Общая экономика: чистая теория. История экономического анализа. Йозеф Шумпетер

Часть III. С 1790-х по 1870-е гг.

Глава 6. [Общая экономика: чистая теория]^1-1

[1. Аксиоматика. Четыре постулата Сениора]

[а) Первый постулат]

[b) Второй постулат: принцип народонаселения]

[с) Четвертый постулат: убывающая отдача]

2. Ценность

а) Рикардо и Маркс

b) Противники трудовой теории ценности

с) Промежуточная позиция Дж. С. Милля

3. Теория международных ценностей

4. Закон рынков Сэя

5. Капитал

а) Терминологические споры по поводу определения богатства и дохода

b) Структура физического капитала

с) Вклад Сениора

d) Фундаментальные положения Дж. С. Милля относительно капитала

6. Доли факторов производства

а) Прибыли

b) Теория процента Маркса, основанная на концепции эксплуатации

с) Маркс, Уэст и Рикардо о понижении нормы прибыли

d) Теории процента, основанные на концепции производительности

е) Теория процента, основанная на концепции воздержания от потребления дохода

f) Доктрина фонда заработной платы — пред шественник современного агрегатного анализа

g) Рента

h) Доли факторов производства и технический прогресс

[1. Аксиоматика. Четыре постулата Сениора]

Сениору принадлежит честь первой попытки сознательно и четко изложить постулаты, которые необходимы и достаточны для того, чтобы постепенно создать (сказать «вывести» было бы ошибочно) небольшой аналитический аппарат, обычно называемый «экономической теорией», или, иначе говоря, обеспечить для него аксиоматическую основу. Ценность данной попытки лишь незначительно снижена неполнотой перечня постулатов и некоторыми другими его недостатками, а также тем, что Сениор определил этот аппарат весьма узко и приравнял эту теорию к «политической экономии», за что был подвергнут нападкам. Ценность этой попытки усиливает тот факт, что она была предпринята в ходе общей чистки существующего теоретического построения и составила часть более широкой попытки строгой концептуализации. Вначале он отшлифовал концепции богатства и ценности (меновой); затем он выдвинул свои четыре основных тезиса — постулата; и наконец, он представил под неадекватной рубрикой «Распределение» (больше подошло бы название «Обмен» или «Ценность и распределение») ряд дополнительных концепций и зависимостей, которые, как предполагается, составляют теоретическую систему вместе с дальнейшим развитием постулатов, решающих большую часть проблем, обычно рассматриваемых под рубрикой «Производство». Как чисто теоретическое начинание его работа явно выше труда Рикардо. Теперь перейдем к рассмотрению постулатов, пользуясь при этом любой возможностью, чтобы заглянуть дальше.

[а) Первый постулат.] Первый постулат гласит: «Каждый человек желает приобрести дополнительное богатство с возможно меньшими жертвами». ^1-2 Подобный тезис, по крайней мере неявно, лежит в основе всех теоретических рассуждений и с тем же успехом вписался бы и в тексты Рикардо или Мальтуса. Адам Смит и Дж. С. Милль принимали его как нечто само собой разумеющееся, Лодердейл близко подошел к тому, чтобы изложить его открыто. На языке следующего периода, например на языке Маршалла, это положение может быть выражено следующим образом: каждый человек желает максимизировать разницу между общей суммой своих удовлетворений и общей суммой принесенных жертв, причем то и другое должно быть приведено к настоящему моменту. Но какова природа и место этого тезиса?

Сениор называет его «продуктом сознания» и отличает от трех других постулатов, которые являются «продуктами наблюдения». Смысл не изменится, если мы назовем его продуктом интроспективного наблюдения. Более того, развивая это положение (см., например, р. 27-28), ^1-3 он комментирует поведение голландцев, англичан и мексиканских индейцев, что, очевидно, основано на некоторого рода внешних наблюдениях. Следовательно, мы можем отнести и этот случай к результатам наблюдений и впредь применять эту общую характеристику ко всем четырем его постулатам или любому другому постулату, сформулированному любым экономистом. Таким путем мы подтвердим на примере (и частично оправдаем) мнение Сэя о том, что экономическая наука основана на наблюдениях (хотя он называл их «экспериментами»), что, как мы видим, несмотря на кажущиеся разногласия, вполне согласуется с позицией Сениора.

Никто никогда не отрицал и не опровергал на практике ту истину, что экономическая теория, подобно любой другой, основана на наблюдении. Сениор, не уделяя особого внимания наблюдениям и сосредоточившись на выводах из них, мог создать ложное впечатление, кроме того, он сам мог придерживаться ошибочных взглядов относительно сравнительной важности наблюдения и выводов, но на деле, а не на словах, он вовсе не трактовал экономическую науку как toto caelo {полностью} «дедуктивную». Факты, полученные в результате наблюдения, входят в теорию как гипотезы, предпосылки или «ограничения», т. е. как обобщенные утверждения, вытекающие из наблюдения. ^1-4 Когда мы хотим подчеркнуть нашу уверенность в их обоснованности, то называем их «законами», как, например, «психологический закон» Кейнса о склонности к сбережению. В случае, когда мы просто хотим подчеркнуть нашу решимость не подвергать их сомнению в ходе данного конкретного обсуждения, мы называем их «принципами». Но в действительности все эти слова означают одно и то же, и нет причин философствовать по их поводу. Это относится как к фактам, находящимся на границе нашей области науки, так и к фактам, ей принадлежащим. Как указывалось выше, разница состоит только в том, что в первом случае мы не чувствуем полной ответственности за обоснованность наших утверждений, а во втором ее сознаем.

Совершенно другой вопрос — удовлетворены ли мы тем типом наблюдений, который использовали Сениор, Рикардо или Милль. Чтобы понять «классический» или любой другой теоретический метод, мы должны четко различать три аспекта данного вопроса. Во-первых, существует проблема выбора из двух способов наблюдения: путем интроспекции или путем повседневного опыта. Многие экономисты более позднего периода, особенно основатели так называемой австрийской школы, твердо стояли за использование обоих типов. В частности, Визер как будто полностью соглашался с Дж. С. Миллем, принимая обыденный опыт как законное основание, стартовую площадку для развития теории. Иногда критики заходили так далеко, что требовали исключить оба метода на том основании, что интроспекция и обыденный опыт всего лишь прикрывают чисто спекулятивные утверждения. В ответ на эту крайнюю форму критицизма можно возразить, что некоторые постулаты, например такие, согласно которым бизнесмены в целом предпочитают делать деньги, а не терпеть убытки, явно недалеки от истины, поэтому нет оснований настаивать на сложных исследованиях с целью их доказательства. Но менее радикальные формы такой критики не могут быть опровергнуты аналогичным образом. Есть случаи, например обычай делать сбережения, в которых нельзя убедительно сослаться на интроспекцию и обыденный опыт, и даже там, где эти методы можно применить, относительная важность и modus operandi {механизм действия} фактов, входящих в постулат, требуют подтверждения с помощью более надежных методов.

Теперь мы можем перейти ко второму аспекту нашего вопроса. Постулат Сениора включает наблюдение, но, возможно, неадекватное наблюдение. Можем ли мы в таком случае отбросить все, что находится между обложками его книги? Очевидно, нет. Если освободить постулат от излишних утилитаристских ассоциаций, его следует признать обоснованным. Все возражения, которые могут быть выдвинуты против постулата Сениора на том основании, что он преувеличил роль эгоизма, переоценил рациональный элемент в нашем поведении и пренебрег историческими различиями в интенсивности желания достичь «богатства» в различные периоды времени и в разных местах, достаточно полно учтены в его комментариях. Если мы все-таки испытываем недоверие, то следует начать соответствующее исследование. Все остальное — чистый обструкционизм. Пока очевидная на первый взгляд обоснованность постулата не будет опровергнута результатами исследования и пока не будут определены конкретные проблемы, для которых такая обоснованность неочевидна, но которые тем не менее пытались решить экономисты-критики, мы можем называть анализ Сениора примитивным, — все учение Сениора, Рикардо и Милля примитивно, причем выводы не меньше, чем наблюдения, — но мы не можем отрицать его научный характер или называть его в принципе ошибочным.

Третий аспект нашего вопроса выявляется, когда мы спрашиваем себя, нельзя ли изменить формулировку первого постулата Сениора таким образом, чтобы обойти возникшие или могущие возникнуть возражения. Но, поскольку экономисты рассматриваемого периода грешили психологизмом в значительно меньшей степени, чем экономисты следующего периода, нам лучше отложить обсуждение этого пункта.

[b) Второй постулат: принцип народонаселения]. Второй постулат Сениора устанавливает следующий принцип народонаселения: «Население земного шара, или, иными словами, численность населяющих его людей, ограничивается только моральным или физическим злом или страхом перед нехваткой тех предметов богатства, к которым привыкли люди каждого класса» (р. 26). Мы пользуемся данной возможностью, чтобы бегло коснуться вклада Мальтуса и развернутой по этому поводу дискуссии. Кроме того, уместно добавить несколько замечаний, касающихся истории теории народонаселения в последующий период, что позволит нам опустить это в части IV. Такое решение продиктовано тем, что во второй половине XIX в. интерес экономического анализа к этой проблеме значительно ослаб и она выросла в полусамостоятельную науку {демографию}, которую невозможно рассмотреть в данной книге. [Пометка Й.А.Ш.: «Интерес вернулся в наши дни».]

Мы уже видели, что все факты и аргументы, представленные Мальтусом в первом издании его «Опыта» (1798), вплоть до подробностей анализа и практического применения, были разработаны до него таким количеством авторов, что мы можем считать их широко известными и общепринятыми в начале 90-х гг. XVIII в. Следовательно, данный случай отличается от еще более многочисленных случаев, чаще встречающихся в экономической науке, чем в других науках, когда идея, которую мы связываем с определенным именем, была предвосхищена «предшественниками». Это не означает обвинения в плагиате или отрицания «субъективной» оригинальности. Но это снижает вклад Мальтуса, который лишь систематизировал и воспроизвел всем известные идеи. Значение его огромного успеха в то время (как у профессионалов, так и у политиков) подчеркивается тем фактом, что в течение почти целого следующего столетия теория народонаселения состояла из аргументов «за» и «против» мальтузианской теории.

Я также уже упоминал о попытках объяснения этого успеха и самой работы Мальтуса идеологическим механизмом. Приводя причины своего отказа принять подобное объяснение, я все же допустил, что существуют два факта, в какой-то мере его подтверждающие. Один из них — немедленное использование теории как довода против мер по повышению общественного благосостояния. Этим аргументом воспользовался Уильям Питт. Сам Мальтус опубликовал, мягко выражаясь, глупый памфлет, где доказывал, как до него это делал Таунсенд, что ни в коем случае нельзя поощрять строительство в приходах коттеджей, поскольку это может послужить стимулом для заключения ранних браков (Letter to Samuel Whitbread... 1807). В результате сложилось общественное мнение, что массы сами виноваты в своем тяжелом экономическом положении и здесь нельзя ничего поделать. Второй факт заключается в следующем: сам Мальтус рассказывал, что этот аргумент сформировался у него во время споров с «социально настроенным» отцом, а в подзаголовке к первому изданию «Опыта» он многозначительно упомянул «рассуждения г-на Годвина [автора библии радикалов того времени], ^1-5 г-на Кондорсе и других авторов». Я по-прежнему думаю, что эти факты доказывают только то, что каждая идея может быть и будет приспособлена для служения какой-либо идеологической цели, как только она окажется в центре внимания.

Однако нас интересует не практическое применение этой теории (или какие-либо другие области ее применения, за исключением теории заработной платы, о чем будет говориться; ниже), а только сама теория. Как явствует из первого издания, целью теории было показать, что численность населения неизбежно возрастала быстрее, чем средства существования, и что это было причиной наблюдаемой нищеты. Геометрические и арифметические прогрессии, которым Мальтус, как и другие авторы, придавал немалое значение, равно как и другие его попытки добиться математической строгости, — это всего лишь ошибочные формы выражения его точки зрения, которые можно здесь опустить, отметив, что нет никакого смысла в том, чтобы пытаться сформулировать независимые «законы» поведения двух взаимозависимых величин. Работа в целом демонстрирует прискорбно низкий уровень владения анализом и почти глупа по содержанию. Однако, по крайней мере, не подлежит критике тривиальный вывод Мальтуса о том, что если рост численности населения будет продолжаться в геометрической прогрессии (со знаменателем больше единицы), то через некоторое время создастся такое положение вещей, когда люди на земле будут стеснены как сельди в бочке.

Второе издание «Опыта о законе народонаселения» Мальтуса (1803) представляет собой по сути новую работу, которая кроме обильного статистического материала содержит совершенно другую теорию, ^1-6 поскольку введение понятия «морального ограничения», хотя и не являлось более новаторским, чем все остальное в теории Мальтуса, все же создает существенное отличие. Однако это 1) не повышает интеллектуальный уровень работы; 2) не увеличивает степень доказательности выводов; 3) не увеличивает объяснительную ценность его аргументации. Что касается первого пункта, то достаточно отметить, что Мальтусу не пришло в голову обсудить другие результаты упомянутого им морального ограничения, кроме его воздействия на численность населения, например обсудить, как это скажется на качестве населения или на системе мотиваций. Что касается второго пункта, то новая формулировка дала возможность сторонникам его теории по сей день отстаивать точку зрения, согласно которой Мальтус предвидел и учел практически все, что могли бы сказать оппоненты; однако и в этом случае теория приобретает только возможность отступить, сохранив боевой порядок, но потеряв артиллерию. В отношении третьего пункта можно сказать, что введение различных «если» оставляет от всех претензий на универсальную значимость только упомянутую выше тривиальность, а кроме того, дает возможность объяснить отдельные исторические ситуации тем, что другие элементы среды отстают в своем развитии от роста численности населения, что можно делать без какого-либо общего принципа. Профессор Кэннан (ор. cit, p. 144) ничего не преувеличил, утверждая, что аргументация «Опыта» «разваливается и остается только хаос фактов, собранных с целью проиллюстрировать действие несуществующих законов».

Сам Мальтус не желал признавать все следствия, вытекающие из его оговорок, сделанных в издании 1803г. Напротив, насколько это было возможно, он оставался верен своим первоначальным выводам, в частности заявляя, что его теория справедлива для его времени. Следовательно, не были излишними, несмотря на попытки приверженцев Мальтуса убедить своих читателей в обратном, утверждения Сениора и Эверетта^1-7 (и других), которые, честно рассмотрев эти следствия или придя к своим выводам независимо от изучения оговорок Мальтуса и исходя при этом из разных точек зрения и разных аргументов, указывали, как мало осталось в действительности от первоначальной аргументации Мальтуса. Это особенно ясно выражено в формулировке принципа, данной Сениором в работе Outline: «...рост численности населения земного шара... ограничен только моральным и физическим злом или страхом перед нехваткой тех предметов богатства, к которым привыкли люди каждого класса». Тем не менее в отличие от Эверетта Сениор по-прежнему рассматривал этот принцип как основной постулат экономической науки. В еще большей степени такого мнения придерживались Рикардо, Джеймс Милль, Мак-Куллох и другие. В главе «О законе возрастания труда» («Основы». Книга I, глава 10) Дж. С. Милль очень кратко рассмотрел вопрос о народонаселении, мотивируя это тем, что данная тема была исчерпывающе разработана Мальтусом, и отсылая к нему своих читателей. Но можно предположить, что он невысоко оценивал важность этого принципа. У него были для этого основания, поскольку, следуя традиции, утвердившейся ко времени, когда он писал «Основы», Дж. С. Милль поставил закон народонаселения в зависимость от «закона» убывающей отдачи земли, что полностью отсутствовало в «Опыте» Мальтуса. Кроме того, как мы увидим, он был готов допустить наличие множества исключений и оговорок, относящихся к этому закону. Тем не менее он, несомненно, твердо верил в обоснованность и непосредственную важность мальтузианской теории. В «Основах» это проявилось в его интересе к проблеме стационарного размера населения (Книга IV. Глава 6) и особенно в его утверждении, столь же категоричном, как и необоснованном, что «плотность населения, необходимая для того, чтобы человечество в наивысшей степени воспользовалось преимуществами кооперации и социального взаимодействия, уже достигнута во всех наиболее густонаселенных странах». Тем самым предполагалось, что дальнейшей рост (европейского) населения не создаст ничего, кроме демографического «давления». Его согласие с теорией Мальтуса еще более убедительно подтверждается его несомненной поддержкой идеи контроля над рождаемостью. ^1-8

А. Г. Эверетт, американский дипломат и издатель газет, с полным правом назвал свою книгу New Ideas on Population {Hoвые идеи о народонаселении} (1823), поскольку его основная идея, состоящая в том, что рост численности населения означает рост производства продуктов питания и, скорее всего, влечет за собой усовершенствование методов их производства, была нова в то время, в любом случае она была значительно новее того, что когда-либо сказал Мальтус. Он ввел две отсутствующие у Мальтуса зависимости между ростом народонаселения и ростом средств существования и вне всякой связи со специфически американскими элементами своей аргументации разработал полезный подход к проблеме народонаселения в целом.

Таким образом, мы наблюдаем интересное явление: учение Мальтуса, изложенное в его «Опыте», прочно закрепилось в системе экономической ортодоксии того времени, несмотря на то что уже к 1803 г. оно должно было быть признано и отчасти было признано принципиально несостоятельным или бесполезным. Новые основания для такого отношения продолжали быстро накапливаться. ^1-9 Тем не менее учение Мальтуса стало считаться «правильным» взглядом на проблемы народонаселения, подобно тому как свободная торговля стала «правильной» политикой, которую можно было не принять только по невежеству или злонамеренности; это неотъемлемая часть набора вечных истин, которые следует соблюдать раз и навсегда. Возражающих можно было бы вразумить, если бы стоило тратить на это силы, но их нельзя принимать всерьез. Неудивительно, что некоторые люди, испытывая отвращение к этой презумпции, для которой было так мало оснований, начали ненавидеть эту «экономическую науку» совершенно независимо от классовых или партийных соображений. Это чувство во многом определило дальнейшую судьбу нашей науки.

Однако большинство экономистов, особенно в Англии, подчинились. После 1850 г. интерес экономистов к вопросам народонаселения снизился, но они редко упускали случай выразить свое уважение к фетишу. Так поступил Маршалл, хотя он практически опроверг все основные выводы Мальтуса, так поступили Бем-Баверк и Вальрас, хотя в своих теоретических работах они никогда не пользовались этой теорией. Единственным ведущим экономистом конца столетия, который принимал ее всерьез и неоднократно это подчеркивал, был Виксель. Он возродил также доктрину оптимальной численности населения, которая получила всеобщую поддержку. Можно было бы ожидать, что вся эта трескотня со временем заглохнет, но произошло обратное: после Первой мировой войны она превратилась в канонаду. Г-н Кейнс выступил с заявлением, что проблема, затронутая Мальтусом, по-прежнему жизненно важна и даже обрела новую жизнь, с тех пор как природа уменьшила свою отдачу в ответ на усилия, прилагаемые человеком (он датировал это первым десятилетием XX в.). Экономисты-профессионалы были в шоке, на что, возможно, и был расчет. Сэр Уильям Беверидж занял противоположную позицию. Полемика утихла по причине, не имеющей отношения к науке: в мире наблюдались резкое падение рождаемости и не менее поразительный рост производства не пользующихся спросом продуктов питания и сырья — людям приходилось решать множество насущных проблем. Г-н Кейнс в какой-то из работ заявил, что экономика— «опасная наука». Это действительно так. ^1-10

Однако закат мальтузианской теории — или, во всяком случае, снижение ее роли в системе общей экономической теории — не был заслугой ее оппонентов.

Мы можем сделать краткий обзор взглядов этих оппонентов, которые, за исключением, возможно, уже упомянутых Годвина и Эверетта, едва ли поднимались до теоретического уровня. Но, рассмотрев непосредственную применимость теории Мальтуса, они сделали один немаловажный вывод: они достаточно убедительно показали, что его теория в лучшем случае могла бы найти применение в отдаленном будущем, но не годилась для объяснения бедности, существовавшей в тот период. Этого мнения придерживался Оппенгеймер, ^1-11 но ранее такую позицию в каком-то смысле занимал Сениор и гораздо более определенно — Уильям Хэзлитт (Hazlitt William. A Reply to the Essay on Population. 1807). В этой же рубрике мы можем упомянуть «социалистов-рикардианцев» двадцатых годов XIX в., например У. Томпсона, ^1-12 который подчеркивал, что мальтузианская теория будет совершенно по-разному работать при разных формах общественного устройства и было бы достаточно, например, экономической независимости женщин и более высокого жизненного уровня, чтобы представить дело в ином свете. Сюда же можно отнести Карла Маркса, превратившего эту «институциональную относительность» теории Мальтуса^1-13 в смелую идею о том, что «перенаселенность», наблюдаемая в капиталистическом обществе, не имеет ничего общего с непреложными законами природы, а характерна только для данной формы общественной организации и является элементом существующего в ней механизма накопления.

Другие противники теории Мальтуса пытались заменить мальтузианскую геометрическую прогрессию другими законами роста численности населения (например, Сэдлер в 1830г., Даблдэй в 1846 г.), которое у них не возрастает до бесконечности, а достигает максимума или стабилизируется раньше достижения точки давления избыточного населения по Мальтусу. Трудность заключалась в обосновании этих гипотез, без использования морального ограничения или других мальтузианских факторов. Об этот утес разбивались все корабли — кроме дилетантских намеков, ничего не предлагалось. Но эти гипотезы повлекли за собой появление других исследований, которые не приводили к каузальным выводам (по крайней мере, не обязательно приводили); их целью было описать существующие, а также путем рискованных экстраполяции будущие тенденции. Одну из самых ранних попыток такого рода проделал Ферхулст (1845), и с тех пор здесь пробовали свои силы многие статистики (например, Книббс, Перл, Хотеллинг). Разумеется, законы этого типа нейтральны по отношению к мальтузианской проблеме. Другие авторы, возражающие против теории Мальтуса (наиболее известными из них были Кэри и Чалмерс), подчеркивали значение смягчающих и компенсирующих факторов или нежелательных (с точки зрения евгеники) последствий регулирования рождаемости. Для наших целей не обязательно вдаваться в подробности этих идей^1-14 или мнений, высказываемых биологами. В то же время необходимо упомянуть теорию, которая независимо от того, совместима она или нет с текстом Мальтуса, предлагает вывод, прямо противоположный выводу Мальтуса. Это «теория процветания» (Wohlstand») theorie) населения, выдвинутая Момбертом, согласно которой нам следует ожидать падения рождаемости в результате рационализирующего влияния на поведение людей более высокого уровня жизни. ^1-15 В каком-то смысле мальтузианцы могли бы заявить, что это развитие их принципа «ограничения», морального или иного. Не тем не менее теория Момберта опровергает любое предсказание, что увеличение средств к существованию (в широком смысле слова) всегда или как правило приводит к росту рождаемости.

Простой смертный мог бы подумать, что падение коэффициента рождаемости сначала в высших, а затем в низших слоях общества, сначала в городах, а затем в сельской местности и быстрое приближение к стационарности населения должно бы успокоить волнения экономистов. Но такой смертный, судя по всему, не знаком с экономистами. Пока одни из них еще забавлялись с мальтузианской игрушкой, другие уже заинтересовались новой. Лишенные удовольствия беспокоиться и нагонять страх на других людей в связи с грядущей или уже существующей перенаселенностью, они начали поднимать тревогу по поводу грозящего обезлюдения мира.

[Как уже указывалось ранее, в примечании 1, данный раздел написан значительно раньше остальных пяти разделов и не согласован с остальной частью главы. К нему было приложено множество заметок, предназначенных для использования при пересмотре и переписывании.

Здесь не обсуждается третий постулат Сениора: «Производительная сила труда и других средств, создающих богатство, может бесконечно расти в результате использования их продуктов как средств дальнейшего производства». Этот третий постулат рассматривается ниже, в § 5 (Капитал) в подразделе «Вклад Сениора»].

[с) Четвертый постулат: убывающая отдача]. Рассмотрим четвертый постулат, гласящий, «что при том же уровне умений в сельскохозяйственном производстве дополнительный труд, приложенный к земле в данном районе, обычно дает менее чем пропорциональную отдачу, или, иными словами, что хотя с каждым увеличением количества вложенного труда совокупная отдача возрастает, рост отдачи не пропорционален увеличению количества труда». По сути, это факт, или гипотеза, или принцип, или закон, или тенденция убывающей отдачи. В формулировке Сениора нет ничего примечательного, за исключением того, что он сильнее других, особенно сильнее Рикардо, подчеркивал важность необходимого условия обоснованности этого принципа — заданного и постоянного технологического горизонта, или, как у него сказано, «при том же уровне умений в сельскохозяйственном производстве». Кроме того, Сениор подчеркивал важность подлинных исключений из этого закона, которые значительно изменяют общий тон картины. ^1-16 Однако в его трактовке убывающей отдачи есть один момент, заслуживающий особого внимания. Все ведущие экономисты того периода относили убывающую отдачу только к земле, а многие утверждали, что для промышленного производства действует противоположный «закон»,— особенно это касается Уэста и МакКуллоха. ^1-17 Но, насколько мне известно, никто не настаивал на «законе» возрастающей отдачи в промышленном производстве так, как Сениор, утверждавший с небольшими оговорками, что «дополнительный труд, используемый в промышленном производстве, более эффективен, а в сельском хозяйстве менее эффективен в пропорциональном отношении» (Outline. P. 81 ff). При этом он не давал полного объяснения своим читателям, а может быть, и сам не вполне сознавал, что данный закон возрастающей отдачи, если таковой существует, по своей сути совершенно иной и его нельзя выдвигать в качестве альтернативы, на равных правах с законом убывающей отдачи. Таким образом, следует возложить на Сениора (или на Уэста и Сениора) ответственность за так долго не отмиравшую традицию трактовать сельское хозяйство как область убывающей, а промышленность — как область возрастающей отдачи. Эта вводящая в заблуждение классификация оставалась таковой до следующего периода. Первые шаги, направленные на опровержение подобной точки зрения, были предприняты Эджуортом. Маршалл, конечно, перерос этот взгляд, но вполне определенно от него не отмежевался. Он до конца связывал убывающую отдачу главным образом с производством сырья, что в какой-то мере согласовывалось с учением Сениора.

Нам остается воспользоваться данной возможностью, чтобы сделать обзор развития принципа убывающей отдачи в течение рассматриваемого периода. Мы видели, что этого принципа нет в «Богатстве народов». В сущности, все, что говорит об этом А. Смит, сводится к следующему: «постепенное совершенствование» приводит к увеличению «количества работы», которая может быть сделана тем же числом рук, причем «в сельском хозяйстве это происходит медленнее, чем в промышленности». Эта неуклюжая фраза описывает факт, который в одних случаях может подтвердиться, а в других нет, но не имеет ничего общего с убывающей отдачей. Но в ней содержится зародыш мнения, оказавшего большое влияние на последующую дискуссию относительно убывающей отдачи. Как указывалось выше, Рикардо и другие признавали, а Сениор настаивал на том, что действие убывающей отдачи прерывается в результате научно-технического прогресса. На первый взгляд кажется, что этого факта достаточно, чтобы разорвать связь убывающей отдачи с демографическим давлением (основополагающую для картины экономической эволюции, представленной Уэстом—Рикардо—Мальтусом). Однако этот вывод не был сделан (в итоге также и Сениором), поскольку было выдвинуто предположение о минимальных возможностях научно-технического прогресса в сельском хозяйстве. На основе смитовского предположения был выработан дополнительный постулат, согласно которому научно-технический прогресс в сельском хозяйстве в долгосрочном периоде не достигнет того уровня, который позволил бы преодолеть убывающую отдачу. В обозримом будущем ^1-18 предельные затраты труда в производстве пищевых продуктов на самом деле возрастут, а не просто будут иметь «тенденцию к росту». Это пророчество— другого слова не подобрать — было действительно важно для рикардианской группы и публики, иначе убывающая отдача оценивалась бы по достоинству как аналитический инструмент, который сам по себе не имеет большого практического значения.

Главную заслугу в создании такого аналитического инструмента мы приписали, несмотря на наличие предшественников, сэру Эдуарду Уэсту (см. выше, глава 4, § 2), потому что, насколько мне известно, он был первым, кто создал форму, которую этот инструмент сохранил в течение всего периода и далее, включая «пророчество» — только что рассмотренный дополнительный постулат. ^1-19 Он различает два случая, ставшие классическими: убывающая отдача как результат необходимости обращения к земле низшего качества и убывающая отдача, явившаяся следствием того «факта», что «нельзя вкладывать дополнительный труд в старую землю [Уэст не добавляет: после достижения определенной точки] с таким же успехом, что и раньше» (§ 10). Первый случай, который мы можем обобщить, включив сюда худшее местоположение земли (как справедливо поступил Уэст в § 9), логически элементарен и опирается на надежные наблюдения, согласно которым участки земли отличаются по степени плодородия при выращивании любого данного продукта или использовании любого метода сельскохозяйственного земледелия.

Однако это нам мало что дает, поскольку в данном значении убывающая отдача не является ни необходимой, ни достаточной для такого применения «закона», какое когда-либо осуществлял сам Уэст или кто-нибудь другой. ^1-20 Действительно важным является второй случай убывающей отдачи, который следует сформулировать (если мы ограничиваемся землей) следующий образом: допустим, что с целью получения определенного урожай на данном земельном участке последовательно используются одинаковые дополнительные количества труда (или фиксированной набора факторов), тогда при строгом соблюдении условия прочих равных будет достигнута точка, после которой последующие приросты продукта постепенно снижаются и падают до нуля (а если продолжать наращивать количества прикладываемого труда, то начнется прогрессирующее сокращение производства).

Эта мысль, правда менее четко, выражена у Рикардо, что является его заслугой. Должно быть, Уэст подразумевал то же значение, поскольку именно оно применимо к его работе Essay on the Application of Capital to Land. Но он выражался неясно и, если понимать его буквально, имел в виду скорее «закон» убыва ющей средней отдачи, чем «закон» убывающей предельной отдачи. Впоследствии именно первый из двух законов формулировался большинством авторов, которые либо путали его со вторым, либо ошибочно считали его наиболее важным из двух. ^1-21 Это относится даже к работе Маршалла («Принципы». Книга IV. Глава 3, § 1)} который сформулировал «закон или тенденцию к убывающей отдаче» почти так же, как Сениор. Только в 1911 г., после того как на это указал Эджуорт, было четко установлено, что понятия средней и предельной убывающей отдачи не эквивалентны и что именно понятие предельной убывающей отдачи необходимо для решения всех проблем максимума. Несмотря на смешение двух понятий, здравый смысл помог избежать ошибок. Но именно эта путаница, насколько я могу понять, послужила главной причиной, помешавшей окончательной победе идеи убывающей физической отдачи привести ipso facto {в силу самого факта} к немедленному созданию теории предельной производительности и приведшей к тому, что последняя вообще имеет отдельную историю.

«Закон» убывающей отдачи — это, конечно, эмпирическое утверждение, обобщение наблюдаемых фактов, которое может быть подтверждено или опровергнуто только путем дальнейшего наблюдения. Интересно отметить, что теоретики продемонстрировали почти единодушное нежелание это признать. Экономисты один за другим пытались «доказать» данный «закон» на основании логически предшествующих и, по их мнению, более очевидных предпосылок. Это на самом деле можно сделать в отношении «закона» убывающей средней отдачи, который, как было показано, ^1-22 вытекает из предпосылок более простых, чем сам «закон». Более того, если мы добавим допущения, которые никто не сочтет возможным оспорить, этот «закон» также вытекает из «закона» убывающей предельной отдачи. Но последний не может быть выведен таким путем, если только мы не включим дальнейшие допущения, которые превратят доказательство в тривиальность. ^1-23

2. Ценность

Как мы видели на различных поворотах нашего пути, проблема ценности всегда должна была занимать центральное положение и быть главным инструментом анализа в любой чистой теории, работающей с рациональной схемой. ^2-1 В той или иной степени это было признано всеми экономистами рассматриваемого периода (Марксом не в меньшей мере, чем Сэем), хотя данную тему все еще окутывал некоторый туман. Если у кого-нибудь создалось противоположное впечатление, это объясняется главным образом тем, что экономистов того периода наряду с чистой теорией занимали и другие проблемы, особенно институциональные аспекты экономической жизни. Аналитические усилия были направлены на объяснение меновой ценности. Дж. С. Милль только закрепил преобладающую практику, подчеркнув, что термин «ценность» в экономической теории был относительным понятием и означал лишь меновое соотношение между любыми двумя товарами или услугами. Аналогично термин «цена» означал лишь меновое отношение между произвольной единицей любого товара или услуги и товаром, выбранным в качестве денег. В свете последних дискуссий мы можем сказать, что позиция Дж. С. Милля типична для того времени: действительно важной проблемой в рассматриваемый период было объяснение меновых или ценовых соотношений (относительных цен). Денежные (абсолютные цены) считались делом второстепенной важности, которое следовало рассматривать отдельно, в главе о деньгах. Далее, поскольку ценность была соотношением, отсюда следовало само собой, что все ценности не могли возрасти или снизиться одновременно. Отсюда также следовало, что не существовало общей ценности всех услуг богатства (или всего богатства), взятых в целом, хотя Рикардо и Маркс придерживались иной точки зрения.

Никто не ставил теоретический вопрос о возможности или допустимости фундаментального анализа системы цен, выраженных только в меновых соотношениях или относительных ценах. Это подразумевает, конечно, что увеличение количества реальных денег (т. е. денег, которые не только служат счетной единицей, но также обращаются и, кроме того, функционируют как «средство сохранения ценности») не влияет на определение самих меновых соотношений или чего-либо еще важного для понимания экономического процесса. Или, говоря более привычным языком, это подразумевает, что деньги в сущности являются простым техническим приспособлением, которое можно игнорировать, когда на повестке дня рассмотрение основных принципов, или вуалью, которую следует снять, чтобы яснее увидеть скрывающиеся за ней черты. Можно выразить ту же мысль иначе: это подразумевает, что не существует значительной теоретической ^2-2 разницы между бартерной экономикой и денежной экономикой. Никто всерьез не пытался доказать корректность такого метода^2-3 и даже не осознавал необходимости это доказывать. Положение изменилось в наше время. В настоящей момент просто отметим, что это исключительное выделение «реального» анализа могло иметь свои преимущества, хотя оно оказалось неадекватным на более поздней стадии аналитического развития с более высокими стандартами научной точности. Такой подход противодействовал медленно отмиравшим примитивным заблуждениям. Он помог прояснить понятия и взаимосвязи. Он утвердил в правах точку зрения, которая нуждалась в этом тогда и, возможно, снова будет в этом нуждаться.

Но экономисты того периода даже не сделали серьезного усилия, чтобы доказать детерминированность экономики без использования средства обращения. Поскольку пример Курно не имел последователей, придется считать, что систематическая работа такого рода началась только с Вальраса (см. ниже, часть IV, глава 7). Однако в экономической науке, как и в других, мы находим, что интуитивное осознание внутренней логики вещей идет дальше того, что было действительно доказано. Подобно ведущим теоретикам предшествующего периода, «классики» чувствовали, что существует явление, которое мы теперь называем экономическим равновесием; хотя они не попытались доказать его наличие, они исходили из возможности такового, воплотив свою интуицию в определенные эмпирические правила, такие как тенденция к приблизительному равенству «прибылей» в различных областях бизнеса, находящихся в аналогичных условиях. ^2-4 Mы выводим аналогичное положение из принципа максимизации чистого дохода и связываем его с принципом замещения. Считалось, ^2-5 что «классики» не владели последним принципом. ^2-6 Это действительно так, и это составляет один из самых серьезных недостатков их аналитического аппарата. Однако, несмотря на то что они не сформулировали его явно и не применяли его систематически, нельзя сказать, что они не подозревали о его существовании. Они пользовались принципом замещения в отдельных случаях, и его наличие предполагается в некоторых их положениях.

а) Рикардо и Маркс. Мы подразумеваем под теориями ценности попытки указать факторы, которые объясняют меновую ценность вещи, или (хотя это не вполне одно и то же) факторы, «регулирующие» или «управляющие» ценностью. Начнем с Рикардо. Мы помним, что А. Смиту можно приписать три разные теории ценности: теорию, основанную на количестве вложенного труда, которая проиллюстрирована им на примере бобра и оленя; теорию, исходящую из тягости труда и упоминающую «труд и усилия»; теорию издержек, используемую в центральной части его анализа. Нам также известно, что, кроме того, он предлагав принять труд (наряду с «зерном») в качестве относительно стабильной единицы, выражающей ценность товаров (numeraire). ^2-7 Рикардо, начавший свою теоретическую работу с изучения «Богатства народов», не одобрил то, что он справедливо воспринял как логическую путаницу, и пришел к выводу о необходимости принятия теории ценности, исходящей из количества труда, ^2-8 (пример бобра с оленем), причем не только для «первобытных» условий, где не было других ограниченных факторов, кроме труда, но и для всех случаев вообще, даже для тех, где имелись другие ограниченные факторы. В своей первой главе он предпринял попытку развить эту идею.

Рикардо, очевидно, счел теорию издержек, выдвинутую А. Смитом, неудовлетворительной с точки зрения логики (возможно, содержащей логический круг). Теорией ценности на основе тягости труда он, наверное, пренебрег потому, что не увидел разницы между ней и теорией ценности, основанной на количестве труда. И далее по всей главе он смешивает доводы против отхода А. Смита от трудовой теории ценности с аргументами против выбора Смитом (и Мальтусом) труда в качестве меры ценности. ^2-9 Прежде чем отправиться дальше, я сначала попытаюсь устранить с нашего пути эту трудность.

Следует различать две вещи. С одной стороны, Рикардо, как и остальные, конечно, сознавал тот факт, что не может существовать товар (труд в данном случае не исключение), меновая ценность которого могла бы служить в качестве неизменного стандарта для измерения вариаций меновых ценностей других товаров («Начала». Глава 1, § 6). С другой стороны, казалось, что его теория ценности, определяемая количеством труда, при некоторых оговорках, которые мы вскоре обсудим, но в данный момент оставим без внимания, все же дает метод измерения этих вариаций. Там, где меновая ценность единицы труда была бы неудовлетворительной мерой, единица труда сама по себе способна измерять меновые ценности, поскольку, согласно данной теории, количество труда, воплощенное в товаре, «управляет» его ценностью. При оговорках, которые мы сейчас не рассматриваем, для получения товара по крайней мере теоретически неизменной ценности требовалось всего лишь вообразить такой товар, в котором всегда воплощалось бы одно и то же количество труда. В таком случае этот товар обеспечил бы стабильную меру, с помощью которой можно измерить вариации относительных цен всех других товаров. Под фунтами и шиллингами числовых примеров Рикардо следует понимать именно такой товар. ^2-10

Очень важно понять последствия такого логического tour de force {ловкого маневра}. В силу этого товары приобретали абсолютные ценности, которые можно было сравнивать и складывать и которые способны одновременно повышаться и понижаться, что было невозможно, пока меновая ценность определялась просто как меновое соотношение. Именно это весьма понравилось Марксу в теории ценности Рикардо. Но последний не разработал идею полностью. Более того, назвав своею концепцию ценности «реальной ценностью», он создал излишнюю путаницу. Наше современное значение данного термина — ценность количества денег, выраженная в товарах, которые можно купить на эти деньги, — в то время получало все более широкое распространение, и многих озадачивало то, как использовал этот термин Рикардо. Например, «реальная» заработная плата у него могла снизиться (если количество труда, воплощенное в товарах, составляющих реальную заработную плату в нашем понимании, падало вследствие, например, технологического усовершенствования), когда любой другой сказал бы, что реальная заработная плата возрастала (если количества этих товаров увеличивались).

Следует упомянуть еще один пункт, имеющий большое значение для понимания теории распределения Рикардо, которая в первую очередь касалась относительных долей факторов производства и, в частности, его знаменитой теоремы: «Повышение ценности труда [реальная заработная плата в его понимании] невозможно без соответствующего падения прибыли» (см., например, «Начала». Глава 1, § 4) {Рикардо Д. Указ. соч. С. 52}. Истинное значение данной теоремы будет обсуждено позднее. Но в главе, на которую мы ссылаемся, Рикардо свел ее к тривиальности, объясняя, что если делить продукт между капиталом и трудом, то «чем большая доля отдана последнему, тем меньшая останется первому»; в сущности, именно так понимали теорему Джеймс Милль и многие более поздние интерпретаторы (например, А. Вагнер). Как это произошло? Очевидно, в период написания этого отрывка Рикардо думал, что относительные доли факторов всегда можно получить через рабочие часы, воплощенные в абсолютных долях. Это справедливо не для всех случаев, а только при постоянном общем количестве примененного труда. (Об этом запутанном клубке см. в работе Кэннана: Cannan. Ор. cit. P. 341 ff).

Далее, на первой странице своего труда Рикардо говорит нам, что полезность является необходимым условием возникновения меновой ценности и что «товары, обладающие полезностью, черпают свою меновую ценность из двух источников: своей редкости и количества труда, требующегося для их производства» {Рикардо Д. Указ. соч. С. 33}. Нелогично отождествляя редкие блага с благами, количество которых не может быть увеличено с помощью труда, и рассматривая их как редкие исключения, он обращается к категории товаров, количество которых можно увеличить человеческим трудом. Я не могу останавливаться здесь (но читатель должен это сделать), чтобы указать на все недостатки такого начала, и приступлю прямо к центральной теореме рикардианской теории ценности: в условиях совершенной конкуренции (которые Рикардо точно не определил) меновые ценности товаров будут пропорциональны содержащимся или воплощенным в них количествам труда. Первое, что следует отметить относительно данного положения, перекликающегося с «Богатством народов» (Рикардо ссылается конкретно на главу 5 книги I), заключается в том, что это еще не теория ценности как таковая в значении, определенном выше. Такая теория содержится в следующей фразе Рикардо: «Это [т. е. труд приложенный или воплощенный. — Й.А.Ш.] является в действительности основой меновой ценности всех вещей». Этот тезис является теоремой ценности, справедливой только для совершенного равновесия. Рикардо прекрасно это понимал. В главах 4 и 30 он рассматривал концепцию рыночной цены Кантильона—А. Смита, которую, как и цены на монополизированные блага, поставил в зависимость от спроса и предложения, как будто определение цены спросом и предложением было совершенно отлично от определения цены количеством воплощенного труда и несовместимо с таким определением. Но, не имея в полной мере четко сформулированной концепции совершенного равновесия, Рикардо заявил, что его закон ценности, основанный на количестве вложенного труда, относится к естественным ценам, т. е. к относительным ценам, которые после затухания колебаний, вызванных временными возмущениями, в итоге станут преобладающими. По этой причине интерпретаторы, да и сам Рикардо, говорили о его законе (и о его аргументации в целом) как об «абстракции», относящейся только к фундаментальным или долгосрочным тенденциям. Он не пользовался термином Маршалла «долгосрочный нормальный уровень», но идея эта у него присутствовала.

Второй пункт заключается в том, что данная теорема были бы верна (при идеальном равновесии и совершенной конкуренции), если бы труд, причем труд одного вида и качества, являлся единственным фактором производства. Это можно было бы рассматривать как специальный случай более общей теории предельной полезности последующего периода. ^2-11

Третий пункт, который стоит отметить, говоря о выведет ном Рикардо законе ценности, основанном на количестве труда это способ, с помощью которого он попытался преодолеть трудности, стоящие на пути обобщения результата, имеющего силу в особом случае (хотя он так и не доказал этого). Остальная части его первой главы (§ 2-7) посвящена попытке показать, что его закон ценности в условиях равновесия, хотя и не является верным во всех случаях, представляет собой приемлемую аппроксймацию в условиях совершенной конкуренции. Но в этой главе не рассматривается основная трудность, связанная с наличием ограниченных природных факторов производства; устранению этих факторов из задачи посвящена вторая глава. Последовав его примеру, мы также на время пренебрежем ими.

Рикардо, конечно, видел тот момент, который впоследствии разработал Маркс, т. е. что труд, количество которого «управляет» ценностями или «регулирует» эти ценности, должен быть обычного качества для данного места и времени, не более и не менее эффективным. Данный труд должен использоваться в соответствии с преобладающими стандартами технологической рациональности, т. е. согласно термину, введенному Марксом, это должен быть общественно необходимый труд. Следует учесть также время, затраченное на приобретение квалификации, включая труд учителя, ^2-12 а также «труд, затраченный на орудия, инструменты и здания, способствующие этому труду» [непосредственно приложенному труду. — Й.А.Ш.] {Рикардо Д. Указ. соч. С. 42}. А как насчет природного мастерства или тех его элементов, которые не приобретаются трудом? Следуя упомянутой выше традиции XVIII в., Рикардо не считал их достаточно важными. В остальном он подобно А. Смиту, полагался на рыночный механизм, призванный определить шкалу оценки различных (природных) качеств труда, с помощью которой один час труда высшего качества мог быть выражен как умноженный обычный рабочий час: если «рабочий-ювелир» получает за один час работы оплату, вдвое превышающую оплату «простого рабочего», то один час работы первого будет просто засчитываться за два часа работы последнего. Поскольку такие зависимости незначительно меняются из года в год, то «для коротких периодов они мало влияют на относительную ценность товаров» {Рикардо Д. Указ соч. С. 41}.^2-13 Это может быть так, а может быть и иначе. Следует отметить, что его обращение к рыночным ценностям (которые явно не определяются каким-либо количеством труда) в ходе изложения закона зависимости ценности от количества вложенного труда, строго говоря, означает отказ от последнего независимо от того, было ли это признано автором или нет.

Впрочем, несостоятельность принципа зависимости ценности от вложенного труда признается в отделах 4 и 5. Здесь Рикардо столкнулся с фактами, говорящими о том, что относительные ценности товаров определяются не исключительно количествами воплощенного в них труда, но также «продолжительностью времени, которое должно пройти прежде», чем они «смогут быть доставлены на рынок». Его аргументация сводится именно к этому: неравные соотношения между той частью капитала, которая «предназначена для содержания труда», и той частью, которая «вложена в инструменты, машины и здания», а также неодинаковые сроки службы последней или неравные скорости оборота первой (эти факты подвергаются обсуждению) имеют отношение к относительным ценностям продуктов только из-за элемента времени, который они вносят в картину производственного процесса. ^2-14 Это означает, что разные периоды вложения (возможно) равных количеств труда, воплощенных в средствах производства, или (если выразить прямо всем известный факт деловой жизни, который имел в виду Рикардо) различные объемы амортизационных отчислений влияют на «естественные», т.е. равновесные, ценности на равных началах с количеством приложенного труда.

Итак, похороны закона состоялись. Несомненно, Рикардо пытался свести к минимуму ущерб, нанесенный его основному построению, указывая, что количество труда все еще остается самым важным показателем относительной ценности, — вот почему выше мы охарактеризовали его теорему как аппроксимацию. По-видимому, такая интерпретация больше справедлива по отношению к нему, чем та, которую предпочли другие историки» вслед за Маршаллом утверждающие, что «в действительности» Рикардо создал теорию ценности, основанную на издержках. Правда, в итоге Рикардо и в самом деле скоординировал прибыли с количеством вложенного труда. Верно и то, что иногда (см. первое предложение главы 30) он действительно рассматривал издержки производства (очевидно, включая прибыль) как «окончательный регулятор» ценностей. Но если бы этим все исчерпывалось, то его изложение свелось бы к окольному способу утверждения распространенного в его время взгляда; было бы трудно понять, за что он боролся с таким упорством и каков был предмет последующей полемики. Только если мы признаем, что он рассматривал (разумеется, ошибочно) вложенный труд как нечто более фундаментальное или важное, чем прибыли, мы поймем, почему он сначала ввел свою теорию ценности при допущении, что структура капитала совершенно одинакова во всех отраслях промышленности. Из того факта, что в таком случае (если вслед за ним устранить влияние природных факторов) соотношения количеств приложенного труда будут «регулировать» относительные ценности, он извлек совершенно иллюзорное утешение. Логически было бы так же допустимо сказать, что при равных количествах приложенного труда относительные ценности регулируются структурой капитала или «временем». Следовательно, он, вероятно, считал первый тезис верным в каком-то определенном значении, в котором последний тезис неверен. Наша интерпретация, согласно которой мы характеризуем его теорему как аппроксимацию, кажется мне наиболее очевидной применительно к автору, совершенно свободному от предвзятостей эмоционального или философского характера.

Следует, однако, отметить еще один момент. В §§ 4 и 5 главы 1 Рикардо признал факт, что амортизационные отчисления влияют на относительные ценности. Он также сформулировал несколько выводов из этого факта. Но он сделал это, так сказать, пожимая плечами, и не предпринял ни малейшей попытки объяснить свои выводы, если только мы не примем за такое объяснение выражение «просто компенсация за время, в течение которого прибыли не выплачивались». Здесь, как и повсюду, он довольствовался поверхностным рассмотрением вопросов. Однако он беспокоился о том, как скажется это допущение на его любимом тезисе, гласящем, что «никакие изменения в оплате труда не смогут привести к изменениям относительной ценности... товаров», который можно назвать полемическим острием его теории ценности. В принципе им тоже следовало пожертвовать (см. последний абзац § 5). Но в действительности он остался в качестве приблизительной истины — повторю это снова, чтобы быть как можно справедливее к Рикардо. Влияние допущения ограничено специальной теоремой: если, например, заработная плата возрастает, то относительные цены на товары, в производстве которых участвует главным образом «основной капитал» или «основной капитал» с очень длительным сроком службы, будут падать, а относительные цены на товары, «производимые главным образом рабочей силой с меньшим основным капиталом или с основным капиталом с меньшим сроком службы по сравнению с товаром, в котором выражается цена, ^2-15 будут расти». Это положение в наше время окрестили эффектом Рикардо. Мы иногда избираем странный, извилистый путь, чтобы признать что-либо, не желая в то же время допустить возможность вытекающих отсюда выводов.

Не стоит тратить время на рассмотрение того, как трактовали теорию ценности Рикардо члены рикардианского кружка, такие как Джеймс Милль, Де Куинси и Мак-Куллох, и какие ложные проблемы возникли в связи с этой трактовкой. ^2-16 Но, прежде чем обратиться к вкладу в науку, внесенному оппонентами Рикардо, и к промежуточной позиции Дж. С. Милля, стоит как можно более кратко рассмотреть некоторые основные положения доктрины единственного великого последователя Рикардо — Карла Маркса.

Теория меновой ценности Маркса также основана на количестве труда и, если пренебречь переходными мостиками между Рикардо и Марксом, которые проложил У. Томпсон, должна быть названа единственной последовательной теорией такого рода. Вначале нас поражает сходство аргументации Маркса и Рикардо. Маркс задался вопросом, что делает сравнимыми такие разнородные в своей потребительной ценности товары, и пришел к выводу, что общим фактом для всех товаров является то, что они — продукты труда. Сформулировав, к собственному удовлетворению, это весьма спорное положение, поскольку потребительная ценность — это не только такой же непреложный факте но и более общий, Маркс приступил к преодолению трудностей, которые преградили ему путь, почти так же, как это сделал Рикардо. Он кое-что уточнил и подработал (я уже упоминал введенное им понятие общественно необходимого труда), но он, подобно Рикардо, не смог заметить опасности, скрывавшейся за допущением, что рыночные цены труда различного от природы качества могут быть использованы для того, чтобы свести часы труда высшего качества к умноженным часам стандартного труда.

Я пользуюсь случаем, чтобы отметить тот пункт в технике анализа, который Маркс считал одним из своих наиболее важных вкладов в экономическую теорию: он делал различие между трудом, количество которого измерено в часах, и «рабочей силой» (Arbeitskraft), ценность которой выражена количеством труда, входящим в товары, потребляемые рабочим (включая товары и услуги, затраченные на его воспитание и обучение), и в определенном смысле «производящим» его рабочую силу. Несомненно, эти товары и их реальная ценность являлись также важными элементами анализа Рикардо. Но он открыто не отождествлял их реальную ценность с реальной ценностью товара рабочая сила. Как нам известно, Сениор сделал шаг к такому отождествлению. Маркс не только завершил этот шаг, но также в своей теории эксплуатации (см. ниже, § 6b) использовал концепцию рабочей силы таким образом, о котором не думали и который не одобрили бы ни Рикардо, ни Сениор.

Но даже историки-немарксисты должны были бы понять, хотя в большинстве случаев они этого не сделали, что между трудовой теорией Маркса и трудовой теорией Рикардо существует гораздо большая фундаментальная разница. Рикардо, самый неметафизический из теоретиков, ввел теорию ценности, основанную на количестве труда, просто как гипотезу, задачей которой являлось объяснение существующих относительных цен или, точнее, существующих долгосрочных нормальных относительных цен. Но для Маркса, наиболее метафизического из теоретиков, теория ценности, основанная на количестве труда, не являлась только лишь гипотезой об относительных ценах. Количество труда, воплощенное в продуктах, не просто «регулировало» их ценность. Оно само было их ценностью (ее «сущностью» или «субстанцией»), Все продукты были застывшим трудом. Чтобы произвести впечатление на неметафизически настроенных читателей, позвольте мне тотчас же указать на практическую разницу, порожденную этим фактом в аналитических построениях наших двух авторов.

Когда Рикардо признавал, что элемент времени (или амортизационные отчисления, которые накапливаются в ходе производственного процесса) входит в определение ценностей или относительных цен, это означало для него признание, что его гипотеза вступила в противоречие с фактами и, как описывалось выше, ее пришлось свести к простой аппроксимации. Но Маркс уже на ранней стадии развития своей теории, до публикации первого тома «Капитала» (1867), признал, что реальные меновые соотношения не соответствуют, даже в качестве тенденции, теореме Рикардо о равновесных ценностях, ^2-17 которую он соответственно и не включил в свое учение. Но это не заставило его изменить свою теорию ценности; ценность всегда, для каждого товара, а также для всего объема производства в целом была тождественна воплощенному в продуктах труду, каково бы ни было поведение относительных цен. Перед Марксом как раз стояла задача показать, как в силу действия механизма совершенной конкуренции эти абсолютные ценности, оставаясь неизменными, преображались таким образом, что в итоге товары, все еще сохраняя свои ценности, не продавались по относительным ценам, пропорциональным этим ценностям. По убеждению Рикардо, любые отклонения относительных цен, кроме временных, от его теоремы пропорциональности означали изменение ценностей по мнению Маркса, подобные отклонения не приводили к изменениям ценностей, а только перераспределяли их между товарах ми. Ввиду этого мы можем сказать, что Маркс пронес сквозь всю свою теорию идею абсолютной ценности вещей, ^2-18 в то время как Рикардо, несмотря на то что местами в его аргументации угадывается данная идея, никогда не делал ее опорой своей аналитической структуры. Можно это выразить иначе: в то время как для Рикардо относительные цены и ценности являлись по существу одним и тем же, и, следовательно, экономический расчет в ценностях был тем же самым, что и расчет в относительных ценах, для Маркса ценности и цены не представляли собой одно и то же. Тем самым он создал для себя дополнительную проблему, которая, очевидно, не существовала для Рикардо, а именно проблему соотношения между двумя расчетами: расчетом ценностей и расчетом цен (Wertrechnung und Preisrechnung). ^2-19

Некоторые выводы из этой теории ценности и ее применения будут обсуждены позднее. Но, прежде чем оставить на время данную тему, мы должны обратить внимание на три момента. Во-первых, для нас это всего лишь построение, созданное в целях анализа, и о нем нужно судить исходя из аналитической пользы и удобства. Для ортодоксального марксиста эта теория может быть святой истиной в некоем внеэмпирическом царстве платонических идей, содержащем «сущности» вещей. Возможно, сам Маркс воспринимал ее как нечто в этом роде. В действительности в марксистской теории ценности нет ничего мистического или метафизического. В частности, ее центральное понятие — абсолютная ценность — не имеет ничего общего с тем значением, которое мы придаем этому слову в некоторых областях философии. Это не что иное, как концепция «реальной ценности» Рикардо, полностью разработанная и полностью использованная. Во-вторых, если читатели следили за нашим рассуждением, то им будет понятно, что возражения, которые могут быть выдвинуты против использования Рикардо понятия реальной ценности, неприменимы к теории Маркса. Даже если мы не допускаем, что воплощенный труд является «причиной» меновой ценности в обычном смысле, все равно не существует логического закона, мешающего нам определить воплощенный труд как меновую ценность, хотя это может придать другой и, возможно, вводящий в заблуждение смысл последнему термину. В принципе, мы можем называть вещи, как нам нравится. ^2-20 В-третьих, в то время как Рикардо просто признал существование амортизационных отчислений, а затем остановился, Маркс по крайней мере предпринял попытку, не будем говорить, успешную или нет, включить их в свою схему. Для него амортизационные отчисления также составляли часть труда, воплощенного в общем объеме продукции. Рикардо пришлось добавить амортизационные отчисления к затратам труда, а затем объяснить это. Объяснение существования этих элементов ценности продукта не представляло проблемы для Маркса. Единственной трудностью для него было объяснить, как их можно отсечь от общей ценности, -существующей независимо от них. Теперь мы должны прервать на время рассмотрение данного вопроса. На более поздней стадии нашей аргументации мы увидим, что одна и та же трудность, а именно влияние времени, вследствие разных подходов предстала перед двумя авторами в виде разных проблем. Как сказал Маршалл, Рикардо считал время великим нарушителем своей аналитической схемы, но оно было также, хотя и менее явно, великим нарушителем схемы Маркса.

b) Противники трудовой теории ценности. Помните; рикардианцы всегда были в меньшинстве, даже в Англии, и только масштаб личности самого Рикардо создает впечатление, что его учение, отчеканенное из смитовского металла, доминировало в научной мысли того времени, а другие экономисты являлись всего лишь оппонентами «новой школы», причем оппонентами, не вполне достигающими уровня ее доктрин. Ближе к истине — как применителыю к теории ценности, так и в других областях — противоположное мнение, хотя, несомненно, наше первоначальное впечатление подкрепляется тем фактом, что почти все эти оппоненты, за редким исключением, уступали Рикардо как полемисты.

В обсуждение проблем ценности на нерикардианских основах, происходившее с XVIII в., вмешались рикардианские силы. В результате около 1820г., в год выхода в свет «Принципов» Мальтуса, разгорелась полемика. Ее активная фаза продолжалась немногим более десяти лет и, несмотря на противоположные свидетельства немногих стойких рикардианцев (МакКуллох в этом вопросе был заодно с Марксом) и некоторых историков закончилась поражением рикардианства. В ходе полемики наблюдалось взаимное непонимание и допускались логический ошибки, но в целом она велась на достойном уровне. Ее вершиной явилась работа Бейли^2-21 (см. выше, глава 4, § Зс), влияние которой было значительно большим, чем кажется при поверхностном рассмотрении. Бейли убедительно показал слабость аналитической структуры теории Рикардо, в частности ошибочности его метода устранения природных факторов из теории ценности, произвольность, которую он допустил, назвав количество труда «единственным определяющим принципом ценности», недостатки рикардианской концепции реальной ценности и теории прибыли и т. д. Невежливый ответ со стороны некоторых рикардианцев в Westminster Review (1826) был удручающе неадекватным, и, хотя лишь несколько современников Бейли отдали ему справедливость, в конце концов стало ясно, что он повернул ход событий и нанес решающий удар. Из-за недостатка места мы не можем подробно описать данную полемику. ^2-22 Вместо этого мы ограничимся основным предметом спора между Сэем, Мальтусом и Рикардо, упоминая другие имена и аспекты только в силу необходимости. ^2-23

Прежде чем подойти к главному вопросу, необходимо вспомнить, что в этот период появились первые работы, в которых была изложена теория предельной полезности. Они не оказали сколько-нибудь заметного влияния, но многие авторы почувствовали, что полезность была более, чем простым условием меновой ценности, как считал Рикардо, что на деле она являлась «источником» или «причиной» меновой ценности. Однако найти применение данной идее им удалось не в большей мере, чем рикардианцам, которые именно по этой причине отказались принять ее. Таким образом, этот подход ничего не дал. Например, Ж. Б. Сэй, следуя французской традиции (особенно традиции Кондильяка), поставил меновую ценность в зависимость от полезности, но, подобно Кондильяку, он не добавил редкость; затруднение вызвал так часто объяснявшийся до него факт, что такие «полезные» вещи, как воздух или вода, обычно вовсе не имеют меновой ценности. Он заявил, что в действительности они имеют ценность, но она так велика, даже бесконечно велика, что никто не смог бы за них заплатить, а потому все получают их даром. ^2-24 Правда, он не остановился на этой нелепости и поднялся до пусть несовершенного, но все же важного утверждения, что цена — это мера ценности вещей, а ценность — это мера их полезности; его утверждение предвосхитило тезис Вальраса: «Меновые ценности пропорциональны редкостям» [предельным полезностям. — И. А. Ш.]. Однако по большей части он пользовался довольно примитивным анализом предложения и спроса. То же самое относится к Германну (см. выше, глава 4, § 5). Так же, как и во Франции, возможно отчасти под французским влиянием, традиция теории полезности развилась в Германии. Но она также зашла в тупик, остановившись на признании роли полезности, которое трудно отличить от рикардианского приписывания полезности роли условия ценности. Германн пошел дальше других, но также ограничился в основном оперированием предложением и спросом. Некоторые английские экономисты, такие как Крейг^2-25 и Сениор, добились большего. Что касается последнего, то в общем мнении, которое разделял и Вальрас, приписывающий Сениору введение понятия предельной полезности, имеется доля истины. Однако я только могу повторить: он не пошел до конца в этом вопросе, и данное понятие, мимолетно блеснув, практически исчезло за простым обсуждением предложения и спроса. Лорд Лодердейл и — на более высоком уровне — Мальтус прямо пошли по пути разработки аппарата предложения и спроса и полностью сосредоточились на нем.

Таким образом, для Рикардо основным вопросом с самого начала было сопоставление трудовой теории ценности с теорией спроса и предложения. С теорией ценности, основанной на полезности (как «источнике» или «причине» меновой ценности), на которую Рикардо только бегло взглянул и от которой тут же отказался, он фактически не был знаком, хотя критиковал ее в своей главе о «ценности и богатстве». Теорию ценности, основанную на издержках, нельзя назвать полностью ему чуждой, поскольку он рассматривал свою собственную теорию как новую формулировку данной концепции и сам часто говорил об издержках, имея в виду затраты труда и капитала. Истинным его врагом была теория предложения и спроса, которая «превратилась в политической экономии почти в аксиому и стала источником многих заблуждений» (гл. 30, третий раздел). {Рикардо Д. Указ. соч. С. 314}. Читателю следует отметить этот интересный факт, раскрывающий «пути развития человеческой мысли». Ведь он свидетельствует о том, что Рикардо совершенно не разбирался в сути аппарата предложения и спроса и не понимал, какое именно место в экономической теории он занимает. Он принял этот. аппарат за теорию ценности, противоположную его собственной, что делает ему мало чести как теоретику, ^2-26 поскольку должно быть ясно, что его собственная теорема о равновесных ценностях может быть обоснована только благодаря взаимодействию предложения и спроса. Рикардо не преминул бы обнаружить это, если бы попытался вывести теорему рационально, вместо того чтобы утверждать ее интуитивно. Иными словами, если бы он рассмотрел вопрос, почему меновые ценности товаров должны быть пропорциональны количествам вложенного в них стандартного труда, то, отвечая на него, пришел бы к использованию аппарата предложения и спроса, поскольку только с его помощью (приняв соответствующие допущения) можно установить данный «закон» ценности. В таком случае он не смог бы отрицать обоснованность «закона» спроса и предложения для долгосрочных нормальных цен на товары, количества которых благодаря человеческому труду могут расти до бесконечности, допуская в то же время его обоснованность для краткосрочных рыночных цен и для цен на монополизированные или «редкие» товары. Как показал Мальтус, затратив массу усилий (Principles. 1-st ed. Ch. 2, § 2, 3), предложение и спрос всегда участвуют в определении цен, как для долгосрочного, так и для краткосрочного периода, ^2-27 и разница между ними заключается только в уровне, на котором механизм предложения и спроса фиксирует цену. Данный уровень в одном из этих случаев обладает определенными свойствами, а в другом их не имеет. Иными словами, концепции предложения и спроса применимы по отношению к механизму, совместимому с любой теорией ценности и необходимому для каждой из них. Но Рикардо пользовался таким огромным авторитетом у некоторых более поздних авторов, что следы его ошибок можно найти не только у Дж. С. Милля, но даже в «Принципах» Маршалла. Так или иначе, механизм предложения и спроса, пусть и нелогично, занял место теории ценности, ^2-28 и можно даже сказать, что в течение всего рассматриваемого периода сторонники этого механизма выступали против трудовой теории. Это объясняется не только небрежностью Рикардо, но и их собственной. Мы видели, что они не преуспели в своем анализе полезности, несмотря на то что неоднократно с ней сталкивались. Не более, чем Рикардо, потрудились они и над разработкой теории обмена; этим, как в их, так и в его случае, объяснят. ется и неправильная трактовка понятия редкости, основополагающее значение которого для всей теории ценности было уже подтверждено Лодердейлом, Мальтусом и Сениором, а также непонимание ценообразования в условиях монополии. ^2-29 Но сторонники концепции предложения и спроса, — вновь за исключением незамеченной концепции Курно (и еще очень немногих, таких как К. Эллет и Д. Ларднер), — затруднялись даже правильно описать сам аппарат предложения и спроса, право которого на место в экономической науке они пытались подтвердить. Они говорили о желаниях или желаниях, подкрепленных покупательной способностью, о «степени» спроса и «интенсивности спроса, о количествах и ценах и нечетко представляли, как соотнести эти понятия друг с другом. В то время оказалось невероятно трудным делом сформулировать и отличить от понятий «величина спроса» и «величина предложения» такие знакомые в наши дни для каждого новичка понятия, как кривые спроса или кривые готовности купить (при некоторых общих условиях) определенные количества товаров по определенным ценам, и кривые предложения, или кривые готовности продать (при некоторых общих условиях) определенные количества по определен ным ценам. Некоторые успехи в разъяснении этих понятий сделал Мальтус. Но читателю достаточно заглянуть в работу Сениора (Outline. P. 14 ff), чтобы убедиться в ошибочности способа, с помощью которого он пытался объяснить эти простые вопросы. Но были ли они такими уж простыми? Разве из истории всех наук не очевидно, что человеческому разуму значительно труднее изобрести самые элементарные концептуальные схемы, чем разработать самые сложные постройки из уже имеющихся элементов?

Вопрос о связи издержек производства с предложением и спросом интересовал Лодердейла, Сэя, Мальтуса и других. Вклад Сэя заключается в тезисе, согласно которому издержки производства — это не что иное, как ценность производительных услуг, потребленных в процессе производства, а ценность производительных услуг — это не что иное, как ценность товара, являющегося результатом этих услуг. Это еще одно его высказывание, в котором можно ощутить интуитивное понимание, не выраженное, однако, достаточно явственно, чтобы его поняли современники или критики более позднего периода. Мальтус, копая менее глубоко, значительно лучше объяснил вещи в меру своего понимания. В частности, он указал, что издержки производства «определяют цены товаров, поскольку их оплата является необходимым условием их предложения» (Principles. Ch. 2, s 3); его утверждение уводит далеко вперед, в направлении учения Джевонса. Отсюда можно извлечь еще один урок. Сочетание многих обстоятельств привело к тому, что теория этих авторов находилась в состоянии, которое нельзя охарактеризовать иначе как примитивное; одним из этих обстоятельств было, несомненно, отсутствие соответствующей техники анализа; в основном это касается количественных отношений, которые нельзя изложить удовлетворительным образом без математики. Этот же дефект помешал Миллю в попытке подвести итоги.

с) Промежуточная позиция Дж. С. Милля. «К счастью, в законах ценности нет ничего, что осталось бы выяснить современному или любому будущему автору; теория этого предмета является завершенной» — так писал Дж. С. Милль в 1848 г. (Основы. Книга III. Глава 1, § 1. {Милль Дж. С. Основы политической экономии. М.: Прогресс, 1980. Т. 2. С. 172}), судя по всему, весьма довольный аналитической постройкой, которую он собирался воздвигнуть из имеющегося материала. В действительности эта постройка не была привлекательным жилищем. Ее основным достоинством было столь яркое проявление дефектов, что даже у случайных посетителей возникало желание ее переделать.

С одной стороны, нет сомнения, что сам Милль искренне желал представить доктрину Рикардо в усовершенствованном виде. Именно так трактовалась и до сих пор трактуется его работа в данной области. Опираясь во многом на изложение этой доктрины Де Куинси, Милль считал, что «полезность» и «трудность достижения» являются условиями существования меновой ценности. Но энергия, с которой он настаивал на относительном характере последней, полностью аннулировала «реальную ценность» Рикардо и выхолостила другие элементы его теории. Воздержание наряду с количеством труда входит в «издержки». В других вопросах смещение акцентов довершает разрушение того, что Милль намеревался перестроить. Но, с другой стороны, собственным вкладом Милля было настолько полное развитие анализа предложения—спроса, что, по словам самого Маршалла, осталось лишь убрать кое-какие недоработки и кое-что уточнить, чтобы прийти к результату недалеко отстоящему от маршаллианского анализа. Милль не достиг полной ясности или полного и корректного изложения теории предложения и спроса, ^2-30 но он пошел значительно дальше большинства предшественников (по-прежнему за исключении ем Курно), и можно сказать, что он был первым, кто создал учение об основах данной теории. Он, в частности, дал «Уравнение спроса и предложения» в словесной форме и полностью использовал его в своей главе о ценностях в международной торговле, рассматриваемой ниже.

Конечно, Милль отдал дань уважения тени Рикардо, введя в свою теорию предложение и спрос в скромной роли факторов ценности тех товаров, «количество которых абсолютно ограничено» (Книга III. Глава 2). К ним он отнес, — конечно, ошибочно, — монополизированные товары, допуская в то же время, что ценность товаров, «количество которых способно расти до бесконечности без увеличения издержек», определялась этими издержками (там же. Глава 3), а ценность товаров, «количество которых могло расти без предела, но не без увеличения издержек», определялась «издержками производства в самых неблагоприятных из существующих обстоятельств» (там же. Глава 5). Но его не столько интересовали предложение и спрос сами по себе, сколько уровень, на котором предложение и спрос^2-31 фиксируют равновесные цены в каждом из этих случаев. И он был ближе к своему замыслу, когда в своих «Заметках о Сениоре» сформулировал «закон предложения и спроса» в совершенно общем виде, определив предложение и спрос как величину предложения и величину спроса: «ценность товара на любом рынке всегда^2-32 будет такова, что спрос будет точно равен предложению». Я утверждаю, что этот тезис фактически, хотя и не намеренно, замещает закон Рикардо о равновесных ценностях и завершает похороны центральной концепции Рикардо — реальной ценности.

Данная интерпретация подтверждается отрывком из главы, посвященной ценностям в международной торговле: там, где «закон издержек производства неприменим», мы должны «вернуться к предшествующему закону — закону спроса и предложения» (Книга III. Глава 18, § 1). Если это не означает, что Милль принял, не вполне сознавая это, именно тот анализ, который был неприемлем для Рикардо, значит, смысл данного отрывка ускользнул от меня. В массе неудачных тезисов, которые Милль назвал «Краткое изложение теории ценности» (Книга III. Глава 6), также нет ничего, что можно было бы противопоставить данной интерпретации. Совершенно незначительные уступки сделаны трудовой теории^2-33 (особое внимание следует обратить на тезисы XIII и XV). С другой стороны, неоднократно утверждается антирикардианская доктрина (особое внимание следует уделить тезисам I, V, VIII). Рикардианская теорема о том, что рента не является элементом издержек производства, поддерживается с оговорками, которые, будучи правильно сформулированы и развиты (чего Милль не сделал), равносильны отказу от этой теоремы (см. тезис IX) и предполагают движение в сторону теории альтернативных издержек. ^2-34 Несомненно, все это создает путаницу, которая, однако, отнюдь не безнадежна. Скорее, ее можно назвать плодотворной, поскольку в этой путанице содержатся все элементы необходимые для ее распутывания. ^2-35

Кэрнс был первым, кто попытался сделать это, хотя и беэ особого успеха. Маршалл преуспел в решении задачи, но при этом привлек идеи, лежащие за пределами горизонта Милля (см. ниже, часть IV, главы 5, 6).

3. Теория международных ценностей

Мы уже рассматривали некоторые аспекты внешнеторговое политики периода, о котором идет речь (см. главы 2, 5). Ее денежный аспект будет рассмотрен в следующей главе. Здесь же мы коротко обсудим^3-1 чисто теоретическую суть «классического» учения о внешней торговле, для которого Дж. С. Милль ввел выражение «теория международных ценностей». Нас интересуют главным образом два аспекта: вклад в анализ международной торговли, внесенный данной теорией в тот период, и соотношение этого вклада с изложенной выше теорией ценности во «внутренней торговле». Поскольку большинство авторов-«классиков» были горячими сторонниками свободы торговли, то их, несомненно, очень заботила возможность показать преимущества или «выгоды», получаемые страной от внешней торговли. Следовательно, многие их высказывания по данному вопросу имеют отношение к экономической теории благосостояния и являются в действительности их наиболее важным достижением в данной области. Однако в текущем параграфе это имеет второстепенную важность.

Что касается вклада в анализ международных экономических отношений (не забудьте, что в данный момент мы не учитываем денежный аспект^3-2), стоит отметить три новшества: 1) отдельную теорию международных ценностей; 2) теорему сравнительных издержек; 3) теорию взаимного спроса. Первое новшество заключалось в возникновении отдельной теории международных ценностей как таковой. Это в каком-то смысле соответствовало старой традиции, поскольку еще писатели-меркантилисты рассматривали внешнюю торговлю как нечто по существу и по воздействию отличное от внутренней. Но для «классиков», не принимавших это проводимое меркантилистами различие, совершенно не было очевидным, что имелась какая-либо существенная разница с теоретической или даже практической точки зрения; а если таковая присутствовала, то у них не было ясного понимания, в чем она состояла. В действительности экономисты никогда не сходились во мнениях по данному вопросу. ^3-3 Группа, в которой самым ярким светилом был Рикардо, избрала в качестве критерия отсутствие мобильности факторов производства, т. е. члены ее определяли внутреннюю торговлю как торговые связи отраслей промышленности или фирм, между которыми капитал и труд перемещаются беспрепятственно, обеспечивая таким образом в состоянии равновесия равные нормы дохода на капиталовложения и на труд одинаковой сложности, степени риска и т. д., — это было весьма важно для их теории внутренней торговли. Внешнюю торговлю они определяли как торговые связи отраслей промышленности и фирм, между которыми капитал и труд не могут свободно перемещаться в силу расстояния, ^3-4 языкового барьера, различий между правовыми институтами, незнания условий жизни и деловых традиций. Это часто понималось неверно. «Классики», конечно, не могли не знать фактов международной миграции как труда, так и капитала, равно как и того, что эти факторы не были полностью «подвижными» в пределах одной страны. В целях удобства анализа они просто установили два крайних случая в качестве «идеальных типов», которые, хотя и не встречаются в реальной жизни в чистом виде, представляют собой важные элементы того, что имеет место в действительности. Другой вопрос, как возникающее вследствие этого отсутствие реализма влияет на практическую применимости данной схемы. Можно показать, что в той мере, в какой существует разница между подвижностью факторов во внутренней и международной торговле, теория, базирующаяся на данной схеме, сохраняет свою обоснованность. Кроме того, можно показать, что, в той же мере, в какой сокращается ее применимость в области международных экономических связей, теория международных ценностей становится более употребительной в области внутренней торговли, где преобладает ограниченная мобильность факторов. Кэрнс (Leading Principles. Part I. Ch. 3) концептуализировал это положение, введя термины «промышленная» и «торговая» конкуренция. Первый термин обозначает торговые связи с мобильностью факторов, а второй — торговые связи без мобильности факторов. Он также ввел концепцию «неконкурирующих групп» для обозначения групп работников (объединенных по месту жительства) или фирм, члены которых, как правило» не хотят или не могут перемещаться из одной в другую. Пользуясь данной терминологией, мы можем сказать, что в действительности наряду с общей теорией ценности «классики» развили теорию ценности для случая неконкурирующих групп или торговой конкуренции. Они сделали это, имея в виду в первую очередь ее применение к анализу международной торговли; но теоретическая характеристика их новой доктрины не ограничивает ее использование данной практической целью.

Вторым вкладом, как известно, была теорема сравнительных издержек. Как отмечал профессор Вайнер (Viner J. Studies in the Theory of International Trade. P. 440), А. Смит не пошел дальше утверждения, что в условиях свободной торговли все будет производиться там, где самые низкие издержки, включая расходы на транспортировку. Он также отметил, что некоторые более ранние авторы сформулировали более общее положение, согласно которому в условиях свободной торговли товары будут импортироваться, если такой способ их получения будет наиболее дешевым. Это включает случай, когда экспортируемые товары стоят дешевле, чем производство полученных в обмен импортируемых товаров у себя дома, и, таким образом, подразумевает теорему сравнительных издержек. ^3-5 Я присоединяюсь к мнению Вайнера, высоко оценившего четкий вывод о том, что импорт выгоден даже в тех случаях, когда импортируемые товары могут быть произведены у себя дома с меньшими издержками, чем за рубежом. Эта заслуга принадлежит Торренсу (The Economists Refuted. 1808) и Рикардо. Первый дал название теореме, второй развил ее и победил в борьбе за ее признание. ^3-6 Проще всего изложить ее, вновь обратившись к знаменитому примеру Рикардо. Возьмем для примера две страны: Англию и Португалию — и два товара: вино и сукно. Португалия, где эффективность производства обоих видов товаров выше, чем в Англии, может произвести определенное количество вина, использовав труд 80 рабочих, и определенное количество сукна, использовав труд 90 человек, в то время как в Англии производство тех же количеств вина и сукна требует труда 120 и 100 человек соответственно. В данных обстоятельствах Португалия будет успешно «специализироваться» на производстве вина и импортировать сукно, а Англия будет «специализироваться» на производстве сукна и ввозить вино — разумеется, при условии, что вино и сукно будут обмениваться в пропорции от одной единицы английского сукна за 9/8 единицы португальского вина до одной единицы английского сукна за 5/6 единицы португальского вина. В первом предельном случае все выгоды получает Англия, а Португалия не выигрывает и не теряет ничего; во втором случае все выгоды достаются Португалии, а Англия остается «при своих интересах». Любое промежуточное меновое соотношение послужит выгоде обеих стран, но если бы торговцы обеих стран действовали как монополисты, то меновое соотношение в указанных пределах было бы неопределенным. Рикардо и его непосредственные последователи не придали этому значения и с легкостью допустили, что выгода будет разделена пополам; это может как означать ошибку, так и свидетельствовать о простой небрежности.

Другие авторы, в том числе Торренс, понимали, что неопределенность условий торговли или меновых отношений могла быть устранена, по крайней мере в условиях совершенной конкуренции (или односторонней монополии), с помощью механизма «взаимного спроса». Я полагаю, что первым в печати этот термин использовал Торренс. Дж. С. Милль, превзойдя самого себя в благородстве, не только защищал Рикардо от любых обвинений в совершении ошибки, но также отказался от притязаний на авторство данной идеи, хотя в эссе, написанном в 1829-1830 гг.; но опубликованном только в 1844 г. (в: Some Unsettled Questions) он развил ее во всех основных моментах. Отсюда он взял главное содержание § 1-5 знаменитой главы 18 своих «Основ» (книга III), ^3-7 которая фактически поставила на ноги теорию взаимного спроса, — третий вклад, внесенный в течение рассматриваемого периода в общий анализ международных экономических отношений.

Поскольку данная проблема была сложна и превышала технические возможности Дж. С. Милля, то он приступил к ее решению с помощью большого числа упрощающих допущений; некоторые из них он попытался переместить в §§ 6-9 своей главы. В частности, сначала он ограничил свои рассуждения случаем, рассматривающим только два товара и две страны, причем страны должны иметь сходные размеры и производственные мощности; действительно, именно в этом случае можно нагляднее всего продемонстрировать данный принцип. С целью определения точки в диапазоне, установленном сравнительными затратами, к которой будет стремиться меновое соотношение или условия торговли между двумя странами и двумя товарами, Милль еще раз вернулся к логически «предшествующему» (фундаментальному) закону предложения и спроса. Он отметил, что (при условии достаточно обширных допущений) равновесное меновое отношение может быть определено условием, согласно которому количество каждого из двух продуктов, приобретаемых импортирующей страной при данном меновом соотношении, должно быть равно количеству, предоставляемому при этом соотношении экспортирующей страной (уравнение международного спроса). ^3-8 Предполагается, что если одна страна готова взять больше или меньше товара при данном меновом соотношении, чем другая страна готова предоставить, то конкуренция «покупателей» или «продавцов» скорректирует меновое соотношение до значения, отвечающего данному условию. ^3-9 К чести Милля, следует отметить, что он видел, что это не исключит возможность нескольких равновесий^3-10 и могут возникнуть щекотливые вопросы; однако мы не имеем возможности коснуться их здесь. Стоит также отметить, что он хорошо использовал созданный им аппарат. В частности, заслуживает упоминания его трактовка влияния технических усовершенствований в экспортных отраслях, которые не обязательно благоприятны для экспортирующей страны (см. § 5). Для дальнейшего освещения вопроса отсылаем читателя к широко известному трактату профессора фон Хаберлера. ^3-11

Сразу же отметим, что в этой области Маршалл всего лишь отшлифовал и развил идеи Милля, создав на базе его концепции элегантную геометрическую модель (The Pure Theory of Foreign Trade. 1879), во многом прояснившую теорию. ^3-12 Он хорошо понимал (см.: Memorials of Alfred Marshall/Ed. A. C. Pigou. 1925. P. 451), что его кривые «были настроены на определенный лад, указанный Миллем». Это относится даже к геометрическому аппарату: аргументация Милля читается как своего рода неуклюжая инструкция по выбору тех или иных кривых. Знаменитое новое изложение Эджуорта (Edgeworth. The Pure Theory of International Values//Economic Journal. 1894; reprint: Papers Relating to Political Economy. Vol. II) добавило много интересных деталей, но в основных положениях не пошло дальше Милля. Серьезные возражения возникли не раньше 1920-х гг., но даже тогда ведущие специалисты в данной области в основном разделяли учение Милля. Поскольку авторы-«классики», развивая теорию международных ценностей, имели в виду защиту свободной торговли — их главной практической цели, то они, естественно, были весьма заинтересованы в демонстрации «выгод», которые приносит стране международная торговля. Ранее мы уже отмечали искажения, вносимые вследствие этого в их аргументацию, и их тенденцию недооценивать возможности односторонней выгоды от протекционизма. Сейчас нас больше интересует, как они определяли эти выгоды, а также квантифицировали их. Конечно, на ранних стадиях обсуждения было совершенно достаточно сказать, что внешняя торговля позволит обеспечить нацию товарами, которые она не может производить совсем или может это делать только при более высоких издержках. Подкрепив последний аргумент принципом сравнительных издержек, Рикардо тем не менее, естественно, подчеркивал полученную в результате этого экономию в издержках на единицу продукции. Следует рассмотреть два аспекта данного вопроса. С одной стороны, это то же самое, что и подчеркивание роста количества продукции на единицу издержек. ^3-13 Конечно, Рикардо признавал, что внешняя торговля не может увеличить общую сумму реальной ценности (в его понимании) в какой-либо стране, но «она будет очень сильно способствовать увеличению массы товаров, и следовательно количества жизненных удобств» (Начала. Глава 7; {Рикардо Д. Указ. соч. С. 112}). Здесь он останавливается в силу своего глубокого убеждения в невозможности измерить полезность (потребительную ценность). ^3-14 И все же мы могли бы выразить смысл идеи Рикардо, сказав, что внешняя торговля увеличивает удовольствие на единицу реальной ценности (в его понимании). В любом случае именно до этих пор он дошел в области экономической теории благосостояния применительно к внешней торговле. Это дальше, чем принято думать. С другой стороны, внешняя торговля влияет на структуру рикардианской реальной ценности следующим образом: если, как это было в Англии, импорт в значительной степени состоит из продуктов питания и других предметов первой необходимости (таких, как ситец), широко потребляемых рабочим классом, тогда доля последнего в общей ценности упадет, а реальная ценность прибылей и норма прибыли возрастут. Излишне говорить, что в этом заключается основа аргументации Рикардо в пользу свободной торговли: внешняя торговля увеличивает «счастье человечества», улучшая аллокацию ресурсов и посредством «изобилия и дешевизны товаров» создавая «побудительные мотивы для сбережений и накопления капитала»; но при этом внешняя торговля не приводит к росту прибылей, за исключением временного, если только это не способствует сокращению рикардианской реальной ценности товаров, покупаемых на заработную плату, так же как в случае технологического совершенствования их производства.

Все, что можно найти по этому вопросу у Мальтуса, не противоречит теории Рикардо. Конечно, как отмечал профессор Вайнер (Viner J. Studies in the Theory of International Trade. P. 531), он мог бы сказать, что «сумма удовольствий» — это ненадежное понятие, поскольку внешняя торговля оказывает влияние на распределение доходов, причем, предположительно, в направлении, которое может оказаться неблагоприятным для лиц с небольшими доходами. Но он этого не сказал. В то время никто этого не говорил, за исключением некоторых политиков, выступающих от лица фермеров в полемике, посвященной английским Хлебным законам. Я, конечно, не утверждаю, что Рикардо или Милль удовлетворительным образом трактовали аспекты благосостояния, связанные с внешней торговлей. Объективно теория взаимного спроса Милля была шагом вперед, поскольку она прямее указывала на аспекты благосостояния (полезности). Но сам Милль не воспользовался предлагаемыми данным методом возможностями. Это предстояло сделать Маршаллу и Эджуорту, которые создали методы, правда устаревшие в наши дни, но в 1890-х гг. удовлетворявшие многих (см. ниже, часть IV, глава 7. Приложение). Они, в особенности Эджуорт, критиковали Милля за то, что он давал оценку выгоды от внешней торговли исходя исключительно из критерия меновой ценности (условий торговли). ^3-15 Ввиду того, что Рикардо подчеркивал рост средств для получения удовольствий, данная критика вряд ли относится к нему. К Миллю она подходит больше, но не намного. Оба правильно понимали суть «выгод общества от торговли». Правильнее было бы сказать, что они вовсе не намеревались их измерять и остановились на том, что Кэрнс с сожалением назвал «неопределенным и неясным результатом» (Leading Principles. Р. 506 английского издания; в американском издании пагинация другая), чем утверждать, что они пытались дать их оценку исходя из условий торговли.

Теперь зададим следующий вопрос: как соотносились теории сравнительных издержек и взаимного спроса с общими теориями ценности, разработанными Рикардо и Миллем, или, если выразиться более обычным способом, какова зависимость между их теориями внешней и внутренней ценности?

Прежде всего, каково было соотношение между теориями сравнительных издержек и взаимного спроса? Благородство Милля затруднило очевидный ответ. Как явствует из его работы Essays on Some Unsettled Questions (1844. Essay 1: Of the Laws of Interchange between Nations), он представил свое уравнение взаимного спроса как скромное дополнение к принципу сравнительных издержек Рикардо, которое великий первооткрыватель за неимением времени не смог добавить сам. Большинство историков и критиков придерживались того же взгляда, хотя он совершенно ошибочен. Графики спроса и предложения, пересечение которых дает геометрическую картину уравнивания взаимного спроса, представляют подход, который Рикардо всегда отвергал, за исключением случаев временных колебаний и монополизированных товаров. Они вводят новый и более общий принцип, точно так же как в области теории денег общая теория валютных курсов не дополняет тезис о том, что в условиях международного золотого монометаллизма валютные курсы находятся между золотыми точками и в этом смысле «определяются» ими, а вытесняет этот тезис с ключевой позиции, которую он ранее занимал. Как общая теория свела теорему золотых точек к статусу одного из многих положений, относящихся к специальному случаю, так и теория взаимного спроса свела принцип сравнительных издержек к положению о частном аспекте торговли в условиях торговой конкуренции, которое сохраняет некоторое значение (поскольку оно позволяет эффективно бороться с превалирующими заблуждениями), но более не является основополагающим в теории международных ценностей. ^3-16 Таким образом, обе теории и не дополняют друг друга, и не являются альтернативными теориями международных ценностей — они соотносятся между собой как частная теорема с общей теорией.

Теперь о том, что касается отношения концепций сравнительных издержек и взаимного спроса к общим теориям ценности их авторов. Что касается Рикардо, мы можем рассматривать принцип сравнительных издержек как исключение из закона ценности, основанного на количестве вложенного труда, поскольку в описанном им случае товары не обмениваются согласно данному закону. Это исключение тем серьезнее, что оно охватывает не только международные ценности, но также и внутренние во всех случаях, когда подвижность рабочей силы не является совершенной. В действительности вместе со всеми другими исключениями и оговорками, которые был вынужден внести Рикардо, это разрушает всю структуру его теории ценности. Но почти с тем же основанием мы можем интерпретировать принцип сравнительных издержек как ответвление трудовой теории ценности, с точки зрения которой Рикардо рассматривал проблему международной ценности и на основании которой он разработал технику своей аргументации. Высокие авторитеты (Улин, Мейсон) утверждали, что анализ международной ценности Рикардо испорчен его зависимостью от устаревшей теории ценности. Однако не следует забывать, что, как показал Хаберлер, принцип сравнительных издержек допускает возможность его формулировки в терминах альтернативных издержек. Совершенно иная зависимость существует между концепцией взаимного спроса Милля и его общей теорией ценности. Несмотря на противоположное впечатление, которое могло бы сложиться в результате использования Миллем фразеологии Рикардо, замутняющей его мысль, концепция взаимного спроса полностью независима от какой бы то ни было трудовой или даже основанной на реальных издержках теории ценности. Напротив, она идеально сочетается с общей теорией предложения и спроса Милля, которая благодаря введению понятия взаимного спроса успешно распространяется на случай международных ценностей. ^3-17 Данный случай, дополняющий список всех других случаев, в которых теория ценности на основе производственных издержек неприменима, помогает, таким образом, укрепить и объединить теорию ценности, разработанную Миллем, и в то же время ослабляет соответствующую теорию Рикардо. Но механизм предложения и спроса, рассматриваемый как теория ценности (что, как нам известно, не соответствует действительности), стоит на полпути между теориями реальных издержек и предельной полезности. Следовательно, уравнение взаимного спроса Милля является еще одним шагом от первой теории ко второй. Именно по этой причине теория международных ценностей, представленная Миллем, сопротивлялась огню критики значительно лучше, чем остальная часть «классической» системы, устояла и осталась доминирующей доктриной до 1920-х гг.

Обсуждение критики, как справедливой, так и несправедливой, направленной и тогда, и позднее против принципа сравнительных издержек и уравнения взаимного спроса, было бы интересно само по себе и весьма показательно в отношении того, какие способности и аналитические возможности экономистов проявлялись в ходе различных дискуссий в разные периоды. Еще важнее то, что подобное обсуждение помогло бы читателю лучше понять теорию международных ценностей и ее возможности. Однако о подобном обсуждении в рамках этой книги не может быть и речи. К счастью, ссылка на работы Вайнера и Хаберлера с лихвой заполнит эту лакуну. ^3-18 Я рекомендую тщательно изучить обе работы, а в заключение сделаю следующие два замечания.

Во-первых, те, кто изучает «классическую» литературу по вопросам международных ценностей, должны помнить, что имеют дело с грубо построенным фундаментом, а не с законченным сооружением. Например, ни Рикардо, ни Милль не могли рассматривать теорию, рассматривающую только два товара и две страны, как нечто большее, чем иллюстрацию к принципам (правда, Милль кратко рассмотрел случаи с тремя товарами и тремя странами — см.: Книга III. Глава 18, § 4), хотя они, конечно, считали задачу обобщения этой теории до n товаров и n стран более легкой, чем она была на самом деле. ^3-19 То же самое относится к «классической» практике ограничения анализа случаем постоянных издержек; несомненно, следовало бы ввести в «классическую» теорию переменные, растущие и падающие издержки, но критик, который не может сам это сделать, должен, скорее, пенять на себя, а не на пионеров в данной области. Кроме того, классики не задавались вопросом о том, что станет с их теориями, если убрать из их допущений «свободную» конкуренцию и полное использование ресурсов. Однако можно показать, что монополистическая конкуренция и перманентное неполное использование ресурсов не нарушают обоснованности ни принципа сравнительных издержек, ни уравнения взаимного спроса, хотя и влияют на практические выводы, которые могут быть сделаны из теории. ^3-20

Во-вторых, предъявляя «классикам» обвинение во многих ошибках и несоответствиях, которые, несомненно, искажают их анализ, мы никогда не должны упускать из виду, что многие из них могут быть устранены, не причинив большого вреда основным положениям, и что они вполне под стать ошибкам и несоответствиям, допускаемым их критиками. Приведем один пример: трактовку «классиками» вопроса о том, «в каких пропорциях... можно поделить выгоды от торговли между двумя странами». Уже в работе Essay (1829; опубл. — 1844) Милль объяснял, что эти пропорции могут изменяться в пределах, установленных сравнительными издержками, и даже рассматривал «крайний случай», когда «все выгоды получает одна сторона». Он, вероятно, недооценивал возможность возникновения таких случаев, например едва ли он рассматривал случай торговли между большой и значительно меньшей по своим размерам странами. В трактовке данного вопроса есть и другие моменты, подлежащие критике. Однако по сути он был прав, и корректировки, которые могут быть внесены в его трактовку, не затрагивают существенно его аргументацию. Впрочем, даже будь это не так, случай двух товаров, двух стран и постоянных издержек имел бы большое значение, поскольку эти условия могли быть автоматически устранены при любом более реалистичном представлении данной теории. Другим примером, связанным с предыдущим, является трактовка «классиками» вопроса о степени возможности специализации стран в той отрасли производства, в которой они обладают сравнительными преимуществами. Небрежность Рикардо, подкрепленная небрежностью его критиков, создала впечатление, будто он рассматривал только полную специализацию и считал ее идеальным случаем с теоретической и практической точки зрения. Но и при условии абсолютной справедливости этих высказываний они не имели бы большого значения. Полная специализация торгующих стран, если это физически возможно, т. е. если обе страны достаточно велики, действительно была бы правилом в случае принятия допущения Рикардо о постоянных издержках. Если убрать это допущение, что мы должны сделать в любом случае, отпадет и ошибочное утверждение. Что касается преимуществ полной специализации по сравнению с частичной специализацией или с полным отсутствием торговли, то Рикардо и Милль, безусловно, не рассмотрели данный вопрос надлежащим образом. По мнению критиков, можно легко показать, что для получения всех преимуществ от внешней торговли полная специализация необходима лишь в предельном случае, в то время как в общем случае частичная специализация может быть более «выгодной», а в других предельных случаях полная специализация может дать не лучшие результаты, чем полное отсутствие торговли. Однако поскольку торговля, не являющаяся «выгодной» в понимании Рикардо и Милля, не будет также и прибыльной, то требуемые корректировки не имеют большого значения. Скорее они завуалируют фундаментальную истину, чем ее подтвердят.

Не все слабые места «классического» анализа международных ценностей простительны. Даже концепция Милля относительно всех влияний внешней торговли на структуру ценностей в стране была весьма несовершенной; он, хотя и в меньшей степени, чем Рикардо, принимал их как заданные или, что не лучше, как саморегулирующиеся. Кроме того, примитивная техника и пристрастие к свободной торговле служат причиной почти полного пренебрежения теми случаями, где продуманные тарифы могли бы принести большую выгоду по крайней мере одной, а предположительно, всем торгующим странам. ^3-21 Но в целом было бы скорее неверно, чем верно, сказать, что «классическая» теория международных ценностей когда-либо была опровергнута, ^3-22 хотя, как уже было сказано ранее по другому поводу, были опровергнуты некоторые практические выводы, сделанные из нее авторами-«классиками». В целом «классическая» теория не соответствовала придаваемому ей значению «руководства в политике». И самое главное, она не доказывала «правильность свободной торговли».

4. Закон рынков Сэя

В знаменитой главе своего трактата (Traite d'economie politique) Ж. Б. Сэй изложил доктрину, которая в последнее десятилетие вновь вышла на передний план: это его loi des debouches, или «закон рынков». ^4-1 Тот факт, что он стал мишенью враждебной критики со стороны Кейнса и кейнесианцев, придал ему незаслуженную важность. Поэтому нам придется вернуться к нему при обсуждении системы Вальраса—Маршалла, основным положением которой, согласно некоторым кейнсианским критикам, он является. По той же причине нам необходимо обсудить здесь первоначальное значение закона и его судьбу с большей тщательностью, чем это понадобилось бы, не будь данного обстоятельства.

В первую очередь мы должны определить тот смысл, который изначально придал закону Сэй. Это не всегда легко сделать, интерпретируя такого нестрогого автора. Но в данном случае значение выбранного термина достаточно ясно, так как оно было пояснено примерами и выводами автора. Начнем с рассмотрения одного из этих примеров, который он добавил в качестве комментария о трудном положении английских экспортных отраслей промышленности около 1810 г. Это был стандартный пример, которым Сисмонди иллюстрировал заторы, создающиеся несдерживаемым производством. Аргумент Сэя заключался в том, что трудность состояла не в сверхизобилии английской продукции, а в бедности народов, которые были должны, как ожидалось, купить ее. Возьмем пример с Бразилией. Если английские производители не могли сбыть товары, которые они пытались экспортировать в данную страну, то этому могло быть только две причины: или английские экспортеры ошиблись относительно того, какие товары требовались бразильцам (что действительно имело место при том состоянии информации), или бразильцам нечего было предложить в обмен или экспортировать в третьи страны с целью получения денег для оплаты товаров английских производителей. Иными словами, трудность состояла не в том, что Англия производила слишком много, а в том, что Бразилия производила слишком мало. Сэй не преминул также подчеркнуть, что ситуация не была бы исправлена, если бы бразильцы произвели приемлемые эквиваленты, но вследствие импортных ограничений не смогли экспортировать их в Англию или в третьи страны. Пока что рассуждения Сэя просто равнозначны обычной фритредерской аргументации, получившей распространение в то время и сформулированной позднее сэром Робертом Пилем: «Чтобы иметь возможность экспортировать, мы должны открыть наши порты иностранным товарам». Это, несомненно, сверхупрощение, но в нем содержалось немало фундаментальной истины и практической мудрости, особенно если вспомнить, что в картине мира «классиков» международные экономические отношения полностью или почти полностью сводятся к торговле товарами: если исключить переливы долгосрочных и краткосрочных капиталов и не принимать во внимание капризы производства золота, то «в конечном счете» экспорт и импорт должны стать взаимоокупаемыми.

Однако Сэй яснее других понимал, что данная аргументация выводится из более общего принципа, применимого и к внутренней торговле. В условиях разделения труда единственные имеющиеся у каждого средства для приобретения нужных товаров и услуг — это производство или участие в производстве эквивалентов этих товаров или услуг. Отсюда следует, что производство приводит к увеличению не только предложения товаров на рынках, но, как правило, и спроса на них. В этом смысле само производство («предложение») создает «фонд», из которого проистекает спрос на его продукцию: как во внутренней, так и во внешней торговле продукты «в конечном счете» оплачиваются продуктами. Следовательно, (сбалансированное) расширение производства во всех направлениях весьма отличается от одностороннего роста объема производства отдельной отрасли или группы отраслей. Одно из главных достижений Сэя заключается в том, что он увидел теоретические выводы, которые отсюда следуют. Теперь проясним их для самих себя.

Рассмотрим отдельную отрасль, которая слишком мала, чтобы оказать заметное влияние на экономику в целом и на общественные агрегаты, такие как национальный доход. Следовательно, при исследовании того, что происходит в этой отрасли, условия в остальной части экономики могут рассматриваться как данные. Этот процесс мы обсудим в главе 7 части IV под заголовком «Частичный анализ». ^4-2 В частности, шкала спроса на продукт отрасли, о которой идет речь, выводится из дохода, произведенного всеми другими отраслями, при этом ее собственный вклад в общий доход не подлежит учету; эта шкала может рассматриваться как независимая от собственного предложения отрасли. Это же относится (как правило) и к ценам на используемые факторы производства. Тогда мы получим заданные независимые функции спроса и издержек, суммирующие экономические условия общества в целом, которым должна отвечать данная отрасль и которые, можно сказать, определяют, сколько продукта по каждой цене произведет данная отрасль (шкалами предложения). Поскольку «правильный», или равновесный, объем устанавливается данными шкалами спроса и предложения, нет никакого затруднения или двусмысленности ни в высказывании о том, что в любом частном случае отрасль произвела «слишком мало» или «слишком много», ни в описании механизмов, которые будут запущены подобным недо- или перепроизводством. Очевидно, что равновесный выпуск продукции отдельной отрасли, т. е. выпуск, который ни велик, ни мал, является «правильным» только относительно выпусков продукции всех других отраслей. Нет смысла в том, чтобы называть его правильным безотносительно к этим отраслям. Иначе говоря, спрос, предложение и равновесие являются понятиями, с помощью которых описываются количественные зависимости внутри мира товаров и услуг. Они не имеют смысла относительно самого этого мира. Строго говоря, в словах о совокупном спросе и предложении в экономической системе, а также о перепроизводстве не больше смысла, чем в словах о меновой ценности всех вместе взятых вещей, которые могут быть проданы, или о весе Солнечной системы в целом. Но если мы будем настаивать на применении терминов «спрос» и «предложение» по отношению к общественным сово-купностям, то мы должны помнить, что в таком случае они будут обозначать нечто совершенно отличное от их значения в обычном смысле слова. В частности, этот совокупный спрос и совокупное предложение не являются независимыми друг от друга, поскольку величины спроса отдельных компонентов экономической системы «на произведенную продукцию какой-либо отрасли (или фирмы, или отдельного лица) исходят из величин предложения всех других отраслей (или фирм, или отдельных лиц)» ^4-3 и, следовательно, в большинстве случаев возрастут (в реальных выражениях) в случае роста этих величин предложения и снизятся с их понижением. Это положение, которое я (как и Лернер) называю законом Сэя, выражает, на мой взгляд, основной смысл того, что он хотел сказать.

В этом виде верность закона Сэя очевидна. Тем не менее он не является ни тривиальным, ни малозначительным. Чтобы убедиться в этом, нам нужно только отметить ошибки, возникающие по сей день из-за неправомерного применения к общественным агрегатам положений, выведенных с помощью аппарата спроса—предложения. Так, исходя из наблюдения, что «лекарством от депрессии в отдельной отрасли промышленности может быть ограничение выпуска продукции», человек с улицы иногда думает, что «для избавления от депрессии в экономике в целом достаточно общего сокращения выпуска продукции». ^4-4 Несколько менее незрелые рассуждения такого рода встречаются слишком часто, даже в научных работах, что не позволяет нам отбросить закон Сэя как избитый трюизм. Более того, можно, я думаю, по-новому сформулировать пример профессора Лернера так, чтобы выявить важное, хотя и негативное, значение закона Сэя для теории кризисов или «перепроизводства». Он убедительно доказывает, что кризисы никогда нельзя каузально объяснить только тем, что каждый произвел слишком много товаров. В итоге закон, по крайней мере неявно, равнозначен признанию общей взаимозависимости экономических величин и уравновешивающего механизма, с помощью которого они друг друга определяют, а следовательно, ему, как и другим вкладам Сэя, принадлежит место в истории создания концепции общего равновесия.

Но сам Сэй мало интересовался аналитическим тезисом как таковым, который для нас составляет главное достоинство его главы о рынках сбыта. Подобно многим другим экономистам всех времен, он значительно больше заботился о его использовании в практических целях, чем о тщательности формулировки. Он был подвержен рикардианскому греху (см. выше, глава 4, § 2). Данная глава, содержащая главным образом аргументы в пользу свободной конкуренции и против ограничений производства, изобилует необдуманными утверждениями, которые как раз и привлекли внимание. Читателям предлагалась картина капиталистического процесса, демонстрирующая только триумфальное шествие промышленности, где ничто не нарушало перманентного продвижения вперед при полной занятости, за исключением местных неурядиц и ограничительной политики правительств. Все другие беды, под гнетом которых стонал народ, исчезли перед победным кличем «Предложение создает свой собственный спрос», которому придавалось гораздо большее значение, чем это допускала его правильная интерпретация. Нам не стоит задерживаться на этом, чтобы собрать зерна истины, содержащиеся даже в такой картине, и указать, что, например, трудности, испытываемые французской промышленностью в 1811, 1812 и 1813гг., в действительности во многом объяснялись политикой наполеоновского режима (Миланский декрет и пр.) и что экономические трудности тех лет объяснялись скорее нехваткой комплементарных товаров в дополнение к уже произведенным, чем перепроизводством продукции. Однако стоит отметить, что небрежные утверждения Сэя независимо от того, какие бы еще достоинства и недостатки беспристрастная критика в них ни нашла, предоставили враждебно настроенным критикам полную возможность говорить о капиталистических апологетах, об «обелении» капиталистической системы, о безответственном отрицании реальных трудностей, о плоском оптимизме, о «пребывании в сказочной стране равновесия» и т. п. Тем важнее тщательно исследовать некоторые аналитические последствия его небрежности.

Первый вопрос, на котором следует остановиться, состоит в том, что, хотя закон Сэя не тождество, его путаное изложение заставило большое число авторов поверить, что это тождество, причем не менее чем в четырех разных смыслах.

I. Некоторые авторы защищали закон Сэя на том основании, что он утверждает всего лишь следующее: «Все, что продается, — покупается», или что продавец получает ту же сумму, что платит покупатель. Подобная интерпретация явно ложна, но одна фраза в главе Сэя действительно может быть интерпретирована так, как будто он имел в виду именно это. Можно заметить, что, как показал Ричард Гудвин в неопубликованной статье, приведенная избитая истина ни в коем случае не бесполезна. Только это не закон Сэя.

II. Другие авторы склонны предполагать, что закон Сэя описывает случай бартерной экономики, и основывают свои возражения на том, что, как им кажется, автор закона пренебрегает ролью денег. Они указывают на тот факт, что в бартерной экономике каждый «продавец» неизбежно является также и «покупателем». В данном смысле действительно существует тождество между продажей и покупкой, и опять в качестве обоснования такой интерпретации можно процитировать самого Сэя. Но данное тождество совершенно не имеет отношения к задачам Сэя. Чтобы связать его с законом Сэя, было бы необходимо доказать, что при бартере каждое предложение при всех меновых соотношениях равно тому, что другие участники хотят приобрести при тех же меновых соотношениях. Это очевидный нонсенс, поскольку нарушение равновесия так же возможно в бартерной экономике, как и в денежной, хотя последняя располагает дополнительными источниками нарушения. Эта ошибка уже была допущена Мальтусом и часто повторялась.

III. Еще одна интерпретация закона Сэя как тождества была использована лордом Кейнсом и будет представлена в более точной форме, которую придал ей О. Ланге (Say's Law... //Studies in Mathematical Economics and Econometrics/Eds Lange, Mclntyre, Yntema. 1942). Обозначив через р_i рыночную цену репрезентативного товара или услуги i, через D_I — величину спроса, а через S_I — величину предложения при данной цене, он придает закону Сэя следующее значение, для n - 1 товаров (не считая денег):

Если рассматривать деньги как n-й товар, оно эквивалентно D_n = S_n. Думаю, нелишне заявить, что моя интерпретация закона Сэя равнозначна замене знаков тождества (=) знаками равенства (=), которые корректны только в состоянии совершенного равновесия системы. Конечно, в качестве полезного упражнения в чистой теории ничто не мешает нам развить следствия, вытекающие из гипотезы D_n = S_n. Но ее не следует называть законом Сэя, так как Сэй хотя и не рассматривал проблему накапливания денег в качестве сокровища, но исследовал проблему увеличения эффективного количества денег, если этого потребует рост объема сделок. Еще раз повторим, что в такой интерпретации следует винить самого Сэя. Из-за чрезмерного старания придать своей теореме практическую важность он в нескольких местах выразил свою мысль таким образом, как если бы действительно суммарная денежная ценность всех предложенных товаров и услуг (за исключением денег) должна была равняться денежной ценности всех товаров и услуг, на которые предъявляется спрос (за исключением денег) не только в состоянии равновесия, но «всегда и непременно». Конечно, если Сэй действительно имел это в виду, то это логически неверно. Даже при условии, что он хотел сказать: «...всегда и непременно в состоянии равновесия» и в то же время полагал (а возможно, он действительно так думал), что реальность в большинстве случаев соответствовала условиям равновесия (или могла бы соответствовать при отсутствии вмешательства правительства), это было бы практически неверно. Читатель должен понять, как легко смешать эти два значения.

IV. Последний тип тождества, или тавтологии, был создан Сэем специально для того, чтобы сделать его закон неопровержимым. Испытывая чувство, близкое к отчаянию, из-за нападок на его закон, он сформулировал свою концепцию производства заново, ограничив ее производством вещей, цена которых покрывает затраты. Все, что могло быть продано только в убыток, не является произведенным в экономическом смысле, таким образом перепроизводство исключается по определению! ^4-5 С тех пор профессионалы смеются над Сэем. Ограниченность объема книги не позволяет нам проанализировать психологический подтекст этой неудачи или попытаться обнаружить в ней рациональное зерно.

Второй момент, касающийся небрежности Сэя, который осталось здесь рассмотреть, относится к его трактовке денежных факторов, являющейся трудным препятствием для любого, кто опирается на модель бартерной экономики. Немногочисленные и фрагментарные высказывания Сэя по данному вопросу можно разделить на две группы: высказывания теоретического характера и высказывания, касающиеся практических сомнений, которые могли питать его читатели в отношении реалистичности его розовой картины. Первую группу можно свести к одной теореме: введение в анализ денег не вносит принципиальных изменений в действие его закона. С деньгами или без них одни продукты в конечном счете обмениваются на другие, поскольку деньги — это всего лишь посредник при обмене и каждый старается потратить их настолько быстро, насколько это позволяют обычаи выплаты доходов и совершения деловых платежей, чтобы избежать потерь удовлетворения или деловой выгоды из-за их неиспользования. Теперь нам преподносится другая доктрина, причем в таких общих чертах, что необходимо подчеркнуть, что в данной теории как таковой нет ошибок, если ее определить и использовать с должным учетом ее абстрактного характера и необходимых допущений. ^4-6 Основная критика, которая может быть направлена против этой доктрины, и основная причина, побуждающая нас предпочесть другую теоретическую модель, заключается в том, что Сэй, как практически все теоретики той эпохи, пренебрег такой функцией денег, как сбережение ценностей, а следовательно, и тем фактом, что в «спросе» на деньги есть элемент, не учтенный в его теории. Какие бы теоретические последствия для всей системы принципов и правил экономической теории отсюда ни вытекали, они не оправдывают полного отказа от этой теории или нежелания признать, что она имеет свою ценность как один из первых шагов в анализе. Мы могли бы предотвратить множество бесцельных дискуссий, а начинающие теоретики могли бы избежать большой части путаницы, если бы согласились включить в теоретическую модель, принятую Сэем, «спрос на денежную наличность в целях ее хранения» и поговорить о дополнении этой модели (а не об отказе от нее) или о добавлении второго приближения к первому.

«Практическая» группа высказываний Сэя по денежным вопросам, поднятым в связи с его законом, может быть представлена следующим образом. В отличие от его интерпретатора, Дж. С. Милля, он явно не задумывался о практическом значении явления, которое могло возникнуть в результате отказа быстро тратить полученную выручку или на потребление, или на «реальные» капиталовложения (т. е. инвестиции, связанные со спросом на товары и услуги). Если бы его спросили, допускал ли он, что в случае такого отказа создадутся нарушения в экономическом процессе, и если допускал, то почему он не указал на это, он мог бы с полным основанием ответить, что писал для людей с нормальным уровнем интеллекта. Но в одной небрежной сноске (Traite. Р. 77) он коснулся падения цен, которое может иметь место в условиях расширения производства при отсутствии соответствующего расширения денежного обращения. Он заявил, что если рост торговли потребует большего количества денег, то эта нехватка будет «легко восполнена» путем создания заменителей, таких как коммерческие векселя, банкноты и вклады до востребования, а кроме того, деньги будут «притекать» из-за рубежа. Это обнаружило слишком поверхностный подход Сэя к проблеме и показало, что у его критиков было достаточно причин для нападок. Сэй намеревался высказать практический аргумент, однако недооценил пропасть, отделяющую его теоремы от реальностей экономического процесса, к которым он их некритично применял. ^4-7

Вернемся к полемике, развернувшейся вокруг закона Сэя. Поскольку критики были заинтересованы главным образом в его практическом применении, полемика развернулась в первую очередь вокруг «общего перепроизводства». Поэтому достаточно ограничиться несколькими замечаниями. Учение Сэя, как зерна, так и плевелы, было принято Рикардо (Начала, гл. 21) и рикардианцами. Возможно, что Джеймс Милль, как утверждал его сын, даже открыл этот закон независимо от Сэя. ^4-8 Учение Сэя подверглось почти одновременным нападкам со стороны Сисмонди и Мальтуса. ^4-9 За ними последовали Чалмерс и другие. Некоторые их аргументы были просто нелепы (хотя и ответы Сэя были не намного лучше), и Дж. С. Милль, оценив результат в пользу Сэя (Основы, кн. III, гл. 14), без труда опроверг их. При этом он указал, что различия во мнениях по данному вопросу влекут за собой «радикально отличные концепции политической экономии, особенно в ее практическом аспекте». Он значительно усовершенствовал изложение доктрины Сэя, однако, судя по всему, не считал это корректировкой. Он полностью допускал, что существуют периоды кризисов, при которых «действительно имеется избыток товаров, превышающий денежный спрос; иными словами, наблюдается недостаточное предложение денег... Следовательно, почти каждый является продавцом, а покупателей почти нет; в таком случае может возникнуть... резкое понижение общего уровня цен, что приведет к перепроизводству товаров и нехватке денег». Этот отрывок весьма интересен во многих отношениях. Во-первых, он показывает, что, несмотря на формулировки Сэя, его высококомпетентный последователь не интерпретировал его доктрину как отрицание «общего перепроизводства». Во-вторых и a fortiori {и тем более}, в отрывке опровергаются все интерпретации Сэя, которые превращают его закон в своего рода тождество, что подкрепляет нашу интерпретацию. ^4-10 В-третьих, данный отрывок имеет до странности современное звучание, которое не должно пройти незамеченным. Отметим, в частности, выражение «under-supply of money» {« недостаточное предложение денег» }, которое явно не означает, что золотые рудники или печатные станки не произвели достаточного количества денег; это точный эквивалент современного выражения «избыточный спрос фирм и домохозяйств на наличные деньги с целью их хранения». Это несколько сокращает диапазон возражений, которые могут быть выдвинуты против беспечной трактовки Сэем денежного фактора, а также дает пример того, как подобные недостатки предшественников должны трактоваться серьезными и честными учеными.

Что касается данного пункта, кажется, совсем не существует разницы между Миллем и Маршаллом. Оба признавали, что желание хранить деньги, а не тратить их на товары и услуги может быть важным в определенных ситуациях, особенно в периоды кризисов и депрессий. Единственное различие во взглядах на данный вопрос между Миллем и Кейнсом заключается в следующем: первый ограничивал излишний спрос на деньги только этими ситуациями, которые к нему приводили, и которые, следовательно, не могут быть им объяснены. Последний же рассматривал излишний спрос на деньги в условиях депрессии только как наиболее наглядную форму явления, которое в менее наглядных формах существует почти повсеместно, по крайней мере в некоторых фазах капиталистического развития, — оно может стать причиной циклических спадов или «длительных застоев». Мальтус, кажется, придерживался последней точки зрения. ^4-11

Значительно более важной причиной расхождения взглядов Мальтуса и Сэя и значительно более существенным для его принципа эффективного спроса соображением было его мнение, что сбережения, даже если они быстро инвестированы, могут привести к заторам, если они превысили определенную оптимальную точку (цитируемое произведение, Ch. 7, § 3). Мальтус не пошел так далеко, как Лодердейл, ^4-12 который был настоящим противником сбережений. Он уступил сторонникам сбережений даже больше, чем должен был сделать, — заявил, что капитал нельзя увеличить иначе как путем сбережений. Однако Мальтус придерживался того мнения, что, перейдя оптимальную точку, сбережения создадут нетерпимую ситуацию: действительный спрос на потребительские товары со стороны капиталистов и землевладельцев не возрастет в достаточной степени, чтобы компенсировать предложение продукции, возросшее в результате все усиливающегося превращения выручки в капитал, в то время как действительный спрос на потребительские товары со стороны трудящихся возрастет, однако не будет являться мотивом для дальнейшего накопления и применения капитала. Именно в этом состоит основное возражение Мальтуса против закона Сэя. Содержащаяся в этом возражении ошибка будет проанализирована ниже. Но ее нельзя поставить в вину Кейнсу. Хотя многие отрывки из работ Мальтуса и Лодердейла несомненно повлияли на часть сегодняшней (или вчерашней) аргументации против сбережений, я думаю, что лорду Кейнсу не следовало столь огульно одобрять каждое слово Мальтуса. ^4-13 Однако идея функции совокупного спроса на потребительские товары, взятые в целом, хотя и без осознания проблем, связанных с этим замыслом, ^4-14 фактически представлена в аналитическом построении Мальтуса, и, следовательно, можно с полным основанием заявить, что он предвосхитил Викселя, который был следующим ведущим экономистом, принявшим эту идею.

Вопрос об общем перепроизводстве вновь будет поднят в следующей главе, поэтому сейчас я оставляю данную тему. Поскольку ни Сэй, ни Мальтус, ни Милль не осознавали проблем определенности равновесия, могущих возникнуть в связи с монетарным фактором, мы отнесем рассмотрение данного вопроса в следующую часть. Однако некоторым читателям может оказаться полезным резюме с дальнейшими ссылками на анализ Кейнса, к которому я сейчас перехожу.

Разумеется, Кейнс не намеревался выступать против положения, названного выше законом Сэя. Это видно из его предупреждения о том, что его функции совокупного предложения и совокупного спроса^4-15 не должны смешиваться с функциями спроса и предложения «в обычном смысле». Но, по его мнению, закон Сэя утверждает, «что цена совокупного спроса произведенного продукта в целом равна цене его совокупного предложения для любого объема производства» («Общая теория», с. 79); это означает, что он интерпретировал закон Сэя так же, как это позднее сделал Ланге. Если для того, чтобы облегчить сравнение, мы отбросим наше возражение против концепций цены совокупного спроса и цены совокупного предложения, наша собственная интерпретация может быть сформулирована следующим образом: закон утверждает, что цена совокупного спроса на произведенный продукт в целом способна быть равной цене ее совокупного предложения для любого объема общего производства; или, альтернативно: равновесие в рамках общего выпуска продукции возможно при всех объемах производства, в то время как равновесие для всех выпусков обуви невозможно; еще один вариант: не существует такой вещи, как равновесный или неравновесный общий выпуск продукции, безотносительно к связи между его составными частями. ^4-16 Если данная интерпретация верна, она снимает возражение Кейнса. Однако в действительности это не так, поскольку более слабый тезис, который утверждает только возможность равновесия для всех уровней общего производства, а не тождество «спроса на совокупный продукт и его предложения», порождает еще один тезис, не эквивалентный ему: конкуренция между фирмами всегда имеет тенденцию расширять производство до точки полного использования ресурсов или максимального объема производства. ^4-17 Это тот тезис, против которого в действительности возражал Кейнс. Но поскольку для него единственной причиной такого возражения явилось то обстоятельство, что люди не тратят на потребление весь свой доход и не обязательно инвестируют остальную его часть, ^4-18 преграждая таким образом, согласно Кейнсу, путь к «полному использованию ресурсов», то было бы естественней не возражать также и против этого тезиса, — как мы не возражаем против закона гравитации на том основании, что Земля не падает на Солнце, — а просто сказать, что действию закона Сэя, хотя он правильно устанавливает тенденцию, препятствуют определенные факты, которые Кейнс считал достаточно значительными, чтобы включить их в свою собственную теоретическую модель. ^4-19

Итак, все сводится к следующему: человек по имени Ж. Б. Сэй открыл теорему, представляющую значительный интерес с теоретической точки зрения, которая, хотя и уходила корнями в традицию Кантильона и Тюрго, была нова в том смысле, что ее никогда не выражали столь многословно. Едва ли он сам осознавал свое открытие, поскольку не только ошибочно изложил его, но и неправильно использовал его в вопросах, которые по-настоящему много для него значили. Другой человек, по имени Рикардо, понял этот закон, поскольку он совпадал с соображениями, пришедшими ему в голову при анализе международной торговли, но также использовал его некорректно. Большинство людей неправильно поняли это открытие, причем одним нравилось то, что они в нем видели, а другим — нет. Дискуссия, делающая мало чести всем ее участникам, тянется по сей день, когда люди, вооруженные превосходной техникой, все еще продолжают жевать ту же старую жвачку, противопоставляя свое собственное непонимание «закона» непониманию других коллег, и все вместе способствуют превращению закона Сэя в путало.

5. Капитал

Под этим заголовком мы продолжим обсуждение «классического» анализа структуры производственного процесса, начатое в главе 5. Но сначала мы должны заняться вопросами терминологии.

а) Терминологические споры по поводу определения богатства и дохода. Нельзя найти более наглядной иллюстрации, чем эти споры, чтобы продемонстрировать бесполезность «охоты» за значениями слов, которыми мы тем не менее не можем себе позволить пренебречь полностью ввиду того что: 1) манера концептуализации авторов может послужить мерой их аналитической зрелости или опыта; 2) интересно посмотреть, как они сочетали упрямые факты с принятыми ими концептуальными схемами; 3) во многих случаях терминологическая дискуссия только облекает более значительные вещи, и в частности демонстрирует часть аналитической структуры или модели данного автора. ^5-1

Поскольку главными частями «классической» экономической науки являются теории производства и распределения, то напрашивается первый вопрос: что же именно производится и потребляется. {0чевидно, в тексте Шумпетера ошибка. Должно быть: «распределяется»} Был дан ответ, что это «богатство». ^5-2 Однако он послужил только поводом для дискуссий на тему, что такое богатство или что должно быть включено в это понятие, поскольку богатство, очевидно, идентично произведенным и распределенным благам (или, возможно, их ценности). Эти дискуссии обнаруживают удивительную степень аналитической незрелости. Авторы колебались между тем, чтобы рассматривать богатство как запас или как поток благ. ^5-3 Иногда они даже не разъясняли, что именно имели в виду: богатство общества в целом или богатство на душу населения; они серьезно обсуждали «проблему» зависимости между богатством («богатствами») и ценностью или «проблему» зависимости между общественным (национальным) богатством и частным богатством; определяя блага, некоторые из авторов не обращали внимания на избыток или неуместность критериев. Даже те авторы, кто не придерживался социальной философии, согласно которой один только труд производит всю продукцию, или трудовой теории ценности, настаивали, что элемент человеческого участия являлся определяющим для понятия богатства или экономических благ. Излишне приводить примеры подобных несуразностей. Достаточно сказать, что дискуссия в основном сосредоточилась на определении Смита (богатство как материальные предметы, полезные, передаваемые от одного человека к другому и требующие издержек труда на свое приобретение или производство), которое Сениор частично усовершенствовал и сжал до определения «все вещи, имеющие меновую ценность». Усовершенствование заключалось в замене условия затрат труда условием «ограниченного предложения». Сениор по крайней мере ясно понимал логическую связь между обоими понятиями, т. е. что факт ограничения предложения логически служит решающим критерием, а трудность получения является только одним из факторов ограничения предложения. Дж. С. Милль не видел этого ясно, хотя он также определил богатство как «все полезные и приятные вещи» (родовое свойство) и как меновую ценность (видовое отличие).

То, как экономисты выходили из положения, имея дело с упрямыми фактами, может быть проиллюстрировано на примере человеческих услуг, не материализованных ни в каких физических благах. У тех, кто, подобно Лодердейлу и Ж. Б. Сэю, не ограничил понятие экономических благ материальными предметами, ^5-4 не возникло никаких затруднений. Те же, кто его ограничил, столкнулись с ложной проблемой, т. е. с проблемой, обязанной своим существованием единственно способу концептуализации. Во-первых, мы уже отмечали вопиющий пример словесного решения словесной трудности (трактовка концепции «материальных» благ Феррарой). Во-вторых, мы можем отметить прием, взятый на вооружение Сениором. Он считал человеческих существ, их «здоровье, силу, знание и все другие природные и приобретенные способности тела и ума» статьями богатства; так же считали и тогда, и позднее очень многие экономисты. ^5-5 Далее он заявлял, например, что юрист продает не услуги, а самого себя, а разница между ним и рабом заключается в том, что юрист поступает так по собственной воле и для собственной пользы и только на определенное время и для определенной цели, в то время как раб продается своим владельцем раз и навсегда. Если данное построение может быть удобным для проведения анализа, не стоит возражать, что с юридической точки зрения конструкция Сениора является нонсенсом и что не существует такой вещи, как «продажа» на ограниченное время и для ограниченной цели. Истинное возражение состоит в том, что данное концептуальное построение не предлагает никаких преимуществ и совершенно бесполезно. Однако в силу того, что его принял Маркс, а позднее и Вальрас, ^5-6 оно приобретает определенный интерес.

Только к концу рассматриваемого периода, и притом не столько в Англии, сколько на европейском континенте, экономисты открыли дискуссию по вопросу о том, что «следует» называть доходом, индивидуальным или национальным; позднее это породило новый поток не очень интересной литературы. ^5-7 Но отсюда нельзя делать вывод, что экономисты рассматриваемого периода упустили аспект дохода: напротив, в их работах были очень заметны элементы того, что мы в настоящее время называем анализом дохода. Более частого употребления слова «доход» ^5-8 в их работах не наблюдается просто по той причине, что для обозначения данного понятия они пользовались другими словами, одним из которых было «богатство». Мы уже видели, что «классики» не установили четкого различия между запасами и потоками, между богатством и услугами богатства.

Однако в большинстве случаев, говоря о богатстве, они в действительности имели в виду потоки образующих доход товаров (или даже услуг): таким образом, рассматривая концепцию богатства, мы, по крайней мере отчасти, комментировали их концепцию дохода. Это особенно относится к А. Смиту, рассматривавшему богатство просто как «весь годовой продукт земли и труда какой-либо страны», который он также называл валовым доходом (Wealth/Ed. Modern Library. P. 271. Book II. Ch. 2). Если отбросить некоторые формальности, то по существу это то, что мы подразумеваем под валовым национальным продуктом. Данное количество за вычетом «расхода на сохранение капитала» Смит называет чистым доходом, что (опять же в основном) соответствует тому, что наше Министерство торговли называет национальным доходом. Большинство экономистов того периода обсуждали данные определения; некоторые из них, подобно Сэю, приняли их, внеся минимум поправок; ^5-9 другие, такие как Рикардо, ^5-10 отнеслись к ним критически.

Затем А. Смит дал формулировку, которая, по его мнению, была всего лишь еще одним способом выражения того же самого; «чистый доход» — это то, что люди в одиночку или коллективно «могут тратить на пропитание, жизненные удобства и развлечения, не затрагивая своего капитала» (там же. С. 271). Это легло в основу определения, ставшего известным в Германии как определение дохода Германна—Шмоллера. ^5-11 Современная дискуссия по поводу того, что значит не затрагивать капитал или сохранять капитал (еще одна ложная проблема), выросла из этого корня.

О производительном и непроизводительном труде. Сделаем некоторое отступление и кратко коснемся знаменитой полемики о производительном и непроизводительном труде. Этот пыльный музейный экспонат интересует нас по единственной причине: он являет собой прекрасный пример того, каким образом в ходе обсуждения значительных идей их значение исчезает из виду и постепенно сводится к пустякам. В рассматриваемом случае можно выделить два значительных различия. Одно из них вытекает из того факта, что система частного предпринимательства порождает доходы, дающие средства для потребления двумя путями: непосредственно— для потребления тех, кто «зарабатывает», и косвенно — для потребления тех, кого «содержат», например детей и пенсионеров. Очевидно, что отношение между этими двумя путями потребления, в нашем примере определяемое (отчасти) возрастной структурой населения, не только является значительным фактом, но и служит одной из самых важных характеристик экономической жизни. Большой смысл содержится и в вопросе о том, имеются ли такие типы работников по найму, которые иногда или всегда должны рассматриваться как «получающие содержание» за счет доходов, заработанных в процессе экономической деятельности. Например, следует ли рассматривать таким образом работу государственных служащих на том основании, что их доходы проистекают из налогообложения других доходов? ^5-12 Другое существенное различие вытекает из факта, что услуги труда (природных факторов), непосредственно покупаемые и потребляемые домохозяйствами, например услуги учителей, врачей, домашней прислуги, занимают в экономическом процессе положение, отличающееся от положения услуг труда, покупаемых и «потребляемых» фирмами и проходящих, выражаясь экономически, через сферу бизнеса. Хотя последние услуги в конечном счете также достигают сферы потребления в форме продукции, вполне очевидно, что здесь существует различие, достаточно четко выраженное общей формулой, гласящей, что такие услуги оплачиваются из капитала фирм, в то время как в первом случае оплата осуществляется из дохода или выручки домохозяйств. ^5-13 Как только домашняя прислуга получает свою заработную плату или ее эквивалент в виде благ, проблема заканчивается. В случае, когда свою заработную плату получает рабочий завода, возникают дальнейшие проблемы продажи продукции, которую он помог произвести, и связанные с этим проблемы задержки, риска, дисконта и т. п. Все они связаны с определением величины самой заработной платы. Таким образом, это различие действительно имеет отношение к структуре экономического процесса и становится важным для аналитика на многих этапах его пути (например, при трактовке доктрины фонда заработной платы — см. ниже, § 6f).

Мы увидим, что оба этих различия полностью независимы друг от друга: каждое имеет собственное значение, не связанное с другим. Оба эти различия (с большой путаницей в придачу) были завещаны авторам-экономистам того периода Адамом Смитом. На первой странице своего Введения он уделил большое внимание вопросам «отношения между числом тех, кто занят полезным трудом, и числом тех, кто им не занят» {Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М., 1961. С. 17}. За неимением места в книге, я должен предоставить возможность читателю самостоятельно убедиться в том, что в данном отрывке наряду с другими вопросами действительно дан набросок нашего первого различия. Но сделано это весьма туманно, а использование неопределенного слова «полезный» дает ключ к пониманию, откуда возникла путаница, исказившая последующую полемику о производительном и непроизводительном труде, хотя сами эти термины не фигурируют в книге I «Богатства народов». Они всплывают в главе 3 книги II, где А. Смит под влиянием физиократов развил свою теорию накопления. Тезисом физиократов о том, что только труд, вложенный в сельское хозяйство, является производительным, он, конечно, не воспользовался, как и меркантилистским положением, объявляющим производительным только труд в экспортных отраслях промышленности. Однако, вылив вино физиократов, он сохранил бутылки и наполнил их собственным вином. Производительным он назвал труд, «увеличивающий ценность предмета, к которому он прилагается» {Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. С. 245}. Это высказывание он подкрепляет примером, в котором фигурируют фабричные рабочие, живущие, как он поясняет {там же. С. 316}, на ту часть годового продукта земли и труда, которая возмещает капитал(с прибылью). Как непроизводительный он определил труд, не добавляющий (меновой) ценности чему бы то ни было, и подкрепил это примерами из области умственного труда, а также труда «самых уважаемых сословий общества», таких как «государь со всеми своими судебными чиновниками и офицерами», содержащихся «на часть годового продукта труда остального населения» {там же. С. 245}. Из этих высказываний явствуют две вещи: он понимал суть нашего второго различия, но смешивал его с первым.

Первым, кто совершенно ясно увидел это, был Маркс, принявший наше второе различие. Отдавая А. Смиту должное за раскрытие такого важного элемента структуры капиталистического общества, он указывал, что данный элемент в работе А. Смита был облачен, по его мнению, в поверхностные и совершенно не относящиеся к делу рассуждения. ^5-14 Разумеется, никому не удалось избежать данного вопроса, многие авторы явно или неявно касались его, анализируя спрос на труд. Но при обсуждении различия как такового они теряли его из виду и всегда имели в виду первое различие. Но это еще не все. Мы видели, что второе различие также может быть весьма значительным. Но, увлекшись ассоциациями, вызываемыми терминами «полезный» и «производительный», экономисты сосредоточились на «проблемах» определения того, какие виды деятельности были достойны этих почетных эпитетов. Учителям и государственным служащим не нравится, когда их труд называют «непроизводительным» , они усматривают в этом выражении — иногда справедливо, иногда безосновательно — уничижительный смысл. ^5-15 Итак, бессмысленное обсуждение этого вопроса стало обычным элементом учебников XIX в., несмотря на растущее понимание его никчемности, которое в конце концов положило этому конец. Чтобы рассказать о всех ответвлениях и проявлениях напрасно потраченной изобретательности, связанных с рассмотрением данного вопроса, понадобился бы целый том. Но этот том мог бы послужить только одной цели: продемонстрировать увлеченность экономистов словами и их неспособность отличить реальную проблему от ложной. ^5-16 [Это отступление о производительном и непроизводительном труде И. А. Ш. намеревался дать петитом, с тем чтобы средний читатель мог легко его пропустить.]

b) Структура физического капитала.^5-17 На своем наиболее абстрактном уровне анализ экономического выбора, из которого, собственно, и состоит всякая теория ценности, может проводиться в терминах неопределенных вещей, называемых «благами» и не имеющих других свойств, кроме желанности и редкости. Очевидно, чтобы выйти за пределы наиболее бесплодных обобщений, мы должны, исходя из нашего видения реальности, отобрать дальнейшие ограничения экономического выбора, например те, что подразумеваются в нашем «ноу-хау» или, если употребить менее разговорное выражение, ограничения данного технологического горизонта. Следует подобрать такие ограничения, которые разрешают одни и исключают другие преобразования нашего начального запаса благ. В любом случае мы должны постулировать данные потребности, данный научно-технический горизонт, данные факторы окружающей среды, такие как земля и работники определенного типа и качества, а также заданный запас произведенных благ, с которого можно начать. Но этого недостаточно. Этот начальный запас благ не является ни однородной, ни аморфной массой. Различные его части дополняют друг друга; характер этой дополняемости станет ясным на примере таких благ, как здания, оборудование, сырье и потребительские блага. Некоторые из этих частей должны быть в наличии до того, как мы сможем оперировать другими; различные необходимые последовательности и лаги между экономическими действиями, в свою очередь, ограничивают наш выбор; это происходит различными путями в соответствии с составом запаса благ, с которым мы должны работать. ^5-18 Мы выразим это следующим образом: запас благ, имеющийся в любой отрезок времени, является структурированным количеством, или количеством, имеющим структурные зависимости внутри себя, которые отчасти формируют последующий ход экономического процесса. Естественно, мы хотим максимально обобщить эти структурные характеристики и свести к минимуму их количество, чтобы использовать в чистой теории, лавируя как можно ловчее между Сциллой неуправляемого жизнеподобия и Харибдой бесплодной простоты. Конечно, экономисты все это знали уже со времен Кантильона и Кенэ, когда началось построение научных моделей. В предыдущей главе мы уже бегло рассмотрели первые два несмелых шага, сделанные авторами «классического» периода на пути анализа структурных свойств экономического процесса: один шаг заключался в признании капитала как «реквизита» производства, а другой состоял в принятии идеи физиократов (Кантильона—Кенэ) об «авансах». Теперь нам осталось вставить наиболее важный из оставшихся элементов данного анализа — то, что обычно известно как теория капитала.

Читателю не следует бояться, что нам предстоит преодолевать еще одно болото полемики по поводу терминологических разногласий. Теория капитала действительно пользуется репутацией такого рода, с которой могут посоперничать лишь немногие другие области. Люди продолжали задавать бессмысленный вопрос: «Что такое капитал»? А некоторые пытались на него ответить путем теоретизирования относительно первоначального значения слов capit, capitale, ????????? и т. п. Сениор даже утверждал, что «термин капитал имеет так много разных определений, что даже сомнительно, имеет ли он какое-либо общепринятое значение» (Outline. P. 59). В каком-то смысле это верно. ^5-19 Но только по следующим причинам: во-первых, из-за относительно незначительных ошибок концептуализации, допущенных отдельными авторами, а этими ошибками можно пренебречь, если аналитическая направленность концепции достаточно ясна; во-вторых, из-за породившего столь большое число бесполезных дискуссий желания иметь единую, или универсальную, концепцию капитала (но я не разделяю этого желания); в-третьих, вследствие не менее неоправданного желания многих авторов для удобства анализа приблизить понятие «капитал» или к активу, или к пассиву бухгалтерского баланса коммерческой фирмы; в-четвертых, из-за непрекращающихся колебаний между концепциями физического капитала, с одной стороны, и монетарными концепциями — с другой. В остальном дело обстоит значительно проще, чем кажется, поскольку следует описать только одну доминирующую аналитическую цель, которой пытались служить практически все ведущие экономисты. Будучи реквизитом производства, капитал состоял из благ. ^5-20 Более того, подобно нашему первоначальному запасу, это был запас благ. Но в отличие от нашего начального запаса, он не включал все блага, имеющиеся на данный момент. «Классики» выделили капитал, исключив из него, во-первых, природные факторы (хотя оставили такие «усовершенствования», как, например, водоотводы, ограждения и т. п.) и, во-вторых, все потребительские блага, кроме средств к существованию производительных работников. Остановимся, чтобы прояснить этот момент.

Прежде всего следует понимать, что деление запаса богатства, существующего на данный момент, на массу вещей, представляющую собой капитал, и другую массу вещей, не являющуюся капиталом, — это способ характеристики того, что выше мы назвали структурой или структурными соотношениями внутри мира благ. Во-вторых, следует отметить, что в результате исключения из капитала природных факторов наряду с трудом был конституирован другой «первоначальный» фактор производства, хотя многие, особенно рикардианцы, не поняли вытекающих отсюда выводов. Итак, мы остались с запасом произведенных благ. Но, в-третьих, структура массы этих произведенных благ была подвергнута дальнейшему анализу с помощью различия, которое проводилось двумя из бесконечного числа возможных способов.

С одной стороны, если мы захотим выделить часть, являющуюся реквизитом производства в технологическом смысле, то придем к концепции произведенных средств производства, или, как это было названо Бёмом-Баверком, промежуточных продуктов. Одним из важных свойств теоретической схемы английских «классиков» и их континентальных последователей явилось понимание термина «реквизит производства» в более широком смысле, включавшем потребительские блага, служащие для поддержания рабочей силы в процессе производства. Нет никакой логической причины, препятствующей включению сюда также и потребительских благ для землевладельцев — Сениор включил в капитал даже потребительские блага для обеспечения потребностей капиталистов — в процессе производства, но они обычно исключались рикардианцами, поскольку их схема не позволяла рассматривать ренту как элемент издержек.

С другой стороны, если мы хотим выделить ту часть массы богатства, существующего в данный момент, которая участвует в экономическом процессе или используется с экономической целью, или, как выразился Смит, от которой «ожидается прибыль», то мы приходим к тому, что наряду со зданиями, оборудованием, сырьем и «средствами существования производительного труда» в нее следует включить также и другие элементы, в особенности следующие два. Во-первых, это другая масса потребительских благ, которая частично пересекается с той, что включена в реквизиты производства, а именно масса потребительских благ, все еще находящаяся в руках производителей, оптовиков и розничных торговцев, независимо от того, рабочий или капиталист собирается купить эти товары. Во-вторых, это наличность на руках. Здесь мы не имеем возможности рассмотреть последствия такого деления, хотя этот вопрос и небезынтересен. Можно только сказать, что второе определение структуры капитала верно или неверно не в большей степени, чем первое. Оба служат аналитическим целям, т. е. оба можно использовать для характеристики соответствующих аспектов действительности. Но мы будем придерживаться первого определения («реквизит производства» в широком смысле), поскольку оно ближе к тому, что я выше назвал доминирующей аналитической задачей эпохи, особенно в том виде, в каком теория капитала была подытожена Дж. С. Миллем. Маркс одобрил бы наш выбор, поскольку полностью поддерживал первое определение капитала. Он полагал, что второе определение способно лишь воспроизводить поверхностное восприятие действительности в представлении капиталиста.

Все сказанное выше, за исключением деталей, воспроизводит метод, с помощью которого А. Смит «структурировал» то, что он называл «общими запасами любой страны или общества», выделяя капитал (Wealth. Книга II. Глава 1) и перечисляя его главные компоненты. Тот факт, что он (и Мальтус) не включил отдельной статьей блага, покупаемые на заработную плату, или средства существования рабочего, не имеет большого значения, поскольку он всегда рассуждал так, как если бы включил их в общий запас. ^5-21 Кроме того, описанная концепция капитала довольно хорошо представляет формулировку большинства ведущих экономистов. Так, Рикардо определил свою концепцию следующим образом: «Капитал есть та часть богатства [курсив мой] страны, которая употребляется в производстве и состоит из пищи, одежды, инструментов, сырых материалов, станков и т. д., необходимых, чтобы привести в движение труд» («Начала». Глава 5). По существу это не отличается от определения Сениора: «Предмет богатства, результат человеческого усилия [как он объяснял, он имел в виду «труд, воздержание и содействие природы» или, просто, произведенный предмет богатства], используемый в производстве или распределении богатства». Не отличается это и от оказавшего заметное влияние отрывка из работы Милля: «Функция капитала в производстве состоит в том, что он обеспечивает необходимые для производственной деятельности здания, охрану, орудия и материалы, питание, а также иные средства существования для работников во время производственного процесса... Все, что предназначается для данной цели, — это и есть капитал». (Книга I. Глава 4, § 1. {Миллъ. Дж. С. Основы политической экономии. Т. 1. С. 148}).^5-22 Маркс ничего к этому не добавил, за исключением того, что, верный своему принципу слияния экономики с социологией, он ограничил термин «капитал» теми вещами из данной категории, которыми владеют капиталисты; те же самые вещи в руках пользующегося ими рабочего не являются капиталом. Однако выражение «участие капитала в производстве» имеет два совершенно разных значения, и сама собой напрашивается мысль о различии между капиталом, предназначенным для оплаты рабочей силы, и остальной его частью (назовем ее технологическим капиталом), равно как и о коэффициенте, характеризующем количественное соотношение между обеими частями, который должен составлять одну из важнейших характеристик структуры капитала. Тем не менее только Маркс впервые указал на это весьма многословно и только он четко ввел такой коэффициент. Обозначив термином «постоянный капитал» (с) то, что было только что названо «технологическим капиталом», и термином «переменный капитал» (v) ^5-23 то, что было только что названо «капиталом, предназначенным для оплаты рабочей силы», он выбрал для структурного коэффициента отношение: с/(с + v), которое он назвал «органическим строением капитала». {Если говорить точнее, Маркс называл «органическим строением капитала» сотношение с и v}^5-24 Нельзя недооценивать введение такого понятия в четко сформулированном виде. Но, конечно, экономисты от А. Смита до Дж. С. Милля тоже признавали особую роль капитала, предназначенного на оплату рабочей силы, в составе капитала как целого. На это достаточно ясно указывает тот факт, что термин «капитал, предназначенный для оплаты рабочей силы», тождествен не только «переменному капиталу» Маркса, но и «фонду заработной платы» английских «классиков». Кроме того, и Рикардо, и Милль иногда беспечно «пользовались» марксистской концепцией: случалось, что, употребляя термин «оборотный капитал», ^5-25 они в действительности имели в виду переменный капитал.

Не менее очевидной является и необходимость анализа внутренней структуры технологического капитала. Это было вполне очевидно физиократам, различные «авансы» которых А. Смит заменил различием между основным и оборотным капиталом. Первый он определил как капитал, из которого владелец извлекает прибыль, сохраняя (используя) его, — заводские постройки и станки. Второй он определил как капитал, из которого владелец извлекает прибыль, «расставаясь с ним» (оборачивая его), — например, сырье. Рикардо понял, что за смитовским делением капитала, основанном на тривиальном здравом смысле, скрывается более глубокое значение, но он отмахнулся от него. ^5-26 Попытаемся воссоздать ход его мысли.

Судя по всему, внимание Рикардо было привлечено к проблемам основного капитала по той причине, что его наличие вызывает отклонение меновых ценностей продуктов от закона трудовой ценности, если, конечно, все отрасли промышленности не используют «одинаковую пропорцию основного и оборотного капитала». Он, очевидно, также без труда понял еще один момент: чтобы не нарушать этот закон трудовой ценности, основной капитал должен повсюду иметь одинаковый срок службы. И наконец, он выявил аналогию, существующую между разными сроками службы основного капитала, используемого в разных отраслях производства, и разными скоростями оборота разных типов оборотного капитала, например семян фермера и муки пекаря. Эти три факта внешне различны и на первый взгляд не имеют между собой ничего общего, кроме того, что они мешают действию закона трудовой ценности. Далее — и это почти равнозначно гениальному озарению — он понял, что все три факта мешают действию закона по одной и той же причине и содержат один и тот же основной элемент — интервал времени между вложением капитала и появлением соответствующих потребительских благ. ^5-27

Это было очень легко заметить в случае разных периодов оборота: зерно, используемое в качестве семян, и зерно, перерабатываемое в муку, непосредственно отличаются (с точки зрения Рикардо) временными интервалами, отделяющими каждое из них от появления муки, и больше ничем. Но гораздо сложнее было понять, что различие, вносимое существованием основного капитала и разным сроком жизни этого капитала в процессы производства, а следовательно и в создаваемые ценности, является различием того же типа, а потому его также можно рассматривать как различие временных интервалов или скоростей оборота. Рассмотрим, например, станок, который, согласно теории Рикардо, был создан с помощью одного только фактора труда, скажем за один день. Допустим, что срок его службы десять лет. В течение этих десяти лет станок или воплощенный в нем труд точно так же, как сырье или полуфабрикаты, превращается в потребительские блага. Каждый день его службы (который становится доступным для использования в определенной последовательности) ведет себя наподобие семени в земле в ожидании своего часа. Эта определенная последовательность является ограничением, накладываемым на экономические решения или действия, аналогичным ограничению, накладываемому на решение фермера тем обстоятельством, что он должен ждать, пока из семян не вызреет новый урожай. Таким образом, по крайней мере на самом абстрактном уровне, между основным и оборотным капиталом нет ни существенной разницы, ни четкой демаркационной линии, как указывал Рикардо в сноске, на которую мы ссылались выше. Оба вида капитала являются незрелыми потребительскими благами (или их элементами), т. е. промежуточными продуктами или «богатством в зачаточном состоянии», как их назовет Тауссиг приблизительно 80 лет спустя. Оба вида капитала можно «свести» к накопленному труду (термин Джеймса Милля, точно отражающий смысл, придаваемый ему Рикардо и использованный вновь Викселем также примерно 80 лет спустя). ^5-28 Все же мы не должны забывать, что различные совокупности накопленного труда, овеществленного в различных благах, имеют разные временные интервалы до полного созревания или разные места во временных последовательностях, к которым они относятся.

Таким образом, рудиментарный анализ капитала, проведенный Рикардо, дает в результате временную концепцию технологического капитала, ^5-29 где время — элемент, объединяющий все его особые формы. Те, кто питает симпатию к трудовой теории ценности, могли бы с некоторым основанием заявить, что он тем самым спас последнюю, сделав ее до некоторой степени справедливой для количеств труда, стоящих на разных позициях во временнбй последовательности. Те, кто принимает теорию капитала Бёма-Баверка, также с некоторым основанием могли бы заявить, что Рикардо переработал плохую теорию ценности в хорошую теорию капитала. В любом случае в том, что касается данной группы проблем, Рикардо явно был предшественником Бёма-Баверка. Это не означает, что теория капитала Рикардо была полной или что он понял все выводы, вытекающие из его гениального озарения. В частности, он пренебрег всеми следствиями, вытекающими из этой теории для краткосрочных периодов. ^5-30 Кроме того, хотя он изучал случаи превращения оборотного капитала в основной (самый значительный случай можно найти в его главе «О машинах») и то и дело касался разнообразных отношений замещения, существующих в мире технологического капитала («эффект Рикардо», если его продумать, мог бы послужить примером), он, как большинство «классиков», слишком увлекся тем, что принял временные последовательности в качестве технологических данных и пренебрег тем фактом, что сроки службы и вообще соотношения между количествами капитальных благ разных типов, а также соотношение между расходуемым и не расходуемым на заработную плату капиталом являются экономическими переменными, зависящими от ставок заработной платы, эффективности труда, процентной ставки и других факторов и в свою очередь влияющими на них. Но это только подтверждает, что его теория была не более чем предварительным наброском, о чем всегда следует помнить, как критикуя, так и защищая ее.

с) Вклад Сениора. Теперь нашего внимания требуют два весьма любопытных случая. С одной стороны, Сениор понимал, что Рикардо употреблял термины «основной» и «оборотный капитал» не в том значении, что А. Смит (Senior. Outline. P. 62—63). Но истинное значение проведенного Рикардо анализа капитала полностью ускользнуло от него, и в том, что Рикардо придал этим терминам иной смысл, он не увидел ничего, кроме предосудительно необычного употребления терминов. С другой стороны, несмотря на непонимание рикардианского анализа, Сениор в действительности продолжил его в двух направлениях, — прекрасный пример продвижения вслепую.

Во-первых, существует третий постулат, или элементарное положение, Сениора, который звучит так: «Производительная сила труда и других средств создания богатства может бесконечно расти в результате использования их продуктов как средств дальнейшего производства». Это положение, которое могло быть выведено из теории Рэ, усовершенствовало теорию Рикардо, присовокупив к производительной силе труда производительную силу «других средств создания богатства». Но данное положение добавляет также нечто полностью выходящее за пределы анализа Рикардо. В теории Рикардо вводимый элемент времени тормозит предложение продуктов капиталов, которые оборачиваются медленней других, и тем самым служит причиной отклонения ценностей от закона трудовой ценности. Человек, чьи продукты могут достичь своих рынков только по истечении относительно продолжительного промежутка времени, просто «должен» получить компенсацию за свое невыгодное положение. Однако, согласно Сениору, более высокая ценность такого продукта вызвана не только тем фактом, если это действительно факт, что прибыль в 100 фунтов, получаемая через год, экономически неэквивалентна прибыли в 50 фунтов, получаемой каждый год. Прибыль от двухгодичного вложения будет более чем вдвое превышать прибыль от двух последовательных ежегодных вложений одного и того же количества, скажем, труда, поскольку производительная «сила» этого труда, а следовательно и его продукт, возрастет в случае использования продукта первого года «в качестве средства дальнейшего производства» в течение второго года. Рикардианская реальная ценность какого-либо продукта не может возрасти просто потому, что то же самое количество труда производит большее количество продукта в процессе двухгодичного производства, чем было бы произведено в течение двух последовательных годичных процессов. Но, согласно Сениору, ценность в этом случае может возрасти. ^5-31 Это в корне изменяет ситуацию и указывает на прямую связь с Бёмом-Баверком, который, кстати, понял Сениора не лучше, чем Сениор понял Рикардо, но развил теорию капитала Сениора точно так же, как Сениор развил теорию Рикардо. Близость, существующая в этом вопросе между учениями Сениора и Бёма-Баверка, наблюдается особенно отчетливо, если мы отметим, что использование продукта как средства дальнейшего производства могло бы быть названо его «окольным» использованием. Единственное различие заключается в том, что Сениор ограничился утверждением о «бесконечном» возрастании производительной силы труда при условии использования ее таким образом, в то время как Бем-Баверк добавил гипотезу о замедлении темпа этого роста с увеличением «длительности» производственного процесса.

Во-вторых, Сениор создал теорию капитала, основанную на воздержании. Несмотря на то что его имя запомнилось главным образом в связи с этим вкладом, теория воздержания в действительности имеет меньшее значение как аналитическое достижение, чем только что рассмотренный его вклад (использование продукции в качестве средства дальнейшего производства). Стоит различать также два разных аспекта созданной Сениором концепции воздержания. С одной стороны, если мы по некоторым соображениям выберем для проведения анализа структуру технологического капитала, выраженного в показателях «близости к продукту» его составных элементов, то мы подчеркнем тот факт, что эти составные элементы (т. е. различные капитальные блага) имеют разные скорости оборота или что их продукт появится в наличии, или «созреет», после периодов времени разной продолжительности, которые так или иначе входят в список издержек производства. Когда мы имеем в виду именно это, лучше пользоваться термином «ожидание», предложенным позднее МакВейном и принятым Маршаллом. С другой стороны, если мы примем теорию, согласно которой технологический капитал является результатом «превращения дохода» в нечто, призванное, как ожидается, принести доход в будущем, но для этого его нужно изъять из сферы дохода насовсем, то лучше воспользоваться термином «воздержание». В этом случае мы обозначаем этим термином психологические издержки, связанные со сбережениями, или, если рассматривать сбережение как действие, достаточно близкое к инвестициям, издержки приобретения капитальных благ, в которые были инвестированы, прошлые сбережения. Тогда этот элемент психологических издержек становится аналогичным психологическим издержкам труда, позднее названным его «антиполезностью». Сделав еще один шаг вперед, мы можем представить само воздержание как фактор производства^5-32 вместо сбережений или капитальных благ, являющихся его результатом. Именно в этом смысле обычно понималась концепция воздержания Сениора, и в этом смысле воздержание понимается в данной книге, хотя собственное определение Сениора показывает, что он намеревался включить в свою концепцию также и понятие, названное выше «ожиданием». ^5-33

Конечно, роль того, что называется «воздержанием» (в строгом смысле), признана так же давно, как и роль сбережений. То же самое обозначают и термины А. Смита «бережливость» или «умеренность». Практически все экономисты, писавшие после 1776г., так или иначе имели дело с этим понятием, но не все были готовы в полной мере придать ему тот смысл, о котором заявил А. Смит. Оно вошло также в теоретические схемы противников сбережений, таких как Лодердейл и Мальтус. Схема Рикардо скорее предусматривает ожидание, чем воздержание, но, как показывает наше изложение, в любом случае требует концептуального дополнения такого рода. Однако в действительности данная концепция была сформулирована Ридом и Скроупом. Последний занимает в данном вопросе по отношению к Сениору такую же позицию, какую занимал Рэ применительно к постулату о росте производительной силы факторов путем использования их продукции для дальнейшего производства. Мы не собираемся здесь размышлять о субъективной оригинальности работы Сениора, но важно отметить, что объективно Сениор всего лишь довел до сознания людей существующую теоретическую тенденцию. Поддерживаемый Дж. С. Миллем, Кэрнсом и отчасти Маршаллом анализ воздержания твердо установился в английской экономической науке, однако он никогда не пользовался такой же популярностью в других странах. Нетрудно догадаться, почему основными критиками данной концепции были Маркс и Лассаль, которые не видели в ней ничего, кроме возможностей апологетики, подразумеваемых словом «воздержание». Но нам удобнее будет обратиться к данному вопросу, когда мы будем рассматривать проблему прибыли.

d) Основные положения Дж. С. Милля о капитале. Здесь удобно отметить несколько дополнительных моментов относительно «классической» теории капитала и прокомментировав четыре связанных между собой «положения о капитале», которые Дж. С. Милль представил в главе 5 книги I своих «Основ», ^5-34 вновь поставить в центр внимания некоторые вопросы.

«Первое из указанных положений состоит в том, что производственная деятельность ограничена размерами капитала» {Милль Дж. С. Основы политической экономии. Т. 1. С. 159}, хотя, конечно, она не всегда доходит до этого предела. Полная занятость труда не ограничена капиталом, поскольку работников можно нанимать и из «дохода». Дж. С. Милль ошибочно полагал, что поскольку промышленность ограничена капиталом, ^5-35 то тем самым подразумевается, «что каждое увеличение капитала... способно привести к новому расширению производства, причем без определенного предела» (§ 3; {там же. С. 163}). Если это положение сформулировать аккуратнее и подчеркнуть должным образом слово «способно», то можно показать, что оно верно вопреки мнениям Мальтуса, Чалмерса и Сисмонди, ^5-36 утверждавших, что «богатство» в любой период времени ограничено не только производственной мощностью, но также и способностью системы потреблять. Однако это положение (мы могли бы назвать его «теоремой бесперебойности») является дополнительным, поскольку оно не вытекает из условия ограничения промышленности капиталом, и, хотя аргументация Милля против трех названных авторов была успешной, она далеко не доказывает эту теорему. Более того, эта теорема представляла бы интерес, только если бы относилась ко всему технологическому капиталу в совокупности с капиталом, предназначенным для содержания рабочей силы. Но Милль ограничил ее последним типом капитала, а потому положение, которое он намеревался защищать, сводится лишь к следующему: «Часть капитала, выделяемая на содержание работников, способна (при прочих равных условиях) возрастать беспредельно, не создавая ситуации, при которой невозможно найти для них работу» {там же. С. 163}),^5-37 что или тривиально, или ложно. Хотелось бы выяснить, почему он так изуродовал теорему, которая, конечно, не выходила за пределы его видения. ^5-38 Это нельзя объяснить тем, что в краткосрочном аспекте технологический капитал представляет собой группу специфических товаров, тип и количество которых заданы, поскольку Милль не намеревался писать трактат по краткосрочному анализу. Скорее, ответ состоит в том, что, безусловно зная тот факт, что соотношение между технологическим капиталом и капиталом, служащим для оплаты рабочей силы, переменно, в принципе (т. е. при обсуждении фундаментальных принципов) он был склонен предположить, что он является данным, возможно технологически неизменным, и пренебречь взаимозаменяемостью обоих типов капитала, суть и роль которой едва ли были ему ясны, несмотря на то, что о них говорили Бартон и Лонгфилд. Вот почему ему, как и Рикардо, показалось, что легче следовать примеру А. Смита и говорить о «порции капитала» или о фонде, «предназначенном для содержания рабочей силы», т. е. о фонде заработной платы. Сразу же отметим, что одна из наиболее характерных черт так называемой теории фонда заработной платы — предпосылка или по крайней мере предложение, что этот фонд является заданным, — основана всего лишь на примитивной технике анализа. ^5-39

Мы делаем еще один шаг к пониманию теории фонда заработной платы, когда приступаем к рассмотрению «второй фундаментальной теоремы, касающейся капитала, которая связывает его с источником его происхождения» и рассматривает капитал как «результат сбережений» (§ 4): капитал увеличивается путем превращения дохода в капитал. Мы уже знаем (см. выше, глава 5, § 6), что «классическая» схема экономической эволюции была ошибочна, во-первых, из-за переоценки важности простого роста статей, составляющих капитал, а во-вторых, из-за переоценки роли, какую играют (добровольные) сбережения в его росте. Кроме того, «классики», заботясь о том, чтобы подчеркнуть фундаментальный смысл экономических механизмов, слишком сблизили решения о сбережениях с решениями об инвестициях. Хотя эти решения полностью не отождествлялись, ^5-40 они все же имели тенденцию растворяться друг в друге, исключая все, что могло бы встать между ними. ^5-41 Вследствие этого сбережения безусловно обогащают, а расходы безусловно обедняют как индивидов, так и народы в целом. Подобно Сэю, Милль еще раз подтвердил все это; другими словами, он с еще большей настойчивостью вновь изложил теорию формирования капитала Тюрго—Смита. ^5-42

Но что тогда позволяло ему утверждать (а он действовал явно в соответствии с доминирующей традицией), что сбережения и только сбережения неизменно увеличивают «без определимых пределов» как весь капитал, так и капитал, идущий на оплату труда, т. е. фонд заработной платы? Сперва никаких трудностей не возникает, поскольку сначала должен быть произведен основной капитал, на производство которого направлен труд, компенсируемый из нового прироста сбережений. При условии, что инвестиции достаточно близко следуют за сбережениями, при этом первом повороте колеса спрос на производительные услуги (допустим, что он ограничивается только услугами труда) действительно немедленно возрастет на полную сумму добавок к сбережениям. Иными словами, фонд заработной платы возрастает настолько, чтобы на эту сумму дать работникам «либо дополнительную занятость, либо дополнительное вознаграждение» [в виде роста ставок заработной платы] {Милль Дж. С. Основы политической экономии. T.I. С. 165},^5-43 что означает или увеличение совокупного продукта, если работники, о которых идет речь, до этого были безработными, или большую долю труда в том же «совокупном продукте», если их придется отвлечь от других видов занятости. Но, поскольку новый технологический капитал создается в результате этой занятости, внесение корректировок способно в корне изменить картину. Мы можем столкнуться с другим «органическим строением капитала», возможно даже с абсолютным уменьшением переменного капитала или фонда заработной платы. И вновь отвергнув вероятность того, что Милль думал только о краткосрочных эффектах, мы возвращаемся к предложенному ранее объяснению: подобно всем ведущим экономистам-«классикам», он принял как данность соотношение между технологическим капиталом и капиталом, используемым на оплату рабочей силы, так что в конечном счете сбережения увеличат оба вида капитала в одинаковой пропорции. Если это так, ^5-44 то лишь в этом случае мы могли бы говорить о фонде заработной платы в каком-либо ином смысле кроме того, что общая сумма доходов в виде заработной платы определяется теми же условиями, что любая другая экономическая величина, например общая сумма, «предназначенная» для покупки автомобилей. Замена рабочих машинами, конечно, не была упущена из виду, но она рассматривалась всеми, за исключением Маркса, как специальный случай, относящийся к специальному разделу, и никогда не входила органически в основную часть теории. Тогда и только тогда, т. е. в силу гипотезы, принятой «классиками» в результате примитивности их техники, становится верно утверждение, что «спрос на труд», означающий спрос на «производительный труд» в отличие от труда, оплачиваемого из дохода, или средства, предназначенные на содержание такого труда с учетом определенного уровня общественной производительности, могут возрастать или падать вследствие роста или уменьшения сбережений, ^5-45 что в данном случае аналогично «выделению» для этой цели больших или меньших средств. Иначе говоря, фонд заработной платы является своего рода агрегатной величиной, поскольку его размер и изменения определяются своеобразной ближайшей причиной, а именно прошлыми и настоящими сбережениями; все остальное воздействует на него только посредством нормы сбережений.

Конечно, классики не стали бы возражать против того, что сама норма сбережений, а следовательно, и общая сумма выплат заработной платы определяются многими факторами, на некоторые из коих в свою очередь влияют сбережения. Кроме того, они не стали бы отрицать, что типы и количества товаров, приобретаемых рабочими на заработную плату, зависят от многих других обстоятельств, которые определяются не только нормой сбережений. Но они ответили бы, что такие факторы, как норма прибыли, действуют на заработную плату только через один шаг, поэтому формально их доктрина все еще оставалась обоснованной. Обстоятельства, непосредственно влияющие на то, какие товары получает рабочий на свою зарплату, такие, например, как общественный уровень производительности, просто были приняты как заданные. Однако читатель заметит, что такая аргументация всего лишь дразнит оппонентов. Конечно, всегда возможно сказать: «При заданных А, В, С... Y зависит от X» — практика, возрожденная экономистами-кейнсианцами и определенная профессором Леонтьевым как «неявная аргументация». Упрощение может дойти до карикатуры, причем идеологически обусловленной, хотя в отношении доктрины Милля причины для таких подозрений отсутствуют.

Нам нет нужды останавливаться на третьем положении Милля, гласящем, что сбережение не приводит к снижению потребления. В этом случае Милль также придерживается традиции Тюрго—Смита; он даже особенно ее подчеркивает: накопитель делает сбережения и передает то, что мог бы потребить, или его эквивалент какому-либо производительному работнику, чтобы сбереженные им средства были потрачены на потребительские товары «так же быстро» [курсив мой, Смит не заходил так далеко. — И. А. Ш.], как и то, что не было отложено. ^5-46 Однако «четвертая фундаментальная теорема капитала» требует комментариев. Она гласит: «Спрос на товары — это отнюдь не спрос на труд» (§ 9) {Милль Дж. С. Основы политической экономии. Т. 1. С. 179}. Давайте прежде всего отбросим поверхностный смысл, который может быть приписан данному положению. Конечно, производный спрос на труд, вытекающий из спроса на товары, никогда не является спросом только на труд, тогда как спрос на личные услуги является таковым. Но Милль имел в виду не это. Вкладываемый им смысл кроется в смутной и запутанной аргументации, которая озадачивала его последователей не меньше, чем противников. Ради краткости я просто излагаю, в чем, по моему мнению, заключалась суть вопроса.

Спрос промышленника на труд, несомненно, основан на ожидаемом спросе на производимые товары со стороны покупателей. На высоком уровне абстракции, где в расчет принимаются только фундаментальные смыслы, совершенно правильно подчеркнуть прежде всего эту связь. Это соответствует не только точке зрения, которая, естественно, была принята теоретиками в последние десятилетия XIX в. (особенно сторонниками теории «вменения»), но также и точке зрения экономистов рассматриваемого периода (таких, как Сэй), проповедовавших доктрину, согласно которой производство и распределение в конечном итоге сводятся к обмену услугами. С этой точки зрения нет большой беды в использовании таких фраз как: «Спрос на товары — это спрос на рабочую силу (и другие производственные услуги)» или, как написал Германн: «Истинным фондом заработной платы или источником выплат заработной платы является доход потребителя». Но данную аргументацию не следовало использовать так, как это делалось в нападках на позицию Милля.

На более низком уровне абстракции следует учитывать тот факт, что обычно плата потребителя за товар не означает оплату труда, включенного в производство последнего. Самое большее, оплата товара потребителем дает возможность производителю пополнить свой капитал, обычно с приростом. Чтобы труд был действительно оплачен, в процесс должно быть введено четкое решение, а именно решение производителя сберегать или по крайней мере не тратить сбережения. Именно это решение (оно не должно восприниматься как само собой разумеющееся), а не просто решение потребителя купить товар, можно считать приносящим «доход» рабочей силе при следующем повороте колеса. Перед нами пример анализа последовательностей, т. е. анализ последовательных этапов процесса, непрерывное протекание которого в нарастающем, замедляющемся или неизменном темпе поддерживается только последовательностью соответствующих решений.

Однако следует добавить еще кое-что. Допустим, что сбережения сразу же превращаются в капитал для найма труда. Отсюда следует, как нам известно, что, если получатели дохода также будут делать сбережения, вместо того чтобы покупать потребительские товары, это благотворно отразится на труде и спрос на него возрастет. Дело в том, что, если отвлечься от нарушений процесса в результате необходимости перехода промышленности от производства товаров, потребляемых капиталистами и землевладельцами, к производству товаров, покупаемых на заработную плату, это привело бы, с одной стороны, к росту суммы, «предназначенной» для содержания производительного труда, а с другой стороны, не сделало бы недостаточным спрос на продукцию. Мы можем также представить сбережения как передачу получателями дохода производительным рабочим товаров вместо денег: в этом случае товары будут произведены и найдут покупателей, как и раньше, а рабочий класс получит дополнительно часть товаров, входящих в доход тех, кто делает сбережения. Если бы вместо того, чтобы делать сбережения, получатель дохода просто перенес свой потребительский спрос с товаров на личные услуги, то такая практика могла бы продолжаться бесконечно, но если получатель доходов делает сбережения, то эта добавка продолжится только до тех пор, пока он не решит истратить соответствующую сумму сбережений. Во всем этом нет ничего непонятного или нелогичного. Конечно, что касается полезности или реализма данной модели, то это уже другой вопрос, но не следует забывать, что, даже если мы признаем аргумент данного абзаца недопустимым, аргументация предшествующих абзацев остается верной.

6. Доли факторов производства

Из § 5 главы 5 мы знаем, что существовала большая группа авторов, которые, частично предвосхитив доминирующую тенденцию следующего периода, понимали проблемы формирования доходов как проблемы оценки или образования цен на производительные услуги, объединяя таким образом феномены ценности, издержек (производства) и распределения. Но мы также знаем, что этот взгляд, несмотря на определенную поддержку А. Смита и новое утверждение его Дж. С. Миллем, не был общепринятым и что даже те французские, немецкие и итальянские экономисты, кто более или менее принял его, и даже сам Сэй или Феррара не довели до конца программу, которую данный взгляд подразумевал. Что касается остального, профессор Кэннан^6-1 был прав, утверждая, что распределение оставалось полунезависимой областью экономического анализа и что то, что экономисты, особенно в Англии, подразумевали под теорией распределения, было смесью отдельных теорий прибыли, ренты и заработной платы, каждая из которых основывалась на своем собственном отдельном принципе. ^6-2 Мы принимаем ту же схему для нижеследующего обзора.

а) Прибыли. Под этим термином «классики» подразумевали общую сумму доходов «делового класса», теоретически типичным представителем которого у рикардианцев был фермер. ^6-3 Анализ этих прибылей в течение отрезка времени, границами которого были книги А. Смита и Дж. С. Милля, много сделал для прояснения проблем и закладывания основ последующего анализа, хотя он вряд ли может быть охарактеризован как блестящий или глубокий. Рассмотрим его с двух точек зрения, которые мы будем называть «точкой зрения предпринимательства» и «точкой зрения процента».

В предыдущей главе мы видели, что был достигнут некоторый прогресс в области анализа функции предпринимателя в капиталистическом процессе (этим прогрессом мы обязаны главным образом Сэю) и что этот прогресс зашел не слишком далеко. Тем не менее экономическая теория в результате приобрела по меньшей мере четвертый фактор — фактор, нанимающий или «объединяющий» другие факторы, и это могло бы привести (в большей степени, чем привело в действительности) к более ясному восприятию роли «капиталиста», который должен был потерять свою позицию в центре капиталистической индустрии и перейти на более подобающее ему место среди владельцев нанимаемых факторов производства. ^6-4 Хотя ни Рикардо, ни Сениор не стали развивать эту идею, в «Основах» Дж. С. Милля ясно изложена точка зрения, широко распространенная в тот период в профессиональных кругах. В частности, его анализ доходов, получаемых от бизнеса, оставался нормой во всех странах в течение следующей половины столетия. Во-первых, бизнесмен получал то, что Маршалл называл «заработной платой за управление»; ее важность Мангольдт подчеркнул понятием «ренты за способности», ростки которого можно найти уже у Милля. Во-вторых, бизнесмен получал премию за несение риска. Никто, насколько мне известно, не дал себе труда исследовать, почему эта премия должна быть непременно положительной. Фраза Кантильона «покупка производственных услуг по определенным ценам с целью произвести продукт, цена которого точно не известна», не получила должного признания до публикации труда профессора Найта, ^6-5 т. е. она была оценена только по истечении рассматриваемого периода. В-третьих, бизнесмен получал проценты на принадлежащую ему часть используемого им капитала. Однако следует отметить, что иногда и Рикардо, и Маркс признавали четвертый тип дохода, в основном временного характера, извлекаемый предпринимателем, а именно доход от внедрения впервые в экономический процесс того или иного усовершенствования, например нового станка. ^6-6 Таким образом, они открыли особый случай того, что в действительности является наиболее типичным из всех доходов предпринимателя. Милль не рассматривал последнюю статью дохода. Из его анализа явно следует, что, подобно всем остальным и несмотря на особое подчеркивание платы за управление, он рассматривал процент как наиболее важный элемент общего чистого дохода делового класса. Но этот процент не был денежным явлением. В той мере, в какой «классики» в пределах фундаментального анализа вообще говорили о денежном проценте, они не имели в виду доход от денежных ссуд как таковых, как это понимали схоласты и как понимают некоторые из нас, а лишь доход на физический капитал, который был выражен в деньгах только ради удобства. ^6-7 В действительности, как мы знаем, их капиталом были блага. Все прибыли бизнесмена или часть этих прибылей были по существу «прибылями от запаса», чистой отдачей от запаса капитальных благ. А процент, будучи просто частью доходов от бизнеса, которую его владелец-управляющий передает заимодавцу, избавляя его от опасности риска, сопряженного с бизнесом, также оставался чистой «прибылью с капитала» . Подобным же образом рассуждали и все экономисты (Маркс в неменьшей степени, чем Сэй) того и почти всего следующего периодов. Данная точка зрения весьма важна. От нее зависит значительная часть нашей картины капиталистического процесса. Ввиду этого необходимо рассмотреть ее последствия.

Прежде всего, поскольку чистый процент, если пренебречь процентом с потребительских ссуд, был не чем иным, как большей частью прибылей бизнеса, основная проблема заключалась в объяснении этих прибылей: не существовало никакой отдельной проблемы процента. Возможно, за исключением разработанной Сениором теории воздержания, которая скоро будет рассмотрена, все теории процента на протяжении XIX в., включая теории Рикардо, Маркса, а позднее Бёма-Баверка, основаны на принятии этого взгляда. Таков был один из результатов привычки отождествлять роли промышленников и капиталистов, незаметно повлиявшей на научную мысль даже тех экономистов, кто иногда признавал существенную разницу между ними. Этот результат является краеугольным камнем теории распределения, разработанной в рассматриваемый период.

Во-вторых, поскольку сама прибыль бизнеса считалась в сущности доходом от капитальных благ, отсюда следует, что процент был идентичен чистому доходу от капитальных благ (а не определялся им). Насколько мне известно, первым эту теорию отчетливо сформулировал Николае Барбон. Она была одобрена А. Смитом и преобладала на протяжении всего XIX в. Конечно, данная теория устраивала в первую очередь сторонников тройственной схемы, хотя в особой форме мы находим ее и у Маркса. Барбон уже пытался объяснить процент по аналогии с земельной рентой. ^6-8 Сторонники тройственной схемы могли без труда сделать шаг вперед и распространить аналогию на заработную плату, замкнув, таким образом, свою триаду факторов триадой доходов. Первым, кто определенно показал, что, чем бы ни был доход от капитальных благ, он не является процентом, был Ирвинг Фишер. ^6-9

b) Теория процента Маркса, основанная на концепции эксплуатации. Устранив опасность смешения, в дальнейшем для обозначения того, что Смит, Рикардо, Сениор и Маркс называли прибылью, мы будем по большей части пользоваться термином «процент». Определив проблеме процента подобающее ей место в аналитической мысли того периода, мы можем легко покончить с рассмотрением предлагаемых решений и связанных с ними «доказательств» долговременной тенденции к падению процентной ставки.

Читатель легко поймет, что теоретическая тенденция, истоки которой мы обнаружили у Барбона, т. е. тенденция отождествлять процент с чистым доходом от капитальных благ, сама по себе не дает решения проблемы природы процента или окончательного ответа на вопрос, за что выплачивается процент, поскольку сам этот чистый доход требует объяснения. Но экономисты рассматриваемого периода очень медленно продвигались к осознанию этого факта. Потеряв связь с теоретической мыслью схоластов, они поначалу были склонны принять решение данной проблемы без доказательств и довольствовались самыми смутными представлениями. Так, А. Смиту можно приписать две различные «теории» процента, а Рикардо, как мы увидим, был автором трех или четырех. Но правильнее сказать, что теории процента у них вовсе не было. Они просто не интересовались данной темой. В конце концов, одним из методов решения проблемы (и не всегда самым плохим) является ее игнорирование. Первым, кто признал существование проблемы, не считая Тюрго, был Лодердейл, а вторым — Джеймс Милль. Элементы настоящей теории процента (истинной или ложной) были внесены Лонгфилдом, Рэ, Скроупом и Тюненом, но никто из них не продвинулся далеко. Единственным, кому удалось достичь успеха в этой области, был Сениор. Но прежде, чем проследить, как развивалась линия Барбона, мы займемся теорией процента, основанной на концепции эксплуатации.

Главное, что нужно понять относительно теории процента, основанной на эксплуатации, — это то, что она является рационализацией старинного лозунга, выражающего чувства работников физического труда и философов по отношению к высшим слоям общества, живущим за счет чужого физического труда.

Здесь мы не можем проанализировать социальную психологию данного явления и вопрос, когда и почему оно стало синонимом эксплуатации физического труда. Нам достаточно просто осознать существование данной проблемы и вспомнить, что эта идея вошла в «Богатство народов» через философию естественного права. Там она приняла форму положения о том, что рента и процент являются вычетами из общего продукта, который должен рассматриваться в целом как продукт физического труда. В этом смысле А. Смит дал направление многочисленным авторам, которым предстояло выработать теории, основанные на концепции эксплуатации того или иного типа. Однако более важным для нас является тот факт, что обороты речи, наводящие на мысль о том, что отношение между промышленниками-работодателями и их рабочими непременно представляет собой эксплуатацию, ^6-10 довольно часто встречаются в литературе того времени даже за пределами ее специфической лейбористской или социалистической ветви. Эти обороты речи совершенно естественно вытекают из функции промышленника-работодателя в описании А. Смита. Промышленник-работодатель, будучи просто капиталистом, снабдил рабочих орудиями производства, материалами и средствами существования, а в остальном сделал очень мало и получил назад свои «авансы» вместе с прибылью, которая, несомненно, составила часть результата «усердия» рабочих. Такое в высшей степени нереалистичное представление о роли труда мы находим, например, в работе миссис Джейн Марсет (Marcet Jane. Conversations on Political Economy. 1816); оно выражено также в наивном высказывании Рикардо: «...капиталист начинает свои операции, имея в своем владении на 13 тыс. ф. ст. предметов пищи и насущной необходимости... в конце года» рабочие «снова доставляют ему предметы пищи и насущной необходимости на сумму 15 тыс. ф. ст.». ({Рикардо Д. Указ. соч. С. 320}). Этого было достаточно для социалистов-рикардианцев, чтобы принять намек; и этого довольно для нас, чтобы проследить истоки теории процента Маркса — особой формы теории эксплуатации, т.е. установить, что она восходит к теории Рикардо. ^6-11 Это не означает, что Маркса не могли вдохновить также идеи социалистов-рикардианцев, особенно У. Томпсона. Кроме того, было много других предшественников, например Сисмонди. Но достаточно предположения о влиянии одного Рикардо и его теории ценности.

Теорию эксплуатации Маркса, можно описать следующим образом. Труд («рабочая сила» рабочего, а не его услуги) в капиталистическом обществе является товаром. Следовательно, его ценность^6-12 равна числу материализованных в нем рабочих часов. Сколько рабочих часов воплощено в труженике? Это «общественно необходимое» количество рабочих часов, которое требуется для того, чтобы вырастить его, обучить, накормить, обеспечить жильем и т. д. Допустим, что это количество труда, соотнесенное с рабочими днями активного периода его жизни, составляет четыре часа в день. Но «капиталист», купивший его рабочую силу (Маркс не зашел так далеко, чтобы сказать, что «капиталист» покупает рабочих так же, как покупает акции, хотя это подразумевается), заставляет его работать по шесть часов в день. Четырех из этих шести часов достаточно для возмещения ценности всех товаров, получаемых рабочим, или авансированного ему переменного капитала (v); два дополнительных часа создают прибавочную ценность m (Mehrwert). За эти два часа «капиталист» не дает никакой компенсации — они составляют «неоплаченный труд». Так как рабочий работает в течение неоплаченных в данном смысле часов, он эксплуатируется в пропорции m/v. Эта норма прибавочной ценности, конечно, не является процентной ставкой. Последняя равна отношению между прибавочной ценностью и общим (постоянный плюс переменный) капиталом, т. е. m/(с + v). Если мы предположим, что пропорция m/v одинакова для всех секторов экономики и всех фирм, т. е. все рабочие одинаково эксплуатируются, а далее предположим, что процентная ставка m/(с + v) также должна быть равной для всех участников, то мы столкнемся с уже упомянутой нами трудностью, а именно с необходимостью перераспределения общей прибавочной ценности между фирмами таким образом, чтобы отношение m/(с + v) было одинаковым для всех. Но чтобы избежать повторения, мы здесь просто отметим, что данная трудность составляет возможное возражение против теории эксплуатации марксистского типа. ^6-13 В остальном мы допускаем, что отмеченная трудность не мешает нам принять отношение m/(с + v) в качестве выражения процентной ставки в марксистской теории, где мы интерпретируем та, с, и и просто как общенациональные агрегаты, ценности которых пропорциональны их «ценам», хотя мы знаем, что это не так в отношении индивидуальных товаров.

В этом случае мы можем интерпретировать теорию эксплуатации Маркса как применение его теории ценности к труду: согласно этой теории, труд получает не меньше своей полной ценности, а потребитель не платит за продукт больше ее полной ценности. ^6-14 Следовательно, к ней применимы не только общие возражения, которые могут быть выдвинуты против трудовой теории ценности Маркса, но и специальные возражения относительно ее приложения к «рабочей силе». В той мере, в какой вообще можно считать трудовую теорию ценности корректной, она является таковой только в силу рационального исчисления издержек: лишь экономически приемлемые (общественно-необходимые) количества труда создают ценности. Но совершенно очевидно, что создание человеческих существ происходит не в соответствии с правилами капиталистической рациональности — не с целью получения отдачи, покрывающей затраты. Теорию эксплуатации можно было бы несколько усовершенствовать, введя в нее мальтузианский закон в очень строгой форме или еще какое-либо положение, согласно которому заработная плата должна удерживаться на уровне выживания. Это было сделано Лассалем путем введения железного закона заработной платы (loi d'airain, ehernes Lohngesetz). Но Маркс, возможно поступив мудро, отказался делать это. Закон народонаселения Мальтуса был ему ненавистен; кроме того, он признавал циклические подъемы уровня заработной платы, превышающего ценность труда, и долгосрочную тенденцию к снижению нормы эксплуатации путем сокращения продолжительности рабочего дня благодаря профсоюзному движению, законодательству и т. д. Таким образом, Маркс свел свою концепцию эксплуатации к «абсолютному закону» (абстрактной тенденции), который не обязательно должен преобладать в реальной жизни. Другое возражение менее серьезно, чем кажется. Согласно Марксу, прибавочная ценность — это даровая прибыль капиталиста. Более того, она не определяется как доход, получаемый при превышении предельно низкого допустимого уровня производительности (intramarginal gain), подобно ренте Рикардо. Можно было бы подумать, что подобный доход побудил бы отдельных капиталистов, чей вклад в общий выпуск продукции их отраслей промышленности слишком мал, чтобы повлиять на цены, расширять выпуск продукции до тех пор, пока прибавочная ценность не упадет до нуля. Этот вывод кажется неизбежным, пока мы придерживаемся схемы стационарного процесса; такой процесс не может прийти в равновесие, раньше чем будет устранен излишек. Но мы можем спасти положение, приняв во внимание тот факт, что Маркс думал главным образом об эволюционном процессе, где прибавочная ценность непрерывно воссоздается, хотя и может исчезнуть в любое время. ^6-15 Мы могли бы также отказаться от допущения о совершенной конкуренции, но прибавочная ценность, которую мы могли бы спасти таким путем, будет совершенно отличной от той, о которой говорил Маркс. Не вдаваясь дальше в эту тему, ^6-16 мы обратимся к данному Марксом объяснению тенденции нормы прибыли к понижению, которым очень гордился сам Маркс и некоторые его последователи. Если мы допустим, во-первых, что такая тенденция существует, а во-вторых, что теория Маркса о прибавочной ценности справедлива, то в таком случае его гордость оправданна. Мало найдется случаев, которые осчастливили бы аналитика больше, чем открытие, что теория (скажем, гравитации) может объяснить факт (скажем, приливов), о котором автор теории не думал в период ее создания.

с) Маркс, Уэст и Рикардо о понижении нормы прибыли. Первое замечание, которое следует сделать, относится не только к Марксу, Уэсту и Рикардо, но также и ко всем экономистам, которые занимались поисками объяснения долговременного снижения нормы прибыли: никому из них никогда не приходило в голову задаться вопросом, существует ли подобное долговременное снижение. Они принимали это без доказательств и таким образом проявляли почти невероятную степень научной небрежности. Единственным очевидным фактом было то, что средневековые князья обещали своим кредиторам 80% и более, в то время как в 1800 г. правительства считали, что платят высокую процентную ставку, если она составляла около 5%, а в 1900 г. высокой считалась ставка в 3%. Аналогичным образом изменялась и процентная ставка для бизнесменов. Но это объяснялось, конечно, очень высокой премией за риск, связанной с предоставлением займов князьям, которые в большинстве случаев даже не возвращали основную сумму долга, а также примитивной организацией денежных рынков и инфляционными ожиданиями. Там, где подобных факторов не наблюдалось, например в Нидерландах во второй половине XVII в., процентная ставка была не выше, чем в аналогичных условиях двести лет спустя. Экономистам того времени следовало бы прежде всего установить, что же в действительности нуждалось в объяснении, так как объяснить требовалось падение ставки чистого процента, а не условия, создавшие большие или меньшие премии за риск или другие издержки получения займа.

Во-вторых, объяснение, данное Марксом, было основано на двух положениях. Первое состояло в том, что в связи с ростом механизации производства в ходе экономического развития марксистская ценность постоянного капитала возрастает быстрее марксистской ценности переменного капитала. Второе положение заключалось в том, что только переменный капитал (капитал, затрачиваемый на содержание рабочей силы) производит прибавочную ценность, тогда как постоянный капитал, как было сказано ранее, только переносит свою собственную ценность^6-17 на продукт. Условно приняв оба эти положения и допустив далее, что норма прибавочной ценности остается постоянной, а марксистская ценность основного вещественного капитала не падает, мы без труда можем прийти к выводу, что m/(с + v) должно падать (Капитал. Том III. Глава 13). Возражения, выдвинутые против данного заключения марксистов, объясняются или тем, что их авторы не учли всех этих ограничений, или нежеланием допустить их реальность. В действительности мы имеем здесь дело с другим «абсолютным законом», и если мы посмотрим на все, что исключают данные ограничения, ^6-18 то вполне сможем посочувствовать тем ученикам Маркса, которые осознают, что даже с точки зрения марксистских теорий ценности и эксплуатации нельзя по-настоящему верить в эту абстрактную тенденцию. Но, будучи рассмотрено в общих рамках теоретической системы Маркса и с учетом дополнительных допущений, указанных выше, этот довод не является ошибочным с точки зрения логики.

В-третьих, подчеркивая абстрактность своего закона, Маркс все же достаточно верил в него, чтобы считать его «барьером», присущим капиталистическому способу производства, который со временем помешает продвижению капиталистического процесса дальше определенного предела. Это не исчерпывает всю теорию краха, но составляет ее важный элемент.

Теперь по контрасту я представлю данное Уэстом и Рикардо объяснение исторического падения процентной ставки, которое они, как и все остальные, приняли как неоспоримый факт. Это объяснение связано с тем, что может быть охарактеризовано как вторая теория процента, разработанная Рикардо. Выше мы видели, что в теоретической системе Рикардо «прибыль» становится остатком и просто приравнивается к тому, что остается фермеру на не приносящем ренты земельном участке после оплаты труда работников. Происхождение такого взгляда на «прибыль» очевидно нужно искать в практическом образе мыслей бизнесмена, что отражает его счет прибылей и убытков: его прибыль — это то, «что осталось», балансирующая статья. Поскольку при уровне производства, не приносящем ренты, весь чистый продукт, измеренный в «воплощенном в нем труде», делится между трудом и капиталом, то обе доли также измеряются в «воплощенном труде», ^6-19 а поскольку доля труда объясняется отдельно, то мы легко получаем оба положения, которые по достижении цели оказываются не более чем тривиальными. ^6-20 Одно из них гласит: «Прибыль зависит от заработной платы». От чего еще она могла бы зависеть в данной схеме? Другое положение заключается в том, что под влиянием роста численности населения и в силу закона убывающей отдачи земли в каждую дополнительную единицу продукта питания приходится вкладывать все больше и больше труда и что ценность доли труда должна возрастать (хотя количество товаров, приобретаемых на заработную плату одного рабочего, не обязательно увеличивается, а иногда может и уменьшиться), оставляя для капитала все меньшую и меньшую величину ценности. Этим и ничем другим, как подробно разъяснил сначала Уэст, а затем Рикардо, объясняется явление, которое, как предполагается, мы наблюдаем в виде падающей процентной ставки. Но чтобы сделать подобный вывод, не требовалось никакого разъяснения, поскольку, согласно этой чудесной теории, логически невозможно существование другой причины понижения процентной ставки (за исключением краткосрочных «рыночных» колебаний). Действительно, Рикардо (глава 21) утверждал, что если не будет роста заработной платы (в его понимании), то никакой уровень накопления не сможет снизить норму прибыли; он не только осудил А. Смита за то, что тот объяснял снижение нормы прибыли накоплением, но также обвинил Ж. Б. Сэя в том, что он забыл собственный закон рынков, когда утверждал, что «чем больше будет свободных капиталов» по отношению к возможности капиталовложений, тем значительней будет падение^6-21 процентной ставки. В данном случае ясны две вещи: во-первых, то, что в принятом значении и в рамках концептуального построения Сэя положение Сэя правильно и ни в малейшей степени не противоречит закону рынков; во-вторых, в принятом значении и в рамках концептуального построения Рикардо положение Рикардо тоже не является ложным.

На позицию Дж. С. Милля просто невозможно смотреть без жалости. Он имел широкое представление о всех явлениях, относящихся к проценту. В частности, он понимал теоретические проблемы денежного процента и капитализации доходов глубже любого теоретика своего времени: в главе 23 книги III «Основ» он предвосхитил некоторые достижения в данной области, опередив их на сорок—пятьдесят лет. Кроме того, он многому научился у Сэя, Рэ и Сениора. Он полностью владел теорией ценности, значительно превосходящей соответствующую теорию Рикардо. Таким образом, как он сам доказал в главе 4 книги IV, он был в состоянии построить анализ, в который вписались бы все известные факты. Но Бог знает почему он поддержал доктрину Рикардо. И начиная с главы 15 книги II он рассматривал данную тему в совершенно неестественной и стесненной манере, стремясь втиснуть эти факты в доктрину Рикардо, чтобы они хотя бы поверхностно ей соответствовали. Было бы чрезвычайно интересно проанализировать вышесказанное и прийти к более полному пониманию того, как экономический анализ продвигается вперед через им самим созданные препятствия. Боюсь, что читатель не разделит моих сожалений по поводу невозможности провести такой анализ ввиду нехватки места в данной книге. ^6-22

d) Теории процента, основанные на концепции производительности. Для сторонников схемы трех факторов и теории, согласно которой доходы, в сущности, представляют собой цены, умноженные на количество производительных услуг, было вполне естественным интерпретировать отдачу капитальных благ, которую они, подобно всем авторам того периода, отождествляли с процентной ставкой, как цену производительных услуг этих капитальных благ. ^6-23 И вновь это можно сделать несколькими способами, хотя, к несчастью, в каждом случае против этой процедуры можно выдвинуть кардинальное возражение: нет ничего проще, чем показать, что капитальные блага или их услуги, будучи одновременно реквизитами производства и редкими благами, будут иметь ценность и цены; нетрудно также продемонстрировать, что обладание этими благами часто будет приносить временный чистый доход; но тем более сложно будет показать, что эти ценности и цены обычно выше, чем цены их возмещения; иными словами, указать причину того, что с владением этими благами всегда связано получение перманентного чистого дохода. До публикации истории теорий процента Бёма-Баверка в первом томе его труда Kapital und Kapitalzins {« Капитал и процент »} (1884) этот вопрос не был до конца уяснен широким кругом экономистов-профессионалов. До этого времени, а в некоторых случаях, возможно, и по сию пору, многие думали (или думают), что легкое доказательство тезиса о том, что капитальные блага должны приносить отдачу, устанавливает ipso facto {тем самым}, что они должны приносить доход своему владельцу. Смешение двух столь разных аспектов искажает все теории процента, основанные на чистой концепции производительности (как называл их Бем-Баверк), как примитивные («наивные теории процента» в терминах Бёма-Баверка), так и более сложные (мотивированные теории процента, у Бёма-Баверка). То же смешение характерно для теорий использования, как их назвал Бем-Баверк, которые по сути не отличаются от теорий производительности. ^6-24

Лодердейл, первый, кто изложил теорию капитала, основанную на производительности, был также первым, кто совершил явную логическую ошибку, отмеченную выше. Но эта ошибка была замаскирована, если не исправлена, его странным определением производительной роли капитала, которая, по его мнению, состоит не в «помощи» труду, а в «вытеснении» труда. Владелец капитала получает то, что должен был получить вытесненный труд (Lauderdale. Inquiry into the Nature and Origin of Public Wealth. 1804. P. 165). Это интересно, поскольку указывает на отношения взаимозаменяемости, существующие между технологическим капиталом и трудом, и является первым шагом в анализе истинного отношения между заработной платой и процентом. Но это, как потом отметит Бем-Баверк, решило бы проблему чистого дохода на капитальные блага, только если бы станки не изнашивались. Если они изнашиваются, то теория Лодердейла объясняет, почему они компенсируют свою амортизацию, но не объясняет, почему они зарабатывают больше (если зарабатывают), ^6-25 что, в конце концов, действительно не бесспорно.

Приведенного примера достаточно. Мы не получим большей ясности, обсуждая, например, версию Мальтуса, выражающуюся в утверждении, что «прибыли» являются «справедливым вознаграждением за тот вклад в производство, который внес капиталист» (Malthus. Principles. 1st ed. P. 81). На страницах труда Бёма-Баверка читатель находит перечень авторов, примкнувших к теории процента, основанной на концепции производительности в течение XIX в. На континенте их число было значительно больше, чем в Англии. Поскольку они не предприняли серьезных усилий, чтобы доказать существование перманентной положительной отдачи от физического капитала, они a fortiori {тем более} никогда не задавались вопросом, была ли эта отдача процентом.

Здесь будет упомянут другой тип теории процента, хотя наше право поместить его в рубрику теорий процента, основанных на производительности, может показаться сомнительным. Эта теория связана с именами Джеймса Милля и МакКуллоха и была до некоторой степени их совместным произведением. ^6-26 Ее суть может быть передана утверждением МакКуллоха, что «прибыли капитала — это только еще одно название заработной платы за накопленный труд». Сами капитальные блага являются накопленным или сбереженным трудом; труд, который они воплощают, просто продолжает зарабатывать заработную плату; если в вине, помещенном в погреб, воплощено некоторое количество труда, то этот труд, или «природа», продолжает работать, пока вино зреет; оплата за этот дополнительный труд — это процент. Очевидная интерпретация состоит в том, что Джеймс Милль и МакКуллох с мрачной непреклонностью решили распространить теорию ценности своего учителя на случаи, которые сам Рикардо признавал выходящими за пределы закона ценности, основанного на количестве вложенного труда. Они пытались сделать этот закон идеально общим, как это пытался сделать и Маркс с помощью другого построения. Один критик за другим утверждали, что это обобщение было достигнуто Джеймсом Миллем и МакКуллохом с помощью простого и довольно глупого словесного трюка. ^6-27 Можно сказать, что помимо того, что эта теория процента была неудачной попыткой подкрепить трудовую теорию ценности, она вызывает то же фатальное возражение, что и теории процента, основанные на чистой концепции производительности. Даже если мы допустим, что капитальные блага представляют собой накопленный труд, а капиталист возмещает себе расходы на заработную плату этого накопленного труда из своей выручки, эта теория, если она не обращается к другим обстоятельствам, не в состоянии показать, почему капиталист должен получить что-нибудь за этот воображаемый труд. Хотя данное соображение мешает нам принять эту теорию перманентного чистого дохода, именно оно позволяет нам построить на его основе несколько более подходящую конструкцию, особенно типа маккуллоховской. Оно дает нам возможность увидеть в версии Маккуллоха неуклюжий и окольный способ признания, что, с точки зрения трудовой теории ценности, физический капитал является производственным фактором. Словесный трюк МакКуллоха, интерпретированный таким образом, равноценен использованию термина «труд» в качестве обозначения понятия, которое правильнее назвать «производительной услугой», а термина «заработная плата» — для обозначения понятия, которое правильнее назвать «ценой производственной услуги». Иными словами, его трюк равноценен признанию, что накопленный труд — это специфический вид труда, который также может оказывать услуги особого рода по сравнению с «живым», или «текучим», трудом. Вот почему я, не имея, разумеется, намерения защищать эту теорию, отнес ее к категории теорий, основанных на чистой концепции производительности: это теория процента, основанная на чистой концепции производительности, созданная сторонниками трудовой теории ценности.

Теории процента, основанные на чистой концепции производительности, предлагают простое объяснение долговременного падения процентной ставки. Им нужен только постулат, что технологический капитал растет быстрее населения, способного работать в промышленности, и обычно ceteris paribus {при прочих равных условиях} отсюда следует падение удельного дохода капитала (не обязательно его относительной, не говоря уже об абсолютной, доли продукта). Поскольку эти «прочие» условия включают неизменный технологический горизонт (производственную функцию), читатель может подумать, что данное объяснение не очень убедительно. Разумеется, оно неубедительно, но все же обладает некоторым достоинством: будучи правильно сформулировано, ^6-28 это объяснение автоматически позволило бы внести самые существенные уточнения в любой тезис о долговременном поведении ставки чистого процента и, таким образом, усилило бы сомнения относительно обоснованности «закона» долговременного падения процентной ставки.

У А. Смита не было теории «прибыли», основанной на концепции производительности, но тем не менее он предложил объяснение того, что он, подобно всем прочим, принял за несомненную тенденцию падения процента, которая весьма естественно вытекает из теории производительности. Смит писал, что норма прибылей стремится к сокращению, поскольку растущие капиталы вступают в конкуренцию друг с другом. Уэсту и Рикардо это непременно должно было показаться логической ошибкой, поскольку на относительные величины, из которых они вывели процентную ставку, не мог сам по себе повлиять рост количества товаров, составляющих капитал. ^6-29

е) Теория процента, основанная на концепции воздержания. Коль скоро физический капитал признается фактором производства или даже эксплуатации, он должен обеспечить соответствующую услугу (в рамках того значения, которое данный термин имеет в экономическом анализе), хотя, если мы примем теорию эксплуатации, эта услуга оказывается только эксплуататору, а не обществу в целом. Вместо того чтобы подчеркивать производительную или обеспечивающую эксплуатацию услугу самого капитала, мы с таким же успехом можем подчеркнуть услугу по предоставлению капитала. И пока мы будем придерживаться смитианской теории, согласно которой капитальные блага являются результатом сбережений, как это выразил Дж. С. Милль, мы можем далее сказать, что любой чистый доход от этого капитала является по своей природе оплатой услуг, оказанных теми, кто сберегает, или производственной организации, или одному эксплуататору. Если мы скажем это, то тем самым примем теорию процента, основанную на концепции воздержания, разработанную Скроупом—Сениором. Я ввел данную тему таким способом, чтобы выделить следующие исторически важные факты. Во-первых, мы увидим, что между теориями производительности и воздержания нет существенной разницы, тем более несовместимости. Сениор, о чем свидетельствует его третий постулат (см. выше, § 5с), очевидно, понимал это, но он не дал ясного объяснения (это пришлось позднее сделать А. Маршаллу и Т. Н. Карверу), что же именно добавляет теория воздержания к теории производительности и каково соотношение между ними. Это «добавление» как раз объясняет, почему процесс создания дополнительных капитальных благ останавливается раньше предела, когда их чистая отдача упала бы до нуля. ^6-30 Но так как он не сумел выразить этого достаточно ясно, то и сторонники (такие, как Дж. С. Милль, который довольствовался формулой, гласящей, что процент — это цена сбережения), и противники (в частности, Бем-Баверк) рассматривали его концепцию как альтернативу теории производительности, основанную только на элементе принесения жертвы, которая связана или может быть связана со сбережением.

Во-вторых, мы увидим, что критика теории процента, основанной на концепции воздержания, не может быть направлена против ее логики. Например, критика Бёма-Баверка была основана на обвинении в двойном счете. Сберегатель, дающий свои сбережения взаймы, выбирает между фондом, который он должен отдать, ^6-31 и потоком доходов, который ему предстоит получить. Здесь нет места для того, чтобы дополнительно учитывать жертву, которую он, возможно, приносит. Даже если допустить справедливость этой критики (предположив, что выражение «компенсация за принесение жертвы» исчерпывает содержание теории воздержания), ^6-32 отсюда не следует, что данная теория логически противоречива, если она надлежащим образом разработана и оформлена. Нет никакого парадокса в утверждении, что теория безупречна с точки зрения ее логичности и в то же время ошибочна или по крайней мере неадекватна. Причина, к которой мы без какой-либо логической ошибки обращаемся с целью объяснить какое-либо явление, не обязательно является действительной причиной данного явления.

В-третьих, наряду с логичностью построения данная теория привлекала многих авторитетных ученых (особенно английских, во главе с Дж. С. Миллем) своим здравым смыслом. Милль передал Маршаллу готовую доктрину двух факторов «реальных издержек»: антиполезности (тягот труда), испытываемой работником, и воздержания от потребления, испытываемого лицом, делающим сбережения. ^6-33 Однако ту же доктрину, хотя менее ясно выраженную, мы находим у А. Смита и Рикардо. Хотя можно сказать, что Смит стоял на пороге развития теории эксплуатации, фактически чистый процент в «Богатстве народов» объясняется все же бережливостью. И как бы легкомысленно ни трактовал проблему процента Рикардо, наблюдение, согласно которому периоды оборота капитала различной продолжительности могут сосуществовать только при наличии процентной ставки, уравновешивающей отдачу от капиталов с разным сроком оборота, ясно указывает, что он признавал элемент воздержания или, скорее, «ожидания». Эта интерпретация, с одной стороны, подкрепляется выражением Рикардо, что процент — это «справедливая компенсация» ^6-34 за данное ожидание, но, с другой стороны, ослабляется отказом Рикардо принять объяснение падения процентной ставки, которое логически вытекало бы из этого выражения.

В-четвертых, для компетентных экономистов привлекательность теории воздержания только возросла в результате слабости — как фактической, так и логической — нападок на нее, которая так контрастировала с их горячностью. Присутствие в ней доли апологетики выводило социалистов из себя. В своей ярости они полностью пренебрегли разработкой серьезных аргументов против данной теории, в которых нет недостатка, а вместо этого прибегли к безвкусным шуткам про миллионеров, которым платят за их бережливость (Лассаль), или про капиталистов, которым платят за то, что они воздерживаются от поедания навоза (Маркс). Даже у «классиков» было достаточно ростков предельного анализа, чтобы оставаться равнодушными к «аргументу» Лассаля, и им едва ли пришло бы в голову брать на себя труд возражать Марксу. Однако, поскольку неуместное выражение Маркса было повторено недавно знаменитым экономистом нашего времени, а также потому, что многие экономисты того периода пользовались выражениями, порождавшими непонимание (см., например, цитату Маркса из Молинари и Курсель-Сенёя в главе 24, § 3, I тома Капитала), следует дать некоторые объяснения. Капиталист, как уже было сказано, обменивает денежный фонд на денежный поток. «Воздержание», за которое, согласно обсуждаемой теории, капиталисту платят, играет роль в накоплении фонда. Дополнительной платы за воздержание от его потребления не существует даже в тех случаях, когда это физически возможно. Но, поскольку он получает свою компенсацию в форме потока выплат, это может выглядеть так, как если бы он вновь и вновь получал плату за воздержание от «поедания» средств производства, которые появляются и расходуются в процессе использования его капитала. Это впечатление усиливается тем фактом, что обещанная или, в случае использования капитала самим его владельцем, ожидаемая компенсация должна действительно быть выплачена, если люди заключают подобную сделку. Если заимодавец или владелец капитала, использующий его, будет разочарован в своих ожиданиях, он действительно попытается вернуть свой кредит или выйти из дела, что выглядит так, как будто ему обязаны платить снова и снова, чтобы оставить его капитал там, куда он вложен. Студент младших курсов, неспособный правильно интерпретировать эти факты или понять, что имели в виду эти авторы, говоря о капиталистах, которые «давали свои орудия труда взаймы рабочим», — должно быть, не слишком толковый студент. Такого рода вещи объясняют и до некоторой степени оправдывают неспособность многих хороших экономистов увидеть глубокие идеи в учении Маркса: с первого взгляда они видят так много нелепостей, что не могут допустить, что человек, являющийся их автором, мог временами подниматься намного выше уровня своих судей.

Но читатель, готовый приветствовать высшие достижения Маркса, неизбежно задастся вопросом: как может человек, способный подняться на такие высоты, каких мало кто достигал, и проявивший себя как чрезвычайно способный аналитик во многих вопросах, в том числе достаточно мелких, упасть до столь низкого уровня, какой продемонстрирован в § 3? Недостаточно объяснить это пропагандистскими целями, поскольку большая часть риторики могла бы опереться на более здравые аргументы. Отсюда возникает подозрение, что за риторикой что-то скрывается. И в действительности нетрудно увидеть, что именно: наличие в логической схеме Маркса как элемента воздержания в строгом смысле, так и элемента ожидания. Мы уже видели, что теория Маркса относится к группе концепций, названных нами теориями авансов, а это подразумевает признание наличия в экономическом процессе особого элемента, — неважно, назовем ли мы его особой услугой или особым преступлением, — который может быть средством эксплуатации, но сам по себе эксплуатацией не является. Мы также видели, что опасный айсберг воздержания можно разглядеть в неприятной близости к его рассуждениям о накоплении, которые можно также назвать рассуждениями о сбережении. ^6-35 Теперь добавим, что ожидание присутствует в построении Маркса так же, как и воздержание в строгом смысле. Постоянный капитал Маркса просто передает свою ценность продукции, не добавляя ничего сверх того. Но, будучи сам продуктом эксплуатируемого труда, он воплощает не только ценность потребленных благ, приобретаемых на заработную плату рабочими, произведшими эти товары, но также и прибавочную ценность согласно преобладающей норме прибавочной ценности. Эту прибавочную ценность, воплощенную в постоянном капитале, нетрудно прибавить к прибавочной ценности, являющейся результатом использования рабочей силы в производстве конечного продукта с помощью данного постоянного капитала. Но если это можно сделать, то нет причины, препятствующей действующим ценам быть пропорциональными овеществленному в них общему количеству труда, т. е. труду, воплощенному в постоянном капитале, в совокупности с трудом, добавленным до появления конечного продукта. В этом случае не было бы проблемы превращения ценностей в цены. Тем не менее Маркс не сделал этого, но предпочел биться именно с этой задачей на протяжении сотен страниц. Почему? Очевидно, потому, что, по его мнению, нельзя было пренебрегать различиями во времени оборота. Но это равноценно признанию, хотя и неявному, что, по мнению Маркса, ожидание в конечном счете является элементом теории ценности. Именно это мы и хотели показать.

С точки зрения теории воздержания особенно удобно рассматривать любое долговременное снижение процентной ставки. Если рассматривать воздержание как один из нескольких факторов производства, мы без труда установим условия, при которых его относительный рост приведет к возникновению такого явления. Чтобы сделать это удовлетворительным образом, понадобились бы аналитические инструменты, неизвестные в обозреваемый период. Но даже на уровне техники анализа того периода можно было вывести основные положения, так сказать, полуинтуитивно. То обстоятельство, что историческая интерпретация и особенно какое-либо предсказание падающей процентной ставки следует из этого анализа не абсолютно, а условно, является только дополнительным преимуществом. Конечно, те же условия, что послужат причиной падения относительной цены воздержания, вызовут (как правило) подъем относительной цены труда. Следовательно, нет никакого парадокса в том, что, согласно логике, Дж. С. Милль должен был бы принять это объяснение «тенденции прибыли к минимуму», или в том, что он в действительности принял его (Книга IV. Глава 3, § 2), но он легко примирил его со своим старомодным рикардианством, хотя «действительное желание накоплять», которое он так тщательно проанализировал, имело значительно больше прав рассматриваться как «причина» падения процента, чем рост заработной платы.

f) Доктрина фонда заработной платы — предшественник современного агрегатного анализа. Наше описание анализа заработной платы рассматриваемого периода представлено под данным заголовком, поскольку все остальное, имеющее отношение к теме, уже было отмечено на различных поворотах нашего пути. ^6-36 В частности, нам известно, что А. Смит под влиянием философии естественного права проложил дорогу к остаточной теории заработной платы: работники производят весь продукт; проблема заработной платы заключается в том, чтобы показать, почему они не получают его полностью, а должны смириться с определенными «вычетами»; следовательно, проблема заработной платы будет автоматически решена, как только эти вычеты получат объяснение. Но даже для самого А. Смита, а также для Джеймса Милля, Сисмонди и Маркса, дальше других ведущих экономистов пошедшего в направлении, указанном А. Смитом, анализ верхнего и нижнего пределов того, что «может» или «должно» быть выплачено работникам, настолько важнее для их трактовки проблем заработной платы, чем их общая философия, что поучительнее будет заняться этими пределами без дальнейших ссылок на последнюю. Это согласуется с тем, что я считаю общим мнением большинства историков. Но я не могу согласиться с принятой многими из них классификацией теорий заработной платы, подразделяющей ее на теории прожиточного минимума, теории спроса и предложения и теории производительности, поскольку эти теории не являются четко отличающимися друг от друга, и уж тем более несовместимыми, объяснениями доходов в форме заработной платы.

Первая из них вовсе не является теорией — это просто теорема о равновесном уровне заработной платы в долгосрочный период. ^6-37 Аппарат предложения и спроса необходим для любой теории заработной платы и не характеризует какую-либо отдельную из них. ^6-38 Рикардианцы (включая Маркса) не смогли принять это в долгосрочном аспекте как в случае заработной платы, так и в других случаях, но даже они допускали, что заработная плата, как и другие цены, определяется спросом и предложением в краткосрочный период. Однако в отношении заработной платы это имело особое значение, поскольку, если определить долгосрочный период как период, в который происходит адаптация численности населения, короткий период растянется по меньшей мере на пятнадцать лет. ^6-39 Для краткосрочных периодов такой и даже большей продолжительности (фактически для периодов неопределенной продолжительности) рикардианцы полагались на особую форму, которую принимает аппарат спроса и предложения в доктрине фонда заработной платы. Но в другой (нормативной) форме аппарат спроса и предложения использовался для решения как долгосрочных, так и краткосрочных проблем всеми другими ведущими экономистами, в частности Сэем и Мальтусом. В данном случае спрос на рабочую силу может быть представлен функцией, которая просто описывает количество труда, используемого нанимателем при разных ставках заработной платы. Сформулированные Сэем понятия спроса на услуги труда и предложения этих услуг подразумевают это. Но в явном виде график спроса такого рода был определен и даже начерчен Флимингом Дженкином. ^6-40 Подобная функция спроса, в свою очередь, подразумевает теорию предельной производительности в зачаточной форме. Последняя разрабатывалась в рассматриваемый период Лонгфилдом и фон Тюненом, но оставалась неизвестной для экономистов-профессионалов. Следовательно, нет необходимости останавливаться дольше на этих начатках более позднего анализа. Отметим лишь, что элемент производительности также необходимо включить в полную теорию заработной платы (в той или иной форме), и поэтому он не должен сам по себе отождествляться с какой-либо отдельной теорией.

Итак, складывается следующая ситуация: практически все экономисты рассматриваемого периода брались за решение проблемы заработной платы с помощью более или менее правильно понятого анализа предложения и спроса. ^6-41 В общей картине уже просматривается, но еще смутно, элемент производительности, неадекватно разработанный теми, кто имел о нем хотя бы приблизительное представление. На переднем плане выделяются два результата, которые могут быть выведены из анализа предложения и спроса при использовании некоторых дополнительных эмпирических гипотез («ограничений»): теорема заработной платы, определяемой физически необходимым минимумом для существования, применительно к долгосрочному периоду, и доктрина фонда заработной платы, касающаяся краткосрочного периода.

Теорема, определяющая заработную плату физически необходимым для существования минимумом, была, как известно, важной частью учения Кенэ и Тюрго. Нам также известно, что эту проблему весьма осторожно рассматривал А. Смит, причем настолько осторожно, что в действительности от нее мало что осталось. Работа Мальтуса (Malthus. Essay) в ее первоначальном варианте придала данной теме другой вид, хотя в последних изданиях Essay и в Principles мы находим уточнения, которые могли бы привести, но не привели, к отказу от прежних взглядов. Но для теории Рикардо действительно требуется строгая формулировка тенденции приближения заработной платы «к цене, которая необходима, чтобы рабочие имели возможность существовать и продолжать свой род без увеличения или уменьшения их числа» (Principles. Ch. 5 {Рикардо Д. Соч. М., 1955. Т. 1. С. 85}), подкрепленная также строгим принятием закона народонаселения Мальтуса, в противном случае уровень заработной платы в долгосрочный период становится неопределенным. Цитаты из произведений Рикардо показывают, что по крайней мере к 1817г. ^6-42 он осознал это, но последующая аргументация в его главе о заработной плате также показывает, что он знал о несостоятельности этой необходимой теоремы. Вслед за Торренсом^6-43 он заменил выражение «физический минимум» тем, что позднее стало принято называть «социальным минимумом существования», что, говоря словами Торренса, означает «такое количество предметов первой необходимости и жизненных удобств, какое исходя из климата и обычаев данной страны требуется для поддержания работника...» Немного поразмыслив, мы поймем, что это равнозначно принятию привычного уровня заработной платы в качестве институционально заданной величины. Всегда можно что угодно назвать заданной величиной, но это означает, что мы отказываемся от поисков чисто экономического объяснения того, что мы характеризуем таким образом. ^6-44 Представляется более реалистичным рассматривать «классическую» долгосрочную «теорию» заработной платы именно в таком духе, а не в духе теоремы «физического минимума», от которой классики сами отреклись и которая в любом случае имеет мало значения ввиду того, что в случае заработной платы огромный «краткосрочный период» практически вытеснил долгосрочный.

Как уже было сказано, для трактовки проблем заработной платы английские «классики» использовали аппарат спроса и предложения особого типа, традиционно называемый доктриной фонда заработной платы. ^6-45 С целью упрощения мы не будем рассматривать спрос и предложение непосредственно потребляемых услуг прислуги, учителей и т. д. и ограничимся рассмотрением предложения труда и спроса на труд в промышленности (разумеется, понимаемой в самом широком смысле: это весь труд, от использования которого, как выразился А. Смит, «ожидается прибыль»), как если бы не было других видов занятости. Далее мы будем следовать практике «классиков», допуская, что в любой заданный момент времени всегда имеется определенное предложение труда, представленное данным числом работников, т. е. не происходит перемещение между группами работающих по найму и самозанятых, не изменяется возраст, когда работники приходят на рынок труда или покидают его, нет перемен в продолжительности рабочего дня или рабочей недели и, за исключением введенных позднее ограничений, не устанавливается минимальная цена, ниже которой работники отказываются занять предлагаемое место. Несомненно, эти упрощения, даже если их не всегда строго придерживались, помогли дискредитировать доктрину фонда заработной платы. Но для нас важно то, что они являются всего лишь упрощениями, которые можно без труда опустить. В этом случае мы имеем не функцию предложения труда, а только определенную заданную величину предложения, которую, согласно нашему допущению, можно использовать без каких-либо условий в течение «короткого срока» , составляющего по крайней мере пятнадцать лет. В теории фонда заработной платы спрос представлен в несколько необычной манере, а именно путем указания «выраженной в реальных величинах суммы» ^6-46 (товары, приобретаемые на заработную плату, средства существования, переменный капитал^6-47), которую капиталисты решили израсходовать на труд.

В этом случае мы также имеем дело не с функцией спроса в любой заданный момент, а с заданной величиной спроса. Равно как выше со стороны предложения отсутствовала минимальная цена, ниже которой рабочие отказываются опускаться, так и здесь нет цены труда, выше которой «капиталисты» отказываются платить: решив, какую сумму оставить на собственное потребление, они не могут, учитывая данное решение, тратить больше этой суммы (фонда заработной платы); но поскольку они никогда не позволяют капиталу простаивать, то, как правило, не тратят и меньше. ^6-48 Поскольку величина предложения труда известна в любой момент, а «сумма», которую можно на нее затратить, тоже задана в любой момент, на основании соображений, находящихся за пределами нашего рассмотрения, и исходя из того, что в состоянии равновесия величина спроса на труд должна быть равна величине его предложения, мы имеем уравнение, которое однозначно определяет величину, называемую средней ставкой заработной платы. ^6-49

Если действующие ставки заработной платы установлены выше этой величины, то имеет место безработица; если же они установлены ниже этой величины, то спрос на труд не удовлетворяется. Мы будем называть это теорией фонда заработной платы для краткосрочного периода. Но никто, конечно, не утверждал, что предложение труда и фонд заработной платы в действительности были заданными константами. Напротив, положения об их изменении с течением времени составляли наиболее важную часть их доктрины. В качестве фактора, определявшего предложение труда, был принят или мальтузианский закон, или просто «привычки» рабочего класса. Фактором, определявшим изменение фонда заработной платы и, следовательно, спроса на труд, были сбережения. Таким образом, при данной эффективности экономического процесса, поведение с течением времени ставок реальной заработной платы (в нашем смысле) и реального душевого дохода рабочего класса зависит от темпа роста численности последнего и от нормы сбережений в обществе. ^6-50 Мы будем ссылаться на это как на теорию фонда заработной платы для долгосрочного периода.

Теперь мы можем совместить вышеизложенный аргумент с тем, что мы выяснили в предыдущих разделах о понятии фонда заработной платы. При этом напомним или добавим необходимый минимум исторических ссылок. Основой доктрины фонда заработной платы является тезис, что заработная плата «авансируется» из капитала. Это основополагающее утверждение уходит корнями по меньшей мере к Кантильону и Кенэ. Те, кто принимают его, не могут полностью отвергать доктрину фонда заработной платы, сколько бы ошибок они ни нашли в подробностях, упрощениях или применениях. Для долгосрочной теории фонда заработной платы также важно, что эти авансы должны зависеть от сбережений, являющихся их источником. Этот момент отстаивали Тюрго и А. Смит. ^6-51 Мы, естественно, все еще приписываем Мальтусу вклад в долгосрочную теорию фонда заработной платы в виде «его» закона народонаселения, но то, что историки причислили его к теоретикам фонда заработной платы в других отношениях, свидетельствует лишь об отсутствии у них ясного представления о действительном содержании его теории. ^6-52 Рикардо в своей главе о заработной плате достаточно энергично подчеркивал, что именно рост капитала способствует подъему рыночной ставки заработной платы выше естественной «на неопределенный период». Поскольку в этой же главе он включил в капитал «пищу, одежду, сырье и т.д.», ему можно приписать введение другого элемента, который, согласно нашей интерпретации, характеризует как краткосрочную, так и долгосрочную доктрину фондов заработной платы, а именно допущения, что мы можем рассматривать отношение между капиталом, вложенным в заработную плату, и прочим капиталом как константу при условии, что его изменение будет рассматривать отдельно. ^6-53

Таким образом, даже добавив кое-какие грани, Рикардо в этом отношении, в сущности, не пошел дальше А. Смита. Но при этом он заразил своих последователей рикардианским грехом, т. е. привычкой устанавливать простые соотношения между агрегатами, которые потом приобретают ложный ореол каузальной значимости, тогда как все по-настоящему важные (и, к несчастью, сложные) аспекты отбрасывались или скрывались за этими агрегатами. Джеймс Милль, например, высказал мысль, которую раньше него и Рикардо выразила миссис Марсет: «В целом при прочих равных условиях мы можем утверждать, что при неизменном соотношении капитала и численности населения заработная плата остается прежней» (Mill James. Elements. Ch. 2, § 2). ^6-54 Если бы кто-нибудь ему возразил, что требуемое количество труда, а значит, и заработная плата, может, очевидно, меняться даже при наличии постоянной суммы для выплаты заработной платы (или что-нибудь в этом роде), он ответил бы: «О, да, но мы все это уладили за кулисами, а также определили эту сумму заранее. Согласно построению нашей модели, не существует других непосредственных причин для установления уровня заработной платы, кроме этого соотношения. Все остальное действует только через него. Например, плодородие земли не имеет никакого отношения к реальной заработной плате, за которую можно нанять рабочую силу. Конечно, оно даст средства для быстрого накопления капитала и, конечно, поднимет заработную плату в будущем. Но формально данное обстоятельство не противоречит моей теории, и, сделав еще шаг вперед и приняв численность населения постоянной, мы сможем даже сказать, что заработная плата зависит от капитала».

Затем ведущим представителем доктрины фонда заработной платы стал МакКуллох. ^6-55 Но он не внес в нее ничего нового. Некоторые новшества ввел в эту теорию Торренс, ^6-56 хотя это новое должно было быть ясно с самого начала. Речь шла о том, что теории фонда заработной платы не дают оснований отрицать, что объединение всей рабочей силы может привести к росту заработной платы, который в состоянии поглотить не только прибыли, но и амортизационные отчисления. ^6-57 Совсем иным был вклад Дж. С. Милля. Подчеркивая динамический аспект доктрины фонда заработной платы, он фактически употреблял ее вполне грамотно, и, учитывая общий уровень его техники, мало что можно возразить против его использования этого агрегата, представляющего собой своего рода промежуточную переменную, обозначающую процессы, которые он не был в состоянии проанализировать более удовлетворительно в силу слабой техники анализа. Нельзя забывать, что доктрина фонда заработной платы изложенная должным образом, не только не была ошибочной с точки зрения логики, не только выделяла, хотя и слишком узко, некоторые важные аспекты проблемы заработной платы, но, кроме того, являлась аналитическим инструментом, который в пределах аналитической структуры своего времени был определенно полезен. Поэтому нет смысла критиковать эту доктрину in abstracto, т. е. вне контекста общей теории ценности того времени. Не было нужды и бороться с ней, за исключением единственного способа: предложить более совершенные инструменты, оставив эту доктрину мирно ржаветь в бездействии.

Тем более удивительным может показаться «отречение» Дж. С. Милля. Он не обращал внимания на нападки Джонса и Лонджа, ^6-58 если они вообще были ему известны. Но в ответ на тщательно разработанное Уильямом Торнтоном новое изложение аргументов Лонджа он написал обзорную статью, которая отнюдь не свидетельствовала о полной сдаче позиций. ^6-59 В частности, он не изменил какой-либо из тех отрывков (например, «Четвертый тезис о капитале»), которые следовало исключить в случае его отказа от самой доктрины фонда заработной платы. Он отрекся лишь от одной фразы, а публика только это и смогла извлечь из его статьи. Аргументация Лонджа—Торнтона, принятая Дж. С. Миллем, состояла всего лишь^6-60 в отрицании того, что существует определенное количество товаров, покупаемых на заработную плату, ^6-61 которое «должно» при любых обстоятельствах достаться работникам. Если после всего объясненного выше мы не отбросим этот аргумент как глупое недоразумение (так это представлялось Кэрнсу^6-62), то мы должны интерпретировать его в том смысле, что не надо трактовать совокупную заработную плату в качестве «ближайшей причины», которая играет свою собственную роль. Но если дело было только в этом, то стоило ли так суетиться по поводу этой теоретической детали и волноваться из-за якобы совершенного Миллем отказа от доктрины фонда заработной платы?

Но с точки зрения публики, даже профессиональной, дело было не только в этом. Случилось то, что так часто происходит в нашей области науки. Публика ухватилась за поверхностное значение одного слова, и больше ее ничто не интересовало. Фонд — как понятно звучит это слово! Работники должны получить его, и никогда не могут получить больше! Популярные авторы одного направления истолковали это так, будто с «научной точки зрения» рост заработной платы невозможен. Популярные авторы другого направления кипели от возмущения при виде столь подлой попытки лишить надежды трудящихся. Должно быть совершенно очевидным, насколько все это абсурдно. ^6-63 Не менее очевидным должно быть и то, что «практический» диагноз, стоящий за большей частью теоретизирования на тему фонда заработной платы, даже несколько вульгаризированного на потребу публике, представляет собой вывод на уровне элементарного здравого смысла. Устанавливается зависимость ставки (реальной) заработной платы и (реального) дохода в форме заработной платы от эффективности производственного процесса, от «обычаев» (высокий или низкий привычный жизненный уровень и в связи с этим уровень рождаемости), от свободной торговли продуктами питания и предметами первой необходимости и от нормы сбережений. Все это, несомненно, подогнано под преобладающую в Англии ситуацию, но в целом вполне разумно. ^6-64 Как и в кейнсианской теории, изменения в уровнях номинальной заработной платы не считались особенно важными, но это было только дополнительным достоинством. Разумными были и предупреждения против безответственной «политики заработной платы». Дж. С. Милль не отказался ни от одного предупреждения, высказанного им самим. И все же дело выглядело так, что первый английский экономист той эпохи отрекся от ненавистного пугала.

Такое кипение эмоций и не менее абсурдная вера в то, что «теории» руководят политикой, ^6-65 придают особый вкус и очарование тому, что должно было быть скучным и сухим обсуждением технических моментов. Это нашло отражение в научной литературе. В Англии и в США излюбленным спортом стало уничтожение «теорий» фонда заработной платы. Для примера достаточно привести имена Ф. А. Уокера и Г. Сиджуика. На континенте, особенно в Германии, в целом преобладало мнение Германна, которое вполне верно само по себе, но становится ошибочным, если трактовать его как возражение против теории фонда заработной платы. Правда, учебник Pay (8-е изд. — 1868) утверждал доктрину фонда заработной платы, как и многое другое унаследованное от прошлого. За Германном последовали Рошер (1854 г.), Рёслер в своей весьма известной истории теорий заработной платы и Л. Брентано. ^6-66

g) Рента. В то время как так называемые теории заработной платы, популярные в тот период, не использовали разные объяснительные принципы и представляли собой всего лишь более или менее ценные части более широкой теории «заработной платы и капитала», которая так и не созрела, объяснения земельной ренты того периода (обобщенные для объяснения ренты естественных факторов) действительно были разными теориями, основанными на разных принципах. Мы рассмотрим теорию монополии, теорию производительности и теорию убывающей отдачи. Это не значит, что не было объединяющего принципа. Сам Рикардо начал обсуждение данной темы с определения ренты как «той части продукта земли, которая выплачивается землевладельцу за использование исходных и неразрушимых сил земли» (Ricardo. Principles. Ch. 2). ^6-67 Дж. С. Милль начал обсуждение с напоминания о триаде факторов производства, что сводится к тому же (Mill J. S. Principles. Book II. Ch. 16). Отсюда можно осуществить естественный переход к принципу предложения и спроса, который не только объединяет данные три теории, но также приравнивает ренту ко всем другим типам доходов, создаваемым в ходе стационарного экономического процесса. Но подавляющее большинство экономистов не пошло по этому пути, и, следовательно, с исторической точки зрения правильнее говорить о трех разных теориях.

Монопольная теория ренты, поддерживаемая А. Смитом, ^6-68 как тогда, так и сейчас насчитывает немало сторонников среди политиков и памфлетистов. Но ее роль в научной литературе не была так важна, как кажется на первый взгляд из-за того, что в связи с этой темой часто упоминается слово «монополия». В подтверждение сказанного достаточно привести примеры Сениора и Дж. С. Милля: если мы проанализируем, как они использовали данный термин, то немедленно обнаружим, что они не намеревались утверждать, будто землевладельцы образовали картели, а услуги земли, как правило, оценивались в соответствии с правилами теории монополии (конечно, существуют исключения в виде уникальных рудников или виноградников). Они имели в виду лишь то, что рента представляет собой случай оценки «бесплатных» {costless} вещей, существующих в ограниченных количествах, а их ущербная теория цены привела к тому, что они отождествили данный случай с настоящим случаем монополии. Дж. С. Милль даже писал о «монополизированной» вещи, между владельцами которой имеется «конкуренция» (Book II. Ch. 16, § 2). На самом деле как Милль, так и Сениор, в сущности, приняли на вооружение, хотя совершенно нелогично, теорию убывающей отдачи, которую мы вскоре обсудим. Читатель может спросить, выдвигал ли кто-нибудь монопольную теорию ренты, представляющую собой более чем агитационную фразу, поскольку монополия, которая может присутствовать в любом акте ценообразования, неспособна объяснить особый вид факторных доходов. Насколько я могу судить, ближе всех к созданию такой теории подошел Т. П. Томпсон. ^6-69

Теория убывающей отдачи (или, как еще можно ее назвать, теория дифференциальных издержек) связана, как известно, с именем Рикардо, который сделал ее такой популярной, что она дожила до XX в. Она была частью великого маневра Рикардо, ^6-70 поскольку с ее помощью он мог устранить фактор земли, решая проблему ценности (см. выше, § 2).^6-71 На самом деле, разумеется, рента входит или вне входит в цену» точно так же, как и заработная плата. ^6-72

Тем не менее Рикардо добился таким путем своей цели — исключил ренту из рассмотрения при решении проблемы цены (ценности). На практике фирмы работают в разных условиях, что отражается на их производственных издержках, — это как тогда, так и теперь хорошо понимал любой обыватель: существуют фирмы с «низкими» и «высокими» издержками. Можно расположить их в порядке возрастания издержек, и тогда мы без труда заметим, что в состоянии совершенного равновесия и совершенной конкуренции цена не может быть ниже и едва ли будет значительно выше средних издержек фирм с самыми высокими производственными затратами. Именно это имел в виду Рикардо, говоря иногда, например в главе 27 «Начал», что « действительная ценность товара регулируется... действительными трудностями, которые встречает на своем пути находящийся в наименее благоприятном положении производитель» (Рикардо Д. Указ. соч. С. 297-298). ^6-73 Ссылаясь на этот тезис, особенно в главе 2, он признал, что различные части выпуска отдельной фирмы могут также быть произведены при различных издержках, например в случае их производства на участках земли различного плодородия. Эти части также могут быть расположены в порядке возрастания издержек, ^6-74 и в состоянии совершенного равновесия и совершенной конкуренции цены будут стремиться вы-равняться на уровне самых высоких издержек. И наконец, он обобщил свой анализ, включив в него совершенно иной с точки зрения логики случай, где невозможно говорить о разных издержках разных порций общего объема продукции, и каждая часть этого объема продукции стоит столько же, сколько и любая другая, но где все еще возможно соотнести каждое последовательное приращение объема выпускаемой продукции и увеличение издержек, необходимое для его производства. ^6-75 Всякий раз в случае убывающей отдачи в любом или во всех возможных значениях имеется^6-76 часть продукта, которая производится без каких-либо дифференциальных преимуществ относительно других частей и для которой, следовательно, тавтологически верно, что ее производитель не платит за дифференциальные преимущества и оплата за эти {несуществующие} преимущества не входит в предельные издержки производства. ^6-77 Далее, большая часть этих дифференциальных преимуществ носит в основном временный характер, — например, более совершенные типы оборудования стремятся вытеснить устаревшее оборудование, — а остальные преимущества связаны с конкретными личностями. Не существует перманентных дифференциальных преимуществ, связанных с материальными факторами, за исключением тех, что связаны с географическим положением и плодородием почвы, ^6-78 а также другими природными факторами. Должно быть, Рикардо счел, что это дает ему возможность избавиться от элемента ренты, нарушавшего его трудовую теорию ценности. Построение его аргументации в главе 2 «Начал»^6-79 ясно показывает, что Рикардо думал главным образом о географическом положении и плодородии различных участков земли и что случай убывающей отдачи при последовательных приложениях равных «доз» труда к одному и тому же участку представлялся ему делом второстепенной важности и не был полностью включен в его систему, хотя он не только мог послужить хорошим ответом на возражения, но также был необходим для полноты аргументации.

В используемом им аналитическом инструменте нет логических ошибок. Он действует, ^6-80 даже если мы будем настаивать на трудовой теории ценности или даже теории ценности, основанной на реальных издержках — антиполезности и воздержании, и соответственно захотим устранить из анализа факторы производства, которые в данном смысле являются «бесплатными» (costless). Но это не является объяснением ренты природных факторов, а служит лишь заменой такого объяснения, которая имеет смысл только в рамках данного теоретического построения, а в рамках любого другого представляет собой препятствие к признанию существующей в экономике важной симметрии. Однако, вместо того чтобы понять это и забыть, большинство экономистов на протяжении XIX в. трактовали теорию, вскоре получившую название рикардианской теории ренты, так, как будто она имела смысл независимо от данной системы. ^6-81 Таким образом, бессмысленная дискуссия об истинности или ложности этой теории превратилась в стандартную тему экономических журналов того времени. Приверженцы рикардианской теории не только составляли большинство, но, как правило, одерживали верх в дискуссии, поскольку выдвигаемые контрдоводы, основанные главным образом на недопонимании, с легкостью опровергались Дж. С. Миллем. ^6-82 Некоторые из них, например аргументы Кэри и Р. Джонса, ^6-83 представляют собой интересные примеры типичных ошибок, которые вновь и вновь совершаются так называемыми теоретиками, пренебрегшими изучением искусства теоретизирования. Читатель найдет все, что ему может понадобиться, у Дж. С. Милля и Кэннана. ^6-84

Необходимость и ограниченность^6-85 природных факторов — это все, что требуется для объяснения феномена ренты, поэтому мы могли бы ожидать найти мощную защиту теории ренты, основанной на производительности, по крайней мере среди сторонников триады факторов производства. Но, как мы видели в других случаях, простое признание элемента производительности нам не очень поможет, если оно не будет уточнено с помощью понятия предельной производительности, точно так же как элемент полезности не дал бы удовлетворительной теории цены, не будучи уточнен понятием предельной полезности. На самом деле теория предельной производительности была представлена Лонгфилдом, который не только предвосхитил теорию, одержавшую победу в последние десятилетия XIX в., но практически сказал все, что нужно было сказать с точки зрения теории Уэста— Рикардо. Однако никто не обратил на нее внимания. Принадлежащая Ж. Б. Сэю концепция доходов как цен на производственные услуги, которую он сам испортил, приписав цену на услуги земли институту частной собственности на землю, в то время также не получила развития. Успех Рикардо был столь велик, что даже некоторые из авторов, принявших другие аспекты схемы Сэя, включили в нее трактовку ренты, данную Рикардо, не ощутив никаких признаков дискомфорта от подобной нелогичности. Выдающимися примерами являются сам Дж. С. Милль и Рошер. Применение аппарата предложения и спроса, продолжавшего медленно совершенствоваться, могло бы исправить дело и положить конец всем сомнениям в отношении того, служит ли совершенствование методов сельскохозяйственного производства интересам землевладельцев или наносит им ущерб. Следовательно, нам было бы полезно проанализировать позицию Мальтуса, поскольку он был видной фигурой как среди создателей рикардианской теории ренты, так и среди создателей аппарата предложения и спроса. Однако мы вынуждены ограничиться следующими комментариями. ^6-86

В своей работе Inquiry (1815) Мальтус развил точку зрения, во многом сходную со взглядами Уэста и Рикардо. Последний явно придерживался этого мнения, поскольку в предисловии к «Началам» он утверждал, что Мальтус и Уэст «представили миру... истинную доктрину ренты». Но даже здесь мы можем наблюдать в зародыше будущие разногласия. ^6-87

Кроме всего прочего, Мальтус настаивал и на положении о том, что рента является излишком, которым мы обязаны щедрости природы. Это неудачное выражение, вызвавшее много недоразумений, ^6-88 предполагает объяснение ренты с точки зрения производительности. Оно было неприемлемо для Рикардо не потому, что было лестно для землевладельца. Его собственное не менее неудачное выражение о «скупости природы» означало всего лишь то, что земля не является бесплатным благом; этот факт так же важен для объяснения производительности, как и «щедрость природы». Но данная идея была несовместима с его теорией ценности. ^6-89 В этом и заключается основное теоретическое различие, изначально существовавшее между этими двумя авторами, несмотря на признание заслуг Мальтуса в предисловии Рикардо. Для объяснения возникновения ренты Мальтус не нуждался в понятии убывающей отдачи. Но он не осознавал это в полной мере, а по привычке подыскивал конкретные факты, связанные с описываемым явлением, независимо от того, были ли они важны для данного случая или нет. В итоге он создал гибрид, значительно более уязвимый для атак Рикардо, чем правильное утверждение, которое он так безуспешно пытался сформулировать. У него даже были проблемы с землей, не приносящей ренты, и он не смог вполне усвоить понятие не приносящей ренты последней дозы капитала. Он придавал объяснительное значение тому факту, что земля может произвести больше, чем необходимо для содержания труда, занятого на этой земле. ^6-90 В комментариях Рикардо по этому поводу, изложенных в главе, посвященной взглядам Мальтуса на ренту, мы чувствуем насмешку. Мальтус был столь же уверен в важности уже подчеркнутого А. Смитом факта, состоящего в том, что в ходе развития сельскохозяйственное производство создает дополнительный спрос на свою продукцию. Но понимал он этот факт не в смысле закона Сэя, а в том смысле, что увеличение количества продуктов питания влекло за собой рост численности населения, — а это неверно даже согласно его собственным более поздним взглядам. Итак, несмотря на то, что за всеми этими неудачными высказываниями скрывались веские доводы, он потерпел поражение. ^6-91

И наконец, мы должны коснуться других тем. Уэст и Рикардо рассматривали свою теорию ренты как объяснение особого вида доходов, которые получает особый класс. Они отметили вскользь, что доход этого класса включает не только плату «за пользование первоначальными и неразрушимыми силами почвы» {Рикардо Д. Указ. соч., с. 65}, но и плату за мелиоративные работы, проведенные на ней землевладельцами. Они могли бы отметить, что в краткосрочный период, способный растянуться на многие десятилетия, оплата данных мелиоративных работ не имеет каких-либо экономически значимых отличий от тех элементов «ренты», выплачиваемой фермером, которые можно интерпретировать как оплату «первоначальных» сил. Иными словами, они могли бы открыть явление квазиренты. Это не оказало бы ощутимого влияния на их теоретическую систему в целом или на суть их концепции ренты в частности. Но другие обобщения данной концепции повлияли на ее значение и, по сути дела, стали шагами на пути неизбежного распада первоначальной «теории» земельной ренты Уэста—Рикардо.

Выше мы отметили аналогию, существующую между оплатой услуг земли высшего качества и оплатой труда высшего качества. Сэмюэль Бейли был первым, кто использовал данный факт как возражение против теоретической модели Уэста—Рикардо. Он был прав, хотя многие авторы более позднего времени, в частности Сениор и Дж. С. Милль (Principles. Book III. Ch. 5, § 4), обобщили концепцию ренты Уэста—Рикардо, не имея намерения вступать в полемику. ^6-92 Есть обобщения, означающие дополнительный успех теории: они ее обогащают и расширяют, но не ставят под сомнение первоначальную область ее применения. Но есть и другого рода обобщения: они означают или предвещают закат теории, демонстрируя, что свойства, которые, согласно данной теории, присущи тому или иному явлению, можно также найти и в других явлениях; эти обобщения разрушают первоначальный смысл теории и заменяют его новым. Обобщение концепции ренты является обобщением второго рода. В результате этого обобщения рента, понимаемая как особый доход от неулучшенной почвы, влилась в логически отличную от нее категорию излишков, получаемых от бесплатных благ; ^6-93 наиболее значительным примером служит рента на способности, признанная Миллем и использованная Мангольдтом.

h) Доли факторов производства и технический прогресс. Изучение посвященной данной теме литературы XIX в. — утомительная работа. Но она может принести утешение тем, кто разочаровался в достоинстве аналитической техники, разработанной в последние десятилетия XIX в., ^6-94 поскольку превосходство этой техники (так часто ставящееся под сомнение) в решении практических проблем нигде не выражено так, как в указанной области. Столь же ясно проявляются здесь и недостатки «классического» анализа. Экономисты рассматриваемого периода оказались совершенно неспособными увидеть общую проблему: они пытались изобрести различные доктрины, касающиеся влияния технического прогресса на земельную ренту и на заработную плату. Они были вынуждены рассматривать проблему в отдельности, как полунезависимую побочную проблему теории распределения или как надстройку над основным зданием последней, вместо того чтобы решать ее на нижнем этаже основного здания. Как мы видели, в своем анализе основных принципов они должны были делать предположение, что отношение между капиталом, идущим на оплату труда, и технологическим капиталом постоянно и новые сбережения (это не относится к Марксу) инвестируются в той же пропорции. И наконец, они не были способны проследить влияние технического прогресса на всю экономическую систему в целом, а выбирали отдельные аспекты. В результате разрозненные элементы того, что должно было бы стать всеобъемлющей теорией, часто выставлялись друг против друга, как будто они относились к разным теориям. ^6-95 Чтобы объяснить, о чем идет речь, мы ограничимся проблемой влияния технического прогресса на интересы работников^6-96 и поставим эту проблему в форме, в какой она виделась Рикардо в знаменитой главе 31 «О машинах», которую он добавил в 3-м издании «Начал», т. е. в форме, естественно вытекающей из теории фонда заработной платы и являющейся прекрасной иллюстрацией использования этой доктрины в качестве метода анализа. Мы зададим вопрос: как влияет введение недавно изобретенной машины^6-97 на размер фонда заработной платы?

Задолго до промышленной революции люди осознали очевидный факт: машины часто вытесняют живой труд. Как мы видели выше, это беспокоило правительства и публицистов, а рабочие группы и городские гильдии боролись против станков. Дело в том, что непосредственные результаты влияний такого рода сосредоточены во времени и пространстве, в то время как долгосрочное воздействие на общее благосостояние значительно менее заметно в краткосрочном периоде и его значительно труднее отнести на счет введения новых машин. Широкая публика также по большей части неблагосклонно относилась к машинному производству, поскольку в то время они ассоциировались не только с безработицей и детским трудом, но и с более низким качеством продукции. Количество литературы, ^6-98 отстаивающей интересы рабочих, росло, однако она выражала эти наблюдения и чувства даже слабее, чем некоторые ученые авторы, такие как Сисмонди, ^6-99 который в первую очередь выводил отсюда очередной аргумент против сбережений. Большинство английских экономистов глубже понимали проблему и поступали в данном вопросе так же, как и в других, например в вопросе о международной торговле: преисполненные того, что они считали основополагающей истиной, и борясь со склонностью публики обращать внимание только на временные явления, сами они слишком мало следили за последними. С милой откровенностью, справедливо осужденной Марксом, Рикардо объяснил на первой странице своей главы о машинах, что он разделял преобладающий взгляд, согласно которому, не считая временных трудностей переходного периода, ^6-100 трудосберегающее машинное оборудование принесло только пользу представителям всех классов как потребителям. Следовательно, подобно росту внешней торговли, процесс механизации относился скорее к вопросам благосостояния (которое он, несомненно, должен был повышать), чем к вопросам ценности (в понимании Рикардо), которыми он главным образом интересовался, за исключением, конечно, того вывода, что механизация должна снизить реальную и относительную ценности продуктов производства, которые она затрагивает. Рикардо неоднократно указывал на этот факт. ^6-101 Он считал, что механизация не приведет к (постоянному) снижению заработной платы (совокупной реальной заработной платы в нашем понимании), поскольку она не вызовет уменьшения фонда заработной платы. ^6-102 Но далее он признался, что обнаружил причины, по которым это все же произойдет.

Прежде чем изложить аргументацию Рикардо, я представлю вам книгу Джона Бартона (Barton John. Observations on the Circumstances which influence the Condition of the Labouring Classes of Society. 1817), которая, очевидно, в большей степени способствовала изменению точки зрения Рикардо на машины, чем можно предположить, исходя из его ссылки на нее. Это замечательное произведение стоит значительно выше остальной литературы, обычно критиковавшей «классиков» за недостаточную реалистичность, действительную или мнимую. Отзыв профессора Фоксуэлла, написанный на экземпляре книги, хранящейся в Kress Library, содержит некоторый элемент истины: «...очень талантливый трактат... Его солидный и взвешенный характер заметно контрастирует с неосновательными и нереалистичными спекуляциями Рикардо» [sic!]. Бартон не стал возражать на абстрактные рассуждения как таковые или указывать на факты, которые, казалось, противоречили выводам Смита или Рикардо, — он смог привести необходимые доводы и указать причину этих расхождений между теорией и фактами. Так, осуществленное им «примирение» взглядов Рикардо и Смита по вопросу падения нормы прибыли (Ibid. P. 23, note) так же просто, как и искусно. Но мы должны ограничиться единственным тезисом, имеющим отношение к данному вопросу. Бартон отрицал, что спрос на труд всегда и непременно растет пропорционально росту общего богатства (согласно А. Смиту, капитала в совокупности с доходом), и утверждал, что он может увеличиваться и по другой причине (так было написано в докладе Палаты общин относительно Закона о бедных, который появился незадолго до публикации книги Вартона). ^6-103 Его точка зрения была основана на том, что результатом сбережений не обязательно является пропорциональный рост основного и оборотного капитала (имелся в виду технологический капитал и капитал, расходуемый на заработную плату); один из них, который является более прибыльным, может возрасти больше другого. Он правильно объяснял, что если уровень заработной платы поднимается относительно цен на товары, то «хозяева» стараются использовать как можно больше машин, поскольку в противном случае им пришлось бы нанять дополнительное количество рабочих рук. Следовательно, здесь мы имеем ясное понимание замещаемости между трудом и капиталом, превосходившее написанное Лодердейлом и предвосхищавшее работу Лонгфилда, но вновь проигнорированное наиболее влиятельными авторами. Однако Рикардо, не поняв важности данного принципа, принял по крайней мере идею, состоящую в том, что введение машинного оборудования в производственный процесс может сократить общий спрос на ручной труд и тем самым нанести ущерб интересам последнего (независимо от временных нарушений, которые также наносят им ущерб); он проиллюстрировал это численным примером, мало отличающимся от примера Бартона (Ibid. P. 15).

Рикардо рассуждал следующим образом. «Капиталист», который до сих пор нанимал определенное число рабочих при определенной сумме основного капитала, решает ввести в производство вновь изобретенную трудосберегающую машину и поручает группе этих рабочих произвести данную машину. В его балансовом отчете на это расходуется часть капитала, идущего на оплату труда, ранее из года в год воспроизводившаяся с прибылью. ^6-104 Мотивом такого поступка является получение временной прибыли, поскольку не все фирмы одновременно применят новую машину. В примере Рикардо капитал «капиталиста» остается нетронутым: его ценность ни растет, ни снижается. Но изменилось его органическое строение. Капитал, идущий на оплату труда, превратился в технологический капитал, и теперь последнего стало больше, чем первого. После устранения временной выгоды в результате конкуренции со стороны других фирм той же отрасли масса и норма прибыли на весь капитал, возможно, станут такими же, как и до внедрения нового станка. Однако цены на товары упадут, фонд заработной платы промышленников будет постоянно уменьшаться, а численность населения станет «избыточной», что и намеревался доказать Рикардо. На этом основании Рикардо сделал вывод: преобладающее среди трудящегося класса мнение, «что применение машин часто наносит большой ущерб его интересам, не основано на предрассудке или заблуждении, а соответствует истинным, правильным принципам политической экономии» {Рикардо Д. Указ. соч. С. 323}. Это резкое высказывание, подкрепленное другим отрывком из той же главы, где утверждалось, что ситуация, подобная обсуждаемой, «неизбежно повлечет за собой уменьшение спроса на труд и вызовет перенаселение», завладело вниманием профессионалов. «Таким образом, положение рабочего класса будет представлять картину нужды и отчаяния» {Рикардо Д. Указ. соч. С. 321}. Сторонники и противники, казалось, не видели ничего другого, и с тех пор Рикардо остался в истории экономической мысли как главный выразитель позиции, которая, казалось бы, изложена в этих утверждениях. Но если мы обратимся к остальной части главы и будем помнить, что она явно посвящена тому, что Рикардо привык называть перманентными эффектами, то станет ясно, во-первых, что эти выводы не вытекают из численного примера, на который мы ссылались, и, во-вторых, что Рикардо знал это и вовсе не имел в виду того, о чем вроде бы говорят данные утверждения. Что касается первого пункта, пример Рикардо охватывает только часть событий, связанных с введением в производство нового станка. Его анализ данного случая действительно является примером метода сравнительной статики; но второе из двух сравниваемых состояний не является состоянием равновесия, поскольку нам не сказали, что случится с рабочими, потерявшими работу. Они не могут оставаться безработными, если мы не готовы нарушить допущение о преобладании совершенной конкуренции и неограниченной гибкости заработной платы. Что касается второго пункта, то Рикардо, хотя и вскользь, полностью признал способность механизации до такой степени повысить эффективность производства, что «валовый продукт» (валовый продукт в принятом им значении, т. е. чистый национальный продукт, включая заработную плату), выраженныйв товарах, не уменьшится. Это равнозначно утверждению, что реальный доход в форме заработной платы (в нашем смысле) не обязательно должен «перманентно» падать. В любом случае, поскольку вследствие падения цен в результате механизации покупательная сила прибылей и рент возрастет, «отсюда непременно воспоследует», что капиталисты и владельцы природных факторов, испытывающие постоянную склонность к сбережениям, снова заполнят исчерпанный фонд заработной платы посредством их увеличения. Если продолжать рассуждения за пределами численного примера, эти допущения — ради краткости я пренебрегу другими — не являются чуждыми аргументации Рикардо, но логически из нее вытекают. Таким образом, Рикардо стал родоначальником теории, которую Маркс назвал «теорией компенсации»; согласно этой теории, рабочий класс компенсируется за первоначальные страдания, вызванные введением трудосберегающего оборудования, за счет последующих благоприятных результатов. Маркс приписал эту теорию Джеймсу Миллю, МакКуллоху, Торренсу, Сениору и Дж. С. Миллю, совершенно необоснованно противопоставив этих авторов Рикардо. В той или иной степени так же поступали большинство экономистов, даже те, кто в отличие от Маркса не хотел выделять эту так называемую теорию компенсации в качестве мишени для ожесточенной критики (см.: «Капитал». Т. 1. Глава 15, § 6).

Полемика, продолжавшаяся на протяжении XIX в. и за его пределами, в ходе которой выдвигались аргументы «за» и «против» «компенсации», давно прекратилась: как уже было сказано, она потеряла актуальность, когда все исследователи стали пользоваться более совершенной техникой, которая не оставила места для разногласий (см. ссылку на работу Хикса (Hicks J. R. Theory of Wages) в прим. 94). Тем не менее, чтобы понять важную фазу истории развития экономических доктрин, было бы полезно дать несколько разъяснений. Во-первых, читатель не должен думать, что Рикардо ошибся в выводах, сформулированных им в двух вышеприведенных утверждениях. Напротив, если мы будем интерпретировать эти выводы в том смысле, что механизация может привести к перманентному снижению относительной доли, а возможно, и абсолютного вклада живого труда в национальный доход (независимо от того, будет ли это реальный доход в нашем понимании или в понимании Рикардо), то Рикардо был прав. Но его аргументация, взятая в целом, не доказывает этого. Во-вторых, если Рикардо собирался дать не только абстрактную теорему, но и картину важных реальных процессов, он явно недооценил значение роста производственных мощностей и — как следствие его — расширения производства в условиях механизированного капитализма. В результате он преувеличил по сравнению с действительностью «бедственное и отчаянное положение» трудящихся в долгосрочном плане. С одной стороны, это объясняется отсутствием воображения, что значительно хуже, чем ущербность техники. Он никогда ясно не понимал главного в капиталистической механизации: она осуществляет то, что без нее не было бы достигнуто ни в количественном, ни в качественном отношении, или, иначе говоря, механизация «замещает» неродившихся рабочих. Но, с другой стороны, это объяснялось недостатками его аналитического аппарата, не подходящего для описания количественного роста. В частности, в системе Рикардо цены могут падать до уровня издержек прямо, а не косвенно, т. е. не в результате роста выпуска продукции (Principles. Ch. 30). Следовательно, он не смог понять, что в принятых им условиях совершенной конкуренции механизация должна вести к росту общего объема производства, выраженного в благах. Он также не смог понять, что, если фонд заработной платы также выразить в благах, он сможет расти и без какого-либо увеличения сбережений, хотя в этом случае проще сказать, что растут реальные доходы в виде заработной платы (в нашем понимании), чем утверждать, что растет фонд заработной платы и вследствие этого увеличивается реальная заработная плата.

В-третьих, читатель, который после внимательного прочтения главы Рикардо о машинах сочтет, что изложение лишено ясности, будет совершенно прав. Он может заинтересоваться, в чем причина присутствующей в тексте путаницы. Как мне представляется, причина состоит в том, что Рикардо, придерживаясь своего подхода к анализу в терминах реальных ценностей («воплощенного труда»), в то же время неоднократно переходил границу, отделяющую данный метод от анализа в терминах благ. Ясно, почему он так поступал: он стремился всегда рассуждать в терминах воплощенного труда; но этот подход не приводит ни к каким выводам относительно чьего-либо бедственного положения или богатства, а именно этот вопрос интересовал его в данной главе. Вследствие этого Рикардо смешал оба метода, иногда рассуждая о «нужде, в которой живут трудящиеся», подытоживая аргументацию в терминах количеств воплощенного труда, не имеющую отношения к реальным доходам в нашем понимании, т. е. к реальным доходам, выраженным в благах, а иногда рассуждая в терминах реальных ценностей (в его понимании) в ходе аргументации, которая имеет смысл только в терминах абсолютных количеств благ.

И наконец, в-четвертых, желательно сделать дополнительное разъяснение относительно роста сбережений капиталистов, благодаря которым, по мысли Рикардо, можно было бы возместить ущерб, нанесенный рабочим в результате использования машинного оборудования. Поскольку этот ущерб в рамках теории фонда заработной платы Рикардо охарактеризован им как снижение ценности (в понимании Рикардо) фонда заработной платы, в данном случае дополнительные сбережения действительно имеют тенденцию к возмещению ущерба. Эти дополнительные сбережения осуществляются из прибылей по двум альтернативным причинам. Во-первых, даже если норма прибыли не растет перманентно (согласно терминологии Рикардо, «ценность» прибылей не возрастает), снижение цен на товары, потребляемые капиталистами, облегчает им сбережения, которые они соответственно будут делать (если склонность к сбережениям остается постоянной, а, по мнению Рикардо и Кейнса, она всегда такова). Во-вторых, если все или большинство подешевевших товаров потребляются рабочими, то, согласно теории Рикардо, норма прибыли повысится, что и приведет к росту сбережений. Хотел бы добавить, что Дж. С. Милль принял методы Рикардо, но не придерживался их строго. Основное утешение, какое он мог предложить рабочему классу, состояло в том, что механизация осуществляется в рамках процесса, создающего достаточные сбережения, легко компенсирующие сокращение фонда заработной платы, вызванное механизацией (в противном случае эти сбережения растеклись бы по колониям и т.д.); таким образом, сокращение фонда заработной платы в данном случае скорее потенциально, чем реально. Марксу должна была понравиться эта идея, поскольку она легко применима в социалистической теории империализма (см. ниже), но он использовал ее, не проявив при этом чувства благодарности.

Маркс («Капитал». Глава 15) принял анализ Рикардо, ничего не добавив по существу, но сократив до минимума оговорки и уточнения Рикардо. Сделав и без того неглубокие выводы Рикардо совсем уж незначительными, он максимально использовал его теорию безработицы, исторически связываемой с процессом механизации, и предался пламенному красноречию до такой степени, что проглядел некоторые моменты, которые мог бы использовать в своей теории или в борьбе против ненавистной теории компенсации. Возможно, это, как и другие эксцессы такого рода, свидетельствует об отсутствии у Маркса уверенности в собственной теории.

Конечно, он понимал решающее значение проблемы механизации для своего окончательного вывода, касающегося будущего капиталистической системы. Машины должны были выбросить трудящихся «на мостовую», впрочем, это еще не самое страшное, ибо из-за английских машин кости индийских ткачей должны были «отбеливаться на солнце». С точки зрения Маркса безработица в основном была технологической, призванной создать постоянную «промышленную резервную армию» (избыточное население, по Рикардо). А наличие этой постоянной промышленной резервной армии (только временно привлекаемой к производству в периоды бума) должно было вести к снижению реальной заработной платы (в нашем понимании) до уровней всевозрастающей нищеты, деградации и т. д. (Verelendung {об-нищанио), что в конечном счете неизбежно привело бы пролетариат к революции. Конечно, это был только «абсолютный закон». ^6-105 Демонстрация нескольких тщательно отобранных исторических фактов, восполняющих недостаточность анализа в этой главе, сочетается со значительным количеством оговорок, добавленных самим Марксом. То же самое можно сказать и о некоторых отрывках в третьем томе. Но, поскольку абстрактные тенденции никого не вгонят в нищету и отчаяние и поскольку Маркс мало обращал внимания на свои оговорки, когда дело доходило до окончательных выводов и постановки задач (см. гл. 32 «Историческая тенденция капиталистического накопления»), апологетика Маркса, основанная на этих оговорках, не могла быть успешной. Нам не остается ничего другого, как только принять всерьез заявления, подобные приведенным выше. Но если мы это сделаем, то неудачная попытка Маркса превратить возможность, рассматриваемую Рикардо, в неумолимую необходимость подвергнет сомнению логику его системы так же, как действительная история рабочего класса подвергает сомнению ее претензии на правдоподобие. ^6-106

Однако из сделанного Марксом анализа процесса технологического развития требуется изъять только тезис о растущей нищете, хотя с точки зрения марксистской ортодоксии он может быть самым важным. Другие результаты остаются. Чтобы увидеть их в истинном свете, следует вспомнить, что в общей схеме Маркса социальная эволюция приводится в движение силой, имманентно присущей экономике, основанной на прибыли и составляющей ее неотъемлемую часть. Эта сила — накопление: под давлением конкуренции отдельная фирма вынуждена вложить как можно больше своих прибылей в свой производственный аппарат, ^6-107 и она вынуждена вкладывать средства главным образом в технологический капитал, само собой разумеется внедряя машины новых типов. Это не приносит постоянной выгоды «капиталистам как классу^6-108 поскольку, как уже указывал Рикардо, любая сверхнормальная прибыль быстро устраняется в результате освоения каждого технологического усовершенствования конкурентами. Но временное преимущество того, кто применил его первым, обеспечивает ему ведущее место в состязании: устремляясь вниз по убывающим кривым средних издержек и уничтожая («экспроприируя») более слабые предприятия, капиталистические фирмы, увеличиваясь в размерах, создают огромные производственные мощности, которые в итоге взрывают капиталистический строй. Не все эти аргументы удовлетворительны. Особенно уязвим последний пункт: Маркс никогда не уточнял, каким образом экономика гигантских предприятий придет к краху, и некоторые из его наиболее выдающихся последователей фактически отрицали его теорию краха (Zusammenbruchstheorie). В целом, однако, нельзя не восхищаться аналитическими достоинствами и реалистичностью его концепции капиталистической эволюции, особенно если сравнить ее со скромными элементами данной конструкции, которые Маркс нашел у Рикардо в главе о машинах.

Примечания

1-1. [Раздел 1 данной главы был написан значительно раньше остальной ее части. Рукопись, отпечатанная на машинке, была готова в декабре 1943 г. Очевидно, И. А. Шумпетер намеревался пересмотреть эти страницы, посвященные Сениору, и сделать из них вступление к этой главе. К машинописному тексту, написанному ранее, было приложено много примечаний. Ни данный раздел, ни глава в целом не имели заголовков, но почти все последующие разделы и подразделы озаглавлены. Данный раздел представлен в том виде, в каком он был написан, хотя в нем не хватает надлежащих вводных замечаний и И. А. Ш. не успел его пересмотреть.]

1-2. [Постулаты рассматриваются в работе: (Senior Nassau William. An Outline of the Science of Political Economy (1-е изд. — 1836; 6-е изд. — 1872; издательство Library of Economics — 1938).]^

1-3. [Ссылки сделаны на страницы издания, опубликованного издательством Library of Economics.]^

1-4. Следует отметить, что мы употребляем слово «гипотеза» только в одном из нескольких его значений. Мы встречались и с другими значениями. Это замечание относится также к словам «закон» и «принцип».^

1-5. Уильям Годвин (1756-1836). Основная его работа: Godwin Willian. Enquiry concerning Political Justice. 1793 (2-е [исправленное] изд. — 1796). Его эссе, опубликованные в 1797г. под заглавием The Enquirer, являются в высшей степени интересными документами того времени и должны занять почетное место в любой истории политической мысли, в частности, как памятник буржуазному анархизму, осуждающему не только насилие, но и любой вид принуждения. Эта работа по сути носит антиэтатистский характер и провозглашает равенство как самоцель. Но попытки автора в области экономического анализа, что он и сам признавал, были слишком рудиментарными (хотя в меньшей степени, чем у других авторов той группы, представителем которой я выбрал Годвина), чтобы их рассматривать, за исключением его книги Of Population (1820). Любопытно отметить, и это говорит в пользу Мальтуса, что при выходе в свет его работы «Опыт о законе народонаселения» Годвин счел аргументы Мальтуса не только убедительными, но и новыми. Однако затем он изменил свое мнение относительно их убедительности и в своей собственной книге предпринял попытку опровергнуть доводы Мальтуса, при этом обнаружив значительные аналитические способности. Несмотря на противоположное суждение Бонара (Bonar. Malthus and His Work. P. 369 ff), я думаю, следует отметить, что Годвину удалось достичь успеха в отдельных вопросах, и это можно рассматривать как реальный вклад в экономический анализ.^

1-6. [В данном разделе до некоторой степени повторен материал, уже представленный в главе 4 части III и в других местах. При просмотре рукописи И. А. Ш., несомненно, устранил бы повторы.]^

1-7. В работе «Две лекции о народонаселении» к которым добавлена переписка между автором и преподобным Т. Р. Мальтусом» (1829), Сениор развил взгляды, впоследствии вновь изложенные в его Outline. Он всегда относился к Мальтусу с величайшим уважением и даже называл его благодетелем человечества (sic!), при этом делая все возможное, чтобы как можно меньше отклоняться от того, что он, по всей видимости, рассматривал как твердо установленную доктрину. Тем меньше оправданий можно найти для некоторых авторов более позднего времени, которые с внушающей отвращение важностью третировали Сениора как не слишком умного ученика Мальтуса, которого учителю приходилось поправлять. На самом деле Сениор совершенно ясно понял, до какой степени оговорки Мальтуса означали его отречение от прежних взглядов и в какой мере его верность прежним взглядам вела к противоречиям.^

1-8. См.: Himes N. Е. John Stuart Mill's Attitude towards Neo-Malthusianism// Economic History: A Supplement of the Economic Journal. 1929. Jan. Мальтус, большинство его предшественников и некоторые его последователи, такие как Сениор, по-видимому, включили контроль над рождаемостью в число «пороков» или «моральных зол» наряду с проституцией. Но создается впечатление, что все ведущие философы-радикалы рассматривали эту меру как верное решение проблемы. Так считал сам Бентам и, конечно, Френсис Плейс. Джеймс Милль мыслил в том же направлении, о чем свидетельствует его работа Elements (1821. Р. 34). Того же мнения придерживался и Гроут. В таких делах небезопасно полагаться на логику. Отношение к этим вопросам связано с сокровенными элементами нашего психофизического устройства, способными оказать влияния, о которых мы даже не подозреваем: индивидуальные идеологии возникают не только на основе определенного социального положения. Я тем не менее думаю, что в отношении теории Дж. С. Милля можно констатировать давление чисто экономического диагноза мальтузианского типа, по крайней мере в виде рационализации.^

1-9. Следует отметить, что жизнестойкости этого учения способствовало поверхностное наблюдение; наиболее очевидной причиной нищеты и убожества отдельной пролетарской семьи был ее размер. Вывод о том, что все были бы богаче и счастливее, если бы ограничили количество детей в своих семьях, представляет собой ту же логическую ошибку, что и другой вывод: если каждый стремится достичь наилучшего положения, то все получат «максимум счастья», если их предоставить самим себе.^

1-10. Впервые Кейнс высказался по данному вопросу в своей знаменитой работе «Экономические последствия мира»(1919). Сэр Уильям Беверидж представил свою точку зрения в обращении к секции F Британской ассоциации, опубликованном в Economic Journal (1923), и в статье Mr. Keynes' Evidence for Overpopulation в журнале Economica (1924). Кейнс ответил, и газеты сделали все возможное, чтобы запутать проблему. О послевоенных дискуссиях см.: Wolfe А. В. The Population Problem Since the World Wary/Journal of Political Economy. 1928, 1929 (три статьи).^

1-11. Oppenheimer Franz. Das Bevolkerungsgesetz des T. R. Malthus. 1900.^

1-12. Thompson. Inquiry into the Principles of the Distribution of Wealth. 1824.^

1-13. Данный термин был предложен в статье профессора Вулфа в Энциклопедии общественных наук (Wolfe А. В. Population//Encyclopaedia of the Social Sciences), к которой я, пользуясь случаем, привлекаю внимание читателя.^

1-14. Следует все же добавить несколько ссылок: работа Ж. Гарнье (Gamier J. Du Principe de population. 1857) — яркое доказательство победы Мальтуса во Франции; работа А. Месседалья (Messedaglia A. Delia teoria della popolatione... 1858) — талантливая критика исследовательской техники Мальтуса; работа Л. Брентано (Brentano L. Die Malthussche Lehre und Bevolkerungsbewegung der letzten Dezennien//Abhandlungen der historischen Klasse der Koniglich Bayerischen Akademie der Wissenschaften. Vol. XXIV) интересна уже тем, что предвосхищает важное достижение, которое будет упомянуто ниже. Интересно сравнить эту работу с ранее написанной книгой Треверса Туисса (Twiss Trauers. On certain Tests of Thriving Population. 1845). К. Каутский, официальный глава марксистской ортодоксии, также внес свой вклад (Kautsky К. Der Einfluss der Volksvermehrung auf den Fortschritt der Gesellschaft. 1880). Наконец, я приведу более позднюю мальтузианскую работу: Vergilli F. Problema della popolazione (1924) и вновь работу Р. Гоннара (Gonnard R. Histoire des doctrines de la population. (1923). Особенно следует упомянуть обширное исследование Дж. Дж. Спенглера (Spengler J. J. French Population Theory since 1800//Journal of Political Economy. 1936. Oct.; Dec. — две статьи).^

1-15. См. работу Момберта по вопросам народонаселения (Bevolkerungslehre) в сборнике М. Вебера (Weber M. Grundriss der Sozialokonomik. 1932) или другую его работу: Bevolkerungsentwicklung und Wirtschatsgestaltung (1932). К числу «предшественников» относились Брентано (см. сноску 14) и, с натяжкой, сэр Арчибальд Элисон (Alison Archibald. The Principles of Population. 1840). О Момберте см. ниже, часть IV, глава 6, § 1b.^

1-16. Мы облегчим себе задачу, если сначала перечислим возможные значения термина «убывающая отдача». Данное выражение может означать следующее: 1) если мы будем добавлять равные приращения к величине одного из используемых факторов, оставив другие постоянными, то общий продукт, начиная с некоторой точки, будет возрастать убывающим темпом; мы назовем это «убывающей предельной производительностью»; 2) если мы будем добавлять равные приращения к величине одного из используемых факторов, то общий продукт, деленный на величину этого фактора, будет падать, начиная с определенной точки; назовем это «убывающей средней производительностью»; 3) если мы будем добавлять к земле равные «дозы» всех других факторов, то полученные в результате приросты продукции или 4) полученные в результате средние объемы продукции будут падать; эти два последних положения, которые мы называем «убывающей отдачей по Миллю», сводятся к первым двум.^

1-17. См.: West. Essay. 1815. § 25; McCulloch. Principles. 1825. P. 277.^

1-18. Необходимо подчеркнуть, что этот рост должен произойти в обозримом будущем, поскольку именно это придало данному предположению практическую важность. Рикардо и Мальтус имели в виду больше, чем то, что можно при любых темпах научно-технического прогресса определить объем производства, который не может быть достигнут вообще или может быть достигнут при таком резком снижении отдачи, при котором предельные издержки возросли бы при любом темпе совершенствования производства.^

1-19. Разумеется, нет причин подвергать сомнению его претензию на независимое открытие фундаментальной идеи, и не вызывает никакого сомнения, что он был первым, кто увидел эту идею во всех ее аспектах, имеющих отношение к вопросам экономической теории. Следовательно, работа Уэста (West. Essay on the Application of Capital to Land. 1815), хотя и далеко не безошибочная, должна быть поставлена в один ряд с наиболее оригинальными и важными работами в данной области.^

1-20. Однако на протяжении всего рассматриваемого периода, и даже позднее, почетное место занимала убывающая отдача, взятая именно в данном значении, так как только оно пришло на ум Стюарту и Ортесу. Поэтому многие авторы полагали, что они отрицали теорию ренты Уэста—Рикардо, указывая, что в экономике не обязательно должна существовать земля, настолько бедная, чтобы за нее вовсе не платили ренту, и утверждая, что если бы все земельные участки были одинакового качества, то рикардианской ренты не существовало бы. Даже Менгер пользовался этим аргументом. Текст Рикардо до некоторой степени оправдывает такие рассуждения, поскольку он неосторожно сделал различную степень плодородия земли условием возникновения ренты.

Несмотря на то что убывающая отдача в этом смысле не представляется очень проблематичной, она вызвала критику оппонентов. Следует отметить, хотя бы в качестве примера, основное возражение Кэри... [Сноска не окончена.]^

1-21. Так, Сениор говорит, что «при том же уровне умений в сельскохозяйственном производстве дополнительный труд, приложенный к земле в данном районе, обычно дает менее чем пропорциональную отдачу, или, иными словами, хотя с каждым увеличением количества вложенного труда совокупная отдача возрастает [бесконечно?], рост отдачи не пропорционален увеличению количества используемого труда». Значение словесных формулировок количественных по сути положений всегда сомнительно, но я думаю, что обе части фразы подразумевали следующее: обозначим суммарную отдачу через у, а общий приложенный труд через х, тогда дополнительный труд ?х произведет дополнительный продукт ?у, причем (у + ?у)/(х + ?х) < у/х. Это выражение обозначает уменьшение средней отдачи. Такой знаменитый автор значительно более позднего периода, как Бем-Баверк, иногда по неосторожности (но не в своей собственной работе) явно путал среднюю отдачу с предельной, за что ему досталось от профессора Карла Менгера (сына экономиста Менгера). Этому была посвящена статья последнего, представляющая собой нагоняй от лице логика, весьма полезный для любого экономиста, намеренного серьезно и ответственно относиться к логичности своих высказываний. Статью полезно изучить (Menger. Bemerkungen zu den Ertragsgesetzen//Zeitschrift ftir Nationalokonomie. 1936. March; Aug.), хотя, как отметил сам профессор Менгер, иногда он проявлял строгость только ради иллюстрации, а не ради важности практического использования обоих понятий. Любопытно отметить, что, несмотря на упомянутый нами решающий вклад Эджуорта, эти вопросы не были полностью решены до появления данной статьи. Следовательно, для их выяснения понадобился период с 1815 по 1936 г., и, возможно, потребовалось бы еще больше времени, если бы по счастливой случайности проблема не заинтересовала выдающегося математика. Данный факт показывает, в какой степени оправданы жалобы некоторых экономистов на то, что в их области слишком много внимания уделяется теории.^

1-22. Это было сделано Карлом Менгером-сыном {Menger. Bemerkungen zu den Ertragsgesetzen. P. 48 ff), анализировавшим аналогичные, хотя и не тождественные доказательства, предложенные Бёмом-Баверком и Викселем. Эти доказательства не достигают цели, поставленной их авторами, которые хотели доказать, что закон убывающей отдачи является «математически непреложной теоремой», но доказали, что такой теоремой является закон средней убывающей отдачи в смысле, указанном выше. Таким образом, эти доказательства значительно превосходят выдвигаемые ранее, из которых наиболее примитивное и наиболее правдоподобное на первый взгляд было основано на ложном мнении, что достаточно простого факта возделывания любой земли, кроме наилучшей, поскольку нерационально обращаться к худшей земле, если только отдача на дополнительные вложения в лучшую землю не убывает. Некоторые из этих аргументов также были проанализированы Менгером, который, кроме того, представил точное доказательство (р. 43) теоремы, изложенной в следующем предложении. За неимением места мы не можем вдаваться в подробности, но следует упомянуть, что доказательства Бёма-Баверка и Викселя требуют, чтобы удвоение одновременно и земли и «капитала» (или приложенного труда) приводило самое большее к удвоению продукта, т. е. требуют отсутствия «эффекта масштаба».^

1-23. Эмпирические исследования призваны не только найти конкретные формы функций предельной отдачи, но и удостовериться в их основном свойстве. Множество подобных исследований суммировано Э. Г. Фелпсом Брауном в статье The Marginal Efficiency of a Productive Factor (Econometrica. 1936. Apr.). Конкретные формы функций были выведены из гипотез, основанных на физиологии растений (см.: Mitscherlich E. A. Das Gesetz des Minimums und das Gesetz des abnehmenden Bodenertrages//Landwirtschaftliche Jahrbucher. 1909).

В любом случае Виксель определенно ошибался, утверждая, что обоснованность «закона почвы» не требует «экспериментального» доказательства, поскольку даже в случае средней отдачи требуется проверить упомянутое в сноске 22 допущение однородности. Но он был прав в ответе на критику Ватерштрадта (две статьи, опубликованные в Thunen Archiv в 1906 и 1909 гг.), который критиковал «закон», используя ошибочные методы.^

2-1. Мы также узнали, что не каждая теория пользуется такой схемой.^

2-2. На практике, разумеется, никто никогда не отрицал, что, поскольку это техническое приспособление может выйти из строя, кредитно-денежная система любого общества всегда влияет на экономический процесс.^

2-3. См.: Милль Дж. С. Основы. Книга III. Глава 26.^

2-4. Проявляемый ими интерес к разнице в нормах получаемой прибыли в одном месте и в одно время, но в разных областях деятельности, обсуждение которой, начиная с А. Смита, составляло часть содержания каждого учебника, объясняется главным образом желанием защитить фундаментальное допущение равенства норм прибыли.^

2-5. См., например: Stigler G. Т. Stuart Wood and the Marginal Productivity Theory//Quarterly Journal of Economics. 1947. Aug. P. 647.^

2-6. Как указывалось выше, Сениор четко сформулировал принцип максимума. Однако было также отмечено, что ни он сам, ни кто-либо другой не сумели найти ему полного применения.^

2-7. Никогда не лишне повторить, что выбор труда для этой роли на том основании, например, что значение человеко-часа труда менее подвержено изменениям, чем значение унции золота, независимо от того, верно ли это, не имеет ничего общего с принятием трудовой теории ценности. Например, Мальтус выступал против последней, но рекомендовал рабочие дни для выражения ценности (в качестве «меры ценности»). Несмотря на очевидную ясность этого обстоятельства, его следует вновь подчеркнуть, поскольку эти две вещи очень часто смешивали даже такие ведущие теоретики, как Рикардо.^

2-8. Имея в виду количество труда, «воплощенного» в товаре.^

2-9. Имеется в виду количество труда, которое какой-либо товар «покупает» на рынке, — обычно оно отличается от «воплощенного труда».^

2-10. Рикардо получил некоторое удовлетворение от того, что выполнил таким образом наставление Дестюта де Траси, согласно которому ценности должны быть выражены в единицах ценности, как длина выражается в единицах длины. Но здесь он заблуждался, поскольку, что бы мы ни думали о наставлении Дестюта де Траси, немного поразмыслив, мы увидим, что Рикардо не выполнил его или, скорее, выполнил только с помощью словесного трюка: ценности, которые он измерял в физических рабочих часах, сами по себе не были рабочими часами (таковыми они были для Маркса).^

2-11. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к теореме, рационально выведенной в рамках теории предельной полезности, хотя она часто подразумевалась в теоретических рассуждениях «классиков», особенно при использовании «классиками» «закона» одинаковой нормы прибыли. Согласно этой теореме, в состоянии равновесия все факторы будут размещены по всем областям их возможного использования таким образом, что последние приросты каждого фактора дадут приросты продукции равной ценности. Если продукция — это бобры и олени, а труд — это все, что требуется, чтобы убить их, то бобры, убитые за час охоты, должны стоить столько же, сколько и олени, убитые за час охоты, а следовательно, бобры будут обмениваться на оленей в пропорции, обратной соотношению времени, обычно требующегося для их добычи. Но это рикардианская теорема, которая не может быть верна при наличии других ограниченных факторов производства.^

2-12. Рикардо не выразил эту мысль явно, но справедливость требует интерпретировать его именно так.^

2-13. Интересно отметить, что Рикардо, по его собственным словам, обсуждавший долгосрочные явления, без всяких колебаний использовал аргументацию, относящуюся к краткосрочным явлениям. Это еще один пример его крайней небрежности.^

2-14. Отметим еще раз, что этот аргумент связывает учения Рикардо и Бёма-Баверка.^

2-15. Это верно. Маркс допустил ошибку, заменив это средней структурой всего капитала.^

2-16. Однако можно мимоходом отметить инструмент, которым пользовался МакКуллох для обобщения теоремы Рикардо о ценности, определяемой количеством вложенного труда. Признавая, что основное затруднение Рикардо было связано с элементом времени, он просто занял позицию, согласно которой количество труда, воплощенное в средствах производства с продолжительным сроком службы, совершает дальнейшую работу в течение всего этого срока. Резкий критик мог бы назвать это чисто словесным и к тому же нелепым приемом. Но допустимо также увидеть здесь особый путь отхода от трудовой теории и признания многообразия факторов или производственных услуг, принимающих участие в создании ценности продукта. Рассмотренное в таком свете, его рассуждение становится равнозначным расширению понятия труда. Само по себе это не имеет для нас большого значения, но все же указывает в направлении более плодотворной теории.^

2-17. Этот факт становится очевидным из материала, опубликованного в «Теориях прибавочной стоимости» (1905-1910), и, следовательно, совершенно не являлся таковым до публикации этих томов. Поэтому даже величайший из критиков Маркса в XIX в., Бем-Баверк, придерживался мнения, что Маркс изложил трудовую теорию в первом томе «Капитала», но впоследствии пришел к мысли, что эта теория безнадежно расходится с фактами и был вынужден изменить свои позиции в работе, опубликованной после его смерти Энгельсом (1894) как третий том «Капитала». Нежелание Маркса продолжать публикацию своей работы интерпретировалось как признание неудачи. Другими словами, теория ценности, изложенная в первом томе, интерпретировалась в Духе, слишком близком к теории Рикардо. Это была ошибка, из-за которой Бем-Баверк упустил основной момент теории ценности Маркса. Разумеется, нельзя отрицать, что, невзирая на эту ошибку, некоторые его критические замечания не утратили своей силы. Я также не намерен утверждать, что Маркс успешно осуществил свою программу. Это достаточно ясно следует из нашего текста, хотя невозможно полностью разъяснить этот вопрос в пределах имеющегося в нашем распоряжении объема.^

2-18. Он был единственным автором, кто сделал это.^

2-19. См.: Ladislaus von Bortkiewicz (1868-1931): Wertrechnung und Preisrechnung im Marxschen System//Archiv fur Sozialwissenschaft. 1906; 1907 (три статьи). См. также: Bortkiewicz Ladislaus, uon. Zur Berichtigung der grundlegenden theoretischen Konstruktion von Marx im dritten Band des «Kapital»// Jahrbticher fur NationalOkonomie und Statistik. 1907.^

2-20. Однако Маркс, несомненно, избежал бы путаницы и бесполезной полемики, если бы назвал иначе свое понятие абсолютной ценности. Слово «ценность» неудачно выражало его действительное аналитическое значение. Но выбор другого слова привел бы к значительному потускнению ореола, имеющего агитационное значение. Маркс мог бы использовать термин Рикардо «реальная ценность», который был не менее обманчив.^

2-21. Bailey Samuel. A Critical Dissertation on the Nature, Measures, and Causes of Value; Chiefly in Reference to the Writings of Mr Ricardo and his Followers. 1825.^

2-22. Нельзя не упомянуть три других произведения, которые внесли важный вклад в дискуссию: во-первых, это трактат, озаглавленный Observations on Certain Verbal Dispute on Political Economy... (1821), где с позиций здравого смысла отмечается ложный или фиктивный характер части рассматриваемых проблем; во-вторых, трактат, озаглавленный An Essay on Political Economy... (1822), заслуживающий внимания ранним признанием логической слабости любого объяснения ценности через издержки, а также того факта, что издержки влияют на ценность только через предложение; в-третьих, уже упомянутая работа: Cotterlll G. F. Examination of the Doctrines of Value (1831), которая, хотя и уступает по силе мысли только что названному трактату, не должна быть забыта, поскольку автор защищал большую часть доводов Бейли. [Первые две анонимные работы упомянуты Селигменом в его работе Essays in Economics (p. 81-82).]^

2-23. Сэй и Мальтус придерживались схожих мнений по вопросу ценности и противоположных мнений по вопросу сбережений и общего перепроизводства. Но в первом случае между ними не было полного согласия, а во втором отсутствовало согласие между Сэем и Рикардо. Позицию Рикардо в полемике по вопросу ценности в полной мере проясняют его письма Мальтусу: Letters to Thomas Robert Malthus. 1810-1823/Ed. J. Bonar. 1887, его Notes on Malthus' «Principles» и главы 20 и 30 его работы «Начала политической экономии».^

2-24. Кондильяк, напротив, утверждал, что подобные вещи имеют цену, заключающуюся в усилии, затраченном на их присвоение, например путем вдоха, во время питья и т. д.^

2-25. Работа Джона Крейга (Craig John. Remarks on Some Fundamental Doctrines in Political Economy... 1821) обладает множеством важных достоинств. Он кроме всего прочего понял механизм, с помощью которого изменение любой цены через высвобождение или поглощение денег влияет на другие цены. Он также понял, подобно Сэю, что (предельная) потребительная ценность может быть «точно измерена» меновой ценностью (должна быть пропорциональна ей в условиях равновесия). Если бы мы могли себе позволить, что было бы ошибкой, вписать в его слова все формулировки, данные нами в скобках, то мы обнаружили бы здесь, по сути, всего Маршалла.^

2-26. Это относится и к Марксу, принявшему ту же точку зрения, не заметив, что его теория эксплуатации предполагает действие механизма предложения и спроса.^

2-27. Это вполне справедливо только для чистой конкуренции в смысле, в котором употребляет этот термин профессор Чемберлин. В условиях монополии не существует функции предложения; в случае монополистической конкуренции (также по Чемберлину) не существует ни функции спроса, ни функции предложения такого типа, какой наблюдается в условиях чистой конкуренции. По справедливости, следует ограничить вышеуказанное утверждение последним случаем.^

2-28. Мальтус (см.: Malthus. Principles. 1-st. ed. P. 495) зашел так далеко, что назвал «принцип предложения и спроса первым величайшим и наиболее универсальным принципом» политической экономии.^

2-29. Это тем более примечательно, что в рассматриваемый период Курно представил (1838) свою классическую теорию монополии, которая прошла незамеченной. В результате преобладали самые расплывчатые идеи о том, что в действительности представляет собой монополия. Даже Сениор говорил «о монополии на землю». Однако его можно упрекнуть лишь в терминологической путанице: он имел в виду только ограниченность земли и не пытался в действительности объяснить ренту несуществующей монополией на землю. Однако другие пытались это сделать, и не всегда легко отличить, пользовался ли данный автор распространенной терминологией, чтобы обозначить действие ограниченности «дарового» фактора производства, или действительно утверждал то, что было бы верно, только если бы землевладельцы действовали как один продавец.^

2-30. См., например, его комментарии относительно утверждения Сениора, что ограничение предложения важно для ценности самого труда (Mill John Stuart. Notes on N. W. Senior's Political Есопошу/Publ. by F. A. von Hayek// Economica. 1945. Aug.). Милль ответил, что «поскольку труд тягостен, то никто не стал бы трудиться, не получая какого-либо эквивалентного удовольствия и выгоды, даже если число работников можно было бы по желанию умножить до бесконечности, а каждый из них мог бы проработать сто тысяч часов в сутки». Но тягость труда имеет значение только потому, что она приводит к ограничению предложения труда.^

2-31. [По всей книге И. А. Шумпетер говорит о «предложении и спросе», в то время как Милль и Маршалл обычно писали «спрос и предложение».]^

2-32. Данное положение верно только для конкурентного равновесия, которое Милль и подразумевал, говоря о «естественной» или «необходимой» цене. И все же он совершенно сознательно употреблял слово «всегда». Я упоминаю об этом, поскольку в § 4 мы встретимся с аналогичной трудностью в интерпретации закона Сэя. А потому позвольте мне сразу же указать, что слова «всегда» или «непременно», встречающиеся у авторов прошлого, которым столь недоставало точности, не обязательно означают утверждение тождеств. Очевидно, что Милль имел в виду уравнение, а не тождество, т. е.: «...в равновесии всегда будет такова». Возможно, это же имел в виду и Сэй.^

2-33. Но теория, объясняющая ценность тяготами труда плюс воздержанием лучше подходит к общей системе его научной мысли. Было бы почти (но не вполне) правильно сказать, что Милль (и Кэрнс) преобразовали рикардианскую трудовую теорию ценности в теорию «реальных издержек» Маршалла.^

2-34. См. также: Книга III. Глава 16 «О некоторых частных случаях (формирования) ценности»; содержание этой главы далеко отходит от вопросов, указанных в заглавии (еще одно доказательство поспешной компоновки работы). Здесь (§ 1) мы читаем: «Поскольку категория издержек производства в данном случае не подходит, мы должны обратиться к закону ценности, предшествующему закону издержек производства и более фундаментальному, чем закон спроса и предложения» {Милль Дж. С. Основы политической экономии. Т. 2. С. 330} [курсив мой. — И. А. Ш.}. И это сказано после утверждения, сделанного только тремя абзацами выше, которое, казалось бы, исключает из сферы действия закона предложения и спроса случаи свободной конкуренции, т. е. именно те случаи, к которым он строго применим. Очевидно, Милль плохо читал Мальтуса.^

2-35. В отношении методов, которые в дни Милля молодости были новы, он был удивительно консервативен: например, в главе 15 «О мере ценности» не содержится ни единой ссылки на индексы цен. Это указывает на узость кругозора, которую можно проиллюстрировать и другими примерами.^

3-1. Вытекающая отсюда неадекватность здесь вполне терпима, так как читатели могут с полным доверием обратиться к прекрасному исследованию данного вопроса в работе профессора Вайнера (Viner J. Studies in the Theory of International Trade. Ch. VIII, IX).^

3-2. Возможность пренебречь денежным аспектом и отдельно рассмотреть бартерный аспект вытекает из свойств «классической» модели экономического анализа, речь о которой шла выше. Это было бы невозможно сделать в рамках каждой системы экономической теории. Мы можем добавить, что в условиях той эпохи отождествить международные экономические отношения с торговлей товарами и услугами и рассматривать эту торговлю как натуральный обмен товаров на товары было несколько менее нереалистично, чем теперь, хотя в принципе и тогда и теперь это было недопустимо.^

3-3. Возможно, наиболее очевидная разница между внешней и внутренней торговлей вытекает из того факта, что большинство людей по-разному относятся к выгоде своего и чужого государства. Общая привычка выражаться так, как будто торговлю ведут страны как таковые, а не отдельные лица, частично объясняется этой разницей восприятия. Однако некоторые авторы подчеркивали важность различий национальных кредитно-денежных систем. Другие рассматривали проблемы размещения производства как суть теории международных экономических отношений.^

3-4. Элемент расстояния, таким образом, вошел в теоретическую схему, но только в таком виде. Авторы-«классики» не ставили расстояние само по себе, т. е. транспортные издержки, в центр своей схемы. Это было сделано некоторыми из их более поздних последователей или критиков, в частности Сиджу-иком. Нельзя путать это с совершенно другой и значительно более скромной Ролью, отводимой расстоянию Рикардо и Миллем.^

3-5. К примеру, упомянутому Вайнером, возможно, следует добавить аргумент М. Дельфико, приведенный в его меморандуме Sulla liberta del commercio (1797).^

3-6. Несмотря на слабое сопротивление, частично поддерживаемое некомпетентной аргументацией, можно сказать, что в Англии теорема победила. В Соединенных Штатах она не стала популярной и в еще меньшей степени утвердилась на европейском континенте, где она осталась в основном не понятой даже фритредерами. Однако эту теорему хорошо изложил Шербюлье, а фон Мангольдт усовершенствовал ее или развил в одном очень важном вопросе. (См.: Viner J. Studies in the Theory of International Trade. P. 458 ff; но если читатель намерен обратиться к тексту оригинала, то ему следует воспользоваться первым изданием работы Мангольдта (Mangoldt. Grundriss), вышедшим в 1863 г. с приложением, имеющим отношение к данному вопросу, которое редактор второго, посмертного, издания 1871 г. счел необходимым опустить; см. выше, глава 4, § 5).^

3-7. Только эти пять параграфов указанной главы приобрели мировую известность. Остальная ее часть, добавленная в третьем издании как ответ на «разумную критику» друзей, не получила своей доли аплодисментов и была признана «трудной и неясной» даже такими верными сторонниками Милля, как Бэстейбл и Эджуорт. Я не могу вполне разделить их мнение. В этой части главы имеются ценные вклады в анализ. Например, Милль никогда не подходил так близко к пониманию сути и возможностей применения концепции эластичности спроса (которую он назвал «растяжимость» {extensibiliy}), как в § 8. Часть критики в адрес Милля основывалась здесь только на неуклюжести и двусмысленности выражений, неизбежных в случае словесного представления данной концепции, не подкрепленного ничем, кроме числовых примеров.^

3-8. Эквивалентная формула, согласно которой меновое отношение уравнивает стоимость экспорта и импорта, проще, но она менее наглядно, чем наша, показывает, что данное положение является условием равновесия, а не тождеством.^

3-9. Это неявное допущение Милля в действительности составляет дополнительное, так называемое вторичное условие, или условие стабильности.^

3-10. Этот вопрос представляет некоторую сложность. С одной стороны, как указывал профессор Вайнер (Viner J. Studies in the Theory of International Trade. P. 537), Милль имел правильное представление о сути своего уравнения предложения и спроса, т. е. он понимал и в ответ на возражения утверждал, что это было условие равновесия, а не тождество, которое, конечно, не смогло бы послужить для определения точки равновесия. Его письмо к профессору Кэрнсу (Letters/Ed. S. R. Hugh Elliot. 1910) доказывает, что он хорошо понимал эту разницу. Но, с другой стороны, он утверждал (§ 6 главы о международных ценностях) следующее: «Возможно, условия [уравнения международного спроса] могли бы быть в равной мере удовлетворены любым числовым показателем, который можно было бы предположить», и это превратило бы данное «уравнение» в тождество. Однако если прочитать данный отрывок в контексте, то мы без труда поймем, что в действительности он означает лишь осознание возможности существования больше чем одного положения равновесия, и тогда вместо недостатка, к которому привлекли внимание критики, включая Эджуорта, увидим явное достоинство, заслуживающее признания.^

3-11. Haberler G., von. The Theory of International Trade. 1936. Ch. 9-12. Эта работа охватывает также тему сравнительных издержек; она поможет читателю, которому мое краткое изложение покажется неудовлетворительным или даже непонятным.^

3-12. Относительно данной модели см. работу Хаберлера {Haberler G., von. The Theory of International Trade. P. 153 ff), а также Приложение J к работе Маршалла (Marshall. Money, Credit and Commerce. Appendix J). Издательство Лондонской школы экономики в 1930 г. выпустило под заглавием Pure Theory (Foreign Trade—Domestic Values) переиздание статей Маршалла 1879 г.^

3-13. Обратившись к примеру, с помощью которого Рикардо объяснял действие принципа сравнительных издержек, мы отмечаем, что если бы Англия и Португалия производили каждая по одной единице сукна и по одной единице вина, не прибегая к торговле, это потребовало бы вместе 390 единиц труда, в то время как после специализации, установленной благодаря свободной торговле, на производство тех же самых четырех единиц было бы затрачено только 360 единиц труда.^

3-14. Но, поскольку, по его словам, внешняя торговля приводит к увеличению суммы удовольствий (слова «сумма» здесь, конечно, неуместно, если полезность неизмеряема), он не должен был говорить, что полезности не могут сравниваться. Ведь принцип сравнительных издержек имеет смысл только ввиду возможности сравнивать полезности. С некоторой натяжкой мы могли бы приписать Рикардо современную идею, согласно которой существует такая вещь, как «ординальная полезность», хотя не существует такой вещи, как «кардинальная полезность», т.е. полезность может быть больше или меньше другой полезности, но не может быть во столько то раз ее больше или меньше.^

3-15. Иными словами, Эджуорт и другие обвинили Милля в том, будто он считал, что общая выгода страны от торговли всегда возрастала или падала, по мере того, как возрастала и падала ее выгода на единицу экспортируемых товаров (количество немецкого льна, которое Англия получала за единицу своего сукна). Точно так же экономисты, пишущие на тему заработной платы, иногда допускают, что национальный фонд заработной платы всегда растет или уменьшается с ростом или падением ставок заработной платы.^

3-16. Я вполне согласен с утверждением профессора Хаберлера о том, что принцип сравнительных издержек «вливается» в общую теорию международной ценности, в которой центральной теоремой является уравнение взаимного спроса (Haberler G., von. The Theory of International Trade. P. 123). Но именно потому, что я поддерживаю это мнение, я не могу одобрить другое высказывание профессора Хаберлера в том же месте, а именно что теория взаимного спроса является «необходимым дополнением теории сравнительных издержек».^

3-17. Таким образом, мы можем рассматривать теорию международных ценностей (или торговой конкуренции) Милля как частный случай его общего анализа спроса и предложения при отсутствии мобильности факторов. Но ничто не мешает нам выразить это иначе и сказать, что общий случай представлен его теорией международной ценности и что теория внутренней ценности описывает особый случай, определяемый идеальной подвижностью факторов. Это стоит отметить, поскольку аналогичная ситуация возникла позднее в отношении доктрины Кейнса: большинство экономистов обычно описывали различия между моделями Вальраса и Кейнса, говоря, что последняя, так сказать, вырезана из первой с помощью нескольких ограничительных («индивидуализирующих») допущений; но сам лорд Кейнс рассматривал свою теорию как общий случай, из которого писатели, охарактеризованные им как классики (Маршалл и его непосредственные последователи), допустив отсутствие некоторых фактов, вырезали особый случай, дающий равновесие полной занятости. Читатель должен заметить, что, хотя, согласно строгой логике, различия здесь нет, это обстоятельство много значит в психологии научной борьбы.^

3-18. Не следует интерпретировать эти слова так, будто я соглашаюсь с каждой деталью анализа этих выдающихся авторов.^

3-19. Милль утверждал, что торговля любым количеством товаров между любым числом стран «должна» проводиться на тех же основных принципах, что и торговля двумя товарами между двумя странами. Это не совсем верно. Конечно, обобщение для более чем двух стран не представляет значительных трудностей. Оно было предпринято в течение рассматриваемого периода несколькими авторами, которые также понимали, в какой степени распространение данной теории на большее число стран и товаров повлияет на результаты. Однако распространение теории на n товаров создает больше трудностей. Насколько мне известно, первым за это взялся М. Лонгфилд (Longfield M. Three Lectures on Commerce. 1835).^

3-20. Простейший способ убедиться в справедливости этого высказывания в отношении перманентного неполного использования ресурсов — рассмотреть аргументацию в пользу протекционизма, которая в данном случае выигрывает в убедительности (хотя можно спорить, в какой мере выигрывает).^

3-21. Как показывает работа Эджуорта, который много сделал, чтобы исправить данное положение вещей, и при этом оставался фритредером, подобное пренебрежение нельзя приписывать только идеологическому пристрастию. В то время особенно много в этом направлении сделал Торренс, который в своем трактате о бюджете (The Budget. 1841-1844) указывал на кроющиеся в классической теории возможности для анализа протекционистских мер, не подтверждающего полностью доказательства более ярых фритредеров (в действительности они должны объясняться скорее позицией и интересами Англии, чем какой-либо теорией), не желавших по тактическим соображениям признать реальные возможности получения односторонней выгоды от протекционизма. Вклад Курно в теорию международных ценностей относится к этой же области. Однако это не относится к главе 12 его работы Recherches, которая неоднократно подвергалась жестокой критике и от части которой он сам отказался. Его вклад содержится в главе 10, которая, хотя тоже небезошибочна, успешно доказывает, что в условиях беспрепятственной внешней торговли общее количество произведенного товара может, предположительно, быть меньше, чем оно было бы в условиях полной изоляции обоих рынков друг от друга. Но он, кажется, не понял ограниченности данной аргументации.^

3-22. См.: Mering О., von. 1st die Theorie der internationalen Werte widerlegt?//Archiv fur Sozialwissenschaft. 1931. Apr.^

4-1. См. перевод на английский язык Принсепа (1821. Book I. Ch. XV. P. 76-83). В первом издании Traite (1803) этому закону отведено только четыре страницы, но в ответ на критику его изложение в последующих изданиях расширялось, причем каждый раз формулировка давалась все более грубыми мазками. Английский перевод Law of Markets {закон рынков} французского выражения loi des debouches (закон рынков сбыта) является общепринятым. Термин outlets {рынки сбыта} лучше передал бы смысл, вложенный в это выражение Сэем. Принсеп использовал термин vent {выход, возможность сбыта}.^

4-2. Приведенная выше аргументация излишне ограничительна. В действительности ее суть не зависит от отдельных допущений частичного анализа. Но наше изложение от этого существенно не пострадало и благодаря использованию введенных ограничений значительно выиграло в простоте. По тем же причинам мы ограничиваемся случаем совершенной конкуренции.^

4-3. Lerner A. P. The Relation of Wage Policies and Price Policies//American Economic Review. Supplement. 1939. March. P. 158.

4-4. Ibid.

4-5. Эта новая концепция производства сначала была представлена в письме к Мальтусу (1820; см.: Melanges et correspondance... P. 202), а затем в двух статьях в Revue encyclopedique (Vol. 23, 32; обратите особое внимание на более раннюю статью Sur la balance des consommations avec les productions {«О балансе потребления и производства» }); концепция представлена также в 5-м издании работы Сэя ТгаНё (1826) и в Cours complet (1828-1829).^

4-6. Ввиду того, что Сэй выдвинул потерю удовлетворения или процента в качестве причины, стимулирующей более быстрый расход денег, можно было бы даже заявить, что в данном отрывке он выходил за пределы своей схемы в направлении создания более полной теории.^

4-7. Более того, мы отдаем должное его сноске. Большие возражения вызывает его текст, где он попытался решить проблему в целом путем утверждения, что настоящий фонд покупательной способности — это товары и что любое количество денег подойдет для любого количества физических сделок; эти утверждения не являются ошибочными сами по себе, но справедливы лишь как абстрактные логические принципы. Интересно отметить, что его аргументация, направленная против точки зрения бизнесмена, который винит в своих неудачах нехватку денег, частично уже была изложена сэром Джозайей Чайлдом.^

4-8. Впервые он появился у Джеймса Милля в работе Commerce Defended (1808), так что приоритет Сэя не подлежит сомнению. Позвольте добавить, что в одном вопросе Милль и особенно Рикардо пошли дальше Сэя (см.: Рикардо, Начала, гл. 2, сноска 2). Сэй допускал, что избыток свободных капиталов относительно «степени их использования» или, как мы говорим, относительно имеющихся инвестиционных возможностей приведет к сокращению процентной ставки, хотя он утверждал, что при падающих процентных ставках эти инвестиционные возможности будут бесконечно расширяться. Это совершенно верно, если относится к условиям, преобладающим в периоды депрессии, и, несомненно, не влечет за собой противоречий. Но Рикардо полагал, что противоречие существует, и утверждал, — тоже справедливо, но в пределах его собственной теоретической модели, — что, за исключением случая, когда растет реальная ценность заработной платы, инвестиции возможно осуществлять до бесконечности, не снижая нормы «прибылей».^

4-9. Первое издание работы Сисмонди (Sismondi. Nouveaux principes) было опубликовано в 1819 г.; первое издание работы Мальтуса (Malthus. Principles) — в 1820г.^

4-10. Можно было бы возразить, что в отрывке из главы 14, § 2 Дж. С. Милль сам утверждал тождество, которое мы обсудили в пункте II: он считал, что каждый покупатель является продавцом ex vi termini {по определения». Но дальнейшие аргументы этой главы убедительно доказывают, что продавцы не обязательно пожелают стать покупателями и, следовательно, если они покупают, они делают это по выбору, а не по определению.^

4-11. Так я интерпретирую, как и Ланге (Say's Law... P. 61), отрывок из произведения Мальтуса Principles (1st ed. P. 361-362, note).^

4-12. Ссылаясь на главу 4 о бережливости в работе Лодердейла Inquiry и выражая мнение, что Лодердейл, выступая «против накопления, зашел так же далеко, как и другие авторы [включая Смита], в своих похвалах ему», Мальтус (Principles. P. 352) написал фразу, которую стоит привести как ввиду ее мудрости, так и потому, что она весьма характерна для этого человека: «Именно эту тенденцию к крайностям я рассматриваю как великий источник заблуждений в политической экономии».^

4-13. См.: General Theory. P. 362-364 {0бщая теория. М.: Прогресс, 1978. С. 437-440}; особенное внимание следует обратить на эссе о Мальтусе в работе Кейнса (Keynes. Essays in Biography. 1932. P. 139-147), где он освещает полемику между Мальтусом и Рикардо по интересующей нас теме. Благородный энтузиазм заставил Кейнса перейти все границы благоразумия. Он преувеличенно расхвалил Мальтуса, принизил значение Рикардо своими замечаниями о его «слепоте», и, таким образом, сам перестал видеть очевидные слабости первого и все сильные аргументы последнего. Тем не менее интересно представленное им собрание выдержек, тем более что в нем содержатся вещи, еще не опубликованные в других работах.^

4-14. Следовательно, комментируя расхождение взглядов Мальтуса и Сэя, нужно указывать не на то, что Мальтус, возможно, не отдал справедливость элементам истины в практических выводах Сэя, а на то, что он не понял теорию, лежащую в их основе.^

4-15. Для уточнения значения этих терминов см.: General Theory of Employment, Interest and Money. P. 25. {«0бщая теория занятости, процента и денег». С. 78}. Предупреждение относительно понятия цены совокупного предложения встречается на р. 24 {С. 77}, в сноске 1. Тем не менее данная терминология вводит в заблуждение.^

4-16. Отсюда недалеко и до более обычной формулировки, которая будет знакома многим читателям: общий объем произведенной продукции всегда находится в нейтральном равновесии. Сама по себе она бессмысленна, поскольку не существует равновесного выпуска продукции в целом. Но я полагаю, что по крайней мере некоторые из авторов, выразивших таким образом свою мысль, имели в виду именно это. Если это так, то они были правы, но их способ выражаться вводил в заблуждение.^

4-17. Если читатели обратятся к второму абзацу на р. 26 работы Кейнса General Theory {«Общая теория». С. 79} они увидят, что Кейнс формулирует данное положение более решительно, как того и требует его аргументация. Но с любой точки зрения неоправданно выходить за пределы формулировки, данной в тексте, если только Сэй не был точно так же склонен к преувеличению.^

4-18. Это утверждение слишком грубо. Другой причиной может служить неизменность заработной платы. Но мы не имеем возможности подробно вдаваться в данный вопрос. См. ниже, часть V, глава 5.^

4-19. Это превратило бы теорию Кейнса в особый случай более общей теории. Но Кейнс предпочел начать с модели, содержащей обнаруженные им — как ему казалось — препятствия для полного использования ресурсов, а затем рассмотреть классическую, как он ее называл, теорию в качестве специального или ограничительного случая, где эти препятствия принимают нулевое значение.^

5-1. В этом читатель лучше всего может убедиться, прочитав работу Мальтуса Definitions in Political Economy (1827), которую можно назвать типичной работой такого рода и которая, повторю, заслуживает значительно большего внимания, чем то, какого была удостоена. Она содержит в числе прочего один из лучших когда-либо написанных критических разборов теоретического построения Рикардо (глава 5). Нельзя также не восхититься мудростью «Правил определения терминов» (глава 1).^

5-2. Многие авторы, в частности Сениор, сделав «богатство» основным понятием экономической теории, настойчиво отрицали любую идею о том, что богатство важнее счастья, общественного блага, добродетели и т. д. Что касается Рикардо, то достаточно указать, что аргументация в пользу свободной торговли, составлявшая значительную часть его работы, была полностью построена на аргументе всеобщего благосостояния.^

5-3. Как показывает популярность выражения «распределение богатства», преобладала последняя точка зрения. Именно она была принята в «Богатстве народов».

5-4. Разумеется, вопрос о нематериальном богатстве шире, поскольку такое богатство также включает претензии (которые взаимно погашаются в закрытой экономике) и такие вещи, как патенты и репутацию (good will). Вопрос о том, что с ними делать, продолжал привлекать незаслуженное внимание на протяжении всего столетия и даже позднее. Первой публикацией Бёма-Баверка была работа Rechte und Verhaltmisse... («О правах и отношениях»;-. 1881). Однако нам не стоит подробно останавливаться на данном вопросе.^

5-5. Например, Вальрас. В этом есть небольшое преимущество: тогда все три фактора производства — земля, труд и капитал — трактуются более симметрично. Я пользуюсь случаем, чтобы мимоходом напомнить о попытках, к которым время от времени прибегают при статистической оценке экономической ценности человека. Одной из лучших работ такого рода, относящихся к следующему периоду, является работа Эрнста Энгеля (Engel Ernst. DerWert des Menschen. 1883).^

5-6. В схеме Маркса рабочие продают не труд (т. е. услуги), а свою рабочую силу (Arbeitskraft). Можно было бы настаивать на том, что в данном случае подобная конструкция не бесполезна, а служит определенной аналитической цели. Мы действительно увидим, что она ловко используется в его теории эксплуатации. Но совершенно независимо от других возражений против данной теории, немного поразмыслив, мы приходим к выводу, что данный аргумент можно было изложить и в терминах услуг труда. Более того, причина, по которой Марксу нравилась его концепция (он считал ее одним из главных своих вкладов в экономическую теорию), происходит из явно ложного допущения относительно фактов: он представляет, что «капиталист», купив «силу» рабочего, произвольно решает, сколько часов тот должен отработать. Это неверно даже в тех случаях, когда в трудовом договоре не указывается количество рабочих часов, поскольку оно, как и другие условия, всегда неявно подразумевается. Преподаватель экономики может быть просто «назначен», но он достаточно хорошо знает, сколько часов преподавания он должен отдать учебному заведению, с которым заключил договор; и это относится ко всем видам занятости. Читатель должен убедиться в том, что понимает, почему не выдерживает критики возражение, согласно которому рабочий, не имеющий других источников доходов, кроме своей рабочей силы, не имеет выбора и принимает «любые» условия, даже если это действительно так или так было на самом деле. У Сениора данное построение не служило подобной цели, да и фактически никакой вообще, за исключением цели устранения несуществующей трудности. В основе этой трудности лежала неспособность, которую Сениор разделял с большинством экономистов своего и даже более позднего времени: им оказалось чрезвычайно трудно понять различие между богатством и услугами богатства; тем более что даже в 1906 г., когда Ирвинг Фишер в работе Nature of Capital and Income настоял на его существовании, оно все еще сохраняло новизну.

5-7. К концу обозреваемого периода открытию этой дискуссии способствовали два фактора: растущий интерес к статистическим данным о доходах (Baxter Robert D. National Income. 1868) и растущий интерес (особенно на европейском континенте) к проблемам подоходного налога (Held A. Die Einkommensteuer. 1872).^

5-8. Это относится к английским «классикам». Писатели-экономисты европейского континента употребляли это слово чаще. Выше, в главе 4, мы уже отмечали работы Шторха и Сисмонди.

5-9. Не думаю, что Маркс был прав, обвинив Сэя в смешной ошибке: будто бы он забыл про амортизацию. Все, что намеревался сделать Сэй, это указать на фундаментальное значение понятия «валового» дохода. См. «Теории прибавочной стоимости» Маркса.^

5-10. Начала, гл. 26. Эта глава звучала настолько странно даже для самого Рикардо, что он почувствовал необходимость добавить в нее пояснительные сноски. Но, обратясь к данной главе, читатель увидит, что на ее последней странице (включая сноску) Рикардо успешно исправил ошибку, допущенную А. Смитом, и еще одну ошибку Сэя. В первых четырех абзацах главы чистый доход какой-либо страны сводится к прибылям и ренте, а заработная плата трактуется подобно амортизационным отчислениям. Такое ошибочное построение объясняется тем, что только прибыль и рента составляют национальный излишек, с которого взимаются налоги и из которого делаются сбережения. Но, согласно самому Рикардо, прибыли не являются свободными (disposable) излишками или не полностью являются ими, а заработная плата, согласно его собственному допущению, как правило, содержит некоторые свободные излишки. Это еще один пример раздражающей манеры Рикардо сначала энергично настаивать на каком-либо положении, а затем разбивать его. Но данная аргументация указывает на единое понятие, включающее прибыль и ренту, полностью чуждое обычным рассуждениям Рикардо. Возможно, кое-что из этого почерпнул Маркс. Данный аргумент также указывает на концепцию дохода, которая, вероятно, обладает некоторыми достоинствами и, несомненно, имеет огромное воздействие на непрофессионалов, а именно на концепцию дохода как излишка над уровнем минимальных потребностей.^

5-11. Hermann, см. выше гл. 4. Schmoller Gustav. Die Lehre von Einkom-men...//Zeitschrift fur die gesamte Staatswissenschaft. 1863.^

5-12. Сравните с этим полемику, возникшую в наше время в связи со статистикой национального дохода по вопросу о том, следует ли рассматривать государственное управление как обычную отрасль экономики. Тогда между жалованьем правительственного чиновника и заработной платой, скажем, рабочего автомобильного завода с точки зрения анализа не было бы никакой разницы.^

5-13. Как сейчас будет показано, это нельзя путать со случаем, когда люди живут на производный доход в значении, которое подразумевается первым различием, т. е. на пенсию по старости.^

5-14. Маркс подробно разработал этот вопрос в своем обсуждении доктрины Смита в «Теориях прибавочной стоимости». С его точки зрения решающим было различие между трудом, «создающим прибавочную ценность {стоимость}, и трудом, не создающим ее. Однако предпочтительнее делать различие между трудом, оплачиваемым из капитала, и трудом, оплачиваемым из «дохода», так-как слуга может проработать большее количество часов, чем то, которое воплощено в ценности его труда, и, следовательно, его могли бы «эксплуатировать» так же, как и фабричного рабочего. Наниматель слуги тоже может извлечь прибавочную ценность. Если продолжить рассуждение на языке Маркса, суть заключается в том, что данная прибавочная ценность не должна быть «реализована» ни на каком рынке.^

5-15. Такие чувства появляются каждый раз, когда современные экономисты при построении статистики национального дохода обсуждают, как трактовать оклады государственных служащих.^

5-16. Данная дискуссия повлекла за собой другую, связанную с ней, — о понятиях производительного и непроизводительного потребления, — которую можно проиллюстрировать следующим заявлением Сениора (Outline, p. 57): «Если бы судья, пост которого обязывает его тратить 2000 фунтов в год с целью поддержания определенного положения в обществе, расходовал 4000 фунтов в год, то половина его потребления была бы производительной, а другая — непроизводительной». Далее, производительным потреблением было бы «такое использование продукта, которое влечет за собой производство другого продукта». Идея, согласно которой блага и услуги не уходят окончательно из экономического процесса, как только они входят в сферу потребляющих их домохозяйств, а «производят» в этих хозяйствах производительные услуги членов семьи, возвращается вновь и вновь. В наши дни эта идея была принята Леонтьевым, в системе которого домохозяйства рассматриваются как отрасль, осуществляющая, подобно любой другой, производительное потребление.^

5-17. Некоторым читателям данный подраздел покажется сложным для восприятия. Его цель — объяснить необычный взгляд на роль физического «капитала» в пределах логики экономического процесса, который может быть втиснут в следующую фразу: с точки зрения анализа капитал означает набор ограничений. Вскоре это станет совершенно ясным, и я верю, что читатель извлечет некоторую пользу из того усилия, которое ему придется приложить для усвоения данного подраздела.^

5-18. Запас богатства всех видов, имеющегося в определенный отрезок времени, был назван капиталом Ирвингом Фишером (Fisher Irving. Nature of Capital and Income. 1906. P. 52), который успешно показал, что, как выясняется, большинство, если не все авторы рассматриваемого периода пришли к такому определению капитала. Мы не примем здесь концепцию Фишера и просто воспользуемся прекрасным термином Смита «запас» {stock}. Это позволит легче отличить его от других значений термина «капитал», не добавляя всякий раз оговорку «в нашем смысле».^

5-19. Читателя, интересующегося историей использования экономистами данного термина, отсылаю к работе Ирвинга Фишера (Fisher Irving. Nature of Capital and Income. Ch. 4, § 2) или к главе, посвященной концепции капитала во втором томе великого труда Бёма-Баверка.^

5-20. Однако даже те авторы, которые особенно настойчиво высказывались в пользу концепции физического капитала, иногда склонялись в сторону монетарной концепции. Наряду с другими Рикардо и Дж. С. Милль иногда употребляли такие фразы, которые имели смысл только по отношению к денежному капиталу. Это, как мне кажется, впервые вызвало критические замечания Чернышевского в статье L'economie politique jugee par la science ({«Политическая экономия перед судом науки»}. 1874), представляющей собой тщательный анализ «Основ» Милля. Это еще очевиднее проявляется в «Учебнике» последователя Милля Фосетта (Fawcett. Manual). У Милля капитал «расходуется» на сырье, переходит из рук в руки, мигрирует из одной отрасли промышленности в другую, из страны в страну. Он говорит об этом так, как будто речь идет о денежных суммах, а не о благах. Конечно, на это можно возразить, что денежные суммы могут рассматриваться как суммы, представляющие блага, а также, особенно в рамках теоретической системы того времени, что при окончательном анализе монетарные процессы могут быть сведены к «реальным» процессам. Но подобная редукция опасна тем, что можно упустить из виду денежные механизмы и породить множество существенных проблем. Таким образом, даже если бы можно было удовлетворительно описать основы экономического процесса в реальных терминах, нам все же пришлось бы отметить, что в теории капитала, как и везде, «классическая» попытка фундаментального анализа только в реальных терминах была весьма порочна.^

5-21. См., например: Wealth. P. 316 [изд. Modern Library]. He требуется никаких дополнительных комментариев по поводу того, что Смит включил в капитал «приобретенные и полезные способности всех... членов общества». У него нашлось множество последователей — Рошер даже включил в капитал «добродетель». Но все это совершенно не использовалось в анализе. Отметим все же параллелизм этого компонента с «улучшением земель», который мог навести на мысль о маршаллианской концепции квазиренты.^

5-22. Чисто словесная уступка трудовой теории ценности (о чем говорилось выше), содержащаяся в данной формулировке, может быть легко исправлена.^

5-23. Он выразил то и другое в количествах воплощенного в товарах труда. Но ввиду того, что коэффициент у Маркса всегда относится к заданному отрезку времени, его можно также представить в денежном выражении. Следует отметить, что оба способа измерения полностью сохраняют смысл и позволяют, в частности, осуществить межвременное сравнение только для состояний совершенного равновесия. Причина, по которой Маркс выбрал эти термины (и по которой мы не можем принять их здесь), заключается в том, что в его теории технологический капитал только передает продукту свою собственную ценность, то есть в процессе производства его ценность, выраженная в воплощенном труде, остается постоянной, в то время как капитал, предназначенный для оплаты рабочей силы, нарастает в процессе производства в силу того, что к воплощенному в нем труду рабочие добавляют часы своего труда.^

5-24. Таким образом, поскольку и числитель, и знаменатель выражены в часах труда, данный коэффициент является чисто числовым. Все же стоит вспомнить, что составляющими этого коэффициента являются ценности, а не физические величины.^

5-25. Так, в §4 главы 1 своих «Начал» Рикардо писал: «В одной отрасли очень мало капитала употребляется в качестве оборотного, то есть [курсив мой] на содержание труда...» {Рикардо Д. Указ. соч. С. 50}. Другие примеры можно найти в главе 31 его труда.^

5-26. См.: Рикардо. Начала. Гл. 1, § 4, сноска 1. Странно читать в этой сноске, что различие между основным и оборотным капиталом не является существенным, ибо вся аргументация § 4 обращена к проблемам основного капитала. Но, воссоздав ход его мыслей, мы ясно увидим, что он имел в виду только то, что это различие, сделанное А. Смитом, не выявило обсуждаемого здесь важного вопроса.^

5-27. Назвав это гениальным озарением, я отнюдь не связываю себя с теорией капитала, разработанной на основе этого озарения. Чтобы прояснить очень важную часть истории развития экономической доктрины, я полностью воздерживаюсь от критики по данному вопросу. Сам профессор Найт, отвергающий теорию, о которой идет речь, мог бы поэтому принять мое изложение вопроса так же, как и Ф. В. Тауссиг, разделявший ее. В данном случае главное — увидеть связь между анализом Рикардо и анализом Бёма-Баверка, которую подчеркивали и Найт, и Тауссиг.^

5-28. Точнее, Виксель употребил выражение «сбереженные услуги труда и земли» и должен был бы добавить услуги предшествующего накопления.^

5-29. Если бы мысль, выраженная им лишь отрывочно, была завершена в заданном направлении до вытекающих из нее логических выводов, то мы могли бы даже сказать, что его анализ охватывал технологический капитал плюс капитал, предназначенный на оплату рабочей силы, сводя весь физический капитал к капиталу, идущему на оплату рабочей силы, или, скорее, к общему фонду средств существования. Эта мысль еще яснее выражена в работе Джеймса Милля (Mill James. Elements). Тем не менее ее явное выражение — заслуга Джевонса и Бёма-Баверка, хотя она также присутствует, не будучи явно выраженной, в одном из различных аспектов теории фонда заработной платы.^

5-30. Например, тем, что основной капитал в краткосрочном периоде ведет себя как «земля».^

5-31. В связи с тем фактом, что ценность большего количества продукции, произведенной в результате двухгодичного процесса, не обязательно должна быть выше ценности меньшего количества продукции, полученного в результате двух последовательных одногодичных процессов, никаких трудностей не возникает, поскольку в данном случае двухгодичный процесс просто не будет использован.^

5-32. Не имеет большого значения, назовем ли мы этот фактор «первичным» или «вторичным». Сениор назвал его вторичным, но позднее сложилась обратная тенденция.^

5-33. Сениор определил воздержание как «поведение лица, которое или воздерживается от непроизводительного использования того, чем оно может распоряжаться, или исходя из определенного плана предпочитает производство в отдаленном будущем тому, что может дать немедленные результаты» (Outline. P. 58). Первое обозначает только сбережения или превращение доходов в капитал и представляет собой воздержание в строгом смысле слова; второе означает только перестройку структуры капитала и является тем, что мы понимаем под ожиданием. Сениор явно отдавал себе отчет в отличии одного от другого, обоснованность которого не ослаблена возможностью свести все к одному случаю с помощью соответствующей формулировки.^

5-34. Данная глава, будучи испорченной ошибками, несоответствиями и неуклюжими выражениями, все же не лишена логической красоты. Читатель, знающий, как исправить эти недостатки, будет поражен симфонической стройностью ее построения.^

5-35. В конце § 1 данной главы Милль пользуется этим положением, чтобы опровергнуть то, что он считает распространенным заблуждением относительно воздействия протекционистских тарифов. Просим читателя обратить внимание на эту любопытную смесь истины и заблуждения, служащую прекрасным примером ситуации, так часто возникающей в экономической аргументации: неоспоримый трюизм используется в недопустимой форме, приводя таким образом к результату, который должен бы быть ложным, но тем не менее не является таковым в полной мере, поскольку может быть подкреплен элементами истины, чуждыми данной аргументации. К несчастью, недостаток места в книге не позволяет нам объяснить это досконально. Милль не был обманщиком, но упомянутый отрывок является примером хорошо известного трюка, когда кажется, что какой-либо результат, имеющий политическое значение, вытекает из очевидной истины, что ловко ставит политического противника в такую позицию, какую мог бы занять только круглый дурак.^

5-36. Милль не добавил сюда Бартона.^

5-37. В том же параграфе Милль небрежно использовал понятие нефизического капитала, в то время как речь шла о другой «порции» капитала, фиксированной в оборудовании, зданиях и т. п. Согласно его собственному определению, капитал, который только зафиксирован в станках, вместо того чтобы состоять из станков, не может быть капиталом.^

5-38. Данную теорему следует читать следующим образом: в долгосрочной тенденции (т. е. пренебрегая эффектом временных нарушений) не существует определенных пределов возможности капиталовложений при соответствующим образом падающих процентных ставках, за исключением, возможно, институционально определяемых. Лодердейл, Мальтус, Шторх и другие отрицали это, но Дж. С. Милль, конечно, принял эту точку зрения и имел веские причины для весьма подробного ее изложения, тем более что ее уже ранее выдвинул Джеймс Милль.^

5-39. Однако неверно, будто отказ Милля признать аргумент Мальтуса зависит от этой или любой другой части доктрины фонда заработной платы, как, по-видимому, полагал лорд Кейнс {Общая теория, с. 438-439}.^

5-40. Что они действительно отождествили, так это функцию сбережений и функцию фондов, которые могут быть отданы в ссуду: все скопленное было тем самым доступно для реальных инвестиций в бизнес самого владельца сбережений или в бизнес любого другого лица, за исключением периодов глубокой депрессии; в свою очередь, не было других источников получения ссуд, кроме сбережений; при обсуждении фундаментальных принципов никогда не принимались во внимание деньги, созданные с помощью банковского кредита.^

5-41. Мальтус в данном вопросе полностью разделял преобладающую точку зрения — см., например: «...бережливость или (курсив мой Й.А.Ш.] превращение дохода в капитал...» (Malthus. Principles. P. 369, note).^

5-42. К этому следует относиться cum grano salis {с щепоткой соли — лат.} Милль свободно допускает (§ 2), что за счет капитала (а не дохода на капитал) получают содержание многие люди, которые ничего не производят, и что существует такой факт, как непроизводительное потребление производительных рабочих. Если сбережение создает капитал, который уходит на непроизводительное потребление, то нельзя утверждать без оговорок, что он «обогащает» общество или что капитал — это синоним расходов на содержание и поддержку производительного труда.^

5-43. Что, как показал Милль, означало бы непроизводительное использование части новых сбережений (см. сноску 42).^

5-44. Строго говоря, этого никогда не может быть, поскольку при прочих равных условиях сбережения должны влиять на процентную ставку, которая в свою очередь влияет на скорость оборота капитала, т. е. на соотношение между технологическим капиталом и фондом заработной платы, а также на структуру первого, за исключением редких случаев, когда скорости оборота в действительности определяются исключительно технологической необходимостью, как, например, необходимостью прохождения какого-то периода времени между севом и уборкой урожая.

5-45. Я не повторяю других предпосылок, которые уже были упомянуты.

5-46. Следует как можно чаще указывать на то, что единственное, в чем можно обвинить данную теорию, это в нереалистическом пренебрежении промежуточными этапами аргументации. В худшем случае она может быть неверной, но, вопреки мнению некоторых последователей Бёма-Баверка, в ней не содержится логической ошибки. Разумеется, не каждый акт сбережений обязательно выльется в чистый прирост технологического капитала.

6-1. Cannon. Theories of Production and Distribution. 3rd ed. P. 188. Рекомендую внимательно прочесть подробное обсуждение в книге Кэннана анализа распределения, сделанного ведущими английскими экономистами, и сравненить его с аргументацией, приведенной в данной книге.

6-2. Подобные утверждения не вполне верны, и к ним следует отнестись cum grano salis {с щепоткой соли — лат.} Тем не менее в том, что касается Англии, в данном утверждении истина значительно преобладает над заблуждением.

6-3. Это может показаться удивительным, но в действительности довольно естественно, поскольку на примере фермера яснее, чем в других случаях, выступают три основные части национального дохода и «не дающий ренты предельный уровень применения факторов». Следует также иметь в виду, что, по мнению Уэста и Рикардо, фермер занимал ключевую позицию вследствие зависимости между предельными издержками производства продуктов питания и заработной платой, а следовательно, и прибылью.

6-4. Не следует понимать мои слова так, будто я считаю это идеально правильным.

6-5. Knight F. H. Risk, Uncertainty and Profit. 1921. Но фон Тюнен полностью владел данным принципом.

6-6. См., например, первую страницу главы 31 («О машинах») работы Рикардо «Начала». И он, и Маркс не только признавали существование этого дохода, но и сделали его необходимой частью своего аналитического построения. Что касается Маркса, то очевидно, что это было необходимо для него, поскольку объясняло мотивы процесса механизации, который, как он понимал, не приносит «капиталистическому» классу перманентного дохода.

6-7. Я пользуюсь случаем, чтобы прояснить момент, который дал повод для лишь отчасти справедливой критики «классической» теории. Многие авторы-экономисты того и даже более позднего времени пространно говорили о заработной плате за час труда, о ренте с акра земли и процентах прибыли в таком духе, как если бы это были сравнимые величины. Совершенно очевидно, что в очень многих случаях подобная практика указывает по меньшей мере на нечеткость мышления. Но так можно сказать не всегда. В частности, Рикардо представил свои реальные ценности (или абсолютные ценности, выраженные в количестве труда) в денежном выражении, а деньги воплощали в себе постоянное количество труда, и их ценность была неизменной величиной. Следовательно, средства производства, воплощавшие 100 рабочих дней, обладали способностью принести, скажем, «5% дохода», поскольку это означает только то, что они были способны принести чистый продукт, в котором воплощено 5 рабочих дней, без ссылки на какой-либо процесс дисконтирования. Иначе говоря, это понятие было вполне аналогичным по смыслу понятиям заработной платы за час или ренты с акра земли: 100 рабочих дней были «объективным» количеством, как и земля; и критики возражали против терминологии Рикардо только потому, что «ставка процента» относится к ценности капитала другого рода, а именно к ценности капитала, выведенной из дохода.

6-8. Это направление мысли позднее дало интересный плод в виде квазиренты Маршалла. Но последняя концепция в действительности указывает в противоположном направлении: ее возникновение было одним из самых ранних знаков зарождающегося признания того факта, что доход от капитальных благ сам по себе не является процентом и должен рассматриваться отдельно от него.^

6-9. Fisher Truing. Rate of Interest. 1907; см. ниже, часть IV, главы 5 и 6, где этот аргумент будет рассмотрен снова. Пока достаточно сказанного.

6-10. Важно строго отделить это понятие от общего наблюдения или впечатления, что труженик очень часто становится жертвой нечестной сделки (это оскорбляло нравственные чувства), или от еще более очевидного наблюдения, что массы жили в нищете, в то время как другие утопали в роскоши (это задевало гуманные чувства). Конечно, все это создало благоприятную атмосферу для принятия теорий эксплуатации, но не является частью этих теорий; для теорий эксплуатации важно, что договор найма всегда подразумевает эксплуатацию; для них недостаточно, что этот договор всегда или часто ассоциируется с эксплуатацией или просто с низким уровнем жизни работников, получающих заработную плату.

6-11. Данное высказывание определяет, в каком смысле теория процента, основанная на концепции эксплуатации, может быть приписана Рикардо. Позвольте мне напомнить три другие теории процента, которые могут быть ему приписаны; о них мы уже упоминали и упомянем вновь (см. ниже, подраздел с): это теория процента, основанная на концепции воздержания; теория остаточного дохода и, возможно, даже теория, основанная на концепции производительности. В. Эдельберг (Edelberg V. The Ricardian Theory of Profits//Economica. 1933) представил Рикардо как теоретика, выводящего процент из производительности, которому нечему было бы учиться у Викселя. Возможно, он прав. В каком-то смысле Ньютону нечему было учиться у Эйнштейна. Однако такое утверждение не способствует созданию реалистической истории механики.

6-12. Строго говоря, нам следовало бы сказать так: его равновесная ценность в условиях совершенной конкуренции.

6-13. Природа данного возражения станет яснее, когда мы рассмотрим отношение Маркса к теории процента, основанной на концепции воздержания.

6-14. Благодаря этому марксистская теория превосходит другие попытки рационализировать не имеющий смысла термин {эксплуатация}. Все остальные (это не относится к значениям, придаваемым этому термину в наше время профессором Пигу и миссис Робинсон) основывались на том, что трудящихся каким-то образом надувают или грабят либо как участников процесса производства, либо как потребителей, и их авторам было весьма трудно доказать, почему так должно быть всегда и непременно. Но в теории Маркса не содержится идеи надувательства или грабежа. В ней эксплуатация является результатом самой логики капиталистического закона ценности независимо от чьего-либо неправильного поведения, а следовательно, она значительно глубже укоренена в системе, чем это следует из любой другой теории эксплуатации.

6-15. Аналогичный аргумент, заключающийся в непрерывном вытеснении рабочей силы в период первоначального накопления, может служить альтернативой мальтузианскому закону народонаселения при объяснении стремления заработной платы к уровню, установленному марксистской «ценностью рабочей силы». Он также неприменим к процессу простого воспроизводства, но исходя из вышеуказанного соображения его можно включить в аргументацию.

6-16. Марксистская экономическая теория не привлекла внимания и не стала предметом профессиональной критики до наступления следующего периода, когда была создана критическая литература о Марксе. Наиболее значительные произведения, особенно критика Вёма-Ваверка, упомянуты П. М. Суизи (см.: Sweezy. Р. Ор. cit).

6-17. Однако не следует забывать, что ценность постоянного капитала включает прибавочную ценность.

6-18. Маркс говорил о «противодействующих силах», «затрудняющих и аннулирующих» действие этого абсолютного закона. Список этих сил мог быть выписан из работы Дж. С. Милля (противодействующие обстоятельства — Книга IV. Глава 4, § 5), чья «тенденция прибылей снижаться до минимума» относилась к аналогичному случаю. Следует отметить, что последняя фраза позволяет интерпретировать падающую норму прибыли как относящуюся к области теории, а не исторических тенденций: в рамках предложенных условий (включая данный научно-технический горизонт) действительно можно доказать, что процентная ставка стремится к минимуму, а ставка заработной платы к максимуму, что совместимо с указанной ситуацией и данными инвестиционными возможностями.

6-19. Отметим, как точно это вписывается в марксистскую схему: все, что нужно, чтобы получить последнюю, — это измерить «воплощенным трудом» не только долю труда, но и сам труд (т. е. рабочую силу). Фактически между тем, что мы называем первой и второй теорией процента Рикардо, нет несовместимости: в обеих теориях масса и норма прибыли определяются заработной платой (ее реальной ценностью). Это вытекает из рассмотренной выше схемы после устранения общего произведенного продукта и ренты. Понятие эксплуатации (название здесь роли не играет) лишь добавляет специальную интерпретацию. Но кажется, что дело будет обстоять уже иначе, если мы припишем Рикардо теорию воздержания (то же самое было бы справедливо и для теории производительности, которую мы все же ему не приписываем). Чтобы нам не пришлось больше возвращаться к данному вопросу, представляющему некоторый теоретический интерес, я решу его в данной сноске. Итак, у нас есть «прибыль», определяемая уровнем «заработной платы» (обычно только им). Если в связи с этим мы заявим, как сделал это Рикардо, что эти же прибыли представляют собой «справедливую компенсацию» (т. е., очевидно, цену) за ожидание, то его система становится переопределенной: уже определенная величина подчиняется дополнительному условию. Однако это имеет место только в данной системе и не обязательно будет иметь место в более широкой системе, которая может стоять за первой. Прежде чем принять аргументацию, исходящую из переопределенности системы (которая так популярна в наши дни), читатель всегда должен тщательно ее исследовать. Допустим, «заработная плата» определила «прибыль» на некотором уровне. Далее предположим, что данный уровень не «компенсирует по справедливости» «капиталисту» его ожидание. Если исправления подобного положения вещей не предвидится, то «капиталисты» сокращают свои капиталовложения (в рамках данной схемы у них нет возможности предпринять что-либо еще). Капитал или по крайней мере переменный капитал, т. е. фонд заработной платы, будет соответственно сокращен. И посредством ряда корректив по всей системе, осуществляемых «через один шаг» или «за кулисами» (предоставляю читателю выполнить это), мы со временем приходим к ситуации, когда заработная плата все еще «определяет» прибыль, но уже на уровне, удовлетворяющем «капиталиста». Из этого читатель также может извлечь урок в отношении выражения «определенный чем-либо», — этот урок необходимо усвоить, чтобы понять экономическую теорию и ее уловки, а также некоторых из ее критиков и их уловки.

6-20. Прекрасный пример «искусства тривиальности», тесно связанный с «рикардианским грехом», когда ведомая жертва шаг за шагом приходит к такой ситуации, где остается или сдаться, или подвергнуться осмеянию за отрицание того, что ко времени, когда человек попадает в данное положение, действительно оказывается тривиальностью.

6-21. Об аргументации А. Смита см. ниже, § 6е. Устанавливая антагонистическую тенденцию изменения заработной платы и нормы прибыли, он зашел настолько далеко, насколько на это дают право факты и здравый смысл (но не рикардианская концептуализация): накопление, в той мере, в какой оно означает дополнительный спрос на рабочую силу (и услуги земли), будет при прочих равных условиях снижать процентную ставку и поднимать заработную плату (и ренту). Но Рикардо, полностью пренебрегая неприменимостью своего концептуального аппарата к данному механизму, не хотел и слышать об этом.

6-22. Тем не менее в данной сноске я приведу пример методов, с помощью которых было обеспечено частичное соответствие фактов доктрине Рикардо, и предложу комментарий, применимый ко многим теориям, включая несколько сегодняшних или вчерашних. Пример: если даже исключить ренту, авансы капиталиста с точки зрения сторонника теории воздержания, такого как Милль, не могут заключаться в одной только заработной плате; и все же именно это Милль доказывал в § 6 (Основы, Книга II. Глава 15). Как это было возможно? Нет ничего проще: конечно, «прибыли» тоже авансируются, но это не авансы, а нечто вроде выплаты в счет ожидаемых прибылей.

Комментарий; при условии соответствующих допущений, в частности если пренебречь трениями, неэластичностью и временными последовательностями, все экономические величины, особенно обычные агрегатные величины, определенным образом связаны и любой процесс изменений затронет их все. Ни одно положение о том, что одна из этих величин имеет особое каузальное значение, а другие от нее зависят, каким бы абсурдным оно ни было, никогда не вступит в противоречие с фактами. Так, в главе 4 книги IV своих «Основ» Милль обсуждал тенденцию прибылей к снижению до минимума и «противодействующие факторы», такие как экспорт капитала, совершенствование технологического процесса и т. д., в совершенно разумной манере в духе Сэя. Но внутренние и заграничные капиталовложения и технологические изменения оказывают (каждое по-своему, в разной степени и направлении) воздействие на общенациональный фонд заработной платы. Поэтому было нетрудно привести теорию в соответствие со схемой Рикардо. Миллю потребовалось только выделить звено заработной платы из цепи и приписать ему роль основной причины: злоупотребление словом «причина» (или его эквивалентами) является единственным исключением, которое мы имеем право отметить исходя из логики. Все же теория, не содержащая другой логической ошибки, кроме этой, может оставаться порочной, пригодной лишь для оправдания какого-нибудь любимого догмата ее автора. Что если, например, высокие нормы прибыли сочетаются с высокими издержками на рабочую силу, как это, несомненно, было в США? Из письма Милля к Кэрнсу, опубликованного Дж. 0'Брайеном (J. S. Mill and J. E. Cairnes//Economica. 1943. Nov. P. 279-282), мы знаем, что Милля беспокоил данный вопрос. Этот факт следовало оспорить или объяснить. Несомненно, это всегда можно сделать, поскольку под каждую теорию с помощью соответствующих дополнительных допущений можно подстроить любой факт. Но было бы значительно проще и честнее принять другую аналитическую схему, учитывающую важный факт, что, как правило, высокие нормы прибыли сочетаются с высокой заработной платой, не создавая в связи с этим сложностей. Это тем более было легко сделать, что подобная простая схема была четко начертана А. Смитом.

6-23. Это относится только к технологическому капиталу, хотя сторонники теории процента, основанной на концепции производительности, обычно не ограничивали свою трактовку капитала таким образом. В действительности, как нам известно, существовала тенденция к включению запаса технологического капитала в фонд средств существования. Но это означает отход от того, что мы называем теориями процента, основанными на чистой концепции производительности, т. е. теориями, не рассматривающими ничего, кроме производительных услуг, обеспечиваемых зданиями и оборудованием. Поскольку весь капитал, не предназначенный для оплаты труда и служащий, согласно данным теориям, источником процента, по Марксу, является постоянным капиталом, не создающим никакой прибавочной ценности, то мы можем рассмотреть теории процента, основанные на чистой концепции производительности, как антиподы теорий, основанных на концепции эксплуатации.

6-24. Сам себя объясняющий термин «теория использования» пробуждает продуктивные ассоциации. Доход на блага длительного пользования (денежный или вмененный), несомненно, имеет какое-то отношение к преобладающей норме процента, и если это понятие распространить на потребительские блага длительного пользования, то данная теория явится в некотором отношении усовершенствованием. Но слово «использование» явно сводится к понятию «службы» производительных благ. Теория использования обычно ассоциировалась с именем Германна (1832) и продолжала в течение длительного времени пользоваться популярностью в Германии. К числу ее сторонников относились Книс и Менгер.

6-25. Огромной заслугой Лонгфилда и Тюнена было введение в теорию процента, основанную на производительности, предельного анализа и исследование соотношения между процентом и заработной платой. Но в основном вопросе они преуспели не больше, чем другие теоретики, придерживающиеся концепции производительности. Лонгфилд тем не менее улучшил ситуацию, призвав на помощь тезис о том, что формирование капитала требует сбережений, а следовательно — желания владельцев сбережений «пожертвовать настоящим ради будущего», т.е. воздержания. Но фон Тюнен, который был неизмеримо выше его по части техники анализа, не пошел дальше формулы, определяющей процент использованием (или производственным эффектом) «последнего элемента примененного капитала». Этот тезис, конечно, не следует понимать в смысле Уэста и Рикардо. Его следует понимать в том смысле, в каком его, кажется, поддерживает в наши дни профессор Д. X. Робертсон (см. его статью в Economic Journal (1937. Sept.) — одно из трех возражений на статью Кейнса, озаглавленную Alternative Theories of the Rate of Interest).

6-26. Мы должны ограничиться рассмотрением только основных моментов. Но в деталях, которыми мы вынуждены пренебречь, имеется несколько интересных моментов. К их числу относится роль, сыгранная Торренсом (Torrens. Essay on the Production of Wealth. 1821) в дискуссии, вылившейся в теорию, речь о которой пойдет ниже. Идею, выдвинутую Торренсом, мы позднее охарактеризуем как теорию процента, основанную на концепции надбавки, согласно которой «прибыли» не входят в естественную, по его выражению, цену на товары. Он приравнял эту естественную цену к издержкам. Прибыли входят только в рыночную цену, которая, таким образом, означает нечто совершенно отличное от рыночной цены А. Смита. В первом издании «Элементов» (Mill James. Elements. 1821) Джеймс Милль возражал главным образом против этого и не проявлял признаков желания принять теорию, которую после опубликования статьи МакКуллоха в Британской энциклопеции (Дополнения. 1823) все же принял во втором издании (1824). Данная статья содержит утверждение, развитое им в работе Principles (1825).

6-27. Многие критики, включая Кэннана (Theories of Production and Distribution. P. 206), выдвигали также дополнительное обвинение, что трюк был придуман из апологетических соображений. Как чудесно можно оправдать «прибыли», назвав их заработной платой! Несомненно, идеология содержится в аргументации МакКуллоха в такой же мере, как и в теории Маркса. Возможно, у МакКуллоха было такое же желание защищать прибыли, как у Маркса нападать на них. Но это уже не относится к существу вопроса.

6-28. Его можно сформулировать по-разному. Например, Лонгфилд считал, что «прибыли» будут падать, поскольку сначала производятся наиболее выгодные капиталовложения и поэтому со временем становится все меньше и меньше возможностей для выгодных инвестиций. Это утверждение сталкивается с возражением, согласно которому возможность капиталовложений непрестанно расширяется благодаря научно-техническому прогрессу и нет причины, заставляющей возможности, возникающие позднее, быть менее прибыльными, чем имевшиеся ранее (см. предпоследнее предложение в тексте). Формулировка Лонгфилда является просто следствием его теории процента, основанной на концепции предельной производительности: норма прибыли, «равная помощи, оказанной труду той частью капитала, которая используется с наименьшей эффективностью и которую я назову последней долей капитала, введенной в действие» (Longfield. Lectures on Political Economy. P. 194), обычно падает при росте капитала, превышающем рост труда, но это сокращение нормы прибыли следует отличать от долговременного снижения, которое предстоит объяснить, поскольку первое является только составной частью долговременного снижения прибыли.

6-29. Хитроумный аргумент сэра Эдуарда Уэста по этому поводу заслуживает внимательного рассмотрения. Он представляет собой прекрасный пример того, каким путем теоретическая структура, будучи однажды принята, может скрывать от аналитика самые очевидные истины. Эта аргументация сформировала мнение Рикардо о том, что никакой рост капитала, если только он не будет сопровождаться ростом заработной платы (ценности заработной платы, по Рикардо), никогда не сможет привести к снижению нормы прибыли или создать какие-либо сбои в экономическом процессе.

6-30. Как, возможно, известно некоторым читателям, сам я не являюсь сторонником теории процента, основанной на концепции воздержания. Я просто пытаюсь изложить ее рациональное зерно с точки зрения ее сторонников — так, чтобы читатель понял причины ее возникновения и устойчивости.

6-31. Если даже фонд ссужается на короткий срок и периодически реинвестируется, он обычно становится недоступным для потребительских расходов владельца сбережений. Обычно речь идет не о том, что удовольствие от пользования фондом откладывается. Сберегатель, как правило, вовсе отказывается от этого удовольствия в обмен на совершенно иные удовольствия, связанные с потоком выплачиваемых процентов. Вот почему следует оставить термин «воздержание», а термин «ожидание», не отказываясь от него, сохранить для обозначения другого явления или, по крайней мере, иного аспекта того же явления, который, как объяснялось выше, стоит отличать от аспекта, названного «воздержанием».

6-32. Это трудно допустить главным образом по той причине, что Джевонс и Бем-Баверк, вводя свой «психологический дисконт будущих удовлетворений», фактически предложили субститут воздержанию. Аргумент Бёма-Баверка против последнего был, однако, подкреплен Ирвингом Фишером (Fisher Irving. Theory of Interest. 1930. Ch. 20, § 7; особенно р. 486-487, и приложение), убедительно критиковавшим трактовку ожидания или воздержания как независимых статей реальных издержек.

6-33. Мне трудно понять, как мог Кэрнс претендовать на то, чтобы эта заслуга была приписана ему. Тем не менее он это делал.^

6-34. Конечно, данное выражение можно легко освободить от ценностного суждения, которое оно содержит, и тогда оно будет звучать просто как «цена ожидания».

6-35. Ср. знаменитый, хотя и немного вульгарный, отрывок, который также встречается в незадачливом § 3 главы 24: «Накопляйте, накопляйте! В этом Моисей и пророки... накопляйте, т. е. превращайте как можно большую часть прибавочной ценности... в капитал!» Нам нет нужды поминать всуе Моисея или пророков, чтобы увидеть, что в теории Маркса капиталисты «воздерживаются» точно так же, как и в теории Сениора.

6-36. Кроме всего прочего, я коснулся недоразумений, связанных со специфическими значениями терминов «растущая» и «падающая» заработная плата в рамках теории ценности Рикардо.

6-37. О концепции средней ставки заработной платы и выдвинутого против нее возражения см. ниже в данном параграфе. Относительно разницы между теорией заработной платы как фундаментального анализа явления и теоремой о равновесной заработной плате отметьте аналогии с так называемой количественной теорией денег и с законом ценности Рикардо.

6-38. Были противники применения аппарата спроса и предложения к труду на том основании, что это предполагало трактовку человеческих существ как товара. Особенно часто это встречалось на континенте, где английских «классиков» иногда обвиняли в нанесении оскорбления человеческому достоинству. Разумеется, применение понятий спроса и предложения не предполагает ничего подобного. Следует отметить, что иногда в этом было нечто большее, чем дешевая игра на эмоциях: «труд как товар» имеет такие особенности, которые важны даже для самого сухого анализа.

6-39. Это было отмечено Бартоном (см. ниже, § 6h). Поскольку рост реальной (в нашем понимании) заработной платы на душу населения не приводит немедленно к росту рождаемости, поскольку количественно ощутимый эффект высокой заработной платы проявляется только через продолжительный период времени и, наконец, поскольку в течение этого длительного периода времени возникают новые жизненные стандарты, позиции «классической» теории заработной платы для долгосрочного периода оказываются в действительности значительно слабее, чем может показаться на основании нашего текста.

6-40. Статьи Флиминга Дженкина (Jenkin Fleeming. Trade Unions; The Graphic Representation of the Laws of Supply and Demand and their Application to Labour) вышли в 1868 и в 1870гг.; издательство Лондонской школы экономики опубликовало их в 1931 г. Его функция спроса (х — цена, D — количество товаров, купленных по этой цене, А — константа) принимает форму: D = f(A + 1 х) .

6-41. Это также относится и к Марксу, поскольку положение о том, что заработная плата имеет тенденцию быть равной ценности рабочей силы, которая в свою очередь идентична воплощенному в ней труду, подразумевает действие предложения и спроса. Конечно, теория заработной платы Маркса не заключается только в данном положении. Напротив, она образует крайне сложное целое, охватывающее практически все аспекты феномена заработной платы, и включает тщательное исследование отклонений заработной платы от уровня, определяемого «ценностью» труда, особенно циклических отклонений. Это целое нужно собирать по частям из многих разделов его трудов, и его нельзя восстановить здесь.

6-42. В работе Essay on the Influence of a Low Price of Corn on the Profits of Stock (1815) нет ничего, что соответствовало бы процитированной фразе.

6-43. Torrens. Essay on the External Corn Trade... 1815. P. 58-63.

6-44. Конечно, возможности такого подхода ограничены: если мы имеем экономически определенную систему, а затем решаем превратить некоторые из ее переменных величин в заданные константы, то мы должны опустить равное им число условий равновесия, иначе система станет переопределенной.

6-45. Отметим, однако, что 1) как мы видели при обсуждении закона Сэя, аппарат предложения и спроса нельзя безоговорочно применять к такому важному товару, как труд, изменение цен на который влияет на все общественные агрегаты, 2) доктрина фонда заработной платы может рассматриваться как неуклюжая попытка учесть это обстоятельство.

6-46. Это можно понимать или так, как делаем это мы, а именно как денежную величину, скорректированную с учетом индекса стоимости жизни, или в рикардианском смысле, т. е. как труд, воплощенный в товарах, покупаемых на заработную плату. «Классики» имели в виду иногда одно, иногда другое. Это привело к недоразумениям. Стюарт Вуд {Wood Stuart. A Critique of Wages Theories//Annuals of the American Academy of Political and Social Science. 1890) ставил в вину «классикам» утверждение, что «никакое усердие со стороны работников, никакое усовершенствование производства не смогло бы привести к росту заработной платы», т. е. к росту фонда заработной платы. Иногда они действительно утверждали это (за исключением того случая, когда усовершенствование процесса производства товаров, приобретаемых на заработную плату, приведет к росту прибылей, а следовательно, к росту сбережений и отсюда — фонда заработной платы), но только в рикардианском смысле, а ни в каком-либо другом, что было бы ошибкой.^

6-47. Всегда помните, что переменный капитал Маркса — это в точности то же самое, что и «буржуазный» фонд заработной платы.

6-48. Заметьте, что это равновесное условие, так как капиталисты могли бы расходовать и меньше, и больше; только в этом случае их не удовлетворил бы результат, т. е. не было бы состояния равновесия. Однако легко понять, что при небрежности «классиков» как в отношении мысли, так и в отношении ее изложения это обстоятельство не было должным образом отмечено даже ими самими, не говоря об оппонентах. Отметьте аналогичную ситуацию с количественной теорией денег, наиболее несовершенные формулировки которой читаются так, как будто сделано допущение, что люди должны тратить каждый грош на потребительские товары или инвестиции.

6-49. «Классики» не закрывали глаза на проблемы, связанные с концепцией средней заработной платы, о чем свидетельствует их интерес к разным уровням заработной платы в различных областях. Тем не менее в фундаментальной теории заработной платы они совершенно некритично пользовались концепцией средней заработной платы. Чтобы не добавлять новых трудностей к нашему анализу, мы поступим так же и допустим, что существует труд только одного вида и качества, одинаково вознаграждаемый во всех отраслях. В защиту этой «классической» практики важно отметить, что она не содержит никакой логической ошибки.

6-50. Краткосрочная теория фонда заработной платы, как мы видели, в сущности не является теорией предложения и спроса в обычном смысле, так как не предполагает работу с функциями предложения и спроса. Но рассмотренный выше долгосрочный анализ может уложиться в термины таких функций. Я только покажу, как это могло бы быть сделано: согласно мальтузианскому закону, предложение труда может быть представлено как функция ставки реальной (в нашем понимании) заработной платы; проблема заключается в представлении величины спроса «капиталиста» на труд тоже в виде функций от ставки реальной заработной платы. Поскольку в любой момент эти ставки заработной платы зависят от размера фонда заработной платы, поскольку изменения фонда заработной платы определяются уровнем сбережений, поскольку с учетом склонности каждого к сбережению («действительного желания сберегать», как сказал Милль, то сумма сбережений зависит главным образом от доходов «капиталистов», а следовательно от их «прибылей», и поскольку, согласно Рикардо, прибыли зависят от размеров заработной платы и т. д. Я не слишком высокого мнения о данном логическом построении. Но оно обладает двумя достоинствами. Во-первых, оно выявляет один аспект теории фонда заработной платы (зависимость будущих размеров заработной платы от прибылей, получаемых в настоящий момент), который так же важен, как и непопулярен, и который, несомненно, имели в виду теоретики фонда заработной платы. Во-вторых, оно проясняет вопрос, который мог бы обеспокоить того, кто внимательно изучает данную теорию. Иногда суть теории фонда заработной платы выражалась следующим образом: эластичность расходов на труд по ставке заработной платы равна нулю (эластичность спроса на труд равна единице). Это неудачное утверждение. В долгосрочном периоде оно неверно, а в краткосрочном вводит в заблуждение.

6-51. Я думаю, А. Смит был первым, кто заговорил о «фондах, предназначенных для содержания труда». Эта фраза была скопирована многими сторонниками доктрины фонда заработной платы и досадила ее оппонентам, поскольку она представлялась самоочевидной. Пересмотр доктрины Дж. С. Миллем (он будет описан ниже) выразился в заявлении, что нет такого фонда, который был бы раз и навсегда «предназначен» для содержания трудящихся. Но если возражение заключалось в том, что «классики» просто выдвигали постулат о существовании этого фонда, не исследовав, как он определялся, то в таком возражении не было смысла, поскольку в «классической» теории фонды «предназначены» для содержания производительной рабочей силы согласно решению сберегателя, и тем самым они определены, если определены годовые сбережения.

6-52. Так, утверждение Мальтуса в его работе Essay on Population о том, что если бедняк получит дополнительную сумму денег при неизменном общем объеме продукции в стране, то он не сможет приобрести большую долю в этом объеме, не уменьшив тем самым доли других, рассматривалось как относящееся к доктрине фонда заработной платы! То, что Мальтус от начала до конца использовал фразу Смита о фондах, специально предназначенных для содержания рабочей силы, явно ничего не доказывает.

6-53. Конечно, мы можем интерпретировать его и так, что он свел все авансы к авансам на оплату труда или, что то же самое, что он свел весь капитал к капиталу, затрачиваемому на оплату труда. Дж. С. Милль (Principles. Book II. Ch. 15, § 6) разработал такую интерпретацию в явной форме. Согласно ей, Рикардо еще определеннее являлся предшественником Джевонса, Бёма-Баверка, Тауссига и Викселя, чем в нашей собственной интерпретации. Но я чувствую себя неспособным примирить это с текстом его главы о заработной плате. В любом случае нам пришлось бы сказать (а это приемлемый компромисс), что, хотя он и подразумевал более широкую концепцию, заключающуюся в растворении капитала, не идущего на оплату труда, в капитале, идущем на его оплату, это не повлияло на его анализ заработной платы. Но и в этом случае возмущение Бёма-Баверка, когда «классическую» теорию фонда заработной платы смешивали с его собственной, было оправдано. Рикардо не скоординировал теорию капитала, изложенную в § 4 первой главы его работы, с теорией фонда заработной платы в главе о заработной плате, что весьма ясно следует из того факта, что ни он, ни его последователи никогда не связывали фонд заработной платы с переменным периодом времени.

6-54. И это несмотря на то, что он дал определение капитала, исключающее «средства существования или потребления работников».

6-55. Первое изложение данной доктрины, с тех пор существенно не менявшееся, было представлено им в статье для Британской энциклопедии, озаглавленной Political Economy (1823); во второй раз он выступил по этому поводу в Principles (1825). Его работа Essay on... Wages была опубликована в 1826 г., а дополнительное ее издание вышло в 1854 г. под заглавием Treatise on Wages.

6-56. Torrens. On Wages and Combinations (1834). Я не могу здесь останавливаться на незначительном вкладе Сениора.

6-57. Однако Джеймс Милль мог бы на это возразить: «О, нет. На рост заработной платы влияет не объединение рабочей силы, но временное усиление нажима, который она оказывает на фонды, предназначенные для поддержания рабочей силы: влияние объединения выражается только в оказании воздействия на эти фонды». Возможно, излишне указывать на современную аргументацию такого же типа.

6-58. Ричард Джонс (Jones Richard. Literary Remains. Publ. 1859) полностью принял доктрину фонда заработной платы применительно к современной заработной плате, но при этом отрицал, что так было в прошлом. Это «историческое» возражение не получило заметного одобрения в то время, зато вошло в моду позднее, когда стало похвальным выступать против английских «классиков». Cvi.-.Longe F.D. A. Refutation of the Wage-Fund Theory... 1866; перепечатана в серии профессора Холландера в 1904 г. Другие нападки на данную теорию в тот период не представляют дополнительного интереса.

6-59. Thornton William T. On Labour... (1869). Слова «новое изложение» только указывают на сам факт, но не намекают на плагиат, хотя Лондж жаловался, что ни Торнтон, ни Милль не упоминали о нем. Послав Миллю свой памфлет, он сделал на этом основании вывод (оптимист!), что тот прочел его. Более того, хотя Лондж предвосхитил суть критики Торнтона, касающейся теории фонда заработной платы, книга последнего содержала несколько новых моментов. Прежде всего бросается в глаза особый упор, сделанный на ожидаемый спрос потребителя, на который должны ориентироваться производители. Ввиду той роли, какую приобрел анализ ожиданий за последнее время, следует предоставить книге Торнтона место в истории анализа совершенно независимо от частной проблемы фонда заработной платы. Обзорная статья Милля появилась в Fortnightly Review (1869. May). Статья отличалась доброжелательностью по отношению к тому, что могло быть воспринято другими как вызов. Она содержала скорее мягкие поправки поверхностных недоразумений, чем ответный выпад.

6-60. Наряду с теми критическими замечаниями, которые мы намереваемся отметить, Лондж и Торнтон выдвинули и ряд других. Например, они критиковали концепцию среднего уровня заработной платы и то, как использовался аппарат предложения и спроса в теории фонда заработной платы. В этих критических замечаниях содержится нечто интересное, но на них можно дать удовлетворительный ответ, не отбрасывая при том саму теорию, и ни одно из них не касается сути дела.

6-61. Как Лондж, так и Торнтон запутали проблему (иногда они обнаруживали неадекватное понимание «классического анализа). Они говорили о «деньгах», не понимая, что эти деньги обозначали физические блага. Это еще более верно в отношении аргументации Г. Д. Маклеода в Elements of Political Economy (1858; 3rd ed. — Elements of Economics: In 2 vols. 1881-1886).

6-62. Cairnee. Leading Principles. Part II. Ch. 1. P. 214 ff. Однако (см. р. 186) он интерпретировал фонд заработной платы таким образом, что защищать было уже почти нечего. Сказанное не относится к его мнению относительно критики анализа предложения и спроса, выдвинутой Торнтоном.

6-63. Но позвольте повторить: во-первых, теория фонда заработной платы не подразумевает ничего подобного; во-вторых, если бы она это подразумевала, то все же это не имело бы отношения к 99% всех случаев борьбы за заработную плату, где требования ее повышения рационализированы аргументами, не имеющими ничего общего с какой-либо равновесной ставкой заработной платы, но утверждающими, что из-за фрикций или слабых возможностей отстаивать свои интересы рабочие не получают эту равновесную заработную плату.

6-64. Единственным неприемлемым элементом, с точки зрения современного радикала, является здесь зависимость между заработной платой и сбережениями.

6-65. На страницах American Economic Review прошла интересная дискуссия о действительном влиянии теории фонда заработной платы на общественное мнение и политику того времени.

6-66. Roesler С. F. H. Zur Kritik der Lehre vom Arbeitslohn. 1861; Brentano Lujo. Die Lehre von den Lohnsteigerungen//Jahrbtlcher fllr Nationalokonomie. 1871.

6-67. Отметим вкратце, что авторы-экономисты рассматриваемого периода все еще бились над проблемой идентификации явления, которое предстояло объяснить. Как отметил Рикардо, А. Смит не занимал ясной позиции в этом вопросе и не всегда проводил четкое различие между чистой рентой и общим доходом от владения землей, который также включает отдачу от мелиорации, например дренажа, огораживания и т. п.; позднее Маршалл назвал это квазирентой. Однако в теории быстро закрепилось различие, четко обозначенное А. Смитом. (Тюнен назвал общий доход от земли Gutsrente, а чистую ренту Grundrente.) Возник другой вопрос, касающийся истощимых природных ресурсов, таких как полезные ископаемые, доход от которых определение Рикардо исключает. Но это не создает проблем, поскольку сходство обоих случаев легко установить (Начала, гл. 3). Однако сходство в краткосрочном периоде между рентой в данном смысле и доходом от любого приспособления, количество которого не может быть изменено в течение промежутка времени, составляющего краткосрочный период, до Маршалла не было четко отмечено никем, что повлекло за собой некоторые важные последствия: каждый, кто видит это сходство, а следовательно, видит, что в краткосрочный период не существует разницы между рентой и квазирентой, неизбежно рано или поздно спросит себя, не является ли в действительности отдача физических капитальных благ тем же самым, что и процент.

6-68. Но определив земельную ренту как монопольную прибыль, А. Смит заявил, что рента «входит в состав цены продукта иным образом, чем заработная плата и прибыль. Высокая или низкая заработная плата и прибыль на капитал являются причиной высокой или низкой цены продукта; больший или меньший размер ренты является результатом последней» (Wealth. Book I. Ch. 11 {Смит А. Указ. соч., с. 121}). Кажется, он не заметил, что данное высказывание противоречит его монопольной теории ренты, так как если бы рента была монопольной прибылью, то она вошла бы в цену. Однако эта путаная фраза могла бы дать ключ Рикардо, с анализом которого она согласуется значительно лучше, чем с анализом Смита.

6-69. Томас Перронет Томпсон (Thompson Thomas Perronet. The True Theory of Rent. 1826) — автор памфлета, направленного против Хлебных законов. Жаль, что объем книги не позволяет мне рассказать об этом энергичном и весьма интересном человеке. Это такой тип человека, который не должен быть оставлен без внимания любым социологическим исследованием Англии XIX в. Воспоминания Томпсона, вышедшие в 1869 г., стоит прочесть, хотя это и не великое произведение.

6-70. В данном примере маневрирование Рикардо проявляется особенно явно, поскольку он начинает с цены, «которая платится... за использование... сил земли», а это определение содержит все, что нужно для удовлетворительной теории ренты, а затем прямо у нас на глазах поворачивает в сторону с большой дороги и направляется далее окольными путями.

6-71. Дж. С. Милль и Маркс также желали устранить фактор земли из проблемы ценности. Это было совершенно не нужно для схемы Милля, в чем он непременно убедился бы сам, если бы только остановился и продумал последствия, вытекающие из его собственных идей. Но для Маркса это было так же необходимо, как и для Рикардо. Маркс слил ренту и прибыль в однородную категорию прибавочной ценности, а затем, не дойдя одного шага до фундаментальных принципов распределения, предоставил «помещикам и капиталистам» сражаться друг с другом за ее раздел. Это позволило ему пренебречь существованием ренты в фундаментальном анализе ценности. Дж. С. Милль же просто принял соответствующее решение. Попытка Родбертуса объяснить, как определяется рента, рассмотрена выше, в главе 4, § 5.

6-72. Попытка Дж. С. Милля обойти этот вопрос (Основы, книга II, глава 16, § 6) является наиболее поучительным примером правдоподобной аргументации, с помощью которой мы часто обманываем себя, защищая положение, которое по при привычке считаем не нуждающимся в доказательстве. Этот случай поучителен, во-первых, потому, что Дж. С. Милль ошибочно считал, что ему необходимо, чтобы рента не входила в цену, и во-вторых, потому, что его аргумент был остроумным и на первый взгляд убедительным. Он действительно пришел к выводу, что «рента, действительно, не образует какой-либо части издержек производства или предварительных затрат капиталиста» (Милль Дж. С. Основы политической экономии. Т. 2. С. 167). И эта явная нелепость спокойно утверждалась на том основании, что «любой человек, обрабатывающий землю, платя за нее ренту, получает взамен этой ренты орудие, по силе своей превосходящее другие орудия того же рода» (там же), т. е. пользуется дифференциальным преимуществом, которое выплата ренты всего лишь компенсирует!

6-73. Между данным высказыванием и внешне противоположным мнением А. Смита о том, что именно фирма с самыми низкими издержками регулирует цену, нет противоречия, так как А. Смит имел в виду процесс, в результате которого более прогрессивные фирмы вытесняют менее эффективные и в какой-то момент принуждают их продавать свою продукцию в убыток. Рикардо же описывал состояние равновесия.

6-74. А. Маршалл (Principles. P. 521) назвал результирующую кривую «кривой специальных издержек».

6-75. Рикардо остановился на этом, т. е. мы можем приписать ему, как и другим авторам того периода, таким как Рук, концепцию предельных издержек, отличающуюся от современной только применяемой техникой. Но в отличие от некоторых интерпретаторов мы не должны приписывать ему (или любому другому автору рассматриваемого периода, за исключением Лонгфилда и Тюнена) понимание принципов анализа предельной производительности, поскольку его теория ренты далека от признания этих принципов даже в этом особом случае, и в действительности означает их отрицание. Заметить это мешал тот факт, что некоторые более поздние теоретики предельной производительности, в частности Дж. Б. Кларк, представили свои теории как продолжение теории ренты Рикардо, и, возможно, их взгляды явились результатом критической переработки последней. Некоторые вели речь о законе трех рент, не пояснив, а быть может, и не понимая, что они не обобщали схему Рикардо, а разрушали ее. Нельзя возразить против того, что предельные издержки и предельный продукт логически связаны, и, следовательно, может показаться, что тот, кто понимает одно, понимает и другое. Но это не так: понимание концепции, которая подразумевает другую, не означает понимания последней. Прогресс теоретического анализа по большей части заключается в разработке следствий, вытекающих из более ранней концепции, которые раньше были не видны или видны неясно. Сомнения или путаница в мыслях читателя относительно данной темы лучше всего могут быть развеяны в ходе внимательного прочтения «Лекций» Лонгфилда (Longfleld. Lectures).

6-76. Это предполагает обычные допущения, характерные для каждой чистой теории, в том числе непрерывность функций и отсутствие институциональных запретов. Многие возражения, выдвигаемые против теории ренты Уэста—Рикардо, основывались и продолжают основываться только на непонимании критиками существа чистой теории.

6-77. Поскольку эти предельные издержки (при обычных допущениях) равны цене, совершенно верно, что оплата за дифференциальные преимущества не входит в цену; именно в этом смысле, т. е. как пустой трюизм, Маршалл поддерживал тезис Рикардо.

6-78. Разрабатывая предложения Рикардо (обратите особое внимание на главу 14 «Начал»), Дж. С. Милль посвятил несколько отрывочный, но интересный параграф городской ренте (Основы, кн. III, гл. 5, § 3), который был впоследствии развит Эджуортом.

6-79. Главы 18 (Poor Rates) и 32 (Mr. Malthus's Opinions on Rent), а также его письма к Мальтусу (Letters to Malthus and Notes on Malthus' Principles) являются необходимыми дополнениями к главе 2, и взгляды Рикардо на ренту нельзя до конца понять без этого дополнительного материала. В результате внимательного его прочтения усиливается впечатление, что подчеркивание случая, где выплата ренты связывается с разными результатами приложения последовательно примененных равных «доз» других факторов к одному и тому же участку земли, явилось следствием полемики и дальнейшего развития его собственной мысли, но не было основополагающей идеей. Даже в главе 2 отрывки, касающиеся данного случая, звучат как вставки в первоначальный текст. Именно поэтому недостаточно внимательные читатели так часто выражали неодобрение по поводу того, что теория Рикардо постулирует существование земельных участков, не приносящих ренты.

6-80. Нет необходимости добавлять, что теория ренты, основанная на концепции убывающей отдачи, обладает дополнительным достоинством, которое состоит в том, что она выявила некоторые особенности доходов от владения природными факторами, важные во многих случаях, например для налогообложения. На самом деле эти свойства могут быть установлены с тем же успехом на основе любой другой теории таких доходов, например теории предельной производительности. Никогда не лишне повторить, что предельная производительность фактора, существующего независимо от какой-либо деятельности его владельца, ничего не доказывает относительно дохода этого владельца, а следовательно, не имеет сама по себе никакого значения для апологетики, хотя данная теория часто неправильно понималась в этом смысле. И наоборот, рикардианская теория ренты не является ни необходимой, ни достаточной для наступления на интересы землевладельцев, и бессмысленно утверждать, как это делал А. Хелд, что мы должны объяснить создание этой теории ненавистью, которую, как предполагалось, Рикардо питал к классу землевладельцев.

6-81. На это можно было бы возразить, что Андерсон (см. выше, часть II, глава 5, § 2) проповедовал свою теорию, не имея в то же время представления о других аспектах рикардианской системы. Его учение о ренте лучше всего выражает, например, такая фраза: рента — это премия, выплачиваемая за привилегию использования наилучшей земли, и ее выплата уравнивает прибыли фермеров, возделывающих землю разного качества. Отсюда можно перейти к объяснению с точки зрения теории производительности: за хорошую землю люди платят больше, чем за плохую, точно так же как хорошему работнику платят больше, чем плохому, а конкуренция капиталов в обоих случаях производит уравнивание одинаковым образом. Отметим мимоходом, что Дж. С. Милль, отрицая голословное утверждение, будто в качестве причины выплаты ренты за обработку земли высшего качества Рикардо выдвинул факт обработки земли низшего качества, попытался внести коррективы, заявив, что именно необходимость обработки земли худшего качества служит причиной необходимости выплаты ренты (Книга II. Глава 16, § 5). Но и это неверно, по крайней мере не более верно, чем назвать причиной более высокой оплаты труда хороших работников необходимость нанимать людей, работающих хуже.

6-82. Из-за спешки, в которой были написаны «Основы», Милль рассмотрел данную тему дважды в далеко отстоящих друг от друга главах: в главе 16 книги II и в главе 5 книги III, что не способствовало высокому качеству ее трактовки. Обе главы написаны в полном соответствии с линией Рикардо — в большей степени, чем все остальные. Это еще один пример неспособности Милля увидеть выводы, вытекающие из его собственного понимания проблемы. Однако он мимоходом коснулся случая, где рента составляет элемент издержек (типа альтернативных), и даже признал, что рента является элементом издержек, когда она проистекает из ценности редкого блага (Principles. Book III. Ch. 6. Prop. IX), не сознавая того, что эти уступки дискредитируют всю его концепцию.

6-83. Jones R. An Essay on the Distribution of Wealth. 1831. Только часть I (On Rent) была закончена.

6-84. Если бы позволил объем книги, я бы упомянул тип возражений, возникших вследствие неосторожности Рикардо и его последователей. Они говорили о «дозах» капитала и труда, применяемых к земле (термин был введен Джеймсом Миллем), не предпринимая при этом попыток решить проблемы, касающиеся состава этих доз. Не учли они и трудность, состоящую в том, что нельзя рассортировать землю по признаку плодородия без учета характера ее использования. Они допустили также много других ошибок. Возражения подобного рода не являются решающими, но они вполне справедливы. Однако мы не имеем возможности остановиться на данном вопросе.

6-85. Следует отметить, что ограниченность не подразумевает убывающей отдачи. Рента выплачивалась бы, если бы последовательные «дозы» капитала приносили возрастающие количества продукта до n-й дозы и совсем ничего, начиная с n-й.

6-86. Главными вкладами Мальтуса в чистую теорию ренты являются: Inquiry into the Nature and Progress of Rent (1815), глава З его Principles и его ответ на вопрос № 3341 в Third Report on Emigration (1827).

6-87. Взгляды Рикардо на ренту изложены в основном в главе 32 его «Начал» и в Notes on Maltus' Principles of Political Economy (Ed. Hollander and Gregory, 1928). Мы оставим без внимания разногласия между Рикардо и Мальтусом относительно связи между интересами землевладельцев и интересами всего общества, которые не дали ничего достойного внимания.

6-88. Некоторые критики не увидели в этом ничего, кроме попытки «оправдать» доход землевладельца. Я не вижу, каким образом можно было бы улучшить отношение к землевладельцам, представив их как получателей щедрых даров природы. Но, очевидно, именно таким был вывод врагов частной собственности на землю.

6-89. Вспомним: с точки зрения теории ценности, основанной на понятии «воплощенного труда», ни щедрость, ни скупость природы не могут иметь ничего общего с ценностью продукта; с данной точки зрения идея, что ценность продукта может увеличить что-либо, помимо труда, по-видимому, должна вызывать особые возражения.

6-90. Отметим не без грусти, что в литературе XIX в. к этому «аргументу» очень часто возвращались как в теории ренты, так и в теории прибыли: десятки авторов полагали, что высказали нечто стоящее, если авторитетно указали на тот факт, что производственный процесс создает больше того, что необходимо для содержания занятого труда.

6-91. Однако иногда Мальтус оказывался в чем-то прав. Его мнение, что совершенствование сельскохозяйственной техники благоприятно влияет на ренту, не более верно, чем противоположный взгляд Рикардо. Но он был прав, указывая в Principles, что на этот раз аргументы Рикардо относились к краткосрочному периоду (это случалось значительно чаще, чем осознавал он сам или понимали его последователи), и, кажется, Рикардо согласился со справедливостью этого замечания.

6-92. Дж. С. Милль подозревал о последствиях этого обобщения не больше, чем об опасностях, таящихся в его признании издержек типа альтернативных.

6-93. В течение обозреваемого периода это означало главным образом доход, получаемый сверх дохода других людей без дополнительных «жертв» («реальных» издержек в данном смысле). Но позднее стало понятно, что подобный излишек может также быть определен в понятиях альтернативных издержек. В этом случае он означает излишек, сверх того, что понадобилось бы для привлечения услуг в каком-либо конкретном применении (излишки привлечения). В настоящий момент нас интересуют только такие обобщения, которые возникли в рассматриваемый период. Однако следует тотчас же сослаться на работу Ф. А. Феттера {Fetter F. A. The Passing of the Old Rent Concept//Quarterly Journal of Economics. 1901. May).

6-94. Для того чтобы оценить аргументацию данного подпараграфа, необходимо некоторое знакомство с элементами современной техники анализа. Читатель найдет все, что ему нужно для данной цели, в работе Дж. Р. Хикса (Hicks J, И. Theory of Wages. 1932); обратите особое внимание на главу 6. Я хочу отметить, что при анализе применения оборудования, сберегающего факторы производства (неважно, «живой труд», «землю» или «технологический капитал»), мы должны строго различать два случая. Технические усовершенствования могут вторгаться в процесс производства извне, т. е. через нововведения, революционизирующие научно-технический горизонт производителей (изменяющие их «производственные функции»). Авторы-«классики» имели в виду исключительно или почти исключительно данный случай, и едва ли каждый из них понимал (исключение составлял Бартон), что существует другой случай, влияние которого значительно отличается от воздействия первого: могут быть введены машины, не являющиеся новинками для производителей, которые могли быть введены в производство раньше, но не вводились, так как это не было выгодно. Вследствие изменения относительных цен на факторы (например, повышение ставок заработной платы) их введение может стать выгодным. Здесь технический горизонт не меняется, но наблюдаются изменения сочетаний факторов в рамках неизменных производственных функций. А. Смит выделял третий случай, когда введение известного ранее станка становится выгодным, как только расширение объема производства превысит определенную величину.

6-95. Эти недостатки объяснялись не столько неправильным пользованием «классическим» аналитическим аппаратом, сколько ошибками, коренящимися в самом аппарате. Этих ошибок было много. Но если бы нас попросили назвать самую важную из них, нам следовало бы еще раз указать на непонимание «классиками» всей важности замещения как факторов, так и продуктов.

6-96. О влиянии технического прогресса на интересы землевладельцев в «классической» теории см. выше, глава 6, § 6h.

6-97. См. прим.94.

6-98. В качестве типичного примера см.: Observations on the Use of Machinery in the Manufactures of Great Britain... 1817. Подписано: Mechanic {Механик}. 1817.

6-99. Французские экономисты «консервативного» толка, такие как де Вилльнёв-Баржмон (см. выше, глава 4, § 4) и Л. Г. А. виконт де Бональд (см.: Oeuvres completes/Ed. J. P. Migne. 1859. Vol. II), пошли дальше Сисмонди. Но и аргументация Сисмонди с точки зрения анализа местами представляет собой жалкое зрелище. См., например, его рассуждения в Nouveaux Principes (Vol. I. P. 375-380) и в главе Du revenu social в 1-м томе его труда Etudes sur 1'economie politique (1837-1838).

6-100. Маркс со всем пылом своего красноречия указал на ужасы, которые могли скрываться, а иногда и скрывались за этой холодной фразой. Суть явления была бы выражена точнее, если бы он, даже пожертвовав какой-то долей красноречия, отметил, что вытеснение живого труда машинами может быть временным в той мере, в какой речь идет о влиянии каждого отдельного акта механизации, но при этом объяснил бы постоянную безработицу тем, что подобные отдельные акты встречаются довольно часто. Этот момент не следует преувеличивать, но небольшое преувеличение дало бы возможность Марксу создать более состоятельную, чем его собственная, теорию перманентной безработицы, не говоря уже о том, что оно избавило бы его от лишних волнений и гневных излияний, напрасно растраченных в стремлении опровергнуть то, что он называл теорией компенсации.

6-101. Можно попутно отметить, что предсказания долгосрочного поведения относительных ценностей, которые следуют из теории ценности Рикардо, составляют ее основное эмпирическое оправдание: ясно, что если единица продукта содержит все меньше и меньше труда, то с течением времени его цена падает, по крайней мере относительно других продуктов.

6-102. Мы ясно видим здесь поучительные результаты общей схемы Рикардо, скрывшей от его взгляда аналогию между рентой и заработной платой.

6-103. Он также отрицал, что «щедрое вознаграждение за труд в равной мере является как результатом роста богатства, так и причиной роста численности населения». Но мы не можем здесь рассматривать эту его аргументацию.

6-104. В данной главе Рикардо подходит ближе,чем где-либо, к анализу прибыли Маркса. Нигде больше их отношения не являются столь определенно отношениями учителя - Рикардо и ученика - Маркса, хотя, как часто бывает, ни тот ни другой не были бы полностью довольны друг другом^

6-105. Читателю следует запомнить, что означает данное выражение на языке Маркса. Это абстрактная тенденция, которая не обязательно подтверждается в какой-либо исторический период.

6-106. Есть марксисты, которые действительно готовы занять смехотворную позицию и утверждать, что тенденция к снижению жизненного уровня рабочего класса наблюдается фактически. Другие ограничились менее абсурдным предположением, что абстрактный закон Маркса не действовал вследствие уникально благоприятных условий, преобладавших в XIX в. (таких, как открытие новых источников продуктов питания и сырья благодаря значительному удешевлению перевозок), но что он в конце концов подтвердится, если уже не подтвердился в 1930-х гг. Есть и такие интерпретаторы, которые пытались объяснить, что закон Маркса предполагает лишь относительное обнищание, т. е. падение относительной доли живого труда, но эта интерпретация не только несостоятельна, но к тому же нарушает смысл закона Маркса.

6-107. Конечно, это тождественно утверждению, что отдельная фирма вынуждена делать сбережения, но Маркс боролся как лев, стремясь избежать этого выражения, влекущего за собой крайне нежелательные выводы. Указывая на данную необходимость, он, однако, проявил значительно более глубокое понимание капиталистического механизма, чем «буржуазные» экономисты его времени. Но, как и они, он видел только механический аспект накопления, а следовательно, не действительную эволюцию капитализма, а только ее отражение в растущих грудах неодушевленных предметов: кроме их накопления «капиталисты», по его мнению занимались только эксплуатацией.

6-108. О «законе падающей нормы прибыли» см. выше, § 6с.

вернуться

Координация материалов. Экономическая школа

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Контакты