не выразили бы его истинного значения в истории анализа.
Отличительной чертой анализа Сисмонди является его связь с динамической моделью экономики в современном значении этого термина. С терминами «статика» и «динамика» мы уже встречались. Используем представившуюся возможность, чтобы сделать первый шаг к более близкому знакомству с их значением. Начнем со знаменитого утверждения Рикардо, содержащегося в письме к Мальтусу: 4-10 «Вы всегда имеете в виду непосредственные и временные эффекты... [я] сосредоточиваю все свое внимание на перманентном состоянии вещей, которое из них вытекает». Высказывание не совсем верно, но, будучи справедливым, оно означало бы следующее: допустим, перед нами экономический процесс, который идеально сбалансирован и идеально приспособлен к своим параметрам; затем произвольно произведем некоторые изменения в каком-либо элементе или элементах этого процесса, скажем в некоторых ценах или производимых количествах; это нарушение немедленно приведет к адаптациям, причем некоторые из них, в свою очередь, приведут к дальнейшим нарушениям процесса; но в итоге, когда все со временем выправится, возникнет новое идеально сбалансированное состояние экономического организма, в совершенстве приспособленное к своим параметрам. 4-11 Очевидно, Рикардо придерживался мнения, что важно исследовать свойства этого нового «нормального» состояния в сравнении со свойствами того «нормального» состояния, с которого мы начали: новые «перманентные» доходы, цены и количества сравниваются со старыми доходами, ценами и количествами. Для этой процедуры позднее был введен термин «сравнительная статика» (см. ниже, часть IV, глава 7, § 3). При этом, конечно, подразумевается, что последовательность промежуточных или «переходных» состояний, через которые должна пройти система на пути к новому «нормальному» состоянию, не влияет на последнее; иными словами, новое «нормальное» состояние зависит только от старого «нормального» состояния и от характера нарушения, но не от последовательности переходных состояний; подразумевается также, что переходные состояния относительно не важны, по крайней мере в том смысле, что они не представляют каких-либо очень интересных проблем для анализа.
Сисмонди так же некритично, как А. Смит и Рикардо, допускал, что подобное состояние нового равновесия (он использовал термин «равновесие») возникает со временем. Но он настаивал, что дорога к нему может быть столь длинной и проходить через такие препятствия (он говорил об «ужасных страданиях»), что практически лишает аналитика возможности беспечно относиться к побочным явлениям. До сих пор все шло хорошо. Мальтус (независимо от Сисмонди) приходил к тому же выводу. Но Сисмонди предпринял следующий шаг, и эту заслугу он не должен делить с Мальтусом или кем-либо еще, за исключением, возможно, Кенэ. Он понял, что наиболее важная из всех причин того, что переходные явления составляют суть экономического процесса, а следовательно, имеют отношение не только к практическим проблемам, но и к фундаментальной теории, заключается в связи экономического процесса с цепью определенных последовательностей, которые исключают одни формы адаптации и навязывают другие. Это легче представить на примере. Если бы денежный доход, генерированный данным процессом производства, всегда тратился на продукцию того же самого процесса производства, то у нас была бы причина полагать, 4-12 что общественная «покупательная способность» и производство товаров и услуг, если отвлечься от личных ошибок, всегда соответствуют друг другу. Таким образом, по крайней мере потенциально, товары и услуги всегда можно было бы продавать по ценам, покрывающим издержки. Но допустим, что экономический процесс разрезан на периоды следующим образом: денежный доход любого периода t генерируется процессом производства, продукция которого появляется на рынке в период t+ 1; и этот же самый доход тратится в период t на выпуск продукции периода t- 1. В этом случае устраняется одна из причин, по которой мы должны думать, что доход и выпуск продукции соответствуют друг другу в вышеприведенном смысле: денежный доход за период t является результатом решений, принятых в период t, в то время как выпуск продукции, предлагаемый в период (, является результатом решений, принятых в период t-1, т.е., возможно, эти решения были приняты в других обстоятельствах; этот факт может, очевидно, стать источником трудностей адаптации и возникновения новых явлений. Пример чрезмерно упрощен и нереалистичен в силу других причин, но его достаточно, чтобы показать, что экономический процесс — это система периодичностей и лагов, и только в силу одного этого возникает целый океан проблем, которые просто не существуют для рикардианской или других экономических теорий того же типа. Анализ, учитывающий данный факт и делающий попытки рассмотрения этих проблем, называется динамическим. Мы займемся им позднее (часть IV, глава 7; часть V), а сейчас мы прервем наши рассуждения на эту тему, так как пока нам достаточно определить отличительную черту анализа Сисмонди.
Нельзя сказать, что кто-то из исследователей мог остаться в неведении относительно фактов, на которые мы только что бросили беглый взгляд. Начиная со времен меркантилистов можно составить длинный список аналитических работ, содержащих бессистемные, рудиментарные элементы динамического анализа. В этот список можно было бы поместить даже Рикардо. Однако великой заслугой Сисмонди было систематическое и четкое использование схемы периодов — он был первым, кто применил на практике специальный метод динамики, который получил название анализа периодов. Более того, он ясно увидел всю важность этого метода, и в частности искажения, несоответствия и препятствия, возникающие в результате того, что экономическая жизнь связана с последовательностями, каждый элемент которых определяется прошлым и в свою очередь определяет будущий. В то же время это была его единственная великая заслуга в области анализа. Он столь неловко обращался со своим собственным инструментом, равно как и с другими своими идеями, что нанес ущерб их эффективности. И другие аргументы, выдвинутые им против рикардианской системы и в пользу предлагаемой альтернативы, технически были столь ущербны, что рикардианцам удавалось без труда разделаться с ними, даже не воспринимая их вполне серьезно. Таким образом, мы еще раз сталкиваемся с ситуацией, когда ученый вполне справедливо потерпел неудачу, но на другом уровне обсуждения был тем не менее прав. Рикардианское суждение о Сисмонди во второй половине XIX в. разделяли и нерикардианцы. Одобрение тех, кто ценил его пылкие социальные симпатии, или простой факт, что он нашел несовершенство в капиталистическом процессе, не компенсировали этого в том, что касалось экономической теории, так как для компетентного теоретика такая похвала скорее подтверждала худшие опасения. 4-13
На кафедре Коллеж де Франс4-14 Сэя сменил итальянец Росси, которого, в свою очередь, сменил Шевалье4-15, чье пребывание на этой должности продлилось до 1879г., а на смену Шевалье пришел его зять Поль Леруа-Больё, деятельность которого практически охватывает весь следующий период. Эту преемственность в преподавательской работе следует отметить, так как она являлась также преемственностью в отношении духа науки и доктрины. Истинным продолжателем дела Сэя где-то в поднебесье был Вальрас. Но на менее высоком уровне и в том, что касается «прикладной политической экономии», отношения к экономической политике, систематизации, а также нижних уровней экономической теории, эти ученые (Росси в меньшей степени, чем двое других) могут рассматриваться как преемники Сэя и как ядро школы, которая, если считать датой ее создания 1803 г. — год публикации «Трактата» Сэя, может гордиться своей почти столетней историей. Мы рассмотрим ее в следующей части. В настоящее время, упоминая об этом самом по себе интересном факте, мы ограничимся следующими комментариями. Во-первых, в рамках несоциалистической политической экономии эта группа не встретилась с серьезной оппозицией до следующего периода. В течение рассматриваемого периода и несколько выходя за его пределы она управляла самодержавно, контролируя, в частности, профессиональные журналы и институты, а также Общество политической экономии, которое было основано, как и Journal des economistes, в 1842 г. Во-вторых, школа и все ее приверженцы (отчасти, как указывалось выше, из-за наличия до 1848 г. сильной социалистической угрозы буржуазному обществу) были в большой степени сторонниками либерализма в духе laissez-faire и антиэтатистами. 4-16 Этим, естественно, объясняется враждебность современных критиков, в том числе и по отношению к самому Сэю, но было бы излишне указывать, что их уничижительные суждения неисторичны. В-третьих, многие члены школы обладали чудесным характером, высоким интеллектом и огромным опытом в практических делах. Однако, в-четвертых, отчасти вследствие практической направленности их ума и слишком большой сосредоточенности на вопросах экономической политики им не хватало интереса к чисто научным вопросам, и в результате они оказались почти полностью бесплодными в том, что касается достижений в области анализа. Само существование группы покажется современному радикалу препятствием на пути «прогресса». То же самое кажется и нам, но с совершенно другой точки зрения и в другом смысле.
Но для полноты картины следует упомянуть еще несколько имен. Во-первых, я упомяну два наиболее выдающихся имени из всей группы, чтобы проиллюстрировать как можно полней достоинства школы, хотя эти же имена служат также иллюстрацией ее слабостей. Это Дюнуайе (1786-1863) и Курсель-Сенёй. 4-17 Затем мы отметим достойных авторов Ж.-А. Бланки и Жозефа Гарнье. 4-18 Их работы пользовались успехом при жизни авторов, и позднее обоих, особенно Гарнье, цитировали долгое время. Мы не можем совсем обойти молчанием третьего автора — Дестюта де Траси, 4-19 которого также очень часто цитировали, хотя в основном его современники. При случае мы упомянем и других, но нам больше не представится возможности упомянуть Канара и Бастиа, потому сделаем это здесь.
Произведение
Канара (Canard N. F. Principes d'economie politique. 1801) — любопытное возрождение работы Кантильона (Саntillon. Trois rentes) — иногда приводится в списке ранних вкладов в математическую экономию (по причине использования там нескольких ничего не значащих алгебраических формул), иначе оно было бы заслуженно забыто и избежало бы приключившегося с ним несчастья, которое заключалось в том, что оно было «увенчано» той же самой Французской академией, которая позднее не удостоила признания Курно и Вальраса. А те из «Олимпийцев», кто особенно болезненно воспринимал это небрежение из-за почестей, возданных Канару, мстили ему, выказывая уничтожающее презрение, даровавшее ему незавидное бессмертие: в истории научных сообществ Канару навсегда обеспечено место. Однако его книга далеко не худшая из когда-либо написанных. Она оказала некоторое влияние на Сисмонди.
Фредерик Бастиа (1801-1850) получил незаслуженную известность благодаря безжалостным критикам. Его можно уподобить купальщику, который наслаждается купанием на мелководье, но затем заходит слишком глубоко и тонет. Опытный фритредер и энтузиаст laissez-faire, он обрел имя благодаря блестяще написанной статье De 1'influence des tarifs francais et anglais sur 1'avenire des deux peoples (Journal des economistes. 1844), лившей воду на мельницу небольшой парижской группы фритредеров, пытавшихся продублировать агитацию Кобдена в Англии. За этим последовала серия «Экономических софизмов» (Sophismes economiques), остроумие которых (прошение производителей свечей и связанных с ними отраслей защитить их от нечестной конкуренции солнца и тому подобные вещи), весело игравшее на поверхности фритредерской аргументации, восхищало с тех пор многих. Бастиа руково дил французской фритредерской ассоциацией, развивая небывалую деятельность, и направил свою легкую артиллерию против своих соотечественников-социалистов. До определенного момента его деятельность не представляет для нас интереса. Имя Бастиа, вызывавшее восхищение у сочувствующих его идеям и осыпанное оскорблениями оппонентов, могло бы дойти до потомства как имя самого блестящего журналиста-экономиста в истории. Но в последние два года своей жизни (стремительная карьера Бастиа охватывает только 1844-1850 гг.) он принялся за работу другого рода, первый том которой — «Экономические гармонии» (Harmonies economiques) — был опубликован в 1850 г. Призываю читателя понять, что вера Бастиа в безусловную свободную конкуренцию (его знаменитый «оптимизм») или любой другой аспект его социальной философии не имеет никакого отношения к неблагоприятной оценке, которая, как мне кажется, здесь напрашивается, хотя именно этой верой мотивирована большая часть критики в его адрес. Лично я даже думаю, что исключительный упор Бастиа на гармонии классовых интересов скорее менее глуп, чем исключительное подчеркивание антагонизма классовых интересов. Нельзя также утверждать, что в его книге совсем нет хороших идей. Тем не менее недостаток способности к аргументации или, во всяком случае, способности обращаться с аналитическим аппаратом экономической науки лишает труд Бастиа права на наше обсуждение. Я не утверждаю, что Бастиа был плохим теоретиком. Я утверждаю, что он не был теоретиком. Этот факт не умаляет других достоинств автора. Я ничего не сказал об обвинении его в плагиате по отношению к Кэри, о чем говорил сам Кэри, а затем упоминали Феррара и Дюринг. Поскольку я не вижу научных достоинств в «Экономических гармониях», этот вопрос в любом случае не представляет для нас интереса. Читатели, которых привлечет эта книга, могут обратиться к ее взвешенной и квалифицированной трактовке, осуществленной профессором Э. Тейяком и опубликованной в Pioneers of American Economic Thought (перевод на английский язык сделан профессором Э. А. Джонсоном в 1936 г.). Ему удалось достаточно убедительно установить, что многое, казавшееся на первый взгляд несомненным плагиатом, объясняется тем, что Бастиа и Кэри пользовались одними и теми же французскими источниками. Второе издание Полного собрания сочинений Бастиа (Bastia. Oeuvres completes) с биографией автора было опуб ликовано в 1862-1864 гг.
Что касается остального, то мы должны удовольствоваться упоминанием одного из лучших, как я полагаю, учебников «классической экономической теории» — «Краткого курса» Шербюлье (Cherbuliez. Precis). 4-20
|
|
5.Германия
Что касается Германии, мы прежде всего видим старую «камералистскую» традицию, т. е. традицию немецких консультантов-администраторов, которая частично модифицировалась под влиянием А. Смита. «Богатство народов» было переведено на немецкий сразу же после его публикации (1776-1778 гг.), но, несмотря на это, понадобилось какое-то время, чтобы проявилось его влияние. Проповедникам Staatswissenschaft эта книга вначале не очень понравилась и, как уже было сказано. Principles Стюарта некоторые были склонны ставить выше. Полная перемена настроений произошла около 1800г., когда сначала немногие, а вскоре и большинство превратились в восторженных последователей Смита. Такое поведение было для немецких экономистов более естественным, чем первоначальное сопротивление, поскольку, как упоминалось, их собственные идеи развивались в аналогичном направлении уже в течение многих лет.
Труды Хуфеланда, фон Якоба, Крауса и фон Зодена дают достаточно примеров смитианского камерализма: Gottlieb Huf eland (1760-1817;NeueGrundlegungderStaatswirthschaftskunst... 1807-1813; довольно интересен 2-й том, посвященный теме денег); L. H. von Jakob (1759-1827; Grundsatze der National-okonomie. 1805; позднее вышло дополненное и исправленное издание); С. J. Kraus (1753-1807; Staatswirthschaft. 1808-1811); F. J. H. von Soden (1754-1831; Die Nationalokonomie. 1805-1824). Якоб и Краус были также философами-кантианцами. Все четверо принадлежали к смитианцам в том смысле, что почти все их идеи и работы в области экономики питались из источников и вращались вокруг тем «Богатства народов». Краус, влиятельный преподаватель, прививший свои взгляды многим будущим государственным деятелям, 5-1 принял это произведение с некритическим энтузиазмом: он говорил о нем как о единственной «истинной, великой, благородной и благодетельной системе» и был одним из тех, кто сравнивал его по значимости с Новым Заветом. Несмотря на приверженность идеям Смита, Хуфеланд и Якоб не заходили все же так далеко; фон Зоден был еще более независим в своем творчестве. Хотя его критика А. Смита не нашла отклика, он иногда шел своим путем. В частности, он выразил в общих чертах идею, позднее развитую Листом и состоящую в том, что истинной целью внешнеторговой или любой другой политики является не столько непосредственное повышение благосостояния, сколько развитие производительных ресурсов нации; эта «меркантилистская» точка зрения имеет важное значение не только для рекомендаций, но и для анализа. Все четверо были людьми незаурядными, и я готов защищать свой выбор, но читатель должен понимать, что можно было бы с таким же успехом выбрать несколько других имен.
Следует добавить еще два имени, обычно не включаемые в список немецких экономистов. Граф Г. Ф. Вюкуа Лонгваль (1781-1851) — личность весьма интересная: очень богатый австрийский аристократ с чрезвычайно радикальными взглядами (в пожилом возрасте он принял участие в революции 1848 г.), одаренный дилетант во многих областях и более чем дилетант по меньшей мере в двух областях (теоретической механике и экономике). Он
написал Theorie der Nationalwirthschaft... (1815; дополнения вышли в 1816-1819 гг.) и трактат о деньгах и денежной политике ...Ein auf echten Nationalcredit fundiertes Geld... (1819). Обе работы в своей основе подражают Смиту, но содержат несколько интересных и оригинальных утверждений, в том числе тезис о регулируемом количестве бумажных денег. Я полагаю, что и сам автор, и его работы забыты незаслуженно.
Другому ученому, чье имя стоит добавить к нашему списку, повезло больше — его работы обсуждались в Англии и Франции при жизни автора, и он сохранил место в истории экономического анализа. Это Г. Ф. фон Шторх (1766-1835), который, будучи немцем по крови и образованию, обычно рассматривается как русский ученый, поскольку сделал карьеру в России. Прежде всего следует упомянуть его исторические и статистические исследования о России, особенно «Историко-статистическую картину Российской империи в конце XVIII столетия. 1797-1803» (Historisch-statistisches Gemalde des Russischen Reiches am Ende des achtzehnten Jahrhunderts. 1797-1803). Я «пробежал» 9 томов, но я не компетентен судить, насколько Шторху удалось исчерпать возможности, предлагаемые данными материалами. Что касается его систематизирующего труда (Cours d'economie politique... 1815) и
его
экскурса
в
анализ
дохода (Considerations sur la nature du revenu national. 1824), то следует указать, что эмпирический уклон первой работы и содержащиеся в ней этические банальности не могут служить достаточным основанием для причисления его (как члена или предшественника) к более поздней историко-этической школе, как это обычно делают историки мысли. От был не более «эмпиричен», чем Смит, а отделять его от английских современников по методологии исследования — значит размывать контурные линии: эмпирическая работа Сениора заключена в отчетах королевских комиссий, а не в его Political Economy, но это не повод говорить о непримиримых методологических противоречиях между различными его работами. Если Шторх сомневался в возможности сформулировать универсальные законы экономических явлений, то только в том смысле, в каком его горячо одобрили бы Сениор и Дж. С. Милль, а именно в том, что конкретные экономические явления, являясь историческими данностями, не подчиняются простым и универсальным правилам. В остальном его анализ можно лучше всего охарактеризовать термином «критическое смитианство». Основы и концептуальный аппарат Шторха по сути смитовские, но он не соглашался ни со Смитом, ни с Сэем по некоторым важным пунктам, особенно в анализе дохода. Шторх имеет некоторое право быть включенным в один список с Лодердейлом, Мальтусом и Сисмонди как предшественник кейнсианства и аналогичных тенденций, которые время от времени заявляли о себе впоследствии. Однако если я верно понял его аргументацию в работе Considerations, то могу сказать, что интересного в ней не много: подобно всем другим авторам этого направления, он пренебрегал регулирующими механизмами капиталистического процесса в той же степени, в какой другие их переоценивали. Но мы к этому еще вернемся. В настоящий момент я хочу добиться, чтобы читатель запомнил этого автора, поскольку он является значительной фигурой, несмотря на то что не достиг высокого ранга как теоретик.
Смитианство, все более заквашенное на небольшой дозе (часто непонятой) рикардианства и освобожденное от части старых идей из области административной премудрости XVIII в., — такова формула, характеризующая общее течение экономической науки Германии до конца рассматриваемого периода и даже в течение некоторого времени после него. В работе Pay5-2 этот материал изложен в форме учебника, оказавшегося удовлетворительным на несколько десятилетий. Два ученых замечательного таланта и силы, создали свои произведения, отталкиваясь от этого уровня и значительно превзойдя его. Это Германн и Мангольдт. Из уважения к старым традициям немецких историков экономической науки я добавлю Бернарди.
Учитывая, что Тюнен и Маркс шли своим путем и выпадали из общего течения, мы можем прийти к выводу, что значение Ф. Б. В. фон Германца (1795-1868) преувеличено, поскольку он выделялся ввиду отсутствия конкуренции. В этом есть доля правды. Тем не менее его работа Staatswirthschaftliche Untersuchungen (1832; доп. изд. — 1870; переизд. — 1924), хотя и не вошла в историю науки, вполне заслуживает похвал, высказанных в ее адрес многими, даже А. Маршаллом. Здравый смысл Германна позволил ему сэкономить энергию, которую другие авторы растратили на сомнения относительно «абстрактных методов» и тому подобных вещей, а его острый и уравновешенный ум без колебаний играл с основами экономической теории. Учитывая дату написания книги, можно утверждать, что его метод был так же прост, как и хорош: он начал со «спроса и предложения» и приступил к исследованию стоящих за ними факторов. Четкая концептуализация довершила остальное, и работа пользовалась значительным успехом; не все поняли, однако, что книга Германна далеко шагнула за пределы учения Рикардо. Этого достаточно, чтобы охарактеризовать его заслуги как теоретика. Но этого недостаточно, чтобы отдать справедливость его эмпирической работе (статистической и другой), а также самому Германну как политику, государственному деятелю и преподавателю, оставившему след в годы национального формирования Германии.
Ханс фон Мангольдт (1824-1868) известен значительно меньше. И все же этот государственный служащий и профессор Гёттингенского и Фрайбургского университетов относился к числу наиболее значительных фигур того столетия в нашей области. Кроме исторического труда, посвященного промышленности Саксо-нии, ему принадлежат еще две работы, являющиеся значительным вкладом в науку: Die Lehre vom Unternehmergewinn (1855; это, по существу, теория предпринимательской прибыли, основанная на ренте от предпринимательских способностей) и Grundriss der Volkswirtschaftslehre (1863; во 2-м издании, вышедшем посмертно в 1871 г., изъят наиболее оригинальный элемент книги — геометрический аппарат, который Мангольдт изобрел для теории международных цен; однако Эджуорт вновь привлек к нему внимание).
Теодор фон Вернарди (1802-1887) обязан своей репутацией истории немецкой экономической науки Рошера. Привычку вносить его имя в список известных экономистов я назвал странной, так как не вижу для этого никаких убедительных причин. Приведу
здесь
название
его
работы
в
переводе
на
английский
язык: Critical Essay on the Arguments that are being adduced for Large and Small Properties in Land (1849). Бернарди, чрезвычайно умный дилетант широкой культуры и богатого опыта, подверг изложенные в работе аргументы весьма здравому обсуждению. Но энтузиазм Рошера был вызван не этим. Бернарди заключил свою тему в широкие рамки общих рассуждений относительно социальной и экономической обстановки, из которой выросли английские «классические» доктрины, показывая их историческую и социологическую относительность и ограниченную обоснованность (разумеется, он это сделал весьма успешно); но при этом он также обнаружил неспособность понять разницу между взглядами или рекомендациями по практическим вопросам и теоремами.
Поскольку мы уже ранее обсудили творчество Тюнена и Маркса (если последнего вообще следует считать немецким экономистом), то нам остается обсудить только работы Листа и Род-бертуса, с одной стороны (несколько неловко отмечать, что Тю-нен, Маркс, Лист и Родбертус были экономистами без профессорского звания), и работы Рошера, Гильдебранда и Книса — членов так называемой старой исторической школы — с другой.
Фридрих Лист (1789-1846) пользовался симпатиями своих соотечественников и, по их мнению, достоин был весьма почетного места. Это объясняется его успешной борьбой за Таможенный союз германских государств (Zollverein) — зародыш германского национального единства. Члены тех счастливых наций, для которых право на национальное существование и национальные амбиции являются сами собой разумеющимися, не могут понять, что подобное объединение значит для немцев. Это значит, что Лист, подобно другим участникам этой длительной и тяжелой борьбы, является национальным героем. Я далек от критики такого отношения и не собираюсь умалять восхищение перед Листом во всех отношениях, кроме одного, которое, к сожалению, единственно имеет значение для темы данной книги. Однако даже как ученый-экономист Лист обладает одним свойством, характеризующим великих ученых, а именно великим видением положения своей страны, которое, не являясь само по себе научным достижением, служит предпосылкой для научного достижения определенного типа, выдающимся примером которого в наши дни является творчество Кейнса. Не испытывал Лист недостатка и в специфически научных инструментах, в которых должно реализоваться видение, чтобы принести научные плоды; в действительности его аналитический аппарат идеально соответствовал его практической задаче. Но отдельные части этого аналитического аппарата не были особенно новы.
Лист видел нацию, бьющуюся в оковах, наложенных на нее недавним тяжелым прошлым, но он видел также ее потенциальные экономические возможности. Следовательно, реальным объектом его размышлений было будущее нации, а настоящее он считал не более чем переходным состоянием. Он понял, что в переходном, по сути, состоянии теряет смысл такая политика, которая связана с управлением существующим комплексом условий, рассматриваемых как перманентные. Эта идея воплощена в его теории «стадий» — удачная находка с точки зрения решения образовательной задачи и в то же время по сути своей всего лишь старая идея XVIII в. Далее, подобно Зодену, Лист понимал, что упор на будущее нации изменяет условия достижения благосостояния в настоящем. Он выразил это в своей доктрине «производительных сил» (Produktionskrafte), занимающих в его системе почетное место в сравнении с потребительскими благами, которые могут быть произведены при заданном уровне производительных сил. Это также довольно удачное изобретение с точки зрения задач обучения, но сам по себе упомянутый термин не больше чем название для нерешенной проблемы. И, наконец, что касается его наиболее известного вклада в просвещение общественного мнения Германии в области экономической политики, т. е. его аргументации о зарождающихся отраслях промышленности, то этот раздел явно написан под влиянием Гамильтона и составляет часть экономической мудрости, которую Лист впитал во время своего пребывания в США. Лист до такой степени американизировался, что защищал идею финансирования строительства железных дорог с помощью выпуска банкнот; единственные прецеденты такой практики, причем не всегда достойные доверия, существовали только в США. Следует мимоходом отметить, что аргументация Листа в пользу протекционизма выливается в аргументацию в пользу свободной торговли; если это не очевидно, мы можем найти подтверждение в том факте, что Дж. С. Милль принял теорию о зарождающихся отраслях промышленности, явно понимая, что она находится в рамках логики свободной торговли. 5-3
Я думаю, что все вышесказанное отдает справедливость аналитическим дарованиям и достижениям Листа и в то же время приводит их к надлежащим пропорциям. Те, кто наделяет своего героя всеми мыслимыми заслугами, ставят его труды в ложную перспективу. Утверждается, что он был преемником научной мысли XVIII в. Он был порождением романтизма. Он был предшественником исторической школы в экономической науке. Смысл этих утверждений сводится к тому, что каждый мыслитель является преемником всего, что было до него, и предшественником всего, что будет после него. Лист был великим патриотом, блестящим журналистом, ставившим перед собой определенные задачи, и способным экономистом, хорошо координировавшим все, что могло воплотить его видение. Разве этого не достаточно? Из всех произведений Листа для нас наибольший интерес представляют «Очерки американской политической экономии» (Outlines of American Political Economy. 1827), поскольку это произведение показывает его систему на ранней стадии развития. Созданная на основе вышеупомянутого произведения зрелая работа «Национальная система политической экономии» (Das nationale System der politischen Okonomie. 1841; пер. на англ. яз. — 1885), несмотря на все приведенные выше комментарии, остается классикой в хвалебном значении слова. Новое, полное издание его произведений (Schriften, Reden, Briefe) было опубликовано в 1927-1932 гг. германским Обществом Листа (List-Gesellschaft), которое также публикует List-Studien.
Иоганн Карл Родбертус (1805-1875) также отчасти обязан своей известностью обстоятельствам: с одной стороны, он не встретил ни конкуренции, ни критики, с каковыми ему пришлось бы столкнуться в Англии; с другой стороны, несмотря на то что он решительно отвергал классовую борьбу и революцию и был по сути консервативным монархистом, он одновременно являлся сторонником определенного типа государственного социализма, приемлемого для большой части общества. В остальном его социальная и политическая философия, включая естественное право работников физического труда на всю промышленную продукцию (на освященном веками основании, что все товары являются продуктом или стоят только физического труда), не относится к нашей теме. Однако следует упомянуть некоторые рекомендации, так как они проливают свет на анализ, из которого исходят. Тезис о том, что только институциональная структура общества лишает труд части «его» продукта, нашел свое отражение в рекомендации изменить институциональную структуру путем воздействия государства через систему налогообложения (одно из первых предложений в либеральном мире того времени использовать налогообложение не в целях получения дохода) и фиксировать не только цены и ставки заработной платы, но также и доходы от собственности. Его теория земельной ренты была отражена в чрезвычайно благоразумном предложении (не будучи его неотъемлемой частью), имевшем некоторые практические последствия в Германии. Оно сводилось к тому, чтобы заменить закладную, дающую право на весь капитал, закладной, дающей право только на ежегодные выплаты. Его теория бедности и экономических циклов отразилась в совершенно современно звучащем предложении устранить и то и другое путем перераспределения доходов.
Аналитическая схема Родбертуса может быть наиболее кратко и в то же время наиболее выразительно охарактеризована следующим образом. Он был по сути и в том же смысле, что и Маркс, рикардианцем. Его анализ заключался в развитии доктрины Рикардо в определенном направлении, которое было в сущности параллельно, но отлично от направления Маркса. Если смотреть на даты публикации, то Маркс мог почерпнуть вдохновение у Робертуса, в особенности в отношении унитарной концепции всех доходов, отличных от заработной платы (у Маркса прибавочная ценность, у Родбертуса— «рента»), которая является общей характерной чертой обеих схем. Однако пример Родбертуса мог в лучшем случае научить Маркса, как не надо подходить к данной задаче и как избежать самых грубых ошибок. По этой причине, а также потому, что теоретические достижения Маркса, как мне кажется, естественно вытекают из формулировок Рикардо — с учетом общего направления теории Маркса, — я не думаю, что существует какая-либо убедительная причина сомневаться в заключении Энгельса, отвергавшем идею о «заимствованиях» Маркса у Родбертуса. Разумеется, назвать Родбертуса рикардианцем — значит ограничить диапазон его самобытности. Кроме того, существует приоритет Томпсона в отношении любого типа теории эксплуатации и приоритет Оуэна в отношении трудовых бон (денег), предлагаемых Родбертусом. 5-4 Но и то и другое не слишком важно. Для удобства читателя, как бы забегая вперед, мы приводим три основных момента, особенно характерных для масштаба теоретических усилий Родбертуса (каждый из которых нашел своих почитателей): (I) совершенно несостоятельная теория ренты; 5-5 (II) одинаково несостоятельная как с практической, так и с теоретической точки зрения теория о том, что в ходе развития капитализма наблюдается тенденция уменьшения относительной доли труда в национальном доходе; (III) теория кризисов в духе концепции недопотребления, основанная на тезисе о перепроизводстве, периодически возникающем в результате неспособности рабочих покупать достаточное количество произведенной ими продукции по причине, указанной в пункте (II), — это вид теории недопотребления, которая, по идее, должна быть ниже всякой критики, но, к сожалению, оказалась удостоенной внимания. Сисмонди, в работах которого имеются пассажи, как будто указывающие в том же направлении, на самом деле лучше справился с этими вопросами. Наиболее известные труды Родбертуса: Zur Erkenntniss unsrer staatswirthschaftlichen Zustande (1842); Sociale Briefe an von Kirchmann (1850-1851; перевод на английский язык под заглавием Overproduction and Crises вышел в 1898г.; 2-е изд.— 1908); Zur Erklarung und Abhtiife der heutigen Creditnoth des Grundbesitzes (1868-1869). Другие работы, представляющие для нас интерес, включая письма, содержащие некоторые важные уточнения, публиковались время от времени уже после смерти автора. Имеется богатая литература о Родбертусе, в основном немецкая. Упомяну только книгу Дитцеля {Dietzel. Karl Rodbertus. 1886-1888), в которой аналитическая компетентность компенсирует отсутствие информации, объясняющееся датой написания. Благодаря защите А. Вагнера имя Родбертуса в последние два десятилетия XIX в. выдвинулось на первый план.
Позднее будут изложены причины, в силу которых я считаю, что, для того чтобы представить реалистическую картину развития нашей области науки, лучше ограничить понятие исторической школы в экономической науке временем и группой Густава фон Шмоллера (см. ниже, часть IV, глава 4). Из этого следует, что нельзя считать удачным термин «старая историческая школа», введенный главным образом для использования в полемике против «историзма» Шмоллера. Он обозначает группу авторов, которые, ценя важность исторического исследования, не выказывали враждебности по отношению к «теории». Я утверждаю, что такая позиция не является отличительной характеристикой и что экономисты, обычно упоминаемые в связи с этим, не образуют группу, не говоря уже о школе. Но нам следует упомянуть самих этих экономистов: это Гильдебранд, 5-6 Книс и Рошер. Первый из них, неугомонный, деятельный человек, пользовавшийся значительным влиянием, в большей степени, чем другие, соответствует понятию «экономист исторической школы» в более позднем и истинном значении этого термина.
Книс, одна из наиболее значительных фигур немецкой экономической науки, будет упомянут в нашем обзоре следующего периода, к которому принадлежит его главный труд, относящийся к области экономической теории. Право Книса на место в старой исторической школе основано единственно на другом его сочинении — методологическом professio fidei {символе веры}, который представляет большой интерес как таковой, но, учитывая собственную практику автора, значит немного. Эта работа, как относящаяся к данному периоду, будет отмечена ниже (глава 5, § 5b).
Рошер5-7, преподававший в Лейпцигском университете в течение сорока шести лет, сочетал влияние, связанное с данной деятельностью, с влиянием многих своих трудов, никогда не опускавшихся ниже весьма высокого уровня: основательная эрудиция и здравый смысл проявляются во всех его работах, а сочувственное понимание, которое его благородный и высокообразованный ум распространял на все типы научных усилии, способствовало тому, что его труды были для многих поколении студентов полезнее, чем могли бы быть более оригинальные произведения. Маркс плоско подшучивал над ним. Некоторым авторам он казался препятствием на пути прогресса. В целом едва ли в этот период существовал другой экономист, пользовавшийся таким почти всеобщим уважением в самой Германии и за ее пределами. Авторы, которым было трудно приписать ему оригинальные результаты, благожелательно находили что-либо самобытное в его методе или подходе. Именно поэтому его стали рассматривать как одного из «основателей» исторической школы вообще или как лидера так называемой «старой исторической школы». Он способствовал такому мнению, часто говоря о своем историческом методе или точке зрения историка. Но позднее мы увидим, что в этом мало правды и что в том, что касается аналитического аппарата, его следует отнести к числу достойных последователей английских «классиков», хотя этот последователь имел особенно ярко выраженную склонность к использованию исторических примеров.
Я думаю, что мы обрисовали все выдающиеся черты общей картины, которые необходимо знать с точки зрения нашей темы. Неполнота освещения неизбежна в такого рода предприятии и не требует оправданий. И все же мне кажется желательным как-то компенсировать отсутствие трех имен, которых может недоставать некоторым читателям. Я уже упомянул Лоренца фон Штайна в связи с экономической интерпретацией истории, и, возможно, я должен был включить его в наш беглый очерк, поскольку все наиболее значительные его работы были опубликованы в рассматриваемый период. Однако я отнес его к следующему периоду, поскольку его влияние значительно возросло в 1870-х и 1880-х гг. По тем же соображениям я отложил рассмотрение творчества Аль берта Шеффле, но воспользуюсь случаем, чтобы кратко прокомментировать работы Дюринга, которые не вписываются ни в какое иное место книги.
Евгений (Ойген) Дюринг (1833-1921) был вынужден оставить карьеру юриста из-за слабости зрения, вскоре перешедшей в полную слепоту. Он занялся академической деятельностью, а также интеллектуальным трудом и в результате освоил обширную область знаний, простирающихся от математики, механики и теоретической физики до этнологии, политической экономии и философии. Тот факт, что в некоторых областях этой обширной сферы ему удалось овладеть знаниями в такой степени, чтобы внести собственный вклад, можно считать поистине достойным восхищения и даже почти невероятным подвигом. В частности, он опубликовал блестящую историю механики (Kritische Geschichte der allgemeinen Principien der Mechanik. 1873), которая при присуждении ей академической награды вызвала любопытные комментарии членов жюри, отметивших, что уровень работы был значительно выше того, что был необходим для получения награды; еще важнее этой оценки было одобрение Эрнста Маха (см. предисловие к первому изданию его «Механики»). Кроме того, Дюринг непременно должен занять видное место в истории антиметафизических и позитивистских философских течений. В другой сфере философии, в философии жизни, соответствующей самому раннему значению термина «философия», он развил систему, которая — нравится она нам или нет — является тем не менее интересной и оригинальной (он назвал ее «персонализмом»), Он представил также социальную философию (или систему социальных реформ), которая заслуживает такой же оценки (он назвал ее «социетарной»; эта система имеет некоторое сходство с системой Родбертуса). Причину неприятия работ этого видного мыслителя со стороны многих следует искать в его темпераменте, одновременно благородном и агрессивном; своими яростными нападками он нажил себе врагов в лице практически всех индивидов или групп, которых он вообще хоть как-то упомянул. Однако в 1920-е гг. его работы пережили возрождение. Все это следовало сказать, чтобы разъяснить всю неуместность сколько-нибудь неуважительного отношения к Дюрингу, а также защитить его от недопонимания.
В области экономической социологии ему принадлежит значительная заслуга — создание антимарксистской (частично обоснованной) теории о том, что многие отношения собственности в капиталистическую эру вытекают не из экономической логики капитализма, а из действия внеэкономических политических факторов. Но поскольку мы исключаем из рассмотрения политические теории и рекомендации в области политики, мы не можем найти у него какого-либо иного положительного вклада. Он был плохим техником, что странно, если учесть его достижения в механике. Он не понимал аналитической слабости аргумента согласно которому капиталистическая собственность (по институциональным причинам) держит рабочий класс на уровне выживания и лишает его плодов технического прогресса (следовательно, государство должно вмешаться и обеспечить трудящимся получение причитающейся им доли). Здесь мы вновь наблюдаем сходство с Родбертусом. Дюринг безгранично восхищался Кэри и выходил из себя от ярости по поводу плагиата Бастиа, но он не обнаружил понимания сильных или слабых сторон системы Кэри. А поскольку для нас важно именно это, то у нас больше не будет повода возвращаться к нему. К нашей области относятся следующие работы Дюринга: Carey's Umwalzung der Volks-wirtschaftslehre und Socialwissenschaft (1865); Capital undArbeit... (1865); Kritische Grundlegung der Volkswirtschaftslehre (1866); Kritische Geschichte der Nationalokonomie und des Socialismus (1871); Cursus... (1873). См. также: Laskine E. Les Doctrines economiques et sociales d'Eugene Dtihring//Revue d'histoire des documens economiques et sociales. 1912; AlbrechtG. Eugen Duhring... 1927. |
|
6. Италия
Политическое и административное устройство каждого государства находит отражение в организации научной работы. Именно поэтому научная работа во Франции была, как и все остальное, в большой степени централизована. В Англии совершенно другие условия дали аналогичный результат: мы находим в каждой области науки, включая экономическую науку, относительно небольшую и тесно сплоченную группу, внутри которой благодаря строгому отбору число по-настоящему значительных имен сокращено до немногих. Подобные структуры легко охарактеризовать. Значительно более децентрализованую немецкую экономическую науку описать намного труднее. Итальянская экономическая наука была децентрализована в еще большей степени. И я признаюсь в неспособности нарисовать в отведенном для этого месте книги сколько-нибудь удовлетворительную картину. Все, что можно сказать об экономических исследованиях, проведенных в этот период в разных центрах общественной жизни страны, заключается в том, что они не поднимались до уровня достижений более раннего периода Беккариа и Верри или достижений более позднего периода Панталеони и Парето. Это проявляется разными способами, особенно в форме преобладания иностранного влияния. Направления, заданные А. Смитом, Мальтусом, Рикардо и Сэем, принятые или отвергнутые критикой, служили отправными точками и материалом для работы, которая часто была талантливой, но в основном подражательной. Отсюда характерный интерес как к итальянским работам прошлого (пятьдесят томов собрания Кустоди Scrittori classici italiani di economia politica вышли в 1803-1816 гг.), 6-1 так и переводам иностранных работ (1-я и 2-я серии Biblioteca dell' Economista вышли в 1850-1868 гг.). Это тем более примечательно, что, согласно имеющимся фактам, итальянская экономическая наука была богата собственными талантами. В качестве примера приведу имена двух одаренных экономистов — Росси и Шалойя, чья деятельность также иллюстрирует то, что мы давно уже знаем: относительную слабость научных работ сильных личностей. 6-2 Труды Валерьяни и Романьози6-3 могут служить примерами экономических работ, относительная слабость которых объясняется только лишь широтой охвата.
Плодами более сосредоточенных усилий являются работы Лясойя и Фуоко в начале периода, а позднее работы Месседалья. Творчество Джойя6-4 может быть лучше всего охарактеризовано как попытка переписать «Богатство народов» с точки зрения представлений автора об объединенной Италии. Жемчужины спрятаны в куче непригодного хлама, что частично возмещается статистической работой. Легче отдать справедливость Фуоко. 6-5 Он был замечательным теоретиком, не заслужившим забвения. В ряде произведений, например о концепции пределов в экономике, он проявляет значительную оригинальность. Концепция экономического равновесия Фуоко в некоторых отношениях опережает концепцию Сэя. Его имя постоянно упоминается в итальянских работах по истории экономической науки, правда главным образом в связи с его работой над теорией ренты, но он, по-видимому, не пользовался влиянием. Иначе обстояло дело с Месседалья. 6-6 Я выбрал его имя, поскольку в истории итальянской экономической науки и статистики он занимал ключевое положение. Я полагаю, Маффео Панталеони выразил мнение подавляющего большинства итальянских профессиональных экономистов, когда писал, что Месседалья был одним из троих ученых — другими были Косса и Феррара, учение которых сформировало «всех» (?) итальянских экономистов последующего периода, когда итальянская экономическая наука вновь ярко заблистала. Это солидное достижение не основано ни на одной из его отдельно взятых работ, хотя большинство из них представляют собой образцы высокой учености, например его монографии о государственных займах, народонаселении (только эти две работы относятся к описываемому периоду), статистической теории и теории денег. Их влияние заключается не столько в их индивидуальном вкладе в изучений соответствующих тем, сколько в том, что они были воплощением духа учености и примерами исследований, авторы которых отказывались служить злобе дня. Добавим Надзани по той же причине, что мы включили Кернса в список английских экономистов этого периода: возможно, он был самым видным итальянским выразителем «классической» теории, и его основной вклад в науку относится к данному периоду, невзирая на даты. 6-7 Данный очерк не только удручающе неполон, 6-8 но также не предусматривает возможности уделить должное внимание эмпирическим работам, проделанным итальянскими экономистами, в частности по проблемам сельского хозяйства, включая проблемы собственности и владения на правах аренды, что значительно повлияло бы на общее впечатление читателей. Но с этим мало что можно поделать. Из текстов наряду с трудами Шалойя я упомяну работы Боккардо, а также еще одну работу, которая мне лично больше всего нравится, — книгу де Чезаре. 6-9 Самую видную фигуру рассматриваемого периода и, возможно, еще на двадцать лет вперед, Феррару, я оставил напоследок. Он был великим лидером. Он основал собственную школу. Но восхищение им придало его фигуре преувеличенные размеры.
Франческо Феррара (1810-1900) был прежде всего ученым и преподавателем, но одновременно и политиком, сыгравшим роль в образовании объединенной Италии и в организации нового национального государства. Я упоминаю эту его деятельность, а также его страстный интерес к проблемам экономической политики по двум причинам. Во-первых, этим объясняется, почему, подобно Рикардо, Феррара говорит с нами с пьедестала, воздвигнутого не только из его научных достижений: итальянцы вполне могут чтить этого великого ученого-экономиста как одного из отцов-основателей их государства. Во-вторых, упомянутая деятельность и занимаемые Феррарой позиции в обсуждении практических проблем многое открывают в его характере: мы видим человека честного и совестливого до щепетильности, неподвластного соблазнам среды, полной искушений, преданно любящего свой народ, не идущего на компромиссы. Но мы также видим доктринера почти невероятной непреклонности. В экономическом и политическом плане он был ультралибералом в смысле, определенном во второй главе этой части. Он предавал анафеме малейшее отклонение от этого ультралиберализма. В этом отношении, подобно многим либералам, он был тиранически нетерпим — находка для оппонента, умеющего пользоваться этой чертой характера. Он, казалось, никогда даже не пытался понять какую-либо точку зрения, кроме своей собственной. Sozialpolitik просто вызывала у него гнев. Эта черта имеет отношение к нашей теме, поскольку каков он был в политике, таков он был и в науке. Он безоговорочно верил в могущество экономической теории, поэтому историческая школа также вызывала у него гнев. Очевидно, что такое лидерство имеет свои опасные стороны. Но мы не должны забывать и о его достоинствах. Убежденный человек убеждает других, но вряд ли сможет избежать односторонности и узости. Феррара пронес флаг экономической теории над бесплодной почвой, поддерживая в ней жизнь, прививая интерес к ней, стимулируя свою аудиторию, подготавливая почву для прихода лучшего, — на это способен только человек убежденный. В этом заключалось его поистине великое достижение. Но его собственные свершения в царстве теоретического анализа, несмотря на все похвалы позднейших авторов и все их усилия дать благоприятную интерпретацию его работ, явно не имели успеха. Он достаточно ясно понимал, что экономические явления и проблемы образуют связанную совокупность и что их объединяет теория ценности. Но в качестве принципа своей теории ценности он принял стоимость воспроизводства, выраженную через труд. Этот принцип можно принять как общий только при условии безнадежных отклонений от логики, и в любом случае он говорит нам не намного больше, чем старый принцип издержек производства, если его правильно сформулировать. Нет смысла выделять примеры невозможных рассуждений, чтобы подвергать их критике. Давайте лучше полюбуемся на стратега, одержавшего победы с таким негодным оснащением и добавим, что как его ученые рассуждения о старых авторах, так и его произведения о банках, правительственных бумажных деньгах, не обеспеченных золотом, а также на другие темы содержат много ценных вещей. Самая значительная его работа Esame storico-critico di economisti e dottrine economiche del secolo XVIII e prima meta del XIX (1889-1890) была упомянута выше. Более благоприятная оценка деятельности Феррары дана в блестящем очерке профессора Буске (Bousquet G. Н. Un grand economiste italien, Francesco Ferrara//Revue d'histoire economique et sociale. 1926. Т. XIV), а также во введении и примечаниях к избранным произведениям Феррары (Ferrara. Oeuvres economiques choisies/Ed. G. Н. Bousquet, J. Crisafulli. 1938). |
|
7. Соединенные Штаты
Что касается предшествующего периода, то мы обнаружили, что немногочисленная американская экономическая литература не вполне заслуживает низкого мнения, которого придерживается большинство американских экономистов. Однако применительно к обозреваемому периоду мнение, выраженное Данбаром в 1876 г., согласно которому американская литература «ничего не внесла в развитие теории политической экономии7-1, не было опровергнуто под влиянием информации, полученной в ходе дальнейших изысканий. Этот вывод неверен, если учесть поднятые проблемы, внесенные предложения, проделанную эмпирическую работу, но он верен, если мы говорим именно о теории. Поскольку это мнение преобладает среди профессионалов, мы можем ограничиться кратким обзором. Прежде чем к нему приступить, я хочу поставить вопрос: почему дело обстояло именно так?
Люди, не знакомые с социологией научной деятельности, считают само собой разумеющимся, что анализ следует за практическими проблемами или, иначе говоря, вытекает из жизненных по-тоебностей. Но в рассматриваемый период было очень много практических задач, и они горячо обсуждались, иногда со страстью, не соответствующей их важности. Тем не менее мы едва ли найдем нечто большее, чем слабые следы попыток создать аналитические инструменты, необходимые для рассмотрения этих проблем. Кроме того, наблюдался большой спрос на экономическое образование, который значительно превышал имеющееся количество компетентных преподавателей; в ответ на это создавались курсы и учебники. Можно было бы подумать, что преподавание курса или написание учебника побудит авторов хотя бы немного думать самостоятельно и, просматривая результаты теоретических исследований, им будет трудно не задаться вопросом: а не мог бы я сам сделать лучше? Но очевидно, что это не так: спрос на курсы и учебники приводит к созданию курсов и учебников, и только. Разве это не подтверждает один из тезисов этой книги, согласно которому нужда в аналитическом прогрессе не является его необходимым и достаточным условием, а спрос на образование приводит к образованию и не обязательно к научным достижениям? Решение загадки оказывается весьма простым. Мы решим ее, как только заметим, что отсутствие творческих исследований не было особенностью американской экономической науки того периода. Аналогичную ситуацию мы находим повсюду. Например, в области математики и теоретической физики нечего отметить, кроме одинокой вершины — Уилларда Гиббса, хотя недостатка в технологических проблемах здесь не было, к тому же некоторые из них решались поразительно успешно. Это заставляет предположить наличие общей причины, и я не вижу, в чем еще мы можем ее найти, как не в условиях этой страны и особом складе ее населения: задача эксплуатации возможностей природной среды (которая, с учетом структуры общества, представляла ни с чем не сравнимые условия для развития предпринимательства) одновременно и поглощала творческие таланты страны, и притягивала таланты такого типа. Круги, культивировавшие интеллект и ученость, были количественно незначительны, а их научные начинания бесплодны. Я думаю, это согласуется с тем, что хотел выразить Данбар, хотя его манера изложения вызывает возражения. 7-2
Но я сделал особое ударение на слове «теория», подразумевая под этим аналитический аппарат. Это было бы излишним при рассмотрении любого известного мне американского учебника, так как все они были во всех отношениях посредственными и даже хуже. Преподавание в основном питалось трудами МакКуллоха и Сэя, а там, где использовались доморощенные тексты, также обращались к Сэю и МакКуллоху плюс некоторый вклад школы Кэри. 7-3 Но что касается наиболее значительной фигуры в американской экономя. ческой науке того периода — Кэри7-4, то ограничение нашего интереса вопросами «теории» весьма необходимо, поскольку ему не хватало творческого начала только в этом отношении. Из его случая можно извлечь интересный вывод о том, какой вред может в конечном счете нанести репутации ученого непригодный аналитический аппарат; 7-5 несомненно, имя Кэри значительно больше пострадало от политической враждебности, чем от аналитических дефектов но никто не смог бы относиться к нему с пренебрежением, рели бы он отстаивал свои позиции на приемлемом уровне компетентности.
Идея Кэри о фундаментальном единстве всей науки (своего оода обобщенный контизм) не была похожа на идею человека, чья интеллектуальная жизнь ограничена вопросами таможенных тарифов. Человек, который еще раз выдвинул идею фундаментального тождества научных законов во всех областях знания, был, несомненно, не прав, но в его ошибке присутствовал элемент величия. Человек, который смог представить Соединенные Штаты как отдельный мир со всеми вытекающими отсюда экономическими, моральными и культурными последствиями, несомненно обладал даром великого видения в том же смысле, что и Лист. В свете этого видения его протекционизм и «гармония» сельскохозяйственных, промышленных и торговых интересов (его концепция «сбалансированной» экономики) приобретают новое значение, полностью упущенное теми, кто видел в нем только лишь рупор бизнесменов. Нам нет необходимости быть сторонниками протекционизма или одобрять видение Кэри в целом, В частности, у нас может сложиться ощущение, что Соединенные Штаты могли бы к настоящему времени стать более счастливым местом и достичь более высокого культурного уровня, если бы более значительная часть энергии страны ушла на другие цели, помимо бизнеса, и, следовательно, если бы ее промышленное развитие шло медленнее. Однако это дело личной оценки, и оно не освобождает нас от необходимости признать, что видение Кэри было великим и в большинстве отношений адекватно выражало положение и дух страны. Более того, мы не можем не признать, что это видение не зависело от его плачевного аналитического воплощения и его можно было воплотить более удовлетворительным образом. Именно это отказывались признать критики Кэри. Большинство из них были более или менее квалифицированными экономистами. Им было нетрудно показать непригодность теории Кэри, а в силу этого они осудили его идею, ни выяснив (и возможно, не осознавая), что основные компоненты его идеи выходили за пределы теоретического анализа.
Сравнение Кэри с английскими фритредерами, с одной стороны, и с Листом — с другой, выявит это еще яснее. Английские фритредеры и Лист также выступали с позиций всеобъемлющего социального и политического видения, которое мы можем приник мать или не принимать; более того, как фритредеры, так и Лист выступали с соответствующих национальных позиций; наконец, они защищали политические меры, которые отвечали некоторым групповым интересам лучше других. Во всех этих отношениях не существует какой-либо разницы между позициями Кэри, английских фритредеров или Листа, за исключением, конечно, того, что касается наших собственных предпочтений. Однако английские фритредеры успешно обеспечили свое видение аналитически: теорема сравнительных издержек была важным вкладом в наш аналитический аппарат. Именно по этой причине они могут претендовать на место в истории научного анализа, а не благодаря защите свободной торговли как таковой. Лист не внес оригинального вклада в аналитический аппарат экономической науки. Но он точно и правильно пользовался элементами существующего аналитического аппарата. В этом также состоит научная заслуга. Случай Кэри отличается от обоих тем, что он внес в анализ отрицательный вклад. Я хочу сказать, что это было совершенно не нужно как для аналитического воплощения его видения американской действительности и ее проблем, так и для рекомендуемых им политичеких мер, включая протекционизм, сбалансированную экономику и все остальное. Если ему не хватало дара творческого анализа, он мог бы использовать существующие аналитические инструменты, как поступил Лист, и, основываясь на данных США, мог бы доказать, что взгляды английских экономистов по многим экономическим проблемам были неприменимы к американским условиям и их следовало модифицировать путем введения других фактических допущений. Поступи он так, проявив при этом чуточку компетентности, его хулители сохранили бы свои политические аргументы, но его положение на научном фронте было бы прочным.
Однако он был не способен отличить в английском учении о свободной торговле теоретический элемент от эмпирического и путал их с элементом политической воли. В поле его зрения были только практические рекомендации, и он наивно полагал, что они вытекали из теоретических предпосылок, которые ему надлежало подрубить под корень. 7-6 Вместо того чтобы просто сказать, что в обозримом будущем демографическое давление не будет иметь значения для США, он предпринял неудачную попытку опровергнуть мальтузианскую теорию. Вместо того чтобы просто сказать, что наиболее важные социальные и политические выводы из «рикардианской» теории ренты не касались новой страны, он затеял нелепый спор (не ранее 1858-1859 гг. в работе Principles of Social Science), утверждая, что данная теория совершенно необоснованна, так как переход от обработки более плодородных почв к менее плодородным не был типичным, а наоборот, наблюдалась обработка сначала бедных, а затем плодородных почв. 7-7 Вместо того чтобы просто подчеркнуть, что в условиях быстрого развития растущие кривые издержек непрерывно смещаются вниз, вследствие чего рикардианская теорема, приравнивающая цены к издержкам производителя, находящегося в самых неблагоприятных условиях, во многом утрачивает свое практическое значение, он обсуждал снижающиеся и растущие издержки так, как будто эти феномены отражают конфликтующие положения относительно одного и того же явления. В своем наивысшем достижении в теории ценности он допустил такие грубые ошибки, что загубил ее сильные моменты. Его теория определяет ценность как величину, зависящую от количества затраченного труда. При этом она содержит усовершенствование, согласно которому ценность товара определяется не количеством действительно вложенного в него труда, а количеством труда, необходимого для его воспроизводства. 7-8 Он наблюдал, что в ходе технического прогресса это количество быстро падает, и отсюда сделал вывод, что в ходе технического прогресса относительная доля труда должна возрастать, что не только ложно, но и не вытекает из логики его аргумента. В данном случае особенно ясно, что не все из того, что он старался выразить, было полностью неверно: компетентный теоретик смог бы переработать этот материал в ценный научный вклад, но его изложении эта теория звучала как полностью ошибочная, поскольку он был не способен найти для нее правильное выражение. Нет необходимости продолжать дальше. Однако остается один интересный вопрос. Многие люди восхищались диагнозом, который Кэри ставил американской действительности, разделяли его взгляды на экономическую политику и его энтузиазм. Награда в виде успеха и почета ожидала того, кто смог бы вычистить все ошибки из его томов и придать его системе приемлемую форму. Более того, эта награда не была тайной, и у Кэри были последователи, для которых самой естественной в мире вещью было бы получить ее. Почему же никто не попытался? Дело в том, что возможность— это только необходимое, но не достаточное условие для великого свершения. Сама по себе необходимость не создает человека, способного ею воспользоваться, а головы, способные проделать такую работу, были заняты производством башмаков.
Однако, хотя никто не пытался решить эту задачу во всем ее огромном объеме и не взялся даже за осуществление какой-либо из ее частей, большое количество авторов пытались сделать это в более узких рамках, затратив неадекватные усилия. Не все из этих авторов были предшественниками или последователями Кэри. Не создали они и никакой школы в принятое нами значении слова, но, рассуждая о тех же фактах и проблемах и до некоторой степени в том же духе, они опубликовали работы, имеющие определенное сходство с работами Кэри, а также некоторое фамильное сходство между собой. Некоторые из них относили себя к «американской политической экономии», и этот термин хорошо описывает их всех. Они все в той или иной степени были протекционистами. Но фамильное сходство между ними шло дальше и охватывало другие черты, имеющие большее отношение к нашей теме. Общей чертой являлась скромность их аналитического аппарата, почерпнутого — путем принятия или критики — у А. Смита. Среди них не было ни одного первоклассного ученого, и они никак не использовали предоставленную им уникальную возможность. Не достигли они и доминирующего положения. Поэтому они и не преобладают в приведенном ниже списке, который, я думаю, довольно точно представляет экономистов США того периода: Реймонд, Чверетт, Таккер, Боуэн и Амаза Уокер. 7-9 Мы можем также включить в число американских научных достижений раннюю книгу Листа — типичный продукт американской среды — и, возможно великий труд Джона Рэ, рассматриваемый в первом параграфе данной главы. Разумеется, здесь исключаются работы по теме денег и банковского дела и еще более важная эмпирическая работа, проделанная экономистами США. |
|
8. Эмпирические работы
В сделанном выше обзоре нам неоднократно предоставлялась возможность похвально отзываться о прекрасных эмпирических исследованиях экономистов, обычно относимых к категории специалистов по «общим проблемам» или даже чистых теоретиков. Но эти работы нельзя вполне понять, если не учитывать, какую часть своего времени и энергии эти авторы могли затратить на поиски и изложение фактов. Бросим еще раз взгляд на отобранные нами великие и малые имена: Бланки, Чалмерс, Шевалье, Гарнье, Джойя, Мальтус, Месседалья, МакКуллох, Мангольдт, Джеймс Милль (History of India), Рошер, Сениор, Шторх и Тюнен. Этот список, который легко может быть продолжен, достаточно хорошо показывает, что экономическая наука в целом в обозреваемый период никак не была спекулятивной, как ее иногда представляют. Ставшее источником многих бесцельных споров мнение о том, что профессиональные экономисты в тот период пренебрегали эмпирическими исследованиями, совершенно необоснованно. В действительности ближе к правде было бы противоположное мнение: многие недостатки «классического» аналитического аппарата естественнее всего объяснить недостаточным количеством проделанной работы, в то время как мы не можем обратить аналогичный упрек в адрес авторов эмпирических трудов, особенно если включить в эту группу, как это и полагается, историков экономики и исследователей правовых институтов, имена которых мы перечислили в предшествующей главе. В данном параграфе будут представлены дополнительные примеры важнейших типов эмпирических трудов, что поможет придать законченный вид нашей картине и подкрепит наш тезис о том, что «классический» период полностью сохранил традицию эмпирического исследования, которая, как мы знаем, восходит к XVI в.
[а) Книга Тука «История цен».] Для нас особенно интересен такой тип анализа, где представление и объяснение фактов сочетаются друг с другом для решения единой задачи, взаимно обусловливая друг друга на каждом этапе: это тип анализа, который достигает результатов путем обсуждения отдельных ситуаций. Нам придется ограничиться высшим достижением в данном жанре — книгой Тука и Ньюмарча8-1 «История цен и денежного обращения с 1792 по 1856г.» (Tooke and Newmarch. History of price and of the State of the Circulation from 1792 to 1856). Было бы удачнее озаглавить это произведение «Анализ экономических процессов в Англии в период с 1792 по 1856г., в особенности денежного обращения и кредита». Джевонс совершенно справедливо назвал этот труд «уникальным». Никогда ни до, ни после метод, примененный Туком и Ньюмарчем, не использовался в таком широком масштабе и с таким сильным воздействием на чисто теоретические исследования. Владели ли Тук и Ньюмарч этим методом так хорошо, как могли бы, — это уже другой вопрос. Я не имею в виду то, что они выступили за одну политику и против другой, — это не снижает ценности приводимых ими фактов или рассуждений, — и те и другие могут быть высоко оценены любым оппонентом их взглядов, касающихся привлекательности той или иной политики. Не намекаю я и на отклонения от темы и повторения в их трудах: в «реалистической» теории такого типа и то и другое выполняет свою функцию — метод в основном заключается в «вымолачивании зерна из колосьев» материала, а этого нельзя достичь с рикардианской краткостью. Я намекаю на более существенные дефекты, которые непременно и очень быстро заметит любой подготовленный читатель этих томов. Несомненно, оба автора недостаточно хорошо владели экономической теорией. Кроме того, Тук недостаточно четко мыслил и часто портил все дело, не понимая главную мысль оппонента. Это сказывалось на репутации его работ. Его аргументация иногда вызывала вполне заслуженные уничижительные комментарии, вследствие чего его авторитет, хотя и был очень высок при жизни автора и остался таковым до конца столетия, так и не достиг величия, какого мог бы достичь, будь мысль автора отточена лучшим знанием теории. Тем не менее его работа является классическим образцом для подражания, но она как бы взывает к тому, чтобы ее переработал кто-то более подготовленный или более искусный.
[b) Сбор и интерпретация статистического материала.] Несмотря на то что работа, выдающимся примером которой была книга Тука и Ньюмарча, не была новаторской, в этот период она стимулировалась открытием новых источников статистических данных. Это были времена, когда правительства начали создавать статистические бюро и комиссии; когда были предприняты первые попытки международного сотрудничества (первый Международный статистический конгресс был созван в 1853 г.); когда почти повсеместно возникли статистические общества: например, в Англии несколько таких обществ было основано в 1830-х гг., причем Лондонское статистическое общество, основанное в 1834 г., получило привилегию называться Королевским статистическими обществом. 8-2 Как и в предшествующий период, сбор приличных статистических данных из сырого материала, предоставляемого официальными бюро, в большой степени оставался задачей отдельных исследователей, особенно (но не исключительно) таких людей, которые в силу своего официального положения могли получить требуемую помощь. Но эти исследователи не просто занимались сбором данных. Они не ограничивались их упорядочением и предварительными оценками, многие из них также предлагали интерпретации фактов. Таким образом, из этого источника вытекает другой поток работ, отличающихся от труда Тука и Ньюмарча тем, что они начинали со статистического материала а не с экономических проблем и, следовательно, делали упор на статистической информации как таковой в большей степени, чем Тук и Ньюмарч. Однако иногда, хотя и в виде побочного продукта, они приносили аналитические результаты.
В нашем обзоре досмитовских времен мы призывали обратить внимание на то, что можно охарактеризовать как анализ экономичен ского состояния страны. В обозреваемый период эта линия исследования дала большое количество научных достижений, примерами которых могут служить произведения Колкауна, Портера и Таккера. 8-3
Эти и другие произведения такого же типа много теряют от неумения их авторов использовать экономическую теорию в качестве инструмента эмпирического анализа; но в этом отношении они ничем не хуже современных публикаций такого типа. Другие типы статистических экономических исследований того периода будут представлены следующими именами: МакКуллох, Бакстер, Дитеици, Виллерме, Ле Пле и Уэллс.
Наиболее значительной статистической работой МакКуллоха См. § 2) является его словарь (McCulloch. Dictionary, Practical, Theoretical, and Historical of Commerce and Commercial Navigation. 1832)— это героический труд и, несмотря на словарную форму, трактат, где весьма эффективно чередуются факты и анализ. Именно в таких вещах он был по-настоящему хорош. Об этом ученом нельзя судить только на основании его Principles.
Роберт Д. Бакстер (1827-1875) был крупным экономистом. Его тщательное и компетентное обращение с цифрами и его часто цитируемые оценки национального дохода и благосостояния восхищают сами по себе, но при этом являются наименее значительными из его вкладов в экономический анализ. Гораздо больший интерес для нас представляют его смелые экскурсы в статистическую теорию выгод, которые получает общество от железных дорог, налогового бремени и его распределения (для этой цели он также собирал сведения о семейных бюджетах). Эти исследования не свободны от ошибок главным образом потому, что Бакстер был слаб в чистой теории, но сам факт предпринятой им серьезной попытки дать «численный» ответ на такие вопросы, как распределение налогового бремени между землевладельцем и арендатором, должен был бы обеспечить ему место в истории эконометрии. Я
особенно
хочу
сослаться
на
такие
работы, как: The Budget and the Income Tax (1860); Results of Railway Extension (1866); National Income : the United Kingdom (1868); The Taxation of the United Kingdom (1869). Стоит прочитать книгу его вдовы In Memoriam.
Карл Ф. И. Дитерици (1790-1859) был профессором политической экономии (Staatswissenschaft) и директором Прусского статистического бюро в Берлине. Интересна
его
работа Statistische Ubersicht der wichtigsten Gegenstande des Verkehrs und Verbrauchs im preussischen Staate und im deutschen Zollverbande... (1838-1857). Важно
также
упомянуть
еще
две: Der Volkswohlstand im preussischen Staate... (1846) и Uber preussische Zustande, liber Arbeit und Kapital (1848). Его восхитительное спокойствие в вопросах «метода» заслуживает того, чтобы быть отмеченным. В своей лекции De via et ratione oeconomiam politicam docendi (1835) он, вполне резонно подчеркивая основополагающее значение исторических аспектов экономического процесса, приходит тем не менее к выводу, применимому ко всем методологическим спорам XIX столетия: et mere philosophando et mere experiendo erratur {чем больше философствовали, тем больше совершали ошибок (лат.)}. Он продемонстрировал свой здравый смысл, превознося внимательное отношение Рикардо к фактам. Хотя он никогда не предпринимал таких всесторонних исследований, как Портер, четкие и достойные доверия публикации статистического бюро, которым он руководил, прославились пониманием нужд экономической науки, которое позволило ему выбирать плодотворные проекты. Так, его статистика потребления по сей день находит употребление в анализе. 8-4 Включение в наш обзор имени Луи Р. Виллерме (1782-1863), который не был исключительно и даже по преимуществу экономистом, оправдано тем, что он осуществил исследовательский проект (совсем как в наше время) по заказу Академии моральных и политических наук; исследование касалось условий труда в нескольких отраслях обрабатывающей промышленности Франции. Работа
вышла
в 1840 г. под
заглавием Tableau de 1'etat physique et moral des ouvriers employes dans les manufactures de coton, de laine, et de sole. Его рекомендации (защита детей) в данном случае нас не интересуют. Эта работа важна как выдающийся пример большой категории произведений, метод анализа которых едва ли с тех пор усовершенствовался.
Фредерик Ле Пле (1802-1882), математик и горный инженер по образованию и преподаватель металлургии по профессии, фигурирует здесь, а не в главе, посвященной следующему периоду, хотя именно к нему относятся некоторые его публикации и деятельность, принесшие ему мировую славу. Международное общество практического изучения социальной экономии, основанное Ле Пле в 1856 г., начало выпускать в 1881 г. журнал Reform e sociale, выходящий раз в две недели. Работа, относящаяся к нашей теме, была издана в обозреваемый период: Les Ouvriers europeens (1-е изд. — 1855; 2-е изд. — 1877-1879). Он не был специалистом в области экономической науки и глубоко презирал то немногое и неправильно понятое, что ему было из нее известно. Тем не менее он заслуживает места в истории экономического анализа благодаря своему методу изучения семейных бюджетов, который когда-нибудь поможет создать теорию потребления, достойную этого названия. Он заключается в невероятно кропотливом исследовании ограниченного числа отдельных случаев во всем контексте социальных, моральных и культурных условий. Мы не можем вдаваться в подробности программы общественного развития этого великого человека. Но он роздал школу, связанную с указанной программой и продолжающую работу в данном направлении.
Как уже упоминалось, статистические экономические исследования в США процветали; начиная со знаменитой работы Гамильтона (Hamilton. Report on Manufactures. 1791) и до конца описываемого периода наблюдается все усиливающийся поток таких публикаций. Мы ограничимся добавлением еще одного яркого примера, а именно ранней работы Д. А. Уэллса. Его поздняя и значительно более известная работа относится к следующему периоду. 8-5 Он обратился к экономике в зрелом возрасте, заинтересовавшись практическими вопросами своего времени и своей страны, и наш аналитический аппарат ничем ему не обязан. И все же Уэллс был значительным экономистом, и изучение его работ полезно даже сегодня. Он обладал искусством извлекать максимум из несовершенного материала. 8-6 Кроме того, здравый смысл и честность позволяли Уэллсу интуитивно представлять элементы ситуации в их правильной перспективе: он обладал трезвым практическим суждением, которого не хватает, к сожалению, многим лучшим теоретикам и которое с еще большей силой проявилось в его более поздних публикациях.
Конечно, все, что я мог представить в данном разделе, — это горсть примеров, которые к тому же могли оказаться не лучшими. Так, кроме упоминания работ Тука и Ньюмарча, а также Сениора, я полностью пренебрег всеми элементами экономической науки, которые можно было найти в английских официальных отчетах. Однако есть надежда, что даже эти крохи информации помогут читателю составить правильное впечатление о положении науки в рассматриваемый период. Но, как я полагаю, у читателя может возникнуть вопрос, каким образом в сложившихся обстоятельствах даже наиболее пристрастные критики могли говорить о неподобающем перевесе «теоретических спекуляций». Я могу дать только следующий ответ. Критика экономической науки исходит в большой степени от невежественных аутсайдеров, а в их число входят многие лица, называющие себя экономистами. Этот факт делает понятным, почему критика заблуждалась в определении отмеченной нами характерной черты экономических трудов того периода. Экономическая наука приобрела в то время более высокий статус. Это означает кроме всего прочего углубление специализации не только отдельных лиц, но и публикаций, а также возникновение чисто теоретических трактатов. Едва ли можно проглядеть эмпирический компонент «Богатства народов» (хотя, кажется, некоторым критикам удалось даже это), и еще менее возможно не заметить эмпирический элемент в работе Вобана Dixme royale. Но если такой экономист, как Сениор, предпочитает заниматься аналитическим аппаратом экономической науки отдельно от фактов, то в его работе значительно легче проглядеть эмпирический элемент (особенно если он спрятан в отчетах комиссий) и, сравнивая его Outline с «Богатством» Смита (что, разумеется, абсурдно), прийти к выводу, что между этими работами существует пропасть и что Сениор увлекался чистыми теоретическими спекуляциями, в то время как Смит не отрывался от исторических фактов.
[с) Развитие статистических методов.] Вероятно, не следует уподоблять группы работников в какой бы то ни было области научного знания армии, поскольку последняя, по крайней мере в принципе, движется согласно некоторому плану, в то время как деятельность научных групп, в сущности, не скоординирована: одна группа устремляется вперед, другая отстает, и ни одна не оказывает поддержку другим и не пользуется их возможной поддержкой. Это видно на примере развития статистического метода. Мы уже отметили, что в области теории вероятностей наблюдалось значительное продвижение вперед. Необходимо добавить к этому закон погрешности Гаусса и метод наименьших квадратов. Эти достижения означают существенное дополнение к содержимому ящика с инструментами, находящегося в распоряжении экономиста. Однако в течение рассматриваемого периода не было получено результатов, о которых стоило бы говорить; наоборот, в этот период чистая статистическая теория была полностью отделена от чистой экономической теории, что мы наблюдаем и по сей день. Интересно, вызовет ли этот факт подобающее удивление у читателя. Давайте мысленно перенесемся в некий лучший мир и оттуда посмотрим на положение в экономической науке. Мы увидим область исследований, в которой преимущественно (что неизбежно) применяется в основном количественная аргументация; очевидно, что все экономисты должны были бы приобрести необходимые знания в области математики. Даже если они не поняли необходимости этого для достижения успеха в чистой теории, то разве это не обязательно для того, чтобы усовершенствовать способы работы со статистическими цифровыми данными, важность которых они вполне понимали? Им следовало бы внимательно наблюдать за появлением новых инструментов статистического исследования и, конечно, спешить воспользоваться ими, если они (как это и было) предлагались извне. Мы должны были бы ожидать от Дж. С. Милля, работавшего в поте лица автора ведущего трактата того периода, что он овладеет этими инструментами и научит этому других. Заметим, что для умного и честного профессионала в этом не было ничего невозможного. Но если мы вновь обратим свои взоры на реальный мир, то ничего подобного не увидим раньше чем через столетие, но даже и тогда перед нами предстанет лишь мучительная борьба за осуществление этой задачи. А в обозреваемый период мы видим только невежество, порожденное интеллектуальной инертностью или, что во многом то же самое, поглощенностью повседневными практическими проблемами, которые жизнь решала сама без чьей-либо помощи. Не совсем так обстояли дела в демографии, или в так называемой социальной статистике. Сейчас нам предоставляется единственная возможность упомянуть Кетле.
Имя Адольфа Кетле (Adolph Quetelet. 1796-1874) не представляет особого значения для нашей темы. Я не знаю ни одного экономиста рассматриваемого периода, в чьих работах обнаруживались бы какие-либо следы его влияния. Он был математиком и астрономом и вошел в социальную статистику через посредство теории вероятностей. Насколько я могу понять, его заслуга ограничивается достойной похвал пропагандой; в работе Кетле о применимости теории вероятностей в области моральных и политических наук (Lettres a S. A. R. Ie due regnant de Saxe-Coburg-Gotha sur la theorie des probabilites, appliquee aux sciences morales et politiques), опубликованной в 1846 г., не содержится ничего оригинального. Но он присоединился к блестящей группе администраторов, руководивших новыми статистическими бюро, и с неутолимой энергией занимался усовершенствованием методов и проектов; особенно велики его заслуги в развитии международного сотрудничества статистиков.
Однако он сделал значительно больше, чем подразумевает такого рода деятельность. Его энергичные и оригинальные исследования распределения человеческих характеристик были важной вехой прогресса в данной области. Как пример для подражания он со временем приобрел некоторое значение и для экономической науки. Но он предпринял и другой шаг, который после недолгого успеха впоследствии пришлось повторить другим исследователям: он погрузился в философию типа статистического детерминизма, создав теорию, согласно которой статистические исследования выявляли стабильный тип среднего человека, свойства которого были связаны с простыми общими «причинами», а все отклонения от этого типа он приписывал погрешности наблюдения в гауссианском смысле. Таким образом, на базе статистики, он надеялся свести методологию социальных наук к методологии естественных наук. Развитие мысли в этом вопросе полностью пошло в другом направлении, и многие серьезные ученые стали рассматривать теорию Кетле как чудачество, возможно, в большей степени, чем она того заслуживала. На его заслугах в области антропометрии это, конечно, не отразилось. Особенно рекомендую его работу Sur 1'homme... (1835; англ. пер. — 1842). Позднее эта работа вылилась в более обширную под заглавием Physique sociale... (1869). Критику
работ
Кетле
см. у
Г. Ф. Кнаппа (Knapp G. F. Quetelet als Theoretiker//Jahrbucher fur Nationalokonomie und Statistik. 1871-1872), а также работу Мориса Хальбвакса (Halbwachs Maurice. La theorie de 1'homme moyen. 1912).
Экономисты даже не воспользовались самыми примитивными способами для представления чисел. Тем необходимее отметить факт, что графические построения, по крайней мере самые простые, т. е. линия, прямоугольник, круг и секторная диаграмма, были введены в работы по экономике в начале данного периода Плейфером. 8-7 Кроме того, совершенно непростительно, что экономисты, занимавшиеся эмпирическими исследованиями, неохотно пользовались индексами цен, а экономисты-теоретики не испытывали желания создать соответствующую теорию. Мы видели, что сама идея возникла еще до Смита. Большой шаг к достижению полного понимания важности этого метода был сделан в 1798г., когда сэр Джордж Шакберг Ивлин представил в Королевское общество работу, в которой, принося извинения за не достойную такого высокого общества тему, он использовал индекс, несомненно примитивный, но более совершенный, чем у Карли, служащий для измерения «обесценения денег». 8-8 Лоу8-9 не добавил к идее «табличного стандарта ничего, что было бы шагом вперед по сравнению с Ивлином», но усовершенствовал метод и рекомендовал использование индексов с целью «уменьшения ущерба от колебаний и придания равномерного уровня [во времени] денежному доходу», т. е. с целью создания системы стабилизирующих отсроченных платежей. Эта идея стала популярной в следующий период и в еще большей степени в 1920-е и 1930-е гг. Дж. Поулетт Скроуп, по-видимому, был первым, кто ввел эту тему в общеэкономический трактат (1833). |
|
Примечания
1-1. Мы можем привести смягчающие обстоятельства, но по существу обвинение остается. Положение Курно позволяло ему добиться внимания. То, что ему это не удалось, полностью объясняется наличием в книге математики. Но что это за профессионал, если он откладывает в сторону книгу, оказавшуюся немного трудной для понимания? Дюпюи, по крайней мере, удостоился некоторой критики. Положение Госсена можно назвать неблагоприятным, и если он не сделал ничего, чтобы распространить свою книгу среди профессоров, то их грех можно считать простительным. Но В. ф. Ллойд был «студентом колледжа Крайст Чёрч и профессором политической экономии» в Оксфорде. В его совершенно прозрачной аргументации о предельной полезности не было ничего отпугивающего. Несколько авторов слегка коснулись ее, в том числе Сениор. Она наверняка была известна многим. Единственный вывод, который можно сделать из факта, что аргументы Ллойда не возымели никакого действия, заключается в том, что экономисты, читавшие работу, остались слепы к заложенным в ней аналитическим возможностям.
1-2. Позднее читателю станет ясно, что они не могли не сделать этого. Позднее я также объясню, почему я не думаю, что им, в особенности Рикардо, стоит приписывать больше заслуг, чем сказано в этой фразе в тексте.^
1-3. Перепечатана в работе Селигмена (Seligman E.R.A. Essays in Economics. 1925. Ch. 3).
1-4. Для получения максимума, а не минимума требуется, кроме того, чтобы вторая производная была отрицательной. Но здесь это условие соблюдено, поскольку вторая производная равна (-2ap/w3), причем а, р и w — по смыслу положительные величины.
2-1. Более простительно обвинять Рикардо в равнодушии к интересам трудящихся, поскольку, хотя нет ничего более далекого от истины, он, будучи невероятно небрежным в формулировках, в двух или трех случаях допустил такие обороты речи, которые дают повод для подобных обвинений. Рикардо постоянно жаловался, что его неправильно понимали (например, в письме Ж. Б. Сэю), и не без основания. Отчасти он должен был винить в этом самого себя. В его так называемом равнодушии был и элемент достоинства: он был выше елейных фраз, которые стоят так мало и приносят такую большую отдачу.
2-2. Не думаю, чтобы Рикардо читал много трудов по истории. Но я не это имею в виду. Его проблема сродни той, с которой я сталкиваюсь, работая с моими американскими студентами, без всякой пользы напичканными массой исторического материала. У них нет ощущения истории, которое не может дать никакое количество фактических знаний. Вот почему из них значительно легче сделать теоретиков, чем экономистов.
2-3. Говоря о теории лорда Кейнса, профессор Леонтьев назвал его метод «скрытым рассуждением» {implicit reasoning}. Сходство задач и методов этих двух знаменитых ученых, Кейнса и Рикардо, поразительно, хотя это не произведет впечатления на тех, кто ищет главным образом совета, который предлагает автор. Разумеется, в этом отношении Кейнса и Рикардо разделяет целый океан, а взгляды Кейнса на экономическую политику имеют значительно больше сходства со взглядами Мальтуса. Но я говорю о методах получения четких результатов, применяемых Рикардо и Кейнсом. В этом плане они были братьями по духу.
2-4. Предлагаем читателю отметить дополнительное сходство между Рикардо и лордом Кейнсом. Каждое слово в вышеприведенном абзаце могло бы быть отнесено к последнему.
2-5. См. предшествующую сноску.
2-6. Исключение может составлять Бартон (см. ниже, глава 6, § 6h). В предисловии Рикардо упоминает Тюрго, Стюарта, Смита, Сэя, Сисмонди «и других» (кроме эссе Мальтуса и Уэста, см. следующую сноску). Однако первостепенную важность имеет только влияние Смита. Сэй оказал влияние на учение Рикардо только в одном вопросе (закон рынков). Я не нахожу следов какого-либо влияния Тюрго, Стюарта или Сисмонди.
2-7. В трех случаях ему были предъявлены претензии. Уэст с некоторой горечью выражал недовольство по поводу того, что Рикардо не признал его приоритета в вопросе о теории падающей нормы прибыли. В первоначальном предисловии к «Началам» Рикардо писал, что «в 1815г. г-н Мальтус... и анонимный автор, сотрудник университетского колледжа в Оксфорде [Уэст] опубликовали... правильную теорию ренты...». Он действительно не сделал аналогичного заявления относительно теории падающей нормы прибыли. Однако на это можно возразить, что такое признание подразумевалось, когда Рикардо указывал на приоритет Уэста в теории ренты. Торренс был склонен, правда в мягких выражениях, отстаивать свой приоритет в том, что касается теоремы сравнительных издержек. Возможно, он был прав. Но даже если это так, существует разница между поведением автора в подобных вопросах в таком беглом очерке, как «Начала» (здесь нет противоречия с утверждением относительно систематического характера работы Рикардо!), и во вполне зрелых трудах, разработанных с бесконечным тщанием, таких как книга А.Смита «Богатство народов» и «Принципы» А.Маршалла. Третьим жалобщиком был Дж. Рук (Rooke J. Claim to the Original Publication of certain new Principles... 1825). Его работа была найдена профессором Селиг-меном. Насколько я могу судить, у него вообще не было никаких оснований для предъявления претензии.
2-8. Никогда не лишне повторить, что ни для каких целей, кроме истории анализа, подобная операция была бы не нужна и что мы оцениваем влияние только на экономическую науку.
2-9. Сэр Эдуард Уэст (1782-1828), крупнейший ученый-экономист своего времени, так и не получил должного признания. Его
работа Essay on the Application of Capital to Land... (1815; перепечатана в серии экономических трактатов, опубликованной профессором Холландером в 1903 г.) имеет большее значение, чем простое утверждение закона убывающей отдачи, как эта работа обычно характеризуется в истории экономической науки. Его
вторая
книга— Price of Corn and Wages of Labour... (1826)— отличается такой же независимостью мысли.
2-10. Мы уже дважды встречались с именем Джеймса Милля (1773-1836) и оба раза в ключевых позициях: как с автором работы Analysis of the Phenomena of the Human Mind (1829) и как с выразителем официальной бентамистской доктрины государства. Мы должны добавить к этому монументальное и поистине новаторское произведение «История Британской Индии» (History of British India. 1817), выросшее посмертно в десятитомник, — именно оно принесло ему признание широкой публики. Добавим также его две книги по экономике (третья, самая ранняя, мне незнакома): Commerce Defended (1808) и Elements of Political Economy (1821; 3-е, используемое, издание— 1826). Автор в предисловии охарактеризовал последнюю работу как «школьный учебник», лишенный оригинальности (не совсем так, хотя не все оригинальные места были удачны; как было признано, например Марксом, книга представляет собой труд, которым нельзя пренебрегать). В общеизвестной биографии, написанной А. Бейном (1882), не отдано должное работам Джеймса Милля по экономике, а также не решена загадка этого человека — интеллектуальной машины, не умевшей простаивать.
2-11. Джон Рамсей МакКуллох (1789-1864), журналист, преподаватель и государственный служащий, был человеком далеко не философского склада, однако его можно отнести к философским радикалам. Оставив на время без внимания его работы, посвященные практическим проблемам, я упомяну только Principles of Political Economy (1825; 5-е изд. — 1864), Literature of Political Economy (1845) — чрезвычайно полезный, довольно полно аннотированный каталог экономической литературы (комментарии по каждому автору, написанные с точки зрения наивной безусловной веры в рикардианскую доктрину, являются откровением для тех, кто хочет понять дух рикардианской школы), а также его наиболее амбициозный труд в области экономической теории Essay on the Circumstances which Determine the Rate of Wages (1826). Его письма Рикардо и письма Рикардо к нему были опубликованы соответственно в 1931-м и в 1895 гг. профессором Дж. Г. Холландером. Они являются одним из наиболее важных источников информации для изучения методов теоретической аргументации того времени.
2-12. Говоря о текстах, нельзя обойти молчанием работу миссис Джейн Марсет {Marcet Jane. Conversations on Political Economy, 1816), которая пользовалась огромным успехом (7-е изд. — 1839). Труд Джеймса Милля был элементарным, но нелегким, чисто теоретическим изложением. Работа МакКуллоха пользовалась спросом в качестве источника университетских курсов по общим вопросам экономической науки. Работа миссис Марсет была, можно сказать, экономикой для учениц средней школы. Читателю следовало бы заглянуть в эту работу и отметить два интересных момента. Первый — дата издания: книга вышла раньше «Начал» Рикардо, и, хотя она не является ортодоксально рикардианской и в ней не хватает рикардианской точности, она все же содержит наиболее важные догмы рикардианской школы. Этот знаменательный факт значительно повышает интерес к работе, насмешка над которой неуместна. Второй момент заключается в том, что насмешки со стороны очень многих поздних экономистов объяснялись не только мужским предубеждением, но также и характером публикации: миссис Марсет ни минуты не сомневалась не только в том, что окончательная истина в экономической теории и экономической политике обнаружена, но также и в том, что эта истина так восхитительно проста, что ее можно преподать любой школьнице. Это весьма распространенное и характерное для того времени умонастроение, точно так же как аналогичное, не менее характерное для нашего времени умонастроение распространено среди современных кейнсианцев.
2-13. См.: Dialogues of Three Templars on Political Economy//London Magazine. 1824. Apr. Поклонимся издателю, опубликовавшему такой материал, и читающей публике, которая не перестала после этого подписываться на этот журнал. См. также Logic of Political Economy. 1844. Книга, как я думаю, не была забыта только благодаря тому, что Дж. С. Милль приводил из нее очень много цитат. Я не вижу в ней ничего оригинального. Концепция «трудностей получения блага» (difficulty of attainment) принадлежит Рикардо и была ранее сформулирована последним значительно удачнее («...действительная ценность товара регулируется... действительными трудностями, которые встречает на своем пути производитель, находящийся в наименее благоприятном положении»,— Principles. Ch. 27).
2-14. Например, Рикардо не несет ответственности за теории процента Джеймса Милля или МакКуллоха или за теорию фонда заработной платы последнего.
2-15. Фраза
из
работы
К. Ф. Коттерилла (Cotterill С. F. Examination of the Doctrine of Value. 1831) приведена
профессором
Селигменом (Seligman E.R.A. Essays in Economics. Sec. 3.), которому я обязан этой сноской.
2-16. О влиянии Маркса и Родбертуса см. ниже, в § 5.
2-17. Работа
Дж. Ф. Брэя (Bray J. F. Labour's Wrongs and Labour's Remedy. 1839) была перепечатана издательством London School (1931) и тем самым превратилась из наименее доступной в наиболее доступную из работ данной группы. Это единственная причина, по которой я ее упоминаю. См.: Jolliffe M. F. Fresh Light on John Francis Bray//Economic History. A Supplement of the Economic Journal. 1939. Febr.
3-1. Позвольте мне повторить, что авторы, чьи работы целиком посвящены таким темам, как деньги, банковское дело и экономические циклы, будут рассматриваться отдельно.
3-2. Томас Роберт Мальтус (1766-1834 г.) был священником и профессором истории и политической экономии в Ост-Индском колледже в Хейлибёри. Как мы уже знаем, он сделал прыжок из полной безвестности к славе в 1789г., когда опубликовал свою работу «Опыт о законе народонаселения» (Essay on the Principle of Population; 2nd ed. — 1803; 3rd ed. — 1806; 6th ed. — 1826). Из других его многочисленных произведений (не будем сейчас рассматривать работы, посвященные теме денег) для нас особенно важными являются следующие: 1) ...High Price of Provisions... (1800); 2) Letter to Samuel Whitbread on... the Poor Laws (1807); 3) Observations on the Corn Laws (1814); 4) Inquiry into the Nature and Progress of Rent (1815); 5) Grounds of an Opinion on the Policy of Restricting the Importation of Foreign Corn (1815); 6) Principles of Political Economy (1820, т. е. через
год
после
выхода «Начал» Сисмонди; 7) Measure of Value (1823); 8) Definitions in Political Economy... (1827). Работы под номерами (4) и (6) являются наиболее важными из всех перечисленных. См. в особенности: Bonar J. Malthus and His Work (1885; 2nd ed. — 1924; это стандартная работа о Мальтусе, не совсем удовлетворительная с точки зрения чистой теории), а также прелестный очерк лорда Кейнса о Мальтусе в Essays in Biography (1933), который, несомненно, доставит удовольствие читателю и делает излишним для меня что-либо говорить на тему «истоков и формирующих влияний». Позвольте кратко упомянуть три обвинения в плагиате, выдвинутых Марксом против Мальтуса. О первом мы уже знаем: оно касается предшественников Мальтуса, особенно Таунсенда, в теории народонаселения. Второе касается его теории ренты (убывающая отдача). Маркс был твердо уверен, что Мальтус совершил плагиат по отношению к Андерсону, но ему не удалось представить какой-либо существенный довод в пользу этого обвинения; аргументация, выдвинутая Марксом в доказательство, что Мальтус совершил плагиат, могла быть выдвинута и против самого Маркса. Третье обвинение касается теории перепроизводства. Предполагалось, что Мальтус совершил плагиат по отношению к Сисмонди. Не считая значительной разницы между теориями обоих авторов, нет никакой причины, почему Мальтус не мог прийти к позиции, которую он занял в «Принципах», на основании идей, зародившихся в его уме еще в 1814г. (см.: Keynes. Essays in Biography. P. 141).
3-3. Отрывок из эссе, на который мы ссылались выше, звучит так, что лорд Кейнс приписывает Мальтусу «начало систематического экономического мышления» (Ibid. P. 125)
3-4. Выдающимся примером является его Letter to Samuel Whitbread (см. сноску 2). Он выступил против программы строительства жилья Уитбреда (строительство коттеджей приходскими властями) на том основании, что это поощрило бы неосторожные браки. Даже Кейнс не нашел, что возразить. Он рассматривал высказывание Мальтуса как случайность и добродушно отпускал ему этот грех. Это показывает, однако, что Кейнс не видел здесь общего порока, которым обладают рекомендации даже первоклассных экономистов. Стоит ли порицать публику за то, что она не принимает их всерьез?
3-5. Обсуждение этих трех аспектов трудов Мальтуса см. выше, в главе 1, и ниже, в главах 6 и 7.
3-6. Если мы не решим отправиться на поиски предшественников в XVIII в., то единственным автором, которого можно квалифицировать как предшественника, является Лодердейл. Сисмонди не предшественник, а конкурент, хотя в той степени, в какой его учение совпадает с учением Мальтуса, у него приоритет в отношении публикации. [Здесь И. А. Шумпетер написал карандашом: «Кенэ?»]
3-7. Позднее мы увидим, что логически нельзя противопоставлять теорию ценности на основе затрат труда и теорию спроса и предложения. Но и Рикардо, и Мальтус ошибочно считали их альтернативными теориями. Я на время принимаю этот взгляд, поскольку он позволяет охарактеризовать два различных аналитических аппарата.^
3-8. Эта тенденция, проходящая через все «Принципы» Маршалла, во многом способствовала запутыванию ситуации. Здесь я только скажу, забегая вперед, что, несмотря на все сказанное Маршаллом, в его пятой книге преобладает аналитический аппарат теории спроса и предложения. Есть еще одно недоразумение, к которому я хочу сейчас привлечь внимание читателей. Анализ в терминах спроса и предложения может без труда охватить как краткосрочные, так и долгосрочные явления. Многократно повторялось, что Мальтус в отличие от Рикардо в основном интересовался краткосрочными явлениями. До некоторой степени это верно. Однако было сделано слишком поспешное допущение, что именно вследствие этого интереса к краткосрочным явлениям он выбрал спрос и предложение в качестве стержня анализа цен. Это неверно. Как выяснится из моего дальнейшего изложения, его расхождения с Рикардо в теории ценности были значительно глубже, но Рикардо не мог это понять. [Возможно, что И. А. Шумпетер собирался изъять эту сноску. Она была перечеркнута едва заметной чертой.]
3-9. Случилось так, что эта иная точка зрения повлекла за собой иную концептуализацию и, естественно, привела к тому, что Мальтус стал оспаривать схему Рикардо. Особенно ясно это проявилось в Definitions. Однако и здесь он выразил свои мысли неадекватно. Он упрекал Рикардо в использовании необычных и противоречивых терминов, как будто в этом было все дело. Но, как и раньше, речь шла о более существенных вещах, чем терминология. Он должен был возражать против аналитических намерений Рикардо, следствием которых была его терминология. Эти намерения можно было подвергнуть критике на том основании, что в процессе их реализации автор пренебрегал по-настоящему важными проблемами ради положений, отчасти менее важных для экономического анализа, а отчасти бесплодных.
3-10. Для Кейнса решающим моментом было отношение Мальтуса к сбережениям. Для нас решающим моментом является его поддержка анализа общего объема производства Смита—Маршалла, что, как свидетельствуют оба имени, не обязательно связано с отношением к сбережениям.
3-11. Ричард Уэйтли, доктор богословия (1787-1863), был преподавателем в Оксфорде и стал архиепископом англиканской церкви в Дублине, где основал кафедру политической экономии и занимался бесчисленными делами подобного рода. Но они не исчерпывают и не характеризуют его деятельность. Прежде всего, он был теологом и одним из тех, кто формировал политику и взгляды англиканской церкви. Но и этим деятельность Уэйтли не ограничивалась, равно как и его активным участием в социальной политике своего времени. Его работ Introductory Lectures on Political Economy (1831; мне известно только дополненное издание 1855 г.) и Easy Lessons on Money Matters (1833) было бы недостаточно, чтобы высоко оценить его как экономиста. Больший интерес представляет. приложение к его «Логике» (Logic): «О некоторых терминах, которые особенно часто имеют двусмысленное употребление в политической экономии» (On certain Terms which are peculiarly liable to be used ambiguously in Political Economy). Работа вновь опубликована вместе с книгой Сениора (Senior. Outline) в
серии Library of Economics. Имеется биография Ричарда Уэйтли, написанная мисс Э. Дж. Уэйтли (1866), где не только представлен портрет самого героя, но также дана картина среды и эпохи.
3-12. Нассау Уильям Сениор (1790-1864), высокообразованный преподаватель в Оксфорде, жил на скромный независимый доход. Отметим только два факта из его бедной событиями жизни. Он дважды занимал в Оксфорде профессорскую кафедру имени Драммонда (с 1825 по 1850-й и с 1847 по 1852 г.) и работал в нескольких важных королевских комиссиях. Его работа в этих комиссиях заключалась в проведении внушительного количества практических исследований, что должно было оградить его от любого подозрения в доктринерской приверженности идеям laissez-faire. Кроме его лекций о деньгах, опубликованных в серии London School Reprints (1931), для нас важна только его работа Outline of the Science of Political Economy (1836; издательство Library of Economics Reprint выпустило эту работу в 1938 г.). Превосходной интерпретацией работ Сениора и определением его места в истории экономической науки мы обязаны доктору Мэриэн Воули (Nassau Senior and Classical Economics. 1937), к работе которой, обязывающей меня резко оборвать это примечание, я хочу привлечь внимание читателей. Различия между ее и моей интерпретациями немногочисленны и незначительны. Однако ее тенденция отделить Сениора от «экономистов-классиков», к которым он относится согласно терминологии, принятой в данной книге, создает некоторые более кажущиеся, чем реальные различия.
3-13. Мнение Дж. С. Милля о Сениоре было еще выше, чем мы могли бы заключить из его ссылок на него. Имевшийся у Милля экземпляр книги Сениора Outline, был проложен листами бумаги, на которых он записывал свои комментарии. Эти комментарии, опубликованные профессором фон Хайеком в журнале Economica (1945. Aug. Vol. XII), представляют исключительный интерес.
3-14. Уэйтли с присущим ему здравым смыслом указывал (в Elements of Logic), что многие проблемы, из-за которых ссорятся экономисты, являлись чисто словесными, а неточное употребление терминов, служащее как причиной, так и следствием неточного мышления, было богатым источником недоразумений. Но он явно преувеличил, когда решил, что «словарь общих терминов, так же точно определенных, как и математические термины», не только важен и желателен, но и представляет собой практически единственно нужную вещь.
3-15. То, что Сениор пришел к такому абсурдному результату после тщательного изучения фактов, только усугубляет дело, ставя под сомнение его компетентность в прикладной теории. С другой стороны, ядовитые нападки Маркса на аргументацию Сениора в первом томе «Капитала» также не улучшают наше мнение о компетентности Маркса. На страницах, посвященных саркастической критике этой аргументации, отсутствует решающее доказательство правоты Маркса — по-видимому, оно не было ему известно. Маркс упустил еще один момент: рассуждение Сениора было бы верным (по крайней мере, в принципе), будь верной собственная теория Маркса. Тем не менее доводы обоих авторов — как Сениора, так и Маркса — могли бы поколебать тех, кто отказывается признать произошедший с тех пор прогресс в области техники анализа. Этот случай также служит иллюстрацией другого пункта, который никогда не лишне напомнить читателям. Главное заключается в том, что и Сениор, и Маркс совершили ошибки, обнаружившие неадекватность их методов анализа. Эти ошибки возникли безотносительно к классовой направленности их аргументации. Замечание о том, что Сениор был «за», а Маркс «против» фабрикантов, совершенно не относится к делу, и было бы ребячеством порицать одного и превозносить другого в зависимости от того, чью сторону мы принимаем сами.
3-16. Мое внимание к Риду привлекла упомянутая выше статья профессора Селигмена (Seligman. On Some Neglected British Economists). Интерес к Скроупу вызвала статья доктора Р. Оупи (см.: Quarterly Journal of Economics. 1929. Nov.). До тех пор я ценил только его вклад в теорию денег и денежной политики. Мое внимание к Рамсею привлекла работа Маркса «Теории прибавочной стоимости». Два значительных имени, Дженкин и Дженнингс, будут рассмотрены в части IV. Конечно, Уэст был совершенно типичным представителем «менее известных имен», но лучше объединить его с Рикардо.
3-17. Сэмюел
Бейли (1791-1870). Достойна
упоминания
лишь
одна
его
публикация: Bailey S. A Critical Dissertation on the Nature, Measures and Causes of Value; Chiefly in Reference to the Writings of Mr. Ricardo and His Followers (1825; ed.: London School Reprint, 1931). Возможно, мне следовало бы добавить его ответ на весьма несправедливую критику в Westminster Review — Letter to a Political Economist (1826). Однако Маркс превзошел обозревателя Westminster Review как в несправедливости, так и в непонимании идей Бейли (см. «Теории прибавочной стоимости»).
3-18. Томас Чалмерс (1780-1847), чья деятельность включала преподавание моральной философии и политической экономии в Сент-Эндрюз и богословия в Эдинбурге, обладал многими достоинствами. Только часть этих достоинств была отдана экономическому анализу. Следует
упомянуть
две
его
работы: Enquiry into the Extent and Stability of National Resources (1808); она
частично
включена
в
книгу On Political Economy (1832). Последняя имеет весьма важное значение, но ее нелегко оценить. Она представляет собой любопытную смесь глубокого проникновения в суть вопроса и технических недостатков, которыми частично объясняются многие совершенно несостоятельные результаты, такие, например, как предположение, что потеря внешних рынков почти не имеет значения для страны; такой взгляд не учитывает всей аргументации разделения труда, хотя его можно интерпретировать как гипертрофию верного предположения, согласно которому потеря внешних рынков (после адаптации) не обязательно влияет на занятость. Мы еще вернемся к этой книге. Чалмерсу принадлежит термин (хотя, разумеется, не концепция) «граница обработки земли», и он является автором высоко оцененной Дж. С. Миллем аргументации, объясняющей, почему опустошения, нанесенные войнами, в целом быстро восстанавливаются.
3-19. Джеймс Мейтленд, восьмой герцог Лодердейл (1759-1839). Единственным его произведением, которое можно рассматривать как аналитическое, является Inquiry into the Nature and Origin of Public Wealth... (1804).
3-20. См. об
этом: Fetter F. A., Lauderdale's Oversaving Theory//American Economic Review. 1945. June.
3-21. Позднее была сделана попытка «объяснить» его анализ и рекомендации его интересами как землевладельца. Мы знаем цену подобным объяснениям.
3-22. Признание Рамсея Марксом должно, конечно, быть оценено, учитывая склонность последнего к критицизму. Если принять это во внимание, то его признание много значило. Это также говорит о большой эрудиции Маркса, поскольку, когда он писал о Рамсее, тот был практически забыт. Единственной, относящейся к нашей цели работой сэра Рамсея (sir George Ramsay, 1800-1871) является Essay on the Distribution of Wealth (1836).
3-23. Случай Рамсея дает пищу для размышлений в первую очередь в одном аспекте: если автору не удается установить правильный контакт с современниками (за исключением тех редких случаев, когда доблестный защитник посмертно превозносит его до небес), историки принимают по отношению к нему странную позу враждебности и устанавливают для него стандарты, которые уменьшили бы до карликовых размеров значение А. Смита, тогда как в более благоприятных случаях они обычно поддерживают абсурдные претензии на оригинальность или другие заслуги, никогда не подвергаемые пересмотру.
3-24. Сэмюел Рид (мне не известна ни одна дата его биографии) был автором Political Economy. An Inquiry into the Natural Grounds of Right to Vendible Property or Wealth (1829). Это единственная работа, которую необходимо упомянуть. Селигмен (Essays in Economics. Sec. 4) отметил все важные для нас моменты в этой работе.
3-25. Джордж Поулет Скроуп (1797-1876) был одним из тех замечательных англичан, использовавших свой досуг для научной работы, которым наша наука, как и другие, обязана очень многим. Кроме всего прочего, он был авторитетным специалистом по вулканам и членом парламента. Репутация Скроупа как экономиста сложилась в основном на основании его работы о политике центрального банка и стабилизации уровня цен. Но в некоторых его памфлетах по другим практическим вопросам имеются также и аналитические достоинства, а также поразительная независимость и самобытность. Хотя он принимал общепринятые тезисы или принципы, касающиеся «системы естественной свободы», распространенные в его время, он храбро плыл против течения в таких вопросах, как страхование от безработицы и защита общественных работ. Учитывая время, его понимание — я повторяю: аналитическое понимание, проявленное в этих вопросах, — ставит его значительно выше обычного уровня экономистов — его современников.
3-26. Поддержка с оговорками, оказанная Рамсеем Хлебным законам, может оказываться также и на базе рикардианства. Вот почему я выделил курсивом слово мотива.
3-27. Еще одна сильная, интересная и симпатичная личность! Полковник Роберт Торренс (1780-1864)— профессиональный военный. Отслужив в армии, он вышел в отставку после наполеоновских войн и сразу же стал готовиться к карьере в области политики и финансов, стремясь получить известность как экономист. Он известен главным образом своей защитой закона Пиля. За исключением лорда Оверстона, он был единственным видным экономистом, поддержавшим этот закон. Подобно Скроупу, он написал множество памфлетов и «писем» на злобу дня. Тот факт, что он достиг больших высот в чистой теории, вызывает удивление. Значительными
работами
в
этом
плане
являются
следующие: An Essay on the External Corn Trade (1815), An Essay on the Production of Wealth (1821), On Wages and Combinations (1834). См. работу Селигмена и Холландера: Seligman, Hollander. Ricardo and Torrens//Economic Journal. 1911. Sept.
4-1. Пользуюсь случаем, чтобы упомянуть центральную фигуру этого широкого движения— Альбана де Вильнёв-Баржемона (1784-1850), особенно его работу Economic politique chretienne (1834). Крайне трудно отдать справедливость его работе. Те антиклерикальные либералы, которые оценивали его социальную философию исходя из того, нравится она им или нет, не испытывали затруднений, но наша задача не из легких. Прежде всего, нам нужно понять глубину и социальную значимость его убеждений, мудрость многих его практических рекомендаций, научную ценность многих аспектов его социологии и в то же время недостатки его техники экономического анализа, которая, в сущности, была в зачаточном состоянии. Эти недостатки не должны ни в малейшей степени уменьшить наше уважение к этому человеку и к его философской мысли, но они имеют отношение к теме нашей книги.
4-2. Позвольте мне пояснить это на примере: никто не назовет манеру изложения Гегеля поверхностной, но некоторые могут (ошибочно) подумать, что его изысканное изображение глубины прикрывает мелкие места. Работы Ж.-Б. Сэя, как будет показано в тексте, являют собой пример противоположного типа.^
4-3. Даже в том, что касается этого закона, они до некоторой степени отстаивали свой собственный приоритет (от имени Джеймса Милля), хотя приоритет, вне всякого сомнения, принадлежит Сэю.
4-4. Хотя я призываю отдать ему справедливость, я должен подчеркнуть, что это до некоторой степени уменьшает его право претендовать на оригинальность. Традиция Кантильона во Франции никогда не умирала.
4-5. Отчасти несовершенства, на которые здесь намекается, объясняются тем, что задача является в основном математической, а Сэй не был подготовлен к ее решению. Ввиду этого становится еще труднее отдать ему справедливость и в других отношениях: его закон о рынках выражен в слишком общих словах, которые можно трактовать по-разному.
4-6. 2-е издание Nouveaux Principes... вышло в 1827 г. с незначительными изменениями.
4-7. Избранные произведения Сисмонди вышли в Германии с введением и комментариями профессора Амонна (1945-1949). См. также: AftalionA. L'Oeuvre economique de Simonde de Sismondi. 1899; GrossmanH. Simonde de Sismondi et ses theories economiques. 1924.
4-8. Сисмонди никогда не упускал случая превознести А. Смита за счет «новой школы» (рикардианцев). По его мнению, А.Смит пользовался по-настоящему научным и «экспериментальным» методом (он имел в виду «эмпирическим»), в то время как рикардианцев он осуждал как абстрактных теоретиков, потерявших связь с действительностью. Следует заметить, что его аргументы могут быть одинаково применены как против Рикардо, так и против А. Смита.
4-9. Можно с полным правом утверждать, что им рассматривалась и более скромная современная идея «гарантированной заработной платы». Оригинальность предложений Сисмонди особенно проявилась в выдвинутой им идее о превращении общественных издержек на трудосберегающие меры в производственные издержки работодателей.
4-10. Профессор Холландер цитирует это письмо в своем Введении к работе Рикардо Notes on Malthus' Principles (1928. P. LXXXVIII).
4-11. Это ни в коем случае не происходит всегда именно так, но если и происходит, то требует доказательств, поднимающих большое количество щекотливых вопросов. "В данный момент мы пренебрегаем этим, как пренебрег и сам Рикардо.
4-12. Этого условия было бы недостаточно. Однако ради максимального упрощения своей мысли я в данном случае не принимаю во внимание этот факт.
4-13. Я отсылаю читателя к численным выкладкам Сисмонди на стр. 374-384 первого тома Nouveaux Principes, служащим иллюстрацией его технической некомпетентности. Сисмонди верно заметил, что его анализ периодов значительно ослабил «классический» аргумент в защиту свободной конкуренции. Затем он попытался показать с помощью численного примера, как конкурентная борьба заводит в тупик, но его цифры свидетельствовали о прямо противоположном: они продемонстрировали механизм, с помощью которого обычно можно избежать неприятностей.
4-14. Коллеж де Франс (College de France) — это не колледж и не магистратура в американском смысле, хотя ближе к последней, чем к первому. Назначение на кафедру означает скорее признание ведущего положения назначаемого лица, чем возможность поощрять и направлять исследовательскую работу. Лекции адресовались широкой публике, и иногда их посещают (посещали) люди «из общества».
4-15. Мишель Шевалье (1806-1870), несомненно, был одним из наиболее значительных экономистов того периода; он известен как участник торгового договора Кобдена—Шевалье между Англией и Францией в 1860г., за которым последовали договоры о почти свободной торговле между Францией и многими другими странами. Ему довелось много служить, но он никогда не был прислужником французского правительства, а его разнообразная деятельность легла в основу внушительного количества ценных работ и иногда до странности неудачных предсказаний, например что упадет цена на золото (в 1859 г.!) и что до окончания столетия будет достигнута свобода торговли во всемирном масштабе. Типичными примерами его эмпирических произведений могут послужить Lettres sur 1'Amerique du Nord (1836) и Interets materiels en France (1836) — образцовые произведения этого жанра. Как и следовало ожидать, ввиду нехватки времени такой человек не смог внести свой вклад в повышение эффективности аппарата экономического анализа, и в истории экономического анализа его нужно упомянуть, главным образом чтобы объяснить, почему этот аппарат был столь незначительно усовершенствован в течение ряда десятилетий. Это произошло не в силу неспособности экономистов. Например, Шевалье, вне всякого сомнения, был очень умным человеком, и его работы в области анализа фактов — там, где такое сравнение допустимо, — многие из нас поставили бы выше работ простого аналитика. Но вся энергия многих способных людей, занимавшихся экономической наукой, поглощалась непосредственными практическими проблемами, т. е. вкладывалась в процесс производства, который по эффективности можно сравнить с первобытной охотой. Об этом свидетельствует и систематизированный труд Шевалье (Cours d'economie politique. 1-st ed. 1842-1844; том, посвященный деньгам, — La Monnaie — был дополнительно выпущен в 1850г.), обобщивший его неизменно поверхностные лекции в Коллеж де Франс. Тем не менее в рамках данного типа работ книга Шевалье скорее заслуживает восхищения, чем пренебрежительного отношения.
4-16. Некоторые члены этой школы, включая Шевалье, в юности испытали на себе чары сенсимонизма.
4-17. Оба достойны восхищения. Они всегда бескомпромиссно выступали за то, что считали правильным курсом для своей страны! Но несмотря на подлинный блеск в сочетании со здравым смыслом, который мы находим в работе Шарля Дюнуайе (Dunoyer Charles. De la Liberte du travial. 1845), мы не можем квалифицировать ее как научное достижение. Социалисты согласятся с нами на том основании, что каждая его фраза была идеологически обусловлена и служила какой-либо «апологетической» цели. Но наше суждение мотивировано не этим. В противном случае мы должны были бы исключить из рассмотрения практически все социалистические произведения, поскольку они не в меньшей степени идеологически обусловлены. Книга ничего не добавляет ни к нашему знанию, ни к нашему контролю над фактами. Иное дело — поистине образцовые в своем роде труды Ж. Г. Курсель-Сенёя (1813-1892). Упомянем только несколько литературных произведений этого весьма занятого человека: Traite theorique et pratique d'economie politique (1858); Traite... des enteprises industrielles, cominerciales et agricoles (1855); Traite... des operations de banque (1853). Даже если не придавать большого значения его рудиментарным диаграммам или некоторым неудачным терминологическим нововведениям (теория— «плутология»; прикладная политэкономия — «эргономия»), в его работах есть то ясное понимание экономических проблем, которое дается опытом, полученным из первых рук, и которого не хватает современной литературе. И в то же время я не нахожу возможным что-либо добавить к сказанному. Его работа наглядно подтверждает нашу старую истину, что одно дело быть хорошим экономистом и совсем другое — быть теоретиком.
4-18. Ж.-А. Бланки (1798-1854), брат революционера «заговорщического» толка Л. О. Бланки, также был преемником Сэя на преподавательском поприще — в Национальной консерватории искусств и ремесел. Он известен главным образом как автор книги Historic de 1'economie politique en Europe (1837); это интересный сборник, получивший международное признание по причине своей неоспоримой полезности. Значительно важнее была его работа Resume de 1'histoire du commerce et de 1'industrie (1826), весьма рассудительное и очень хорошо сделанное, на мой взгляд, резюме (принимая во внимание дату его написания и источники, на основе которых оно было написано), а также его исследования в области экономики труда. Жозеф Гарнье (1813-1881; не следует путать его с графом Жерменом Гарнье, известным главным образом как переводчик «Богатства народов» в 1802г., а позднее как физиократ, на работах которого нам не стоит задерживаться дольше) был учеником и близким сподвижником Бланки, а также неутомимым преподавателем, университетским администратором и писателем. Его широко признанная работа Elements de 1'economie politique (1845; с 1860г. она имеет название Traite, добавим сюда его работу Elements des finances (1858), которая также выросла в трактат— Traite) интересна главным образом как образец французской политической экономии до Милля; Elements de statistique вызывает интерес такого же рода. Большее значение имеет французское издание труда Мальтуса Essay on population (1845) с предисловием Гарнье. Его нужно было упомянуть, поскольку считалось, и, судя по количеству цитат из его работ, не без основания, что он пользовался мировой известностью. Возможно, уместно вспомнить и имя Шарля Ганиля (Ganilh) (1758-1836); его также продолжали цитировать в теоретической литературе, в случае если авторы независимо от того, что они собирались сказать в своей работе, предпосылали ей полный обзор предшествовавших сочинений, посвященных данной теме. Его Systemes d'economie politique (1809) — ранняя история экономической мысли — заслуживает упоминания по причине даты ее написания, а также потому, что автор не последовал некритически за преобладающим фритредерским течением Смита—Сэя. Благодаря «реалистичности» и достоинствам «фактического материала» его Theorie de 1'economie politique... (1815) нельзя считать совершенно незначительной.
4-19. А. Л. К. Дестют, граф де Траси (1754-1836) был довольно важной фигурой в интеллектуальном мире наполеоновской империи (равно как в течение некоторого времени до и после этого времени); природа наградила его даром мыслителя, но не одарила самобытностью. Он сформировался в мире XVIII в. и являл собой пример типичной для того времени ментальности, а его собственная мысль может служить не менее интересным примером до некоторой степени успешной адаптации к изменившимся условиям. Что касается философской мысли, то он придерживался традиции Кондильяка; в политическом плане, несмотря на большое количество критических замечаний, он был одним из последователей Монтескье. Его широко задуманный труд Elements d'ideologie начал выходить с 1801 г. Из всех переводов, по-моему, лучшим является System of Moral Philosophy, сделанный в Шотландии. Traite de la volonte был одним из отдельных выпусков этого труда. Другим выпуском, который так и остался фрагментом, был трактат по политической экономии, опубликованный в 1823 г. под заглавием Traite de 1'economie politique. Отдавая дань уважения обширному целому, часть которого составлял данный трактат — его автор также входил в группу Сэя, — я должен признаться, что не могу найти в нем ничего, что стоило бы выделить, за исключением одной черты: Дестюта де Траси нельзя назвать незначительным философом. Он ценил логическую строгость и настаивал на четкой концептуализации. Одно из его определений — о том, что производство означает изменение формы или места, — к которому Рамсей добавил время, было взято на вооружение некоторыми английскими экономистами. Но, подчеркивая так называемый физический аспект производства, это определение затемняет экономический аспект. Де Траси настаивал на том, что измерять ценность необходимо в единицах ценности, поскольку суть измерения состоит в сравнении измеряемой вещи с заданным количеством той же вещи, взятым за единицу (например, длина измеряется в метрах). Рикардо одобрял это утверждение, но оно ошибочно. Можно привести другие примеры, подтверждающие бесплодность усилий де Траси найти логические основания, способные дать полезные результаты.
4-20. А. Е. Шербюлье (1797-1869), швейцарский ученый, юрист по образованию и в течение некоторого периода по роду деятельности, позднее ставший политиком и преподавателем политической экономии, был прежде всего политологом, а не экономистом. Ему было за сорок, когда он всерьез обратился к экономике, и он так и не создал ничего оригинального. Но он был мастером изложения материала, и его Precis de la science economique... (1862) следует отметить как одно из достижений учебной литературы того периода. Его успех был значителен, но он заслуживал большего.
5-1. Некоторые из этих государственных деятелей принимали участие в законодательных реформах Штайна—Гарденберга. Существует небезынтересная связь между «Богатством народов» и прусским реформатором фон Якобом, преподававшим в Харьковском университете и в Университете Галле и выступавшим в роли консультанта государственных комиссий в С.-Петербурге. Фон Якоб сыграл немалую роль в распространении доктрины Смита в России.
5-2. К. X. Pay (1792-1870), профессор сначала в Эрлангене, а затем в Гейдельберге, был человеком трезвого ума, эрудированным и посредственным. Но если для написания учебника, пользующегося популярностью, требуются еще какие-то качества, то он, очевидно, ими обладал. О чрезвычайном успехе его Lehrbuch der politischen Okonomie (1826-1837; т. 1 — теория [«законы»]; т. 2 — прикладная экономика или экономическая политика, или Polizeiwissenschaft; т. 3 (самый лучший) — государственные финансы) свидетельствует не только множество переизданий, но и — в значительной мере — тот факт, что Адольф Вагнер счел нужным переделать этот учебник вместо того, чтобы заменить его совершенно новым. Как преподаватель Pay достоин высокого места в истории экономической науки, хотя не многое может быть сказано в пользу его книги, за исключением того, что он очень тщательно отсортировал богатый фактический материал, и это был именно такой материал, который мог усвоить будущий юрист или государственный деятель.
5-3. Между прочим, можно отметить, что называть планы Листа «националистическими» или «империалистическими» — значит в обоих случаях играть на двояком смысле слова.
5-4. Как у Оуэна, так и у Родбертуса единицы труда — это не просто единицы, каковыми являются единицы золота при золотом стандарте; механизм этих трудовых денег служит также для «корректирования» ценностей.
5-5. Имеется в виду земельная рента в обычном смысле, а не в смысле, принятом Родбертусом, где рента означает прибыль плюс процент плюс земельная рента.
5-6. Основное произведение Бруно Гильдебранда (1812-1878) «Национальная экономия настоящего и будущего» (Die NationalOkonomie der Gegenwart und Zukunft. 1848; вновь издано Геригом в 1922 г.) направлено против концепции естественного права (в том смысле, в котором такая концепция проводит эпистемологическую аналогию между экономическими и физическими законами); в книге подчеркивается принадлежность экономической науки к нравственным наукам (автор ввел термин Kulturwissenschaft в противоположность естественной науке — Naturwissenschaft) и другие черты, повторяющиеся в программных заявлениях школы Шмоллера, а также в методологиях общественных наук Виндельбанда и Риккерта. Кроме того, Гильдебранд проводил исторические исследования. Однако его программное заявление, сделанное в начале первого номера ежегодника JahrbOcher for NationalOkonomie und Statistik, основанного им в 1862 г., отличалось широтой и, очевидно, не выражало намерения основать новую методологическую партию или присоединиться к какой-либо из существующих. В любом случае, если мы хотим назвать его экономистом исторической школы, мы должны считать его скорее предшественником школы Шмоллера, чем членом упомянутого выше триумвирата, который в действительности не составлял никакой группы.
5-7. В. Г. Ф. Рошер (1817-1894) был неутомимым тружеником, автором большого числа публикаций, из которых мы уже упомянули Zur Geschichte der englischen Volkswirthschaftslehre im sechzehnten und siebzehnten Jahrhundert (1851-1852) и Geschichte der NationalOkonomik in Deutshland (1874). Оба произведения являются памятниками учености. Опуская все другие пункты внушительного списка, в том числе еще два его вклада в историю экономической науки и несколько исследований по экономической истории, я упомяну только его чрезвычайно успешную работу «Система народного хозяйства» (System der Volkswirthschaft), опубликованную в пяти томах: «Основания национальной экономии» (Grundlagen der NationalOkonomie. 1854; 26-е изд. — 1922; пер. на англ. яз. — 1878); «Национальная экономия земледелия» (NationalOkonomik des Ackerbaues. 1859; 14-е изд. — 1912); «Национальная экономия торговли и ремесел» (NationalOkonomik des Handels und Gewerbfleisses. 1881; 8-е изд. — 1913-1917); «Система науки о финансах» (System der Finanzwissenschaft. 1886; 5-е изд. — 1901) и «Система помощи бедным и политика борьбы с бедностью» (System der Armenpflege und Armenpolitik. 1894; 3-е изд. — 1906).
6-1. В Испании мы находим то же явление. Работа Хуана Семпере и Гуариноса (Sempere у Guarinos Juan. Biblioteca espaflola economico-politica) была
опубликована
в 1801-1821 гг.
6-2. Я нарисовал бы, если б мог, портрет Пеллегрино Росси (Pellegrino Rossi. 1787-1848). Даже его неудачи во многих видах политической деятельности свидетельствуют о больших способностях, чем успехи других людей. Этот итальянец, ставший конституционным реформатором Швейцарии и преподавателем римской истории, а затем преподавателем экономики и конституционного права в Париже, пэром Франции, французским послом в Риме и, наконец, папским премьер-министром, написал к тому же курс политической экономии (Rossi. Cours d'economie politique. 1840-1854; 3-й и 4-й тома вышли посмертно), справедливо имевший успех, но не заслуживающий в дальнейшем упоминания в истории анализа. Ни широкие культурные горизонты, ни заметное во всем практическое проникновение в суть вопроса не меняют того факта, что с точки зрения анализа эта работа представляла собой разбавленный рикардианизм с небольшим добавлением учения Сэя.
Антонио Шалойя (1817-1877) написал трудноопределяемую работу I principii della economia sociale (1840), которая, однако, была очень хорошо написана и, соответственно, имела успех, но это почти все, что можно о ней сказать. Но автору тогда было всего 23 года! Как много мог бы сделать человек, способный создать такое произведение при отсутствии опыта политической и общественной деятельности и т. д., в промежутках между тюрьмой, ссылкой и службой в конторе.
6-3. Л. М. Валерьяни (L. M. Valeriani. 1758-1828) был эрудитом и имел много восторженных приверженцев в свое время в своей стране. Небольшие усилия, затраченные им на занятия экономической наукой, принесли хорошие плоды, позволив создать теорию цен (Del presso delle cose tutte mercantili. 1806), которая могла бы научить Сениора и Милля, как управляться с функциями предложения и спроса. Итальянская историография приписывает ему (и Шалойя) заслугу использования математики. Однако эта заслуга вряд ли далеко выходит за рамки понимания ее больших возможностей. Другие итальянцы также сознавали большие возможности математики, например Фуоко.
Имя Дж. Д. Романьози (G. D. Romagnosi. 1761-1835) вошло в историю права и криминологии. Он был также философом, немного математиком и физиком. Его экономическая философия была по своей сути антиэтатистской, но эгалитарной, и она не стоит нашего внимания. Эту философию можно охарактеризовать как подножие итальянского утилитаризма.
6-4. Избранные произведения Мелькьорре Джойя (1767-1829), те, что мне известны (Gioja Melchiorre. Opere Principall), были изданы посмертно, в 1838-1840 гг.
6-5. Francesco Fuoco (1777-1841): Saggi economici. 1825-1827; Intro-duzione... dell' economia industriale. 1829. Еще одна интересная работа, занимавшая определенную позицию в продолжительной полемике по вопросам производительности кредита, — Magia del credito svelata — была опубликована в 1824 г. благодаря любопытной сделке, заключенной Вельцем, выступившим в роли автора.
6-6. Анджелло Месседалья (Angelo Messedaglia. 1820-1901) был профессором права, а позднее экономики и статистики в Падуе и Риме. Его спокойная жизнь преподавателя, только на короткий период прерванная политической деятельностью, способствовала его научным достижениям, равно как и его склонность к терпеливым изысканиям. В его работах была и искра Божья. Он являет собой прекрасный пример особого сочетания дарований, вкусов и обстоятельств, способствующих прочному научному успеху и достаточных для достижения любого ранга, кроме самого высокого. Читатель найдет перечень его публикаций в любом библиографическом справочнике, некоторые из его работ будут упомянуты позднее.
6-7. Emilio Nazzani (1832-1904): Sulla rendita fondiaria. 1872 (переиздана в одном томе вместе с тремя другими эссе— о заработной плате, прибыли, английских «классиках» — в 1881 г.).
6-8. Одна из многих лакун может быть заполнена, если упомянуть историю итальянской экономической науки графа Пеккьо (Pecchio. Storia della economia pubblica in Italia. 1829), которого МакКуллох (из всех именно его) упрекал в национальном уклоне!
6-9. Работа Дж. Боккардо (1829-1904)— BoccardoG. Trattato teorico-pratico di economia politica. 1853 — это ответ на молитвы студента перед экзаменами и еще один трактат в духе Милля. Учебник Карло де Чезаре (1824-1882)— Cesare Carlo, de. Manuale di economia pubblica. 1862 — хотя и был в основном «классическим», все же представлял собой нечто большее; он был значительно шире и глубже учебника Боккардо. Это была работа выдающегося ученого, библиография которого включает много великолепных работ по различным трудным вопросам, и в то же время одного из тех, кто является неоценимым слугой своего народа и отдает столько сил этому служению, что наука не продвинулась бы ни на шаг, не будь ученых другого типа.
7-1. C.F.Dunbar (1830-1900): Economic Science in America. 1776-1876// North American Review. 1876; работа переиздана в составе его Economic Essays (1904). Чтобы получить более полную информацию, чем я намерен представить, читатель может обратиться к работе E. Р. А. Селигмена (Seligman E.R.A. Economics in the United States) — это две статьи, превращенные в главу его работы (1925); см. также: Fetter F.A. The Early History of Political Economy in the United States//Proceedings of the American Philosophical Society. 1943. Среди других американских публикаций на данную тему я хочу упомянуть, в частности, работу Дж. Р. Тёрнера (Turner J. R. The Ricardian Rent Theory in Early American Economics. 1921), а также полезные библиографические сведения в труде 0'Коннора (О''Connor M.J.L. Origins of Academic Economics in the United States. 1944). Из неамериканских работ наиболее важным трудом мне представляется работа Э. Тейяка (Teilhac E. Pioneers of American Economic Thought in the Nineteenth Gentry; перевод с французского сделан E. A. Дж. Джонсоном в 1936 г.). Это академическая книга, которую я тем более чувствую себя обязанным рекомендовать, что подход ее автора полностью отличается от моего. (Если бы И. А. Шумпетер закончил свою «Историю», то он добавил бы к этому перечню книгу Дорфмана (Dor f man Joseph Н. Economics Mind in Americam Civilization), два первых тома которой, вышедшие в 1946г., охватывают период с 1606 по 1865г., а третий том (1949) посвящен периоду с 1865 по 1918 г.]
7-2. Профессор Ф.А.Феттер (Fetter F.A. The Early History of Political Economy in the United States) возражал против того, чтобы видеть причину в «среде» (он, конечно, был прав, потому что само по себе это слово ничего не объясняет), и заменил «среду» двумя другими факторами: «ложный авторитет» (английских «классиков») и приверженность определенным интересам, «закрывающая путь беспристрастным научным исследованиям». Однако первый из этих факторов в свою очередь требует объяснения: приверженность авторитету, ложному или нет, не является чем-то безусловным, творческий ум не подчиняется авторитету; и, следуя в этом направлении, мы возвращаемся к среде, которая или не имеет научных талантов, или поглощает их для достижения других целей. Что касается духа групповых интересов, то он, разумеется, не был чужд и Англии, где экономический анализ тем не менее процветал. Групповой интерес сам по себе не вмешивается в научную работу. И, наконец, относясь с большим уважением к высокому авторитету профессора Феттера, я прошу позволения отметить, что профессора не гарантированы от идеологических уклонов и я чувствую некоторый «уклон» в отношении многих прекрасных ученых к националистической школе: разумеется, протекционистские взгляды американских экономистов того или более позднего периода могут интерпретироваться иначе чем как раболепие перед денежными кругами или предрассудок.
7-3. Об успехах учения Сэя в США, а также о его влиянии на Кэри см. в работе Тейяка (TeilhacE. Pioneers of American Economic Thought in the Nineteenth Century). Перевод «Трактата» Сэя, сделанный Принсепом, был впервые опубликован в 1821 г. Американское издание работы МакКуллоха было опубликовано Дж. Мак-Виккаром; он первым занимал кафедру политической экономии в Колумбийском университете. Дестют де Траси был в 1817г. представлен американской публике не кем иным, как Джефферсоном. Из доморощенной продукции, по моему мнению, наиболее удачной была работа священника Френсиса Уэйланда (Wai/land Francis. Elements of Political Economy. 1837). Услышав и прочитав множество саркастических отзывов об этой работе, я испытал нечто вроде приятного удивления, когда прочел ее сам.
7-4. Перечень его наиболее значительных последователей см. в работе Феттера (Fetter F.A. The Early History of Political Economy in the United States. P. 56n). Они и, возможно, другие образовали школу в принятом нами значении и имели личный контакт с «мэтром», как они его называли. Школа была названа (и называла так себя сама) «националистической», но следует отметить, что в этом термине полностью отсутствовало дополнительное значение агрессивности, какое он имеет в наши дни.
7-5. Экономические убеждения Генри К. Кэри (1793-1879) частично обусловлены характером убеждений его отца Мэтью, который уже тогда чувствовал себя лидером «националистической школы». Из
работ
сына
для
нас
наиболее
важными
являются
следующие: Essay on the Rate of Wages (1835; это
первое
его
экономическое
произведение
уже
обнаруживает
характерную
слабость
анализа); Principles of Political Economy (1837-1840); The Past, The Present, and the Future (1848); The Harmony of Interests, Agricultural, Manufacturing, and Commercial (1851); Principles of Social Science (1858-1859); Unity of Law (1872). В этот список не вошли его работы на тему денег и кредита и некоторые другие вещи. Предпоследнюю в списке работу я прочитал; тем, кто не собирается досконально изучать творчество Кэри, достаточно ознакомиться с ее содержанием. Из литературы о Кэри достаточно снова упомянуть восхищавшегося им Дюринга. Дж. С. Милль охарактеризовал его Principles of Social Science следующим образом: «Худшая книга по политической экономии, какую я когда-либо штудировал» (цит. по: O'BrienG. J. S. Mill and J. E. Cairnes//Economica. 1943. Nov. P. 274). К этому он добавил, что никогда не встречался с «таким аппаратом фактов и рассуждений, где факты были бы столь не заслуживающими доверия, а интерпретация фактов столь превратной и абсурдной» (ibid. P. 280).
7-6. Мы увидим, что он совершил ту же ошибку, что и его критики-фритредеры.
7-7. Читатель, конечно, понимает, что приговор Кэри как мыслителю выносит не его суждение, касающееся исторического факта, поскольку он мог использовать для своей теории исторический пример ситуации, когда по разным причинам тощие земли культивировались раньше плодородных, а его убеждение, будто данное утверждение, верное или ошибочное, имело отношение к теории Рикардо.
7-8. Эта теория, разработанная Кэри в Principles of Political Economy (1837-1840), существенно отличается от теории издержек воспроизводства Феррары.
7-9. Более высокую оценку Дэниела Реймонда (1786-1849), написавшего Thoughts on Political Economy (1820; 2-е издание, озаглавленное Elements of Political Economy, вышло в 1823 г.), можно найти у Тейяка (Teilhac E. Pioneers of American Economic Thought in the Nineteenth Century). Разница во многом объясняется тем, что профессор Тейяк уделяет основное внимание аспекту экономической мысли в работе Реймонда, который действительно интереснее аналитического аспекта. Однако следует признать наличие в книге некоторых аналитических усилий. Он представил теорию капитала (как промежуточных благ), которая, учитывая дату ее появления, не лишена достоинств. Об основной работе А. X. Эверетта см. ниже, в главе 6. Джордж Таккер (1775-1861) кроме других работ написал также Laws of Wages, Profits and Rent Investigated (1837); сведения о других вкладах этого довольно значительного экономиста см. в § 8Ь и в главе 7, § 3. Работа Френсиса Боуэна (Bowen Francis. American Political Economy. 1870; впервые
опубликована
под
заглавием Principles of Political Economy applied to the Condition, the Resources and the Institutions of the American People. 1856) помещена здесь только по причине своего названия. Работа Амазы Уокера (1799-1875), отца Френсиса Уокера {Walker Amasa. Science of Wealth. 1866), должна быть упомянута как типичная для «неамериканского» направления в экономической науке Соединенных Штатов. Просмотрев внимательно книгу, читатель получит ясное представление о том, что предлагала в то время американская экономическая наука. В остальном читатель найдет все необходимое для дальнейшего изучения вопроса у Селигмена (Seligman E.R.A. Economics in the United States).
8-1. Томас
Тук (Thomas Tooke. 1774-1858) был автором всех шести томов, если взять слово «автор» в значении латинского слова auctor (тот, кто производит). Однако только первые четыре тома (1-й и 2-й вышли в 1838г.; 3-й— в 1840г.; 4-й— в 1848г.) были в основном его работой (сотрудники играли роль ассистентов). Два последних тома (1857) принадлежат главным образом Уильяму Ньюмарчу (1820-1882), который, хотя и испытывал сильное влияние Тука, имеет право на свое место в истории нашей науки. Ньюмарч был одним из самых главных критиков закона Пиля и доктрин «денежной школы», а также ведущим членом Королевского статистического общества и инициатором разработки статистических индексов журнала Economist и ежегодника Annual Commercial History того же журнала. Что касается индексов (которые, кстати, не использовались в работе «История цен», что является поразительным примером сопротивления экономистов новым методам), то здесь он не был особенно оригинальным, но Commercial History является примером работы интересного типа. Даже сегодня экономисты не вполне осознают ее научную важность и методологические вопросы, которые она поднимает, и вряд ли преуспели в использовании современной теории для решения проблем, поставленных Ньюмарчем. Работа «История цен» была переиздана в 1928 г. сэром Т. Е. Грегори с предисловием, включающим полное обсуждение ее сути и происхождения. Читателю следует внимательно прочитать его. Эта ссылка заменит обзор разных работ Тука, которые вымостили ему дорогу к созданию «Истории».
8-2. Американская статистическая ассоциация была организована в 1838 г.
8-3. Из многих работ Патрика Колкауна (Patrik Colquhoun. 1745-1820) стоит
упомянуть
только
две: Treatise on the Population, Wealth, Power and Resources of the British Empire... (1814), над
которой
так
неумно
издевался
МакКуллох, и
анонимно
изданную
работу Considerations on the Means of affording Profitable Employment to the Redundant Population of Great Britain and Ireland (1818). Первая из них особенно важна. Ее значение заключается не столько в оценке национального богатства, сколько в экономической аргументации, пусть примитивной, представленной при объяснении приведенных фактов, и в попытке поставить и решить проблемы, перевести на язык фактов наиболее популярные доктрины того времени.
В более широком масштабе и с большим успехом то же самое было сделано Джорджем Портером, государственным служащим, который одно время был начальником статистического отдела Министерства торговли. Его
труд (Porter George R. Progress of the Nation in its Various Social and Economical Relations from the begining of the Nineteenth Century to the Present Time. (1836-1843) был заслуженно одобрен как образцовый обзор экономического развития Англии в первой половине XIX в., т. е. как справочник, содержащий информацию об экономических фактах и цифрах. В качестве такого справочника работа была модернизирована, причем очень вольно, и продолжена Ф. В. Херстом и его помощниками в 1912 г. Но для нас важно другое, а именно то, что работа, как она и была вначале задумана и исполнена, является в сущности трактатом по общим проблемам экономики, рассматривающим вопросы народонаселения, производства, миграции, государственных финансов, потребления, накопления, нравственного прогресса и колоний в духе, напоминающем «Основы» Милля. Эти работы следовало бы рассматривать как парные: в частности, по свободной торговле ни позиция Милля, ни соответствующая позиция Портера не будут полными друг без друга.
Мы уже упоминали и упомянем вновь Джорджа Таккера. К
данному
вопросу
относятся
следующее
его
произведение: Progress of the United State in Population and Wealth in Fifty Years (1843; 2-е
изд. — 1855). Это в основном исследование демографии США. Однако для нас важнее то, что это также исследование в области экономического анализа.
8-4. Кроме всего прочего его исследования установили, что потребление масс может падать во время циклических экономических подъемов (то, что оно склонно к падению в продолжительные периоды инфляции, конечно, общеизвестно).
8-5. Дэвид
А. Уэллс (David A. Wells. 1828-1898) был геологом и химиком, опубликовал удачный учебник по каждому из этих предметов, прежде чем занялся экономической наукой и поступил на государственную службу во время Гражданской войны. Здесь следует отметить две его публикации: знаменитую Our Burden and our Strength (1864) и Reports of the Special Commissionner of the Revenue (1866-1869).
8-6. Профессор Кузнец рассказывал мне, что оценки национального дохода, сделанные Уэллсом, заслуживают доверия. С учетом имевшихся в его распоряжении данных они даже превосходят оценки Бакстера, обладавшего по крайней мере сведениями о подоходном налоге.
8-7. Уильям Плейфер (Playfair), брат физика Джона Плейфера, которому он отдает должное за предложение использовать графические методы, имел опыт в разных видах деловой и экономической журналистики. Он первым ввел эти методы в свой Commercial and Political Atlas (1786), содержащий и диаграммы. Атлас был переведен на французский язык. Его наиболее выразительный график использован в качестве иллюстрации аргументации Плейфера в работе A Letter on our Agricultural Distresses; этот график демонстрирует движение цены на зерно и заработной платы за 250 лет — см. снабженную иллюстрациями статью Функхаузера
и
Уокера (Funkhouser and Walker. Playfair and his Charts//Economic History. 1935. Febr.). Своим знакомством с работой Плейфера я обязан этой статье и знаю только обе упомянутые публикации. Другие работы приведены в приложенной к статье библиографической справке.
8-8. Philosophical Transactions. 1798. Part I. Артур
Янг (Young Arthur. Enquiry into the Progressive Value of Money in England. 1812) был первым его последователем и первым критиком.
8-9. Louie Joseph. The Present State of England in regard to Agriculture, Trade and Finance. 1822. Эта книга, по-видимому, имела успех и содержит много интересного, например в том, что касается народонаселения. Автор, однако, очень несправедлив по отношению к новаторским усилиям Ивлина. |
вернуться
Координация материалов. Экономическая школа
|
