Деньги, кредит и циклы. История экономического анализа. Йозеф Шумпетер

Часть IV. С 1870 по 1914 г. (и далее)

Глава 8. Деньги, кредит и циклы

1. Практические проблемы

а) Золотой стандарт

b) Биметаллизм

с) Международное валютное сотрудничество

d) Стабилизация и управление денежным обращением

2. Аналитическая работа

а) Вальрас

b) Маршалл

с) Виксель

d) Австрийская школа

3. Фундаментальные вопросы

а) Природа и функции денег

[b) «Государственная» теория денег Кнаппа]

4. Ценность денег: индексный подход

[а) Ранние исследования]

[b) Роль экономистов-теоретиков]

[с) Хаберлер, Дивизиа и Кейнс]

5. Ценность денег: уравнение обмена и «количественный подход»

[а) Определение понятий]

[b) Разделение между уравнением обмена и количественной теорией]

[с) Паритет покупательной способности и механизм международных платежей]

6. Ценность денег: подходы со стороны денежных остатков и со стороны дохода

а) Подход со стороны денежных остатков

b) Подход со стороны дохода

7. Банковский кредит и «создание» депозитов

8. Кризисы и циклы: «денежные» теории

9. «Неденежный» анализ циклов

а) Теория Жюгляра

b) Общая основа и соперничающие «теории»

с) Другие подходы

1. Практические проблемы.

Как и в других случаях, большая часть литературы данного периода по проблемам денег и связанным с ними вопросам выросла из дискуссий по текущим практическим проблемам. В ней, как и всегда в литературе о деньгах, было значительное количество совершенно бесполезных публикаций и еще больше публикаций, которые хоть и были вполне достойными в своей области, совершенно неинтересны с позиций истории анализа. Тем не менее необходимо, вспомнив сказанное выше (см. главу 2, § 3), описать те практические проблемы, которые вызвали к жизни важные дискуссии.

а) Золотой стандарт. Отражение в литературе преобладавшей в денежной политике данного периода тенденции к принятию или поддерживанию золотого стандарта заслуживает более тщательного анализа, чем мы можем предложить. Во всех странах среди тех, кто обсуждал проблемы национальной денежной политики в практическом аспекте, было очень много безусловных сторонников золотого стандарта. Некоторые из них, как и в любой практической полемике, были ограниченными фанатиками без всяких признаков интеллекта, но на более высоком уровне в их число входили вполне уважаемые авторы. В качестве примера я упомяну Бамбергера, Гиффена, де Парьё, хотя можно предложить и дюжину других подобных трио. ^1-1

Принимая во внимание поверхностную и пренебрежительную оценку, которую некоторые из нас обычно дают теориям денег того времени, следует отметить, во-первых, что мнения и рекомендации безусловных сторонников золотого стандарта находились под непрерывным огнем критики, — следовательно, ничто не может быть дальше от правды, чем убеждение, будто экономисты данного периода все как один преклонялись перед золотым тельцом, — и, во-вторых, что эти мнения получали лишь ограниченную поддержку со стороны тех лидеров экономической теории, которые фактически работали в данной области. Как мы увидим, ни Джевонса, ни Вальраса, ни Маршалла, ни Викселя, ни Визера, ни Фишера нельзя без соответствующих оговорок назвать сторонниками золотого монометаллизма в теории или на практике. Кроме того, впоследствии депрессии 1880-х и 1890-х гг. подняли вопрос об «ответственности» золотого стандарта за падение или циклические колебания цен. Наконец, возникновение золотовалютного стандарта подняло вопрос о достоинствах фактического обращения золота, на который, как мы знаем, уже Рикардо давал отрицательный ответ. ^1-2

b) Биметаллизм. Это явление служило наиболее изобильным источником «практической» полемики на протяжении данного периода. Многие аргументы популярной и политической литературы сторонников серебра — «воздайте справедливость серебряному доллару наших отцов; не распинайте человечество на золотом кресте» — существенно ниже уровнем, чем доводы сторонников золота. В частности, эта литература наполнена полупатологическими измышлениями, поскольку в то время биметаллизм был основной мишенью маниакальных приверженцев золотого стандарта. Тем не менее факт — который затушевывают эти полупатологические измышления и победа сторонников золота — состоит в том, что на своем наиболее высоком уровне аргументация биметаллизма в действительности выигрывала в полемике даже независимо от поддержки, которую оказывали биметаллизму некоторые видные ученые. ^1-3

с) Международное валютное сотрудничество. Различные международные валютные союзы и соглашения, такие как Латинский союз, Скандинавский союз. Германский союз (предшественник империи), естественным образом подталкивали к более всеобъемлющим схемам. По инициативе Франции в Париже в 1867 г. была проведена международная валютная конференция, которая смогла при лидерстве де Парьё удивительным образом избежать контакта с осиным гнездом — дискуссией о биметаллизме. На ней рассматривался вопрос о единой мировой системе чеканки золотых монет и были приняты наиболее смелые из когда-либо ранее принимавшихся положения о всемирном валютном союзе. Но на последующих международных конференциях 1878, 1881 и 1892 гг. давление Соединенных Штатов склонило дискуссию и принятые решения в сторону биметаллизма и тем самым убило первоначальную идею. ^1-4 Тем не менее на конференции 1892 г. немецкий экономист Юлиус Вольф предложил новую идею: хранить международный золотой запас в нейтральной стране и выпускать международные банкноты под обеспечение этого запаса — идею, которая, хотя и в совершенно иной форме, была впоследствии частично реализована Международным фондом в рамках Бреттон-Вудской системы.

d) Стабилизация и управление денежным обращением. Главное привлекательное свойство аргументации биметаллизма, по крайней мере для людей, непосредственно не заинтересованных в производстве серебра, конечно же заключалось в предлагаемой ею перспективе роста цен. Официально биметаллисты предпочитали говорить о стабилизации уровня цен. Но были разработаны и другие схемы стабилизации, не связанные с серебром, например такие, в которых предполагалось полностью отделить денежное обращение от золота и использовать бумажные деньги. И хотя в течение трех десятилетий падения цен люди думали о стабилизации прежде всего общего уровня цен (как всегда, имело место преднамеренное или непреднамеренное смешивание этой задачи с задачей сохранения отдельных цен, особенно цен сельскохозяйственных продуктов), более широкие цели, конечно, тоже ставились. Даже простая стабилизация цен подразумевает — в качестве своего главного чисто экономического мотива — заинтересованность в стабилизации экономической ситуации в стране. Но стабилизация занятости часто упоминалась и в явном виде. Кроме того, особенно в связи с дискуссиями о золотовалютном стандарте, было много разговоров о стабилизации процентных ставок. ^1-5

