ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Часть IV. С 1870 по 1914 г. (и далее)

Глава 3. Некоторые достижения в смежных областях

1. История

2. Социология

[а) Историческая социология]

[b) Доисторически-этнологическая социология]

[с) Биологические школы]

[d) Автономная социология]

3. Психология

а) Экспериментальная психология

b) Бихевиоризм

с) Гештальт-психология

d) Фрейдистская психология

е) Социальная психология

Факты о достижениях в смежных областях, собранные в этой главе, неизбежно фрагментарны. Они, повторюсь, подобны импрессионистским мазкам, которые любой другой автор — в соответствии со своими идеями относительно того, что было или могло быть важным для развития экономического анализа, — разместил бы иным образом. Да и, если бы мне самому пришлось писать историю этих отраслей науки саму по себе, мой выбор был бы иным. Эта неизбежная произвольность — которую, естественно, усиливает ограниченность моих собственных возможностей — намного более серьезна для этого периода, чем для более ранних, поскольку именно в этот период изобилие специализированных работ стало необозримым и любая попытка строгого логического упорядочения сделалась тщетной. Следует помнить и о другом соображении, повлиявшем на выбор, а именно о том, просто или сложно читателю самостоятельно снабдить себя необходимой информацией. Для экономической науки социология является наиболее важной смежной дисциплиной. Однако незрелость этой дисциплины крайне затрудняет исследование ее исторического развития. Психология и в еще большей степени историография, как бы они ни были важны для нас, нуждаются в меньших комментариях, поскольку их развитие было удовлетворительно описано. И хотя статистика для нас ближе всех соседей, ее развитие в этот период настолько хорошо известно даже студенту-экономисту, что мы можем полностью опустить его в данной главе с той оговоркой, что несколько достойных упоминания фактов будут отмечены ниже, в параграфе, посвященном эконометрике. ^0-1

1. История

Что касается историографии, то, с нашей точки зрения, важным событием был альянс с экономической наукой, заключенный в программе исторической школы. Поскольку это событие подвергнуто более детальному обсуждению в главе 4, мало что остается сказать об историографии в общем плане. Частичное овладение историком экономическим полем, конечно, не было уникальным — все общественные науки, включая право (где это освоение имело место в предшествующий период) и социологию, частично попали под его влияние. Это в свою очередь делало историка исследователем социальных состояний и процессов в той степени, в которой он никогда не был таковым ранее: безличные факты социальной истории (порою вовлеченные в рассмотрение биологическими и психологическими теориями сомнительного качества^1-1) оттеснили романтику баталий и интриг. Даже в социальной историографии исследования проблем — таких как возникновение феодальных владений в VI—VII вв., происхождение и функции городов, организация средневековой торговли, происхождение капитализма и т. п. — стали преобладать над исследованиями отдельных стран и периодов. Конечно, историки правовых институтов — в большинстве юристы по образованию — всегда занимались исследованиями первого типа. Применительно к ним следует отметить лишь значительное расширение кругозора и усовершенствование методов исследований. Но важно то, что эта тенденция становилась всеобщей. ^1-2 Другая тенденция, во многом очевидная в современной экономической историографии, — тенденция к акцентированию количественных аспектов — и тогда, конечно же, не отсутствовала полностью; она была всегда, но еще не стала общепризнанным элементом программы исследований экономического историка. Однако некоторые темы, являющиеся по сути статистическими, вызывали интерес. ^1-3 В то же время важный вопрос — сколько? — возникал там, где его никак не следовало ожидать. ^1-4 Наконец, «общая» история становилась все более институционализированной и все больше склонялась к акцентированию экономической обусловленности исторического процесса. Экономисты склонны приписывать это марксистскому влиянию, которое действительно стало заметным к концу столетия. Но тенденция, о которой идет речь, получила полное развитие прежде, а утверждать, что историки (за исключением экономистов или убежденных социалистов) уже в 1870-1880-х гг. испытывали на себе влияние Маркса, значит сильно преувеличивать скорость реакции специалистов на факторы, являющиеся внешними по отношению к их области знаний. В качестве выдающегося примера упомяну Карла Ницша (1818-1880), ^1-5 человека, который особенно важен для нас в силу своих тесных отношений с несколькими экономистами — представителями исторической школы, особенно со Шмоллером. Примечание. Прошу читателей вспомнить высказанное в начале этой главы предостережение относительно не связанных между собой мазков. И все-таки я не могу закончить этот параграф, не упомянув о важности для прогресса историографии в данный период абсолютно новых источников материала. Наиболее важным частным случаем явились египетские папирусы: их изучение революционизировало науку о римском праве. — И. А. Ш.

2. Социология

В течение рассматриваемого периода социология в определенной мере добилась академического признания — не в качестве универсальной науки о человеке в обществе, как задумал ее Конт, но в качестве одной из общественных наук, хотя и не совсем определившей, в чем заключается ее истинный предмет. Все общественные науки занимаются определенными фундаментальными проблемами общества, и ни одна из них не может не претендовать на некоторую осведомленность по части движущих сил и механизмов общественной жизни — об этом свидетельствует необходимость признания экономической социологии, которую мы сами ощутили. Но возможность и потребность в изучении общества и социальных процессов как таковых возникают по мере того, как увеличение количества данных и совершенствование методов приводят к углублению специализации. Общественная наука Аристотеля и схоластов представляла собой единое целое и, даже являясь таковым, не являлась «работой на полную ставку». То же можно сказать и о философии естественного права. Наряду с экономической теорией и многим другим Юм, А. Смит, Тюрго или Беккариа без особого труда включали в свои исследования социологию. Но в течение XIX в. ситуация изменилась: широта кругозора стала все сильнее вредить качеству исследований. Авторы, изучавшие природу общества, а также задававшиеся такими вопросами, как, например: «Что определяет социальную структуру или приводит к революциям?» и т.п., постепенно переставали касаться в своих работах темы денег, процентной ставки или занятости. Этот тип социологии выделился по предмету, но не по методу. Кроме того, этика, религиозное право и многие другие темы, которые, как мы видели, составляли прежде предмет позитивного — неметафизического — анализа, естественным образом попали в сферу интересов исследователей общества как такового. Наконец, существовали группы социальных проблем, такие как отношения полов, по которым почти не было признанных специалистов, и другие, например проблемы образования, включавшие аспекты, не служившие предметом первоочередного интереса признанных специалистов.

Таким образом, социология, не являясь совершенно автономной областью знания, развивалась и расширялась, несмотря на отнюдь не радушный прием. Скептическое отношение к социологии было обусловлено и рядом обоснованных причин. Они не были всецело проявлением цехового соперничества. К серьезным исследованиям в области, которая стала называться социологией, примыкали полчища литераторов, присутствие которых дискредитировало в принципе хорошее начинание. Это весьма затрудняет наше описание; многие лучшие социологи, если у них была возможность сделать это, предпочитали называть себя как-либо иначе, например юристами, географами, этнологами, антропологами, историками, экономистами, дабы подчеркнуть свою профессиональную компетентность перед лицом обвинения в дилетантизме. Для последних двух категорий это было особенно ярко выражено. Историография поднялась на новый технический уровень анализа, и историки, которые справедливо гордились этим достижением, не могли спокойно смотреть на деятельность авторов, которые использовали результаты их исследований способами, как правило нарушавшими принятые в науке новые стандарты. Аналогичный длинный, крутой, каменистый подъем на новый технический уровень анализа преодолевала экономическая наука. Экономистам приходилось тратить много сил, чтобы защищать свою работу от критики со стороны противников передовых веяний в своих собственных рядах и от постоянного непонимания публики. Естественно, они не получали удовольствия от полуфилософских и полулитературных произведений аусайдеров. То, что некоторые из этих аусайдеров, которые первоначально были справедливо осуждены за профессиональную некомпетентность, впоследствии доказали свою фундаментальную правоту, не является парадоксом и само по себе не свидетельствует о некомпетентности авторов обвинительных пассажей в их адрес. ^2-1

На поверхности положение еще более осложнялось междоусобной войной различных групп социологов которые, как и психологи и экономисты, всегда слишком активно насаждали свои собственные методы или материалы. Но под этими конфликтами скрывались здоровые достижения и заделы на будущее. Читатель может вполне удовлетвориться сказанным в предпоследнем абзаце: хотя наука об обществе находилась в процессе становления и состояла из множества полу- или полностью независимых областей, она приобрела гораздо более четкие очертания, чем считали в то время. Существовал своего рода центр социологической науки, который, правда, не имел командной власти. Он располагался в сфере изучения проблем общества, социальных отношений, социальных процессов как таковых. ^2-2 Устойчиво развивались также «прикладные» или «специальные» социологические дисциплины, такие как социология религии (иерология), этики, искусств, — ас недавнего времени и знания (Wissens-soziologie), — политики, экономических институтов и др. Большинство из них как бы «служили» двум хозяевам: практикующего юриста и практикующего преподавателя, например, не могли удовлетворить трактаты по социологии права или социологии образования — они нуждались в работах другого типа. Эта позиция не полностью диктуется потребностями практической жизни, но восходит к чисто научным устремлениям: экономист-теоретик независимо от каких-либо практических приложений своих исследований нуждается в полной автономии в своей сфере — никакие социологические соображения не помогут усовершенствовать труд профессора Хикса «Ценность и капитал» (Value and Capital). Но между социологиями права, образования, экономического поведения и всех других предметных областей, с одной стороны, и «центральной» социологией — с другой, существует явный взаимообмен, который в некотором смысле всех их унифицирует. «Центральная» социология не может оставаться чисто спекулятивной — по меньшей мере она требует примеров и проверочного материала — и потому вынуждена черпать их из всех этих «прикладных» или «специальных» дисциплин. Последние, в свою очередь, используют концепции и тезисы, заимствованные из «центральной науки» или внесенные в нее. В определенной степени все так и происходило, хотя и сопровождалось массой грубостей и ненужных ссор. Вышеизложенное, однако, мало говорит нам о методах и подходах, которые в значительной степени определялись использовавшимися материалами. ^2-3 Обратимся к краткому и весьма выборочному исследованию этого аспекта.

[а) Историческая социология.] Помня об энергичном развитии историографии и его характерных особенностях, мы не удивимся, узнав, что значительная часть лучших работ этого периода в социологии были по сути историческими. Во-первых, многие работы историков были социологическими: историка, который пишет то, что мы в отсутствие лучшего термина назвали «историей проблем», трудно отличить от социолога. Во-вторых, многие лучшие социологи опирались преимущественно на исторический материал и разбирались в нем лучше, чем в любом другом. В-третьих, некоторые социологи пошли еще дальше, определив социологию как анализ исторического процесса. ^2-4 Надеюсь, я достаточно ясно показал, что важны не общие «теории истории», т. е, обстоятельные гипотезы о движущих силах (если таковые имеются) исторического процесса, из которых (теорий) так называемая материалистическая интерпретация истории, обсуждавшаяся ранее, добилась наибольшего успеха. Намного важнее в долгосрочном периоде были усилия, направленные на разрешение более узких проблем, примеры которых были даны в предыдущем параграфе. ^2-5 Попытки схематизировать экономическую историю путем выделения последовательных стадий (например, сельская экономика, городская экономика, территориальная (региональная) экономика, национальная и международная экономика — схема Шмоллера) малоинтересны, и мы не будем на них задерживаться.

[b) Доисторически-этнологическая социология.] Термину «исторический метод» в социологии следует придать расширенное толкование, чтобы включить использование логически примыкающего к исторической социологии материала, предоставляемого доисторической археологией (которая к началу рассматриваемого периода еще только зарождалась) и этнологией (которая именно в это время переживала решающую стадию развития). Как бы сильно ни отличались методы сбора фактического материала в исторических, археологических и этнологических исследованиях, метод, посредством которого социолог делает выводы из анализа этих различных материалов, в сущности одинаков. Поэтому мы можем говорить об исторически-доисторически-этнологической социологии, которая определенно возникла и утвердилась в течение рассматриваемого периода.

В моем весьма ограниченном диапазоне знаний наиболее выразительным примером доисторической социологии является Weltgeschichte der Steinzeit Освальда Менгина (1931). Термин «этнология» я использую в том смысле, который, возможно, чаще выражается термином «культурная антропология». Термином «антропология» в этом случае обозначается физическая антропология. Надеюсь, я не буду введен в заблуждение уважением к моему учителю, финскому социологу Эдварду Вестермарку (1862-1939), который преподавал социологию в Лондонской школе экономики в 1906-1939 гг., если назову две его великие работы высшими достижениями этнологической социологии данного периода (Westermarck E. 1) History of Human Marriage. 1889; 2) Original and Development of Moral Ideas. 1906), хотя в деталях ни одна из них не выдержала испытания временем. Но формирование наиболее важной в данный период «школы» этнологии (к которой в определенном смысле принадлежал Вестермарк) ассоциируется с исследовательской и преподавательской деятельностью сэра Эдуарда Б. Тэйлора <Ту1ог> (1832-1917); особенного внимания заслуживает Primitive Culture (1-е изд. — 1871; впоследствии неоднократно переиздавалась). Эта школа, хотя и не чуравшаяся дерзких конструкций (сам Тэйлор, например, поддерживал идею об анимистических верованиях как зародыше религии), всегда сохраняла прочную опору на конкретные этнографические исследования: возможно, по этому признаку ее можно отличить от этнологического направления социальной психологии (см. ниже, § 3е), с которой она иначе почти сливается. Методологически она интересна с нескольких точек зрения, например применением статистических процедур (см.: Tyior. On a Method of Investigating the Development of Insti-tutions//Journal of the Anthropological Institute. 1888-1889). Методологическое превосходство и обширные этнографические исследования также являются ее отличительными чертами по сравнению с континентальной наукой, в которой наиболее известной фигурой, возможно, был И.Я.Бахофен (Bachofen) (1815-1887; см.: Mutterrecht [матриархат]. 1861). Мы не можем далее развивать эту тему— хотя представляется несправедливым не упомянуть «Золотую Ветвь» Фрейзера (Frazer. Goolden Bough. 1890) и множество других столь же знаменитых работ, таких как «Первобытное общество» Л. X. Моргана (Morgan L. H. Ancient Society. 1877); но для наших целей важно упомянуть особо школу, развившуюся из учения Фрица Гребнера (Graebner. Methode der Ethnologie. 1911). Отметим еще ряд работ. Выдающийся представитель этой школы М. Г. Шмидт написал единственный трактат по этнологической экономической теории, которым мы располагаем (Grundriss der ethnologischen Volkswirtschaftslehre. 1920-1921); достоин внимания труд Вильгельма Копперса (Koppers W. Die ethnologische Wirtschaftsforschung // Anthropos. 1915-1916. Но еще более важной для нас является характерная для этой школы теория культурных зон (Kulturkreistheorie). Коротко ее основную идею можно сформулировать следующим образом: всякое исследование первобытных форм цивилизации, несомненно, сталкивается с проблемой «истоков» (происхождения), — например, наблюдаемых видов орудий труда, украшений и т. п.; либо наблюдаемых видов поведения, таких как одомашнивание животных, — а также с проблемой факторов, ответственных за наблюдаемые изменения во времени («прогресс»). Этнологи и культурологи (культурные антропологи) предлагали весьма разные объяснения в конкретных случаях. ^2-6 Но подавляющее их большинство соглашалось (или скорее принимало как данность), что наблюдаемое поведение или типы физических предметов, отражающие поведение, должны быть, по крайней мере в принципе, объяснены конкретными условиями жизни группы или племени, которой(-му) принадлежат те или иные находки: т. е. большинство этнологов склонялись к тому, что можно назвать теорией «независимого происхождения» и «автономного развития». Гребнер и его последователи подвергли эту теорию сомнению. Опираясь на тот непреложный факт, что культурные особенности примитивных обществ весьма стабильны на протяжении длительных периодов, они отрицали независимость происхождения и автономное развитие таких феноменов, как аналогичные орудия труда, и считали наличие сходных признаков отражением — если не доказательством — существования общего истока, из которого использование, скажем, определенного типа пуговиц должно было распространяться, вместо того чтобы быть изобретенным автономно. Отсюда существование культурных зон — Kulturkreise. Принимаем ли мы эту теорию полностью или нет (сама ее логика вызывает сомнения), но ее фундаментальное значение для социологии в целом очевидно. Даже частичное принятие данной теории наносит серьезный удар по эволюционным взглядам того периода и приводит к значительным расхождениям с тем, что мы назвали «центром» социологии.

Мы завершаем эту часть нашего обзора упоминанием чрезвычайно значительной работы Фридриха Ратцеля (Ratzel) Anthropogeographie (1882-1891; 4-е изд. — 1921-1922), которая явилась предтечей, если не базисом дальнейших работ по антропогеографии (human geography). Причисление этого типа исследований к источникам исторической социологии будет, пожалуй, преувеличением. ^2-7 Он больше соответствует той специальности, которую стали обозначать термином «экология», — изучению пространственных взаимоотношений групп и институтов, интенсивно культивируемому ныне в Соединенных Штатах. Но антропо-география, по крайней мере потенциально, дополняет материал исторической социологии — это понимал уже Ибн Халдун, — и поэтому выдающийся вклад данного периода должен быть упомянут.

[с) Биологические школы.] Приложение к социальным феноменам результатов биологических исследований было слишком распространено в данный период, чтобы можно было обойти его стороной, хотя нам и хотелось бы это сделать, так как эта область заражена идеологическими искажениями и дилетантизмом в степени, превосходящей даже ту, к которой привыкли мы, экономисты. Но мы не можем так поступить кроме прочего потому, что биологические соображения, затрагивая исследования экономистов лишь на периферии, тем не менее непрерывно сопровождали их. Мы не станем пытаться описать развитие профессиональных биологических исследований: ^2-8 достаточно указать, что ни одно из них ни в какой степени не повлияло на социологическую или экономическую мысль, за исключением работ, выполненных в русле дарвинизма, а также работ его критиков — менделистов и других, в первую очередь Августа Вейсманна (1834-1914). ^2-9 Наиболее интересными для нас проблемами являются важность врожденных и наследование приобретенных признаков.

Биологической социологии в том смысле, в котором есть историческая социология, конечно, не существует. Биологические соображения — так же как экономические или любые другие — могут быть привлечены для подкрепления более или менее важных объяснительных гипотез, но социология, в которую они проникают, остается неизменной благодаря своим собственным методам и материалам. Таким образом, расплывчатым термином «биологические школы» может обозначаться лишь акцентирование биологических факторов или аспектов. Мы рассмотрим четыре такие школы.

Во-первых, отметим идею о том, что общество, будучи «органической», а не «механической» системой, может быть плодотворно проанализировано в рамках аналогии с биологическими организмами, такими как человеческое тело. Как пример, принадлежащий перу экономиста, я упомяну работу Шеффле (Schaffle). ^2-10 Но очевидное ребячество этой идеи не должно заслонять от нас тот факт, что акцентирование «органической природы» экономического процесса может быть лишь средством выражения весьма здравого методологического принципа — как это было в случае с Маршаллом. Теоретики — особенно увлеченные «планированием» — часто предаются порочной практике получения «практических» результатов из небольшого количества функциональных отношений между немногими экономическими агрегатами. При этом они пренебрегают тем фактом, что подобные аналитические установки изначально не дают возможности принять в расчет более глубокие факторы, более тонкие соотношения, не поддающиеся взвешиванию и измерению, но при этом более важны для культурной жизни нации, чем те, которые можно взвесить и измерить. ^2-11 «Органические» соображения являются, возможно, наиболее очевидным — хотя едва ли адекватным — противоядием от такой нецивилизованной процедуры.

Во-вторых, упомянем попытки приложения дарвинистских концепций борьбы за существование и выживания наиболее приспособленных к фактам промышленной и профессиональной жизни в капиталистическом обществе. Следует аккуратно разделять два момента. С одной стороны, возможно, — мы не имеем возможности обсуждать здесь этот аспект, — что определенные аспекты системы частного предпринимательства корректно могут быть описаны как борьба за существование и что концепция выживания в этой борьбе наиболее приспособленных может быть сформулирована не тавтологически. ^2-12 Но если бы это было так, то указанные аспекты должны были бы анализироваться со ссылкой лишь на экономические факты, без всякого обращения к биологии; напротив, любые мнения, которые биологи могут высказывать по этому вопросу, должны быть исключены как дилетантизм. С другой стороны, возможно непосредственное обращение к биологическим фактам и теориям; оно уместно, когда встает вопрос наследования людьми физических или ментальных качеств. Важность этого вопроса при оценке влияния определенных институтов и политических мер очевидна или должна быть таковой.

В описываемый период, как, впрочем, и позже, эти два момента были разделены весьма несовершенно. ^2-13 Здесь нас интересует лишь второй вопрос, и в частности его место в дискуссии того периода о социальной реформе. Аргумент о том, что меры в пользу низших слоев общества могут привести к ухудшению среднего качества человеческого материала, конечно же, намного старше дарвинизма. ^2-14 В течение рассматриваемого периода его поддерживали многие, из них наиболее важен Герберт Спенсер, который, однако, ничего не добавил к этой старой идее, кроме более детальной разработки, основанной на исследованиях биологического отбора. Критики протестовали не столько против привлеченной биологии — в большинстве случаев они были не в состоянии это сделать, — сколько против приложения концепции естественного отбора к фактам социального отбора, выделения «приспособленности», которая обеспечивает выживание обладающих «социально желательными» характеристиками, и тому подобного. В наше время все эти аргументы известны и успели поднадоесть. Следует упомянуть о двух прискорбных моментах в этой дискуссии. Экономисты оказались абсолютно не в состоянии уделить этим проблемам столько внимания, сколько они заслуживали: легкомысленные «за» и «против» составляли основную массу их вклада; единственным из ведущих экономистов, взявшим на себя труд задуматься над этим вопросом, был Пигу; к нему я и отсылаю читателя, желающего получить более полную информацию. ^2-15 Еще хуже, что экономисты, принимая ту или иную сторону, показали в прискорбной степени свою подверженность влиянию идеологических пристрастий. ^2-16 Это столь же, если не более, справедливо для тех, кто презрительно отвергал идею о возможной опасности поддержки бедных для качества человеческого капитала, как и для тех, кто некритически защищал ее. Таким образом, вопрос о соотношении Природы и Воспитания остается без удовлетворительного решения до сего дня.

В-третьих, отметим работы, которые относятся ко второму направлению, но будут рассмотрены особо: это исследования по статистической биологии, биометрике, от которых мы получили важную методологическую помощь. Достаточно будет двух великих имен: Карл Пирсон и сэр Френсис Гальтон .

Карл Пирсон (1857-1936) определенно не нуждается в представлении и ином памятнике помимо «Биометрики». Поэтому просто вспомним два его знаменитых и столь богатых смыслом изречения: «способности не ходят по одиночке» и «нация черпает силу в своих неудачах» . Сэра Френсиса Гальтона (1822-1911) я выбрал бы в качестве примера, если бы меня попросили выделить чисто английский тип великого деятеля науки и чисто английский тип научного произведения. Он получил медицинское образование, но при этом максимально свободно и бесцеремонно путешествовал по всем привлекавшим его областям научной мысли. Не будучи связанным с университетами и преподаванием, он ставил свои собственные проблемы и трактовал их с непрофессиональной, совершенно очаровательной оригинальностью. Он был самым подлинным и неакадемичным из ученых, во многом напоминая своего родственника Дарвина. Из многих его достижений для нас важны следующие: его можно признать независимо открывшим корреляцию как эффективный инструмент анализа; он «поставил на ноги» евгенику (в 1905 г. Гальтон основал лабораторию евгеники); он, понимая важность соответствующих проблем, создал новую отрасль психологии, психологию индивидуальных различий; наконец, он энергично взялся, хотя и абсолютно неадекватными методами, за разрешение проблемы «природы и воспитания» (Hereditary Genius. 1869; Inquiries into Human Faculty and Its Development. 1883; Natural Inheritance. 1889) — все это делает его, по моему скромному мнению, одним из трех величайших социологов (два других — Вико и Маркс).

В-четвертых, упомянем расовые теории. Здесь они трактуются как подгруппа биологических теорий. ^2-17 Конечно, можно исходить из того, что диапазон индивидуальных различий очень велик, — подумайте, например, об огромных различиях, наблюдаемых в математических или музыкальных способностях, — можно даже считать, что позиция индивида в статистическом распределении способностей есть прежде всего вопрос наследственности, и при этом не разделять мнение, что социологически значимые характеристики различаются между расами. Уверенность в последнем является отличительной чертой расовых теорий. Вне науки этот «расистский» принцип стар как мир, и наиболее внушительным проявлением его является Ветхий Завет. Однако попытки обосновать его научными методами начались лишь незадолго до рассматриваемого нами периода. Поэтому я воздержался от упоминания самых сильных произведений в этой области, например работ Гобино (Gobineau) в части III, к которой они хронологически относятся. Будет упомянуто еще лишь одно имя — Аммон. Противники расовой теории наиболее ярко представлены Боасом. ^2-18 Чрезвычайная краткость объясняется тем фактом, что экономисты, которые жизненно заинтересованы (или должны быть заинтересованы) в изучении диапазона различий индивидуальных «способностей» и вопроса об их наследовании, весьма слабо интересуются чисто расовым аспектом последнего. Фактически, насколько я знаю, Вернер Зомбарт является единственным достойным упоминания экономистом, который серьезно использовал понятие расы. ^2-19 Единственный комментарий, который, как мне кажется, надо сделать: здесь мы имеем тот случай, когда исследование реальной проблемы стало почти невозможным из-за воинствующего инфантилизма с обеих сторон. Тем не менее проблема реальна и не является лишь плодом воспаленного воображения. Она важна для социологии во многих отношениях, в частности, например, для теории общественных классов. ^2-20

[d) Автономная социология.] Ввиду того что мы очень широко определили историческую социологию, читатель вправе спросить, может ли существовать в таком случае какая-либо неисторическая социология. Каждый социолог или экономист, какими бы спекулятивными ни были его рассуждения, должен использовать некоторые факты, большинство которых неизбежно имеет историческую природу в том смысле, какой мы придаем этому термину. Но я имею в виду не это. Мы определяем ученого как исторического социолога, только если он сам проводит серьезные исторические или этнологические исследования или по крайней мере достигает своих результатов посредством анализа таких исследований других авторов. Беспорядочное использование исторических фактов в целях иллюстрации или даже верификации теории не делает ученого историческим социологом. Аналогичным образом заблуждается читатель, который задает вопрос, существует ли непсихологическая социология, так как в самом деле трудно вообразить социологический анализ, который не использовал бы «психические» факты того или иного рода. Именно использование результатов и методов профессиональной психологии будет в этой книге характеризовать психологическую социологию, или социальную психологию (см. ниже, § 3е), а не использование фактов обывательского опыта, наблюдаемых и кон-цептуализируемых самим социологом, какими бы психологическими по своей природе ни были эти факты. Ниже, в главе 7, мы детально рассмотрим пример разделения психологического и экономического анализа, который покажет нам, что это вовсе не игра слов, а вопрос значительной методологической важности и источник многих недоразумений. Недоразумениям способствовало то, что социологи и экономисты, никогда серьезно не применявшие профессиональную психологию и никогда не проводившие исследований с использованием ее методов, тем не менее описывали свою собственную научную процедуру как психологическую, подставляя без всякой необходимости свои псевдопсихологические конструкции под огонь профессиональной критики.

Поэтому мы должны признать факт развития в данный период автономной социологии, которая нащупывала свой собственный предмет и метод, несмотря на то что произведения, созданные в рамках этой социологии, были наполнены псевдопсихологическими и псевдоисторическими концепциями и утверждениями. Общество, класс, группа, структура, доминирование и субординация, лидерство, ассимиляция и адаптация — вот примеры понятий, вошедших в ту часть автономной социологии, которую мы назвали ранее «центром», или «чистой социологией». Кули (Cooley), ^2-21 Гиддингс (Giddings), Хобхауз (Hobhouse), Росс (Ross), Зиммель (Simmel), Шпанн (Spann), Штеффен (Steffen), ^2-22 Тард (Tarde), Теннис (Tunnies) — эти имена представляют весьма разнообразные подходы к этой социологии. Однако, будь у нас время и место, мы могли бы сделать в этих подходах различия намного меньшими, чем сами их авторы (они по-прежнему заслуживают прочтения) могли считать возможным или желательным. ^2-23 Усилия указанных и других авторов на самом деле не создали какой-либо «общей социологии», которая была бы столь же общепринятой, как «общая экономическая теория» предшествующего периода. Такая общая социология была скорее намечена, чем создана. Пожалуй, это было вполне естественным для науки, которая боролась за существование. Но тот факт, что эта задача не была завершена и в последующий период, требует объяснения. Очевидно, причина состоит в том, что видные социологи не посвящали этому достаточных усилий. Это, в свою очередь, было обусловлено не только тем фактом, что в послевоенные времена социологи все более погружались в специальные и весьма «фактологические» проблемы, но и тем, что чистая теория по-настоящему процветает только тогда, когда оперирует с количествами; там же, где проблемы неизбежно нематематичны, ее возможности фатально ограничены и она вскоре теряет свою притягательность. Далее упомянем несколько примеров исследований данного периода в специальных областях, которые, однако, относятся к автономной социологии, не заимствовавшей методы и результаты извне. Мы выбрали Дюркгейма как представителя социологии религии, Эрлиха (Ehrlich) — как представителя социологии права, Ле Бона (Le Bon) — как представителя социологии политики.

Имя Дюркгейма должно быть непременно упомянуто не потому, что он был одним из ведущих социологов религии. Наряду с исследованиями в ряде других специальных областей он основал школу социологии, которая опиралась на метод, основанный на отнюдь не новом, но принявшем в его руках определенную форму принципе. Дюркгейм понимал, что индивидуальное поведение не может быть объяснено исключительно фактами, относящимися непосредственно к индивиду, а потому необходимо проследить влияния социальной среды. Это может быть сделано многими способами. Способ Дюркгейма заключался в конструировании группового сознания, а поскольку для объяснения он пользовался материалом примитивных цивилизаций, то речь шла о конструировании племенного сознания. Предполагалось, что племенное сознание как таковое способно чувствовать и думать. Так как эта идея сама по себе романтического происхождения, мы можем описать позицию Дюркгейма как один из видов позитивистского романтизма. Например, фундаментальное объяснение феномена религии, выведенное из его принципа, может быть выражено следующим образом: религия является поклонением группы самой себе. Никакой попытки подкрепить эту теорию чем-либо похожим на профессиональную психологию, социальную или какую-либо другую, не было предпринято. Поэтому методы Дюркгейма не следует смешивать с методами Леви-Брюля. ^2-24

Старая «философия права», конечно, всегда содержала чисто социологические элементы. Она выжила в рассматриваемый период отчасти благодаря обязательным курсам «истории философии права», но независимо от этого появились строго научные исследования правовых феноменов. Одним из наиболее важных направлений продвижения вперед было изучение реальных правовых идей и привычек людей («живое право», lebendes Recht) и построение теории правовой практики на основе этого изучения, а не абстракций юриспруденции. Это была идея Эрлиха, которая, родившись в небольшом австрийском университете при самых неблагоприятных обстоятельствах, какие только можно вообразить, своей очевидной значимостью привлекла всемирное (хотя и спорадическое) внимание. ^2-25

Никакая другая область общественной жизни столь остро не нуждалась в серьезном научном исследовании, как политика, где мечты философа создавали идеологические догмы, абсолютно противоречащие очевидным фактам. Политологи, так же как и экономисты, рассуждая о публичной политике, рисовали радужные картины общественного блага, стремиться к которому есть высокое назначение «государственных мужей», и государства, парящего в облаках подобно благодетельному божеству. ^2-26 Факты межгрупповых противостояний, засилия аппарата и его боссов, пропаганды групп давления, массового психоза и коррупции расценивали как искажения, вместо того чтобы видеть в этом сущность: «партийная политика» рассматривалась как то, чего в действительности не должно существовать. Однако именно в течение данного периода началось своего рода пробуждение научной совести и появилась политическая социология — изучение реального функционирования политических институтов. В качестве примера мы могли бы выбрать восхитительную книгу очаровательного человека, чтение которой доставит каждому удовольствие и принесет пользу. ^2-27 Но вместо этого я буду говорить о книгах Ле Бона, пользовавшихся успехом в то время, но подвергшихся уничтожающей критике впоследствии. Его заслугой было подчеркивание с непревзойденной энергией вопроса, фундаментально важного в анализе не только политического, но и всякого другого группового действия. Труды Ле Бона принадлежат к большому классу работ, которые выставляют на наше обозрение и тем самым «открывают» для анализа то, что всем известно в повседневной жизни. Каждый знает по опыту, что в толпе, будь то беснующаяся толпа на улицах неанглийского города (ибо английская толпа не «беснуется») или комиссия пожилых профессоров, мы мгновенно переходим на более низкий уровень интеллигентности, моральности и ответственности, чем тот, на котором мы привычно находимся, когда думаем и действуем в одиночку. Привлечение внимания к этому феномену со всеми его последствиями является заслугой Ле Бона, несмотря на все, что может быть сказано против его материала и метода. ^2-28

Наконец, мы должны упомянуть три весьма важные работы, авторами которых являются экономисты — Веблен, Визер и Парето. На том небольшом пространстве, которым мы располагаем, оценить или хотя бы кратко охарактеризовать их невозможно. О социологических исследованиях Макса Вебера речь пойдет ниже, в главе 4. ^2-29

3. Психология

Изобилие течений данного периода в профессиональной психологии (не будем смешивать с исследованиями более или менее психологического характера в других областях) не поддается описанию, хотя большинство их выросло из старых корней и лишь немногие образовали новые подходы. Для наших целей, однако, мы можем свести это многообразие к пяти категориям: а) экспериментальная психология, b) бихевиоризм, с) гештальт-психология, а) фрейдистская психология, е) социальная психология. Ни одна из этих отраслей не оказала сколько-нибудь реального влияния на экономические исследования (словесная оболочка не в счет). Но они должны быть упомянуты, так как их развитие проливает свет на Zeitgeist данного периода и ввиду их потенциальной важности, которая будет отмечена в каждом конкретном случае.

а) Экспериментальная психология. Поиск фактов, измеримых или хотя бы наблюдаемых методами, отличными от интроспекции, конечно, не был чем-то новым. Психология в этом смысле всегда использовала «наблюдения» (была эмпирической), и многие ее представители всегда заявляли о приверженности методам естественных наук. Но «эмпиризм» Гоббса, Локка, Юма и Милля был, коль скоро мы говорим о психологии, скорее программным и не воплотился в реальные эксперименты и измерения. Последние появились в предшествующую эпоху и набирали силу в рассматриваемый период. Наиболее красноречивым симптомом было появление психологических лабораторий. Важной вехой может служить лаборатория Вундта в Лейпциге. ^3-1 Ее методы и ее дух оказали основополагающее влияние на очень многих, даже на таких исследователей, как Уильям Джеймс и Г. Стэнли Холл, которые быстро «переросли» как узкий кругозор экспериментальной психологии в этом смысле, так и идеи самого Вундта. Статистический компонент такого рода исследований был значительно усовершенствован позднее в Соединенных Штатах (Эдвард Л. Торндайк (Thorndike)). Одно из многих его ответвлений, которое должно было заинтересовать, но не заинтересовало экономистов, упоминается в сноске. ^3-2 Странным дополнением лабораторных исследований Вундта стала его десятитомная Volkerpsychologie <«Психология народов»> (1900-1920). Это исследование языка, мифов и нравов, которое имеет отношение скорее к идеям Гоббса и Вико, чем к лейпцигской лаборатории. Оно упомянуто здесь, а не в параграфе, посвященном этнологической социологии, к которой на самом деле относится, ^3-3 поскольку, с точки зрения самого Вундта и согласно его схеме науки, исследование этого типа фактически дополняет материал, собранный лабораторией, хотя с любой другой точки зрения это вовсе не так. Лишь намного позднее чистая психометрика попыталась проникнуть в область социальных феноменов.

b) Бихевиоризм. В определенном смысле сравнительная психология (в основном зоопсихология) ^3-4 и вслед за ней бихевиоризм, ^3-5 хоть и являются новыми ответвлениями, происходят из экспериментальной психологии Вундта. Поскольку некоторые американские экономисты проявили больший интерес к программным заявлениям бихевиористов, чем к любым другим направлениям психологии, ^3-6 читателю важно уяснить некоторые ограничения, с которыми сталкивается применение бихевиористских принципов в общественных науках. В своей основе бихевиористский метод сводится к разложению поведения на объективно наблюдаемые реакции — реакции, которые мы можем наблюдать не прибегая к интроспекции или любой другой психологической интерпретации «смыслов», — на объективно контролируемые стимулы. В рамках этого метода реагирующий организм воспринимается абсолютно пустым, лишенным собственных склонностей (подобно тому как Локк трактовал «сознание»). При этом (здесь бихевиоризм идет дальше Локка) игнорируется весь комплекс концепций и интерпретаций, обозначаемых такими понятиями, как сознание, ощущение, восприятие, воля, побуждение или инстинкт. Вот почему поведение низших животных и простейшие реакции человека в раннем детстве являются главным объектом применения бихевиористского метода. Всякий шаг за пределы этого объекта мог бы стать достижением, так как позволил бы нам обойтись без определенных исследовательских инструментов, правильность которых можно поставить под сомнение. Но беда в том, что за пределами, в которых бихевиористский метод является операциональным, иными словами — за пределами области, в которой можно получить реакции, детерминированные исключительно контролируемыми условиями, метод сам по себе становится некорректным. Поэтому не поддающийся экспериментальному подтверждению вывод о том, что поведение человека детерминируется исключительно средой, не столько ложен, сколько бессмыслен. Но именно к этому выводу стремится аргументация некоторых бихевиористов: его принятие отмечает границу, отделяющую в сущности здравый метод анализа от идеологии, популярность которой (особенно среди сторонников полной обусловленности человеческих действий окружающей средой) нетрудно понять.

с) Гештальт-психология (Эренфельс (Ehrenfels), Кёлер (Kohler), Коффка, Вертхаймер (Wertheimer), Рицлер (Riezler)) развилась из единственного основного принципа: никакой отдельный элемент из любого набора элементов не воспринимается, не оценивается и не интерпретируется обособленно — звук в песне, цвет в пестром ковре или даже бокал вина, являющийся частью обеда, никогда не «переживается» изолированно, а если бы это было так, то он означал бы для нас нечто совершенно отличное от его реального значения как части определенного набора. Все, что следует сказать по поводу этого чрезвычайно важного открытия — а оно действительно является таковым, хотя мои формулировки звучат достаточно тривиально, — это, во-первых, то, что его дальнейшая разработка относится в основном к последующему периоду и лишь зачатки этого развития — к рассматриваемому; а во-вторых, что среди многих возможных применений ге-штальт-психологии в общественных науках есть по меньшей мере одно важное. Гештальт-психология может использоваться для выработки разумной и неметафизической концепции психосоциальных коллективов — таких как само общество.

d) Фрейдистская психология. В конце столетия психоанализ был терапевтическим методом — истоки его восходят к учению парижского психиатра Ж. М. Шарко (J. M. Charcot), — позволившим достичь заметных успехов, особенно при лечении «истерического» торможения движений, благодаря усилиям Йозефа Брейера (Josef Breuer) и Зигмунда Фрейда. Но около 1900 г. сфера применения психоанализа начала значительно расширяться, хотя он по-прежнему оставался терапевтическим методом,— он стал развиваться в общую теорию функционирования человеческой психики. Старая идея подсознательной стороны личности и ее борьбы с сознательным ego была усовершенствована и с непревзойденной эффективностью операционализирована Фрейдом. ^3-7 Опять-таки я не могу — и, возможно, не должен — идти дальше указания на обширные возможности ее применения в социологии — особенно в политической социологии — ив экономической науке, которые, как мне представляется, возникнут в будущем. По-моему, фрейдистская социология политики (включая экономическую политику) может однажды стать самым важным приложением фрейдизма, хотя до сих пор соответствующие попытки были весьма скромными (У. X. Р. Риверс (W. Н. R. Rivers)). He могу я углубиться и в рассмотрение других течений, обнаруживающих значительные параллели с фрейдизмом, хотя и отличавшиеся от него по целям и методам. Упомяну лишь Т. Рибо (Т. Ribot). ^3-8

е) Социальная психология. Эта отрасль психологии обычно определяется очень широко, что позволяет включить все типы исследований, хоть как-то связанные с психическими фактами, имеющими отношение к социальным феноменам, и в особенности все типы исследований, основывающиеся на концепции группового, национального и других видов коллективного сознания. Такая практика может быть полезной для того, чтобы собрать и упорядочить вероятные источники предположительно имеющих отношение к делу фактов или предложений. Но мы не можем принять ее, поскольку она делает понятие социальной психологии бесполезным с точки зрения классификации (а мы используем его здесь именно для этого). С точки зрения наших целей не существует критерия для объединения под одним заголовком романтической философии и истории Гердера с культурной антропологией Вестермарка или Тэйлора, «автономной» социологией Росса и т. д. Поэтому мы будем говорить о весьма узкой области, в которой наиболее важной фигурой рассматриваемого периода был Мак-Дугалл. ^3-9 Он был профессиональным психологом и стремился создать специальную ветвь психологии, способную объяснить феномены взаимодействия между индивидами или группами, а также определяющее влияние, которое коллективное сознание, однажды сформировавшись, оказывает на входящих в его сферу индивидов. Тот факт, что он акцентировал творческий элемент и рассуждал в терминах инстинктов и эмоций, объясняет, почему его учение после мощного первоначального успеха утратило популярность в эпоху, быстро превращавшуюся в бихевиористскую и энвиронменталистскую. В меньшей степени профессиональным психологом был Леви-Брюль. ^3-10 Но и он интересовался в первую очередь сознанием и лишь затем обществом. Не много имен можно было бы добавить, чтобы получился вполне исчерпывающий список. Не могут быть здесь упомянуты психологические исследования (по большей части статистического характера), которые проводились в рамках практических дисциплин, — мне представляется, что детская психология ближе всего подошла к проблемам общей социологии.

Примечания

0-1. [Часть IV, глава 7, § 2. И. А. Шумпетер намеревался подробнее написать об эконометрике современного ему периода в части V, но закончил лишь несколько вводных страниц.]

1-1. Это можно проиллюстрировать впечатляющими работами Карла Лампрехта (1856-1915), который был в первую очередь оригинальным и неутомимым исследователем экономической истории (см., в частности, его Deutsches Wirtschaftsleben im Mittelalter, 1885-1886), но разработал в терминах своей собственной социальной психологии эволюционную схему (со стадиями, как у Конта), которую провозглашал едва ли не универсальной (см. его монументальный труд Deutshe Geschichte. 1891-1909). Эта социальная психология была причудливой смесью оригинальных идей — одной из них было, например, изучение обширной коллекции детских рисунков — и чего-то весьма похожего на безответственный дилетантизм. Но Лампрехт доблестно оборонялся от вполне естественной критики (см. его Moderne Geschichtswissensihaft, 1905г.; пер. на англ. 1905 г.).

1-2. Репрезентативными фигурами среди историков права были, например, Бруннер , Гирке , Майтланд , Мейн , Виноградов . Чтобы показать, какой тип исследований я имел в виду, говоря о всеобщей тенденции к написанию проблемных исторических работ, я упомяну лишь два имени. Одно я уже называл: Ипполит Тэн (1828-1893). В указанном отношении важна его работа Les Origines de la France contemporaine (1876-1893; пер. на англ. яз. — 1876-1894). Другое имя: Георг фон Белов (1858-1927); особенно интересен его труд Territorium und Stadt (1-е изд. — 1900-1902). Эти два имени, возможно, никогда еще не ставились рядом.

1-3. См., например, неизбежно несовершенные исследования по истории цен, выполненные Торольдом Роджерсом (History of Agriculture and Prices in England, 1259-1793. In 7 vols., 1866-1902) и Г. д'Авенелем (Histoire... de teus les prix... In 7 vols, 1894-1926). Ни один из этих авторов, как представляется, не имеет сегодня того признания, которого заслуживает. Кроме того, д'Авенель исследовал глубокие последствия длительных и существенных изменений цен для социальной и политической истории.

1-4. Я был поражен квантитативным духом, которым пронизаны работы одного из величайших историков экономики того периода Альфонса Допша , ведь изучавшийся им материал определенно не подходил для этого (см. его Wirtschaftsentwicklung der Karolingerzeit (1912-1913), а также более позднюю работу Wirtschaftliche und soziale Grundlagen der Europaischen Kultu-rentwicklung... von Casar bis auf Karl der Grossen (1918-1920)).

1-5. См., в частности, его посмертно изданную работу Geschichte des deutschen Volkes bis zum Augsburger Religionsfrieden.

2-1. Некомпетентность признанных лидеров данной науки, конечно, может служить причиной упомянутого феномена. В истории термодинамики был хорошо известный подобный случай (Роберт Майер). Но каждый случай следует рассматривать отдельно.

2-2. Общество можно определить как некое единое целое. Но его можно определить и термином, обозначающим совокупность отношений между группами индивидов или совокупность процессов; аналогично душа может быть определена как «вещь» или как совокупность «психических феноменов». «Отношенческая» концепция общества с особенной энергией отстаивалась Георгом Зиммелем (1858-1918) в Soziologie (1908) и ранее в Die Probleme der Geschichtsphilosophie (1892) — отметим весьма значительное влияние последней работы. Она превращает социологию в теорию человеческих отношений (слово Beziehungslehre <учение об отношениях — нем.> используется в наше время профессором Леопольдом фон Визе ). Противоположный взгляд, который постулирует существование общества самого по себе, принят «универсалистами» (Отмар Шпанн и его школа), хотя его можно найти и в неуниверсалистских работах: в первом случае общество предстает как чисто метафизическая сущность; в последнем — как методологическая конструкция.

2-3. То, что характер исследовательского материала является основным элементом в определении подхода, метода и методологического кредо, включая воинственные взгляды, порождаемые этим кредо, является весьма важным фактом для понимания истории общественных наук, хотя он стал менее важным в последнюю четверть столетия или около того. Мы поймем его выдающееся значение, если будем отдавать себе отчет в том, что выбор материала не всегда был свободным — возможно, даже в большинстве случаев. Дело в том, что в этот период ученый был зачастую, а может быть — как правило — прежде всего философом, историком, этнологом, юристом и т. д. и лишь потом привлекал этот аппарат для социологических исследований. Но всякий раз, когда это происходило, ученый становился заложником своих материалов и методов и не мог моментально перейти к другим: он хорошо понимал лишь материалы и методы, изученные в годы своего становления. Об этих фактах никогда не стоит забывать, если мы хотим корректно диагностировать антагонизмы между группами исследователей в социологии (и где угодно) и их влияние на историю этой науки.

2-4. Это относится, например, к Марксу и Кроче; только последний говорил о «философии», а не о социологии. История социологии, написанная с такой точки зрения, изложена в работе Philosophic der Geschichte als Soziologie (1897) Пауля Барта (очень удачная книга, четвертое издание которой вышло даже в 1922 г.). Вопреки своему вводящему в заблуждение названию <«Философия истории как социологии» — нем.>, эта работа является в сущности историей социологии (полезной и сейчас), написанной с вышеупомянутой точки зрения, за исключением того, что в ней преувеличивалась роль общих теорий исторической причинности. Отметим высказывание фон Визера то том, что «социология— это история без имен»,— одно из тех преувеличений, которые являются средством внушения важных истин.

2-5. Дабы показать, какой тип исследований я имею в виду, упомяну один шедевр: Maunier Rene. L'Origine et la fonction economique des villes, 1910 (одна эта работа может заменить большой объем литературы).

2-6. О «теориях» происхождения изобретений см., например: Mason Otis T, Origins of Invention. 1895. Труд Отиса Т. Мейсона интересно сравнить с современными работами Ашера или Гилфиллана по данному предмету. Но самые интересные исследования этого типа можно найти в книгах и статьях Эдуарда Хана (Hahn) (см. особенно: Die Haustiere... 1896; Die Entstehung der wirtschaft-lichen Arbeit. 1908). Я не могу оценить справедливость критики работ Хана. Но нет сомнения в том, что при прочтении их экономист, каковы бы ни были его взгляды на предмет и метод экономической науки в остальное время, должен на некоторое время превратиться в институпионалиста, так как эти произведения бесконечно более важны и поучительны, чем все, что может сказать обычный экономист.

2-7. Однако читатели, знакомые с учением профессора А. П. Ашера , не согласятся с этим.

2-8. Есть много источников, позволяющих заполнить эту лакуну, например «История биологии» Эрика Норденшёльда (Nordenskiold Eric. History of Biology (пер на англ. яз. — 1928)).

2-9. Все его работы, важные для нас, переведены на английский язык.

2-10. Schaffle Albert E. F. Bau und Leben des sozialen KOrpers. 1st ed., 1875-1878 (см. ниже, глава 5, § 4). К счастью, работа не окончательно испорчена попытками автора найти в социальном организме нервы и пищеварительные органы.

2-11. Проиллюстрируем сказанное примером. Мы уже ссылались на тот факт, что Россия в последние десятилетия XIX столетия проводила ограничительную денежно-кредитную политику, которая могла замедлить ее экономическое развитие. В то же время я говорил о том, что можно понять экономическую подоплеку этой политики. Это не противоречие. Мнение, что данная политика была просто глупой, основано лишь на элементарной механике кредитно-денежной системы и абсолютно не принимает в расчет тот факт, что монетарная политика является результатом взаимодействия всех факторов, образующих экономический, политический и моральный облик нации, и в свою очередь влияет на них как прямо, так и косвенно. Оценка политики, не учитывающая все вышесказанное, является с практической точки зрения бесполезной. Именно это имели в виду те, кто настаивал на «органических соображениях».

2-12. Определение тех, кто выживает, как «приспособленных», иначе говоря — определение приспособленности через выживание, является, конечно, лишенной смысла тавтологией.

2-13. Правильный подход к этому вопросу является одной из многих заслуг автора, который никогда не был признан профессиональными экономистами и ныне, как представляется, совершенно забыт, возможно потому, что имел смелость высказывать неприятную правду, — Уильяма X. Мэллока (Mallock) (1849-1923); см. его работы Social Equality (1882) и Aristocracy and Evolution (1898).

2-14. См., например, выше, часть II, глава 5, § 1с.

2-15. Это было в 1912 г. Я ссылаюсь, однако, на: Economics of Welfare. 3-d rev. ed., 1929. Part 1. Ch. 10. . Столь же удачная, сколь и знаменитая фраза: «Окружающая среда, так же как и люди, может иметь детей» — находится на с. 115 <рус. изд.; Т. I. С. 179>.

2-16. Интересно отметить, что идеология не обязательно была классовой. Конечно, часто она являлась таковой. Но человек вполне может быть не способен увидеть элемент истины в аргументе об отборе по той простой причине, что этот аргумент не укладывается в его любимую схему или идеал. Схемы или идеалы не коррелируют однозначно с положением их сторонника в классовой структуре.

2-17. Симбиоз на некоторой территории, особенно если его результаты усиливаются политическим союзом, в общем случае достаточен для того, чтобы сформировать определенное количество общих интересов и привычек, а также их осознание. Эти факты, конечно, никогда не ставились под сомнение, как и важность для социологии вытекающего из них следствия. Не было сомнения и в том, что они способствуют возникновению относительно долговечных — в частности, «национальных» — типов поведения. Под расовыми теориями мы подразумеваем только те, что связывают эти типы поведения с физическими характеристиками, общими для определенных групп людей. Несложно заметить, что, поскольку, с одной стороны, эти «психологические» или «культурные» типы обладают некоторой долговечностью, а с другой — физические типы не являются абсолютно стабильными, эти два вида дифференциации имеют тенденцию плавно переходить друг в друга. Но в данный момент нам важно подчеркнуть их концептуальное различие.

2-18. Жозеф Артюр граф де Гобино (1816-1882) заслужил бессмертие благодаря превосходным романам и историческим наброскам (например. Renaissance. 1877), которые должны быть высоко оценены в качестве социологических произведений. Здесь для нас интересна его работа Essai sur 1'inegalite des races humaines (1853-1855), написанная, как и его романы, с впечатляющей силой. Именно поэтому в нашем тексте подчеркивается элемент «силы», и это слово используется в несколько ином смысле, чем когда мы говорим о сильной, а значит, убедительной критике. Оригинальное видение почти испорчено ошибочными — фактически дилетантскими — методами и явными абсурдностями, хотя тому, кто осуждает Гобино на этих основаниях, никогда не следует, если он справедлив и последователен, восхищаться Марксом. По части материалов и методов Альфред О. Аммон (1842—1916) гораздо выше, хотя его учение также вызывает значительное количество возражений (см.: Ammon Alfred О. Gesellschaftsordnung. 1895). Научная добросовестность и высокая компетентность побудили профессора Франца Воаса (1858—1942) сделать, особенно между строк, уступки расовой теории, которые являются более значительными, чем он сам полагал: не все из его — уничтожающе неблагоприятных — выводов следуют из представленных фактов (см.: Boas Franz. The Mind of Primitive Man. 1911; в немецком оригинале использовалось слово kulturarm <с бедной культурой — нем.> вместо primitive). Боюсь, что должен закончить эту сноску советом, который, к сожалению, часто напрашивается в социологических и экономических дискуссиях: читайте врагов расовой теории, чтобы увидеть ее сильные стороны; читайте проповедников этой теории, дабы увидеть ее слабые места.

2-19. Он сделал это в своей книге «Евреи и экономическая жизнь» (1911; пер. на англ. яз. — 1951), которую вряд ли можно рассматривать как модель анализа. Тем не менее отдельные ссылки на расовые особенности часто встречаются в экономических произведениях. Мы упоминали их, в частности, говоря об «Основах» Милля.

2-20. Учение кембриджского этнолога А. С. Хэддона <А. С. Haddon> является ярким примером научного подхода к этой проблеме и эффективного использования этнологического материала при ее решении. Однако такой подход был изложен им в лекциях; мне не удалось найти соответствующих примеров в его опубликованных работах. Следует упомянуть и другого автора (когда-то знаменитого, ныне почти забытого), чья трактовка предмета свободна от того элемента, который приводит к таким трудностям сейчас, и показывает, как можно использовать для объяснения расовые различия без того, чтобы подразумевать уникальную корреляцию между расовыми и культурными характеристиками и прежде всего общее «превосходство» или «неполноценность» одного расового типа по сравнению с другими. Это Людвик Гумплович (1838-1909), профессор государственного права в университете Граца; см. его работы Rassenkampf (1883) и Grundrias der Soziologie (1885). Однако его (физическая) антропология оставляет желать лучшего.

2-21. Чарльз X. Кули (1864—1929); упомянем характерную работу этого автора: Social Organisation (1909) — и добавим работу Джона Дыои: Dewey. Human Nature and Conduct. 1922.

2-22. Г. Ф. Стеффен (1864-1929), лидер шведских социалистов; его Sociologi (1910-1911) следует упомянуть непременно.

2-23. Упомянутые имена, при отборе которых допущена известная несправедливость к остальным, приведены здесь, чтобы отразить различные типы социологической литературы, на которые я имел намерение ссылаться, а также как рекомендация читателю для дальнейшего чтения. Не без сожаления я отказался от комментариев, посредством которых мог бы попытаться охарактеризовать работы каждого из этих авторов. Один комментарий, однако, нельзя не привести: постановка рядом таких антиподов, как, скажем, Зиммель и Шпанн, неминуемо покажется критику проявлением полного невежества или непонимания с моей стороны. Этим же он объяснит упоминание наряду с непсихологическими социологами автора (Е. А. Росс), написавшего Social Psychology (1908), и автора (Габриэль Тард), создавшего La Psychologie economique (1901). Поэтому я покажу два пути, по которым можно попытаться сократить упомянутые различия: с одной стороны, я мог бы показать, что эти различия в удивительной степени обусловлены философскими и методологическими кредо, которые больше влияют на язык, чем на сущность излагаемого; с другой стороны, я мог бы показать, что различия последнего типа приводили к утверждениям, которые являются скорее взаимодополняющими, чем антагонистичными. Автор, видящий истоки каннибализма в определенных духовных стремлениях, как правило, думает, что он высказал нечто абсолютно несовместимое с теорией, объясняющей каннибализм тем фактом, что человеческая плоть по вкусу напоминает свинину и в тех условиях, где бытует каннибализм, является изысканным деликатесом. Но это не так.

2-24. См., в частности: Durkheim Emile (1858-1917). 1) Les Formes elementaires de la vie religieuse. 1912 (пер. на англ. яз. — 1915); 2) De la Division du travail social. 1893; 3) Les Regles de la methode sociologique. 1895. Вот практически и вся библиография Дюркгейма. Профессор Питирим Сорокин рассматривает его труды в книге Contemporary Sociological Theories (1928), которую я, пользуясь возможностью, рекомендую читателю.

О Леви-Врюле речь пойдет ниже, в § Зе.

2-25. Ehrlich Eugen (1862-1922). Grundlegung der Soziologie des Rechts. 1913; см.: Pound Roscoe. Scope and Purpose of Sociological Jurisprudence//Harvard Law Review. 1911-1912.

2-26. Мы отмечали, что А. Смит был на удивление свободен от подобных иллюзий. Но Джеймс Милль— нет. Конечно, он не был «этатистом», но «великие принципы» его идеала демократии были совершенно не связаны с аналитическими аргументами.^

2-27. Wallas Graham. Human Nature in Politics. 1908; 3rd. ed. — 1914.

2-28. Le Bon Gustaue (1841-1931). La Psychologie des foules <«Психология толпы»> 1895 (пер. на англ. яз.; The Crowd; a Study of the Popular Mind. 1896; 16-е изд. — 1926). От этой книги берет начало обширная литература, которая весьма преуспела в преодолении технических возражений критиков. Но непопулярная идея или факт никогда не будут спасены рациональным аргументом в их защиту.

2-29. Практически все работы Торстейна Веблена были в русле экономической социологии, но отмечу особо его Theory of the Leisure Class (1899) . Работа Фридриха фон Визера Gesetz der Macht <«3акон власти»> (лучше всего перевести как «Социология власти») появилась in extenso в 1926 г., но ее фундаментальная идея была изложена уже в Recht und Macht (1910). Книга Вильфредо Парето Trattato di sociologia generate <«Трактат общей социологии» (1916), вышедшая в английском переводе под заглавием Mind and Society (1935), имела значительный успех в Соединенных Штатах в 1930-х гг. Я никогда не мог понять, была ли причиной успеха интересная аналитическая схема этой книги или изобилие горьких истин, которые Парето высказывал по поводу обреченности декадентского либерализма.

3-1. Вильгельм Вундт (1832-1920) был одним из выдающихся и наиболее влиятельных ученых той эпохи. Он не обладал сверхоригинальностью, но был тружеником, лидером, учителем, писателем невероятной энергии и плодовитости; он оставил свой след и в других отраслях науки (см., например, выше, глава 2, § 4b). Лейпцигская лаборатория имеет богатую историю, ее создание явилось результатом длинной череды предшествовавших усилий. Вундт был медиком по образованию, и его приход к психологии базировался на физиологии, что делает его прямым продолжателем дела Р. X. Лотце (Lotze R. Н. Medicinische Psychologie. 1852). Другие авторы, на которых может опереться читатель, желающий проследить источники того, что было в прошлом и, возможно, будет когда-нибудь в будущем важным союзником экономической теории, таковы: Йоханнес Петер Мюллер (MUller), Э. X. Вебер (Е. Н. Weber), Г. Т. Фех-нер (Fechner), Эвальд Херинг (Hering), Г. фон Гельмгольц (Helmholtz); все они — представители физиологической психологи, исследования которых были сосредоточены на проблеме измерения ощущений (психофизика). Очень интересно отметить, что до сих пор экономисты не открыли для себя возможности, которые может предоставить это направление исследований (см. об этом ниже, глава 7).

3-2. Это направление связано с изучением индивидуальных различий в характеристиках и особенно в способностях. Следует различать множество его корней и ответвлений, но я упомяну только одно, примыкающее к учению Вундта и представленное работой Differentielle Psychologie (1911) Уильяма Штерна (Stern), и другое, происходящее скорее от Гальтона (Galton) — ввиду того, что оно реализует его идеи, — и представленное теорией «центрального фактора» Чарльза Спирмана (см.: Spearman. Abilities of Man. 1927, где дан общий обзор этой области науки). Обе книги должны быть обязательным чтением для всех экономистов. Конечно, важен для нас и данный аспект детской психологии и педагогики (см., например: Thorndike Е. L. Educational Psychology. 1913-1914. Vol. III).

3-3. По этой причине я также упоминаю здесь имена Лазаруса (Lazarus) и Штайнталя (Steinthal) (именно они ввели термин Volkerpsychologie, обычно переводимый как «психология народов» 

3-4. См.: Morgan С. L. Introduction to Comparative Psychology. 1894.

3-5. Этот термин и наиболее радикальная формулировка программы принадлежат Джону Броудусу Уотсону (см.: Watson J. В. 1) Behavior: an Introduction to Comparative Psychology. 1914; 2) Behaviorism. 1925).

3-6. С этим может быть связано частое использование слова «поведение» в современной экономической литературе.

3-7. Работы Фрейда ныне доступны в дешевых американских изданиях, к которым я и отсылаю читателя. Возможно, что мои несколько фраз о Фрейде могут быть восприняты как осуждающие. На самом деле это отнюдь не так. Все великие достижения являются лишь финальными актами рождения, которым предшествует длинное внутриутробное развитие. У Фрейда было большое количество учеников, которые, однако, раскололись на различные группы, причем некоторые из них вообще нельзя назвать фрейдистскими. Но потенциальная плодотворность в сфере общественных наук свойственна им всем (вернее, всем, которых я знаю).

3-8. См., в частности: Ribot Theodule (1839-1916). Maladies de la personnalite. 1885 (пер. на англ. яз. — 1895)— еще одна книга, которую я, будь на то моя воля, сделал бы обязательным чтением для экономистов. Вышеупомянутые параллели не столь очевидны при сравнении с работами самого Фрейда, сколько при сопоставлении с работами тех, кто начинал в качестве его последователей, особенно Альфреда Адлера. Следует упомянуть еще одну книгу Рибо: Evolution of General Ideas (пер. на англ. яз. — 1899).

3-9. См., в частности: McDougall William. Introduction to Social Psychology. 1908.

3-10. Из многих работ Люсьена Леви-Брюля (1857-1939) достаточно упомянуть Les functions mentales dans les societes inferieures (1910; пер. на англ. яз. — 1926).