Все это уже подразумевало денежную политику того или иного вида. Например, биметаллизм требует такой денежной политики, при которой необходимо регулировать цену серебра — т. е. закреплять ее покупкой серебра, чтобы избежать вытеснения золота из обращения серебром, — в этом случае денежная система уже не работает автоматически. Все схемы, которые шли дальше этого, подразумевали, конечно же, еще более активную политику. В качестве примера я упомяну идею, получившую некоторую поддержку: она касается неконвертируемой бумажной валюты, курс которой должен регулироваться государственным ведомством. Ведомство должно покупать на эту валюту государственные облигации (чтобы увеличить ликвидность) при падении уровня цен и продавать государственные облигации (чтобы уменьшить ликвидность) при росте уровня цен. Эту идею можно рассматривать как одну из многих, предвосхищающих операции на открытом рынке Федеральной резервной системы. Но идея операций на открытом рынке была известна и в других формах. Управление денежной системой не сводилось к регулированию обращения национальной валюты. Оно распространялось и на валютные курсы, и (что еще важнее) на банковский кредит. ^1-6 И это управление не оставалось на уровне «планов». К нему все активнее прибегали на практике крупные центральные банки. ^1-7 Неправда, что денежное регулирование этого и других видов не имело других целей, кроме сохранения национального золотого запаса. Оно применялось в «терапевтических» целях, которые отличались от предлагаемых современными экономистами, и стремление к полной занятости не было среди них основным. Но чрезмерное подчеркивание значения, которое придавалось тогда игре под названием «золотой стандарт» ради самой игры, вводит в заблуждение не меньше, чем трактовка денежных систем, существовавших до 1914г., как «автоматических». ^1-8 Без четкого понимания этого невозможно оценить достижения доктрин той эпохи ни самих по себе, ни сравнительно с исследованиями нашего времени.

В оставшейся части параграфа мы должны ограничиться упоминанием нескольких достижений ведущих ученых-экономистов в области «денежных реформ». Джевонс сделал набросок того, что представлялось ему «Идеально совершенной денежной системой», ^1-9 в которой золото, оставаясь средством обмена и общепринятым измерителем ценности , переставало быть стандартом для отсроченных платежей, «долговых сумм, хоть и выраженных в золоте, но изменяющихся обратно пропорционально изменению ценности золота, выраженной через другие товары». Это возрождало «план табличного стандарта» tabular-standard plan> Лоу (см. выше, часть III, глава 7, § 3). Кроме того, это является ключевым моментом предложений Маршалла. ^1-10 В последних, однако, содержалась новая идея. Принимая «слитковый стандарт» Рикардо, Маршалл утверждал, что использоваться должны слитки золота и серебра, при этом серебряные слитки определенного веса должны быть приравнены к золотым слиткам определенного веса, так чтобы денежная единица обеспечивалась определенным количеством как золота, так и серебра в фиксированном соотношении (симметаллизм). Предложение Ирвинга Фишера, ^1-11 «компенсированный доллар», сочетало в себе принятие золотовалютного стандарта с мерами по изменению золотого содержания денежной единицы в соответствии с изменениями официального индекса цен таким образом, чтобы доллар представлял собой не постоянное количество золота, а постоянное количество покупательной способности. Наконец, Вальрас выдвинул план, который был связан с реальной практикой во Франции столь же искусным, сколь и простым образом. Согласно ему, золото должно было остаться стандартным денежным металлом и монеты из него должны были чеканиться для частного использования без ограничений. Серебро должно было стать материалом для «символических» монет , которые, однако, являлись бы не только разменными монетами , но и определенным видом платежных средств, используемых для контролирования уровня цен : государство должно было увеличивать их количество в обращении при падении цен и сокращать выпуск этих монет при росте цен. Современное звучание этого положения подчеркивать излишне. Вальрас добавил и другое соображение, делающее его одним из предшественников «100-процентных схем» нашего времени. Он признавал, хотя только в случае банкнот, тот факт, что банки создают средства платежа или, как он выражался, банки могут давать предпринимателям деньги взаймы, не занимая их в том же количестве у капиталистов-сберегателей. Но он неодобрительно относился к этому и предлагал, чтобы излишек серебра использовался для чеканки дополнительных серебряных монет на сумму находящихся в обращении банкнот (минус сумма наличных платежных средств в распоряжении эмитирующих банкноты банков) для сдерживания объема банкнот последних. ^1-12

Нас не интересуют здесь достоинства или недостатки этих планов. Они были упомянуты по двум причинам: во-первых, потому, что они демонстрируют степень необоснованности убеждения в том, что ведущие экономисты до наших дней не обращались к проблемам денежной реформы; во-вторых, потому что все эти планы основывались на аналитических исследованиях, фундаментальное значение которых следует признавать совершенно независимо от того, нравятся ли нам сами планы.

2. Аналитическая работа

История чисто аналитических исследований данного периода, которой мы отныне уделим почти все наше внимание, демонстрирует успешное продвижение вперед. ^2-1 Несмотря на то что, как мы только что видели, большинство ведущих экономистов активно участвовали в дискуссиях о практических проблемах своей эпохи, их исследования в меньшей степени зависели от этих дискуссий, чем исследования их предшественников: в большей степени, чем ранее, анализ продвигался вперед своими собственными силами, и чисто научная филиация идей (изменение доктрин, которое не является простой реакцией на изменение обстоятельств и политических настроений) проявлялась отчетливее, чем в предшествующий период. В теории денег в большей степени, чем в других отраслях экономической науки, новые ценные методы и результаты «вырастали» из уже накопленного запаса знаний: если в «общей теории» можно при желании говорить о революции, здесь наблюдалась лишь энергичная эволюция. Не произошло никакого разрыва с исследованиями Дж. С. Милля, которые он облек в несовершенную систематическую форму. И все же значительная часть территории, занимаемой сегодня теорией денег, фактически была завоевана именно в этот период.

Общая картина, которую я намерен представить, многое теряет из-за невозможности, за исключением редких случаев, уделить внимание фактологическим исследованиям того периода, которые по меньшей мере столь же важны для нашего времени, сколь и «теории». Но все, что можно сделать в таком кратком обзоре, — это упомянуть основные типы и дать один-два примера каждого. Во-первых, было несколько действительно превосходных официальных докладов: кроме английских, которые, как обычно, занимают первое место, я снова упомяну доклады на международных валютных конференциях и доклады Национальной комиссии по денежному обращению

В качестве примера работ четвертого типа приведу статистические исследования центральных банков (особенно Банка Англии) сэром Р. X. Инглисом Палгрейвом (большая часть этих исследований собрана и обобщена в его книге Bank Rate and the Money Market (1903), которая является шедевром искусства «заставлять цифры говорить»): очень сложно сформулировать конкретные результаты, но внимательно читающий эту книгу «страницу за страницей» вскоре обнаруживает, что ему понятен ее смысл. В-пятых, следует отметить проникновение в данную область исследований современных статистических методов — самым ранним известным мне примером является работа Дж. П. Нортона (Norton J. Р. Statistical Studies in the New York Money Market. 1902).

Почему же тогда об исследованиях данного периода иногда отзываются столь пренебрежительно и почему многие из нас настаивают на совершенно нереалистичном разделении между этими исследованиями и работами нашего времени? Один из ответов таков: именно потому, что эволюционный характер возникновения этих новых методов и результатов сделал их похожими на новые формулировки старых положений. Но есть и другой ответ, весьма интересный для любого, кто изучает механизмы научного «прогресса». Представителям данного периода не удалось развить и систематизировать свои завоевания в форме, приемлемой для всех экономистов, так чтобы все допущения и приложения были хорошо разработаны и представлены в наглядной форме. Вследствие этого данные завоевания не проникли в основной поток литературы, особенно в учебники, так что уничижительная критика хотя и вызывает справедливое негодование у таких ученых, как профессор Марджет, в то же время может подкрепляться цитатами из основного потока литературы — даже из таких известных, удачных и достойных (в своем роде) книг, как Das Geld (1903) Карла Хельфериха или Principles of Money (1903) Дж. Л. Лафлина, или популярной книги Money and Banking (1-е изд. — 1895; 5-е изд. — 1914) Хораса Уайта, или Money (1904) Дэвида Кинли, или La Monnaie (1907) Альфреда де Фовил-ля. Даже книга SozialOkonomische Theorie des Geldes (1909) Адольфа Вагнера, которая претендует на то, чтобы подняться выше и содержит несколько оригинальных идей, ненамного лучше остальных, а работа Карла Книса Geld und Credit <« Деньги и кредит»> (1873-1879), какой бы важной она ни была в других отношениях, привнесла очень мало нового в изучение тем, обозначенных в ее заглавии.

Однако если быть честными, то мы должны упомянуть по край ней мере некоторые из книг, по той или иной причине выделявшихся из общей массы: работу Джевонса Money and the Mechanism of Exchange (1875), выдержавшую множество изданий, — очаровательную книгу, в которой довольно банальные элементы иногда украшены искрами оригинальности; трактат Treatise on Money and Essays on Monetary Problems (1888) Дж. Шилда Николсона, который так и не был оценен по заслугам; знаменитый учебник Money (1878) Ф. А. Уокера — возможно, наилучшее средство ознакомиться с основной доктриной той эпохи в ее лучших проявлениях; ценность La Moneta (1883) Туллио Мартелло лишь немного снижается некоторыми причудливыми ультралиберальными идеями по поводу свободной чеканки монет; La Moneta... (1882-1883) А. Месседальи — одно из лучших достижений в научной литературе о деньгах, предшествующих достижениям Вальраса—Маршалла—Викселя—Фишера. Кроме того, заслуживают упоминания части, тома или главы о деньгах в трактатах общего характера — таких как труды Пирсона, Дивизиа или Кольсона. ^2-1 Но мы должны ограничиться третьей книгой работы Г. Касселя Theoretische Sozialfikonomie (1918; 4-е изд., перераб. — 1927; пер. на англ. яз. — 1923, новое изд. — 1932). Эту работу мы выбрали потому, что она представляет с не допускающей сомнений ясностью точку зрения, согласно которой фундаментальная логика экономического процесса совершенно не зависит от феномена денег, теория которого по самой своей природе заключается лишь в теории уровня цен. В этой теории относительные цены (меновые соотношения) превращаются в абсолютные денежные цены в соответствии с количественной теорией — и потому указанная теория реально, а не только по видимости, находится за рамками общей экономической теории. В этом отношении Кассель совершенно упустил из виду значение идей Вальраса, которым он обычно следовал в других отношениях. Но если рассматривать его трактовку как выдающийся пример совершенно устаревшего взгляда на предмет, мы должны добавить, что он представляет эту точку зрения чрезвычайно эффективно и что в силу этого его трактовка сохраняет свое значение, причем не только историческое. Мы можем использовать теорию Касселя всякий раз, когда хотим реально оценить свои собственные достижения.

Краткое описание характера и судьбы основных аналитических достижений данного периода объяснит это парадоксальное положение дел.

а) Вальрас. Во-первых, самое значительное из этих достижений принадлежит Вальрасу. ^2-3 В том же смысле, в котором о нем можно говорить как о создателе экономической статики, современной теории экономического равновесия, правомерно говорить о нем и как о создателе современной теории денег. Фактически его теория денег и кредита является всего лишь частью его теории общего экономического равновесия. Тем самым он по сути удовлетворил стремление , которое столь сильно подчеркивалось в последние двадцать лет, а именно стремление к тому, чтобы анализ денег был «встроен» в систему общей теории вместо того, чтобы разрабатываться независимо и затем «прилагаться» к ней. И если рассматривать статику денежной системы, то все разработанные положения о деньгах и связанных с ними процессах либо содержатся в его системе, либо могут быть выведены из нее при принятии дополнительных допущений. Таким образом, как было показано Ланге, ^2-4 кейнсианский анализ в «Общей теории» (но не в «Трактате о деньгах» 1930 г.) является лишь частным случаем общей теории Вальраса. Но, как мы видели, Вальрас пришел к своей теории лишь в 1920-х гг. Его влияние на дискуссию рассматриваемого периода шло через Викселя и Панталеони. Но даже эти двое не вполне оценили значение его исследований денег. Его непосредственный последователь, Парето, совершенно не замечал этого значения и скорее откатился назад, чем продвинулся в данной области. И все же у Вальраса было двое превосходных последователей, но они остались практически неизвестными: Опти и Шлезингер. ^2-5

Если речь идет о рассматриваемом периоде, то вальрасианская теория денег для подавляющего большинства экономистов просто не существовала. Однако, пользуясь возможностью, я упомяну оригинальные исследования Дель Векьо, частично основанные на вальрасианских принципах, которые были начаты в последние годы данного периода. ^2-6

Наверное, удобно упомянуть здесь другой блок оригинальных исследований денег, связанный с вальрасианским: их автор — Ирвинг Фишер. Большая часть этих исследований стала достоянием общественности слишком поздно, чтобы оказать какое-либо влияние на течение мысли данного периода. И когда эти исследования увидели свет, внимание профессионалов было слишком сконцентрировано на книге The Purchasing Power of Money (1911), успех которой затмил собой тот факт, что она представляла лишь один аспект — и не самый важный — теории денег Фишера, как эту теорию понимают сейчас. С момента выхода этой книги Фишера стали классифицировать как сторонника определенной жесткой формы количественной теории (см. ниже, § 5) и пренебрегать всеми остальными его достижениями в области «денежного» анализа экономического процесса в целом — денежного анализа в том смысле, в котором таковым является «Общая теория» Кейнса. Это произошло потому, что он не называл эти достижения денежным анализом или анализом доходов, а выбирал другие названия, такие как «Теория процента» или «Подъемы и спады». В результате его читатели не получали полного представления о его достижениях в области анализа денег и, в частности, не видели их вальрасианских черт. ^2-7

b) Маршалл. Вторыми по значимости за последние три десятилетия XIX в. были достижения Маршалла. ^2-8 Как и Вальрас, хотя и в менее явном виде, он рассматривал проблему денег как часть анализа общего экономического процесса и как один из путей, ведущих к теории занятости. В более ясной форме, чем Вальрас, хотя менее энергично, чем Виксель, он отмечал важность разделения между «реальной» и «денежной» ставками процента и обращения к особенностям механизма, посредством которого изменения количества денег влияют на экономическую систему. У Маршалла было также много намеков, требовавших дальнейшего развития, хотя лишь немногие из них будут упомянуты в этой главе. Он имел в своем распоряжении все элементы, необходимые для решительного шага вперед, но не сделал этого шага. В отличие от Вальраса он действительно был лидером в своей профессии. С 1885 г. все мировое сообщество экономистов готово было внимать его обращению. Но лишь намеки на его взгляды по проблемам денег доносились до этого сообщества, пока не была опубликована книга Money, Credit and Commerce (1932). Однако автор к тому времени был уже в чрезвычайно преклонном возрасте и ничто в этой книге уже не выглядело новым. Правда кембриджские ученики и другие последователи слушали своего учителя. Ради исторической справедливости следует подчеркнуть, что авторы современных английских теорий денег — Хоутри, Лэвингтон, Кейнс, Пигу и Робертсон — развивали учение Маршалла — хотя и в своих собственных направлениях.

Нет необходимости комментировать работы, которые изучает каждый студент. Единственное, что необходимо отметить здесь, — это связь с Маршаллом. Профессора Р. Дж. Хоутри, возможно, не следует называть учеником в том же смысле, в каком этот термин приложим к остальным. Но большинство утверждений, характеризующих его учение, — как известно читателю, в основном сосредоточенное на проблемах экономических циклов, — восходят к Маршаллу (и некоторые — к Викселю). Наверное, лучше всего выразить это, сказав, что анализ Хоутри является оригинальным развитием маршаллианского анализа в определенном направлении. Из его многочисленных работ здесь будет достаточно упомянуть Good and Bad Trade (1913), Currency and Credit (1-е изд. 1919), The Art of Central Banking (1932), Capital and Employment (1937). Работы Фредерика Лэвингтона известны не так хорошо, как они того заслуживают: The English Capital Market. 1921; и The Trade Cycle... 1922. Они, безусловно, маршаллианские. Таковой является и статья профессора Пигу The Value of Money (Quarterly Journal of Economics. 1917. Nov.) — его основной вклад в теорию денег. Другие вклады следует искать в работе Industrial Fluctuations (1927). Из всего остального я упомяну только его анализ экономического процесса с позиций теории денег в Employment and Equilibrium (1941). Теоретическая структура первой книги лорда Кейнса Indian Currency and Finance (1913) также была маршаллианской, а в своем Tract on Monetary Reform (1923) он написал, что его «изложение [теории денег] следует общим принципам, выработанным профессором Пигу и доктором Маршаллом» (р. 85n), хотя в критически важные моменты он высказывает собственные замечания. Его наиболее амбициозную книгу, A Treatise on Money «Трактат о деньгах» (1930), можно охарактеризовать как развитие идей Маршалла (хотя это развитие уводило в сторону от них) и Викселя — правда викселианские элементы были «открыты заново», а не заимствованы. И только в книге The General Theory of Employment, Interest and Money «Общая теория занятости, процента и денег» (1936) Кейнс формально отрекся от преданности Маршаллу. Тем важнее отметить, что к этому разрыву с Маршаллом после смерти последнего привели не столько теоретические различия, сколько различия в социальных воззрениях в сформулированных Кейнсом и Маршаллом диагнозах современной экономической ситуации. Если рассматривать вопросы теории, а не фактологические допущения или практические рекомендации, то было только одно важное различие — во взглядах на механизм сбережений и инвестиций, — но даже оно могло быть сведено к вопросу о «расстановке акцентов», если бы для Кейнса не было важно отмежеваться от того, что он называл «классической теорией». Поразительно оригинальная работа профессора Д. X. Робертсона Banking Policy and the Price Level (1926) в действительности продвинулась намного дальше от Маршалла, чем любая из упомянутых в этом абзаце работ. Если рассматривать ее в отдельности, то было бы неправомерно причислять Робертсона к маршаллианцам. Этого не стоит делать, говоря о его теории деловых циклов. Но по поводу остальных его публикаций по проблемам денег (включая хорошо известный учебник), самые важные из которых были опубликованы в сборнике Essays in Monetary Theory (1940), можно утверждать, что они имеют маршаллианские корни.

Но этот успех маршаллианской теории денег пришел позднее, настолько поздно, что Маршалл не успел вкусить все его плоды. Вплоть до 1914 г. теория денег за пределами Кембриджа практически не была подвержена маршаллианскому влиянию.

с) Виксель. Третьими по значимости достижениями, которые следует упомянуть, были достижения Викселя. ^2-9 После смерти он приобрел даже более солидную международную репутацию теоретика денег, чем Маршалл или Вальрас. Своей славой он обязан тому, что его шведские ученики никогда не прекращали называть себя викселианцами, даже если критиковали его или шли дальше него, а также тому, что его идеи стали доступными на немецком языке сравнительно рано и в менее затруднительной форме, чем идеи Вальраса. Но потребовались десятилетия, прежде чем с его работами познакомилась англо-американская аудитория.

Опять же едва ли есть необходимость упоминать столь хорошо известные имена, как Мюрдаль, Улин, Линдаль, Лундберг. Назовем такие работы, как Monetary Equilibrium (швед. изд. — 1931; нем. изд. — 1933; англ. изд. — 1939) Гуннара Мюрдаля, очерк о теории денежной экспансии на шведском языке Penningpolitik, offentliga arbeten, subventioner och tullar som medel mot arbetsloshet Бертиля Улина, включенный в доклад о денежной политике для Шведской комиссии по безработице в 1934 г., и англоязычный сборник работ Эрика Линдаля (Studies in the Theory of Money and Capital. 1939). Книга Studies in the Theory of Economic Expansion (1937) Эрика Лундберга представляет поствикселианскую линию развития. С точки зрения истории экономического анализа интересно отметить тот факт, что до недавнего времени (около десятилетия назад) эта линия развития шла параллельно английской (кейнсианской) и в некоторых важных моментах предвосхитила ее, будучи неизвестной английским экономистам. Это обстоятельство естественно вызвало некоторые слабые протесты шведских экономистов, а также ряд дискуссий о различиях и сравнительных достоинствах этих двух направлений экономической мысли. См. статью Улина Some Notes on the Stockholm Theory of Savings and Investment (Economic Journal. 1937. March, June) и последовавшую за ней дискуссию в этом журнале (см. ниже, часть V, глава 5). Полезно прочесть также профессора Д. Да-видсона, современного критика Викселя. Все, что следует знать читателю о денежных доктринах Давидсона, можно найти в превосходной статье The Monetary Doctrines of Professor Davidson Бринли Томаса (Economic Journal. 1935. March). В написанной последним книге Policy and Crises (1936) есть краткий, но полезный обзор развития шведских монетарных теорий, начиная с Викселя.

d) Австрийцы. На четвертом месте — достижения австрийской школы. Для всех ее представителей отправной точкой было творчество Менгера, ^2-10 который, однако, не был основоположником собственного направления: его теория, хоть и была мастерским достижением, явилась лишь продолжением теории Давандзати. Новый путь пытался найти Визер. ^2-11 В стремлении отдать ему должное мы сталкиваемся с той же трудностью, что и при попытке определить его место в истории общей теории. Широту воззрений Визера на феномен денег нельзя адекватно охарактеризовать, назвав его сторонником «подхода с позиции доходов» ^2-12 или подхода с позиции стандарта потребления. Его представления были намного шире, включая, в частности, концепцию «денежной» теории экономического процесса в целом. Но из-за несовершенства техники и неспособности Визера развить свои идеи этому потенциалу не суждено было реализоваться. Его влияние распространилось лишь на немногих. Автор программной работы австрийской школы по проблемам денег фон Мизес, ^2-13 который также был ее главным «учителем» в данном предмете — фактически основателем собственной школы, несомненно, был одним из них. Но он лишь частично разделял взгляды Визера.

3. Фундаментальные вопросы

а) Природа и функции денег. На протяжении всего периода происходили дискуссии о природе и функциях денег, а значит, и по вопросу об определении денег. Но за тем исключением, которое будет упомянуто в пункте b), они не вызвали большого интереса и без всяких исключений не привели к очень уж интересным результатам. Я полагаю, большинство авторов принимали (или были готовы принять) определение Poinepa. ^3-1 Менгер и его последователи делали это особенно подчеркнуто — впрочем, без всякого намерения подчиниться всем следствиям, вытекающим из этого определения. Другие, особенно американцы, принимали изящную формулировку Уокера — «Деньги есть то, что они делают», — также не принимая в расчет ее следствия. Многие авторы проводили разделение между деньгами или первичными деньгами (подразумевая монеты и выпущенные государством бумажные деньги и часто, но не всегда, также банкноты или, по крайней мере, банкноты центральных банков) и «кредитными» или фидуциарными деньгами (подразумевая средства платежа, возникающие при кредитных трансакциях). Этому разделению некоторые придавали большое значение, ^3-2 и в определенных случаях (речь о них пойдет ниже) оно фактически отражало нечто более значительное, нежели терминологическое предпочтение. Мы уже видели, что ведущие специалисты в области денег не предавались некритичному преклонению перед золотым стандартом. Там, где они выступали за золотой стандарт, как в Италии, имелись для этого здравые и практические причины. Но всех их следует причислить к приверженцам теоретического металлизма в том смысле, какой мы вкладываем в этот термин. ^3-3 Представляется уместным отметить следующие несколько моментов.

Во-первых, продолжало преобладать обыкновение развивать теорию денег из их прежних четырех функций: средства обмена, меры ценности, средства сохранения ценности, стандарта отсроченных платежей. Многие авторы настаивали как на раздельности этих функций, так и на практических доводах, объясняющих причину объединения этих функций в реальной жизни. Вальрас, которому, конечно, предшествовали все авторы, подобно А. Смиту и Мальтусу использовавшие труд как измеритель ценности, завел полезный обычай разделять numeraire — товар, единица которого используется для выражения цен и ценностей, но собственная ценность которого не зависит от этой роли, — и monnaie — товар, который в действительности служит средством обмена и ценность которого поэтому изменяется, так как его монетарная функция поглощает часть его предложения.

Во-вторых, многие авторы отклонялись от своей аргументации, чтобы подчеркнуть функцию денег как средства сохранения ценности. Этот момент важен, поскольку он поднимает вопрос о том, насколько экономисты того периода имели представление о феномене, в современной кейнсианской экономической теории известном как «предпочтение ликвидности». Маршалл говорил о законе накопления денег (law of hoarding), согласно которому спрос людей на золото с целью тезаврации возрастает по мере роста его ценности (см.: Official Papers. P. 6). Иногда кажется, что он пытался осмыслить тот факт, что люди порой не тратят деньги, хотя имеют такую возможность. ^3-4 Фон Мизес отметил как-то мимоходом, что деньги иногда выступают в качестве актива (Vermogensanlage). Следуя далее по этому пути, Кеммерер утверждал (Money and Credit Instruments. P. 20), что «крупные суммы денег непрерывно накапливаются в качестве сокровища» и что «доля находящихся в обращении денежных средств, уходящих время от времени в сокровища... изменяется под влиянием всех факторов, которые определяют... климат доверия в экономике». Кроме того, Маршалл и другие, особенно Фишер, знали о роли, которую играют такие «накопления» (в смысле нежелания расходовать деньги) в механизме депрессий. Но только аутсайдеры (такие как Гобсон) придавали этому фактору «критическое значение» как причине дестабилизации в целом и безработицы в частности. ^3-5 Поскольку именно это явление составляет основу теории предпочтения ликвидности, мы должны, как мне представляется, хвалить — или ругать — за введение этой теории лорда Кейнса (см., однако, ниже, § 6).

В-третьих, теория денег того периода не была монетарным анализом ни в смысле, которой вкладывали в это понятие Бехер и Кенэ, ^3-6 ни в современном смысле, т. е. она не была общей теорией денежной экономики. Мы видели, что теория денег Вальраса полностью интегрирована в его общую теорию ценности и распределения. Мы отметили и еще отметим другие продвижения в этом направлении, в частности те, что ассоциируются с именем Викселя. В целом, однако, денежная теория оставалась в одном из отдельных «отсеков», а «теория ценности и распределения» — в другом. Цены (включая ставки дохода) оставались прежде всего меновыми соотношениями, которые деньги могут свести к абсолютным величинам, никак не влияя на них, а только облачая в денежное одеяние. Или, иными словами, модель экономического процесса была в своих основных положениях моделью бартера, логически завершенной и автономной, хотя ее функционирование могли нарушить инфляции и дефляции. Практически все наиболее ценные исследования периода — если они не ставили своим предметом специфически денежные проблемы — относились к области «реального анализа» , даже когда их концепции были выражены в денежных терминах. ^3-7

Эта ситуация выразилась в создании интересного понятия, которое возникло и исчезло вместе с ней. Если, с одной стороны, факты ценности и распределения логически настолько независимы от денег, что могут быть объяснены без ссылки на последние, но, с другой стороны, признать, что деньги могут действовать как помеха, то возникает проблема, как определить способ функционирования денег, не влияющий на реальные процессы в бартерной модели. Виксель был первым, кто ясно увидел проблему и создал соответствующее понятие — «нейтральность денег». Само по себе это понятие не выражает ничего, кроме укоренившейся веры в возможность чисто «реального» анализа. Но оно также предполагает, что деньги не обязательно должны быть нейтральными. Поэтому введение этого понятия заставило искать условия, в которых деньги являются нейтральными. И это в конце концов привело к открытию, что такие условия не могут быть сформулированы, т. е. что не существует такой вещи, как нейтральные деньги или деньги, которые являются простой вуалью покрывающей реально значимые явления, — интересный случай когда понятие оказало ценную услугу, показав свою неприменимость. ^3-8

В-четвертых, пока теория денег оставалась в отдельном отсеке, ее центральной — и практически единственной — проблемой была меновая ценность или покупательная способность денег. В аналитических произведениях данного периода это видно намного отчетливее, чем ранее. Отсюда популярность заголовка типа «Деньги и цены», которая сохранилась до послевоенного времени. ^3-9 Несомненно, под влиянием развития индексного метода большинство авторов, особенно в Соединенных Штатах, без колебаний определяли величину изменения покупательной способности денег как величину, обратную изменению уровня цен. Представители австрийской школы не доверяли индексам^3-10 и испытывали больше теоретических мук по поводу природы ценности денег.

Представляется уместным краткий комментарий по поводу этих мучений. С самого начала австрийцы испытывали желание (вполне естественное с их позиций) применить свою теорию предельной полезности к объяснению денег — что объявлялось невозможным как врагами этой теории, так и некоторыми ее ведущими сторонниками, например Викселем. Однако было легко применить теорию предельной полезности к значению, которое индивиды придают своему денежному доходу. Даниил Бернулли (см. выше, часть II, глава 6, § Зb) в свое время уже сделал это. Но эта оценка индивидом единицы своего денежного дохода — по выражению Менгера, ее субъективная меновая ценность — ничем не может нам помочь, если мы хотим объяснить покупательную способность или меновую ценность денег — объективную меновую ценность денег по Менгеру. Дело в том, что последняя должна быть известна индивиду — он должен знать, что он сможет купить на свои деньги, — перед тем как он сможет придать какую-либо субъективную ценность своим деньгам. С учетом этого в случае денег невозможно сделать то, что можно сделать в любом другом случае — вывести их меновую ценность из функций предельной полезности: попытка сделать это равносильна логическому кругу. Мы не можем останавливаться на обсуждении попыток Визера и в особенности Мизеса преодолеть это затруднение или возражение, выдвинутое Андерсоном против предложенного этими авторами решения. ^3-11 Но следует отметить, что независимо от этого вопроса манера австрийцев акцентировать поведение или решения индивидов и определять меновую ценность денег относительно отдельных товаров, а не относительно того или иного рода уровня цен, имеет свои преимущества, особенно в анализе инфляционного процесса: она позволяет заменить простую, но неадекватную картину менее ясной, но более реалистичной и плодотворной.

Большинство экономистов соглашались — или согласились бы, если бы их спросили об этом, — с тем, что анализ предельной полезности неприменим к случаю меновой ценности денег. Но на вопрос о применимости анализа спроса и предложения к данному случаю большинство отвечало утвердительно. Такая позиция была естественной для тех, кто соглашался трактовать деньги как любой другой товар, например для австрийцев и Э. Кэннана. Но представляется любопытным, что многие из принявших специальную формулу для денег, такую как уравнение обмена, или формулу наличных остатков (см. ниже, § 5 и 6) и тем самым засвидетельствовавших свой отказ от такой трактовки денег, также должны были принять эту позицию. На самом деле как сторонники, так и враги «количественной теории» рассматривали ее как приложение анализа спроса и предложения к случаю денег. ^3-12

[b) «Государственная» теория денег Кнаппа.] В Германии «государственная» теория денег^3-13 Кнаппа произвела нечто вроде бури в стакане воды. В книге с этим заглавием была изложена теория денег, которая «вращается» вокруг следующего принципа: «деньги создает закон». Если бы Кнапп просто заявил, что государство может объявить любой объект (расписку, билет или жетон) законным платежным средством, и добавил, что от провозглашения этого факта или даже провозглашения того факта, что определенный платежный жетон или билет будет приниматься в уплату налогов, еще далеко до придания какой-либо ценности этому платежному знаку или билету, то это было бы верно, но довольно банально. Если бы он заявил, что подобная акция государства детерминирует ценность этого платежного жетона или билета, то это было бы интересное, но ошибочное утверждение. Но он не сделал ни того ни другого. Он открыто заявлял, что не интересуется ценностью денег. Его теория была просто теорией «природы» денег, рассматриваемых как признанные законом средства платежа. В этом смысле она столь же истинна и столь же ошибочна, как и утверждение, например, что институт брака является продуктом права.

Однако, как же тогда объяснить хотя и ограниченный пределами Германии, но весьма впечатляющий успех этой книги? Попытка ответа на этот вопрос могла бы завершиться интересным исследованием по социальной психологии экономического анализа. Во-первых, изложение Кналпа было чрезвычайно эффектным. Его убедительный догматизм и оригинальная концептуализация теории^3-14 впечатляли непосвященных и тех экономистов, которые были далеки от теории. Во-вторых, многие люди и особенно политики того времени приветствовали теорию, которая предлагала обоснование растущей популярности государственного управления денежной сферой — во время Первой мировой войны она действительно широко использовалась для «доказательства» того, что инфляция национальной валюты не имела ничего общего с ростом цен. В-третьих, почти полностью игнорируя как литературу, так и логику предмета, Кнапп полагал, что его теория не только являлась альтернативой теоретическому металлизму — к которому он относился с особой неприязнью, — но и была единственно возможной теорией, способной объяснить существование бумажных денег. И эта его абсурдная претензия широко принималась, хотя Кнапп совершенно не смог выработать неметаллистскую теорию ценности денег. ^3-15 В-четвертых, такие лидеры, как Визер и Хоутри, которые сами продвигались в направлении подобной теории, испытывали некоторую симпатию к исследованию, имевшему некоторое поверхностное сходство с их собственными. Тот, кого интересует вопрос: «Что имеет успех, как и почему» — и тот, кто полагает, что ответ на этот вопрос в большей степени, чем что-либо другое, проливает свет на условия, складывающиеся в той или иной области человеческой деятельности, может поразмышлять об этом.

4. Ценность денег: индексный подход

Намного важнее теоретической дискуссии о покупательной способности денег было ее статистическое дополнение: быстрое развитие техники индексов цен в течение данного периода представляет собой одно из самых важных достижений за всю историю экономической науки и один из самых значительных шагов к экономической теории, которая должна быть не только количественной (quantitative), но и числовой (numerical). Производственные индексы возникли значительно позже ценовых, но почва для их разработки в послевоенный период была создана уже тогда. Тогда же началась разработка индексов заработной платы и занятости. Но именно потому, что предмет быстро расширялся, здесь не представляется возможным исследовать этот процесс. Я упомяну лишь выдающиеся усилия по систематизации того, что становилось полунезависимой научной дисциплиной, и затем дам ряд комментариев, которые помогут читателю связать данный предмет с остальным экономическим анализом и увидеть его результаты в более широком контексте. ^4-1

[а) Ранние исследования.] Когда индексами заинтересовалась Британская ассоциация за прогресс науки, Эджуорт, будучи секретарем созданной для изучения данного предмета комиссии, написал два знаменитых доклада (1887, 1889), ^4-2 которые замечательны не столько предложенными в них рекомендациями по поводу практических методов работы с индексами, сколько всесторонним анализом их значений и применений — для определения стандарта оплаты труда и стандарта потребления, для постановки вопроса об универсальном индексе и т. д. В 1901 г. С. М. Уолш опубликовал работу Measurement of General Exchange Value, в которой дискуссия о статистических методах также базировалась на достаточно глубокой экономической теории индексов, разработанной в его важной книге The Fundamental Problem in Monetary Science (1903). Далее следует упомянуть монографию профессора У. К. Митчелла об индексах оптовых цен Index Numbers of Wholesale Prices in the United States and Foreign Countries (Bulletin 173 of U.S. Bureau of Labor Statistics. 1915; следует пользоваться исправленным изданием: Bulletin 284. 1921). Но о приходе американской эры развития индексов возвестила монументальная работа профессора Ирвинга Фишера The Making of Index Numbers (1922) ^4-3 — первоисточник почти всех лучших из более поздних работ. Но все, что можно отметить здесь из разнообразных результатов этой работы, сводится к следующему: Фишер анализировал, классифицировал и «очищал» существующие и потенциально возможные индексы посредством определенных предварительно разработанных «тестов», т. е. формулировал определенные условия, которым должны удовлетворять индексы; и с тех пор большая часть теории индексов была по существу теорией этих тестов. Это гораздо важнее, чем поиск «идеального индекса» самого по себе, хотя, конечно, тесты создавались для рационализации поиска.

[b) Роль экономистов-теоретиков.] Особенность индексов, которая имеет наибольшее отношение к истории экономического анализа, состоит в доминирующей роли экономистов-теоретиков в их разработке. На первый взгляд индексы относятся к компетенции специалиста-статистика, и их теория, соответственно, должна быть частью теории статистики, так же как, например, теория выборок. Значительная часть исследований индексов действительно была проведена статистиками или экономистами, которые мало заботились об «экономической теории». Например, формула, показавшая самую высокую жизнеспособность, принадлежит человеку, которого вообще трудно без специальных оговорок назвать экономистом, — Ласпейресу. ^4-4 Но почти все решающие импульсы и идеи пришли от экономистов-теоретиков, как это было и в XVIII столетии и в первой половине XIX. Чтобы доказать этот факт, достаточно упомянуть имена Джевонса, Эджуорта и Фишера и добавить к ним имя А. А. Янга. ^4-5 Но эти случаи не были изолированными. Все больше экономистов, которых всякий причислил бы прежде всего к теоретикам, интересовались либо разработкой метода, либо критическим и конструктивным разъяснением значения и применения индексов. Маршалл предложил систему цепных индексов. ^4-6 Лексис, Вальрас, Виксель, Визер, Пигу — упомянем лишь нескольких лидеров — внесли существенный вклад в разработку теоретической основы. ^4-7 Их исследования были продолжены в расширенном масштабе в 1920-е и 1930-е гг. К сожалению, мы не сможем сколько-нибудь детально рассмотреть развитие после 1920 г. Но достижения троих представителей данного периода — Дивизиа, Хаберлера и Кейнса — будут упомянуты нами в последующем изложении.

Прежде чем двигаться дальше, позволю себе напомнить причину, по которой, как мне представляется, необходимо настаивать на активном участии экономистов-теоретиков в разработке индексного метода. Некоторые статистики и экономисты с антитеоретическими наклонностями полагают, что эта область «реалистического» анализа является тем, что можно противопоставить хрупким структурам теории, тем, что создано в истинно научном духе в противовес чистым спекуляциям. Представляется важным исправить данное заблуждение. Индексный подход наглядно демонстрирует реальную взаимосвязанность теоретических и статистических исследований и в особенности пути возникновения статистических методов на основе теоретических исследований.

[с) Хаберлер, Дивизиа и Кейнс.] За исключением Визера, большинство ведущих представителей австрийской школы заняли критическую (если не сказать враждебную) позицию по отношению к идее «измерения» посредством индексов изменений покупательной способности денег (величины, обратной уровню цен). Они были склонны не признавать самого понятия уровня цен и во всяком случае в принципе отрицать его измеримость. ^4-8 Принимая во внимание тот факт, что столь многие экономисты доверяли и продолжают некритически доверять индексам, не затрудняя себя размышлениями об их смысле, ^4-9 эта позиция обеспечила столь необходимое противоядие. Более того, критика, поначалу лишь негативная, со временем стала конструктивной (в книге профессора Хаберлера о смысле индексных величин). ^4-10

В основе его анализа лежит интерпретация ценовых индексов, которая «вращается» вокруг следующего утверждения: для данного индивида с неизменными вкусами уровень цен снизился в интервале между моментами времени t₀ и t₁, если при постоянном денежном доходе индивид может купить в момент времени t₁ набор товаров, более предпочтительный по сравнению с набором, который он мог купить в момент времени t₀. Соответственно, уровень цен вырос, если индивид не может купить в момент времени t₁ набор товаров, предпочтительный набору, который мог быть куплен в t₀. Эта интерпретация связывает индексы с экономической теорией благосостояния. Но ее основное значение заключается в том, что она выводит их из теории выбора и тем самым обеспечивает им место в самом центре современной теории ценности. ^4-11

В то время как Хаберлер отказался от идеи «объективного» уровня цен и заменил его субъективным, Дивизиа разработал теорию объективного уровня цен, монетарного параметра или денежного индекса , что явилось достижением первостепенной важности. Попытка простого объяснения основной идеи предпринята в сноске. ^4-12

Разумеется, идея общего уровня цен, даже если считать ее приемлемой, во многих применениях гораздо менее полезна, чем идея секторных уровней цен: например, уровень цен на потребительские блага (стандарт потребления) и услуги, отличный от уровня цен на производительные (или инвестиционные) блага, или уровень цен на конечные продукты, отличный от уровня цен на производительные ресурсы и т. д. Общий уровень цен, в частности, скрывает изменения этих секторных уровней цен относительно друг друга, в то время как эти относительные изменения имеют центральное значение в некоторых теориях цикла, особенно в теории Хайека. Они также имеют первостепенное значение для «денежной динамики» в «Трактате о деньгах» Кейнса, книга II которого, полностью посвященная этому предмету, является важнейшим примером анализа данного типа. [Этот параграф остался незавершенным.]

5. Ценность денег: уравнение обмена и «количественный подход»

Мы видели, что если рассматривать подавляющее большинство писавших по проблемам денег авторов, то есть некоторая доля истины в утверждении, что анализ денег того периода существовал «в отдельном отсеке». Справедливо также, — хотя мы отмечали исключения, такие как Вальрас и австрийская школа, — что этот «отсек» был оборудован для объяснения ценности или покупательной способности денег и не годился для какого-либо иного применения. Но всякий раз, когда мы предполагаем объяснить поведение одной из переменных экономической системы, удобно свести все остальные в несколько крупных агрегатов и рассматривать их как «причины», определяющие объясняемую переменную. Так называемое «уравнение обмена», несомненно, является простейшей системой таких агрегатов, включающей ценность денег или уровень цен. И если нам требуется объяснить уровень цен, то остальным агрегатам вполне естественно (хотя и нелогично) достается роль его «причин». Так, «уравнение обмена», которое само по себе является не чем иным, как выражением формального соотношения без всяких причинных связей, превращается в «количественную теорию». Именно поэтому в течение данного периода уравнение обмена и количественная теория получили «новую жизнь» и аргументы «за» и «против» количественной теории заняли столь значительное место в дискуссии о теории денег. Таким образом, мы должны попытаться понять, что на самом деле представляет собой количественная теория этих авторов. Чтобы сделать это наиболее полезным для читателя способом, мы сосредоточимся на выдающемся достижении в этой области — теории покупательной способности денег профессора Фишера. ^5-1

Так называемое уравнение Ньюкомба—Фишера само по себе не содержит ничего нового. Оно просто связывает уровень цен (Р) с 1) количеством денег в обращении (М); 2) с их «эффективностью» или скоростью обращения (V); 3) с физическим объемом торговли (T). Выразим это, записав: Р = f(M, V, Т). Этому функциональному соотношению уравнение Фишера придает конкретную форму: P=f(M,V,T)=MV/T или MV = РТ. Опять-таки это равенство — не тождество, но условие равновесия. Поскольку Фишер не говорил, что MV обозначает ту же самую величину, что РТ, или что MV равняется РТ по определению, то данные величины М, V и T в тенденции ведут, к определенному значению Р, а не просто задают определенное значение Р. Но по-настоящему интересный анализ денег начинается за фасадом этого уравнения. Возникают два круга вопросов.

[а) Определение понятий.] Во-первых, что конкретно имеется в виду под Р, М, V, Т? Каковы бы ни были наши возражения против подхода количественной теории, одно достоинство у него определенно есть: близость его понятий к статистическому материалу заставляет теоретиков делать то, что без этого «принуждения» они зачастую избегают делать: определять свои понятия точно и операционально. Мы не можем здесь обсудить или даже перечислить все проблемы, скрывающиеся за вопросом о том, какие цены в уравнении обмена должны включаться в Р и, соответственно, какие трансакции — в Т^5-2. Мы можем лишь указать на них. Хотя в своих вводных замечаниях Фишер и определил T как количество «благ», купленных за деньги, в своих статистических исследованиях он принимал более широкое понятие, включающее ценные бумаги. Но особое внимание следует уделить некоторым проблемам, касающимся определения М.

Большинство авторов, рассматривавших проблемы денег, отказывались считать чековые депозиты деньгами — по крайней мере, без соответствующих оговорок. Как мы уже видели, они обычно подчеркивали различие между деньгами и «кредитом» (см. ниже, § 6) или между «первичными» и «фидуциарными» деньгами. Но когда дело дошло до разработки уравнения обмена, большинство авторов (особенно американцы, которые выполнили большую часть необходимых статистических исследований) как нечто само собой разумеющееся включали в деньги наиболее важный в количественном плане вид «кредитных инструментов» — чековые депозиты, зачастую даже доходя до того, чтобы называть их «депозитными деньгами» . Таким образом, в их уравнении обмена М означало монеты, бумажные деньги, банкноты и вклады до востребования. Поскольку это означает включение в деньги практически «всего, что в состоянии покупать», может показаться, что они должны были, с одной стороны, принять в расчет бартер (а также тот факт, что часть общественного продукта потребляется непосредственно теми, кто его производит) и, с другой стороны, исключить не участвующие в обращении деньги (кассовые резервы банков и наличные деньги, накопленные в виде сокровища). Первое затруднение, как мне представляется, не принималось всерьез; что касается второго, то я просто процитирую мнение Кеммерера (ор. cit. P. 23): «...для истинности количественной теории не имеет значения, предлагаются ли новые деньги в качестве оплаты товаров все сразу, постепенно или вообще не предлагаются» — потому что деньги, не находящиеся в обращении, обладают нулевой скоростью обращения.

В Европе, особенно в ее континентальной части, эта концептуальная схема была гораздо менее популярна — отчасти потому, что большинство европейцев впрямую не сталкивались со статистическими задачами. Вот один из примеров альтернативной схемы: Виксель (как и Родбертус до него) свел М к металлическим деньгам (а также, как я полагаю, к бумажным деньгам, не подлежащим обмену на металл) и трактовал банкноты и депозиты как инструменты, увеличивающие скорость обращения «денег», — так что банковские резервы имели не нулевую, а весьма высокую скорость обращения («виртуальная скорость обращения» Фишера). Читатель должен заметить, что ни у того, ни у другого определения нет внутренне присущих достоинств или недостатков: лишь удобство может быть критерием выбора между ними. Этот критерий, конечно, определенно говорит в пользу «американской альтернативы». Но есть другой момент, которому следует уделить внимание. Фишер ввел чековые депозиты (М') с их скоростью обращения (V’) в свое уравнение отдельно, так что оно приняло вид MV + M'V = РТ. Но он принял две дополнительные гипотезы. Во-первых, он предположил, что существует очень устойчивое соотношение между количеством первичных (наличных) денег, которые люди носят в карманах или хранят в сундуках и подвалах, и количеством ликвидных средств, содержащихся на чековых счетах. Во-вторых, он предположил, что при равновесии и для краткосрочных периодов существует очень устойчивое соотношение между резервами банковской системы и общей суммой чековых депозитов. Посмотрим, что это значит. Благодаря этим двум гипотезам позиция Фишера находится между позицией тех, кто включил в М вклады до востребования наряду с «деньгами за пределами банков», не проводя никакого разделения между этими двумя категориями (если речь идет о проблемах покупательной способности), и позицией тех, кто, как Виксель, включил в М только монеты и необращаемые в золото бумажные деньги. Дело в том, что та часть денежной массы, которую Фишер назвал «первичной» и которую, отразив англо-американские условия 1911 г., он идентифицировал с золотом, получает статус, отличный от статуса чековых депозитов. Последние остаются «депозитными деньгами», но выдвигается предположение, что изменение количества этих денег зависит от изменений количества «первичных денег» или — в рассматриваемых условиях — золота. Читатель может увидеть, как хорошо это стыкуется с планом компенсированного доллара, который имел целью контроль над уровнем цен с помощью соответствующих изменений золотого содержания денежной единицы.

В дополнение к наблюдению, сделанному выше, согласно которому концепция скорости обращения зависит от выбранной нами концепции денежной массы, следует отметить два дополнительных момента в отношении V. Во-первых, со времен Милля не было сколько-нибудь значительного продвижения в анализе факторов, стоящих за скоростью денежного обращения. ^5-3 Фактически до публикации Industrial Fluctuations^5-4 Пигу различные типы скорости обращения еще не были ясно разграничены и наиболее важный из них, ныне знаменитая скорость обращения дохода , не был известен большинству экономистов. Но не следует говорить, что экономисты данного периода привычно считали скорость обращения постоянной. Уже акцентирование Кеммерером^5-5 ее изменений в зависимости от общей экономической ситуации является достаточным для опровержения постоянно повторяемого обвинения, которое создало во многих умах совершенно нереалистичное впечатление, что основной заслугой современного анализа является признание изменяемости скорости обращения. Во-вторых, мы должны засвидетельствовать свое почтение перед некоторыми новаторскими достижениями в статистическом измерении скорости обращения, ставшими вехами, хотя лишь отчасти успешными, на пути к численной экономической теории ^5-6

[b) Разделение между уравнением обмена и количественной теорией,] Второй круг вопросов касается разделения между уравнением обмена и количественной теорией. Насколько авторы того периода на самом деле шли дальше заявления о формальном равновесном соотношении MV = РТ? Ответ на этот вопрос усложняет то обстоятельство, что сами эти авторы не проводили такого разделения, но часто называли себя сторонниками количественной теории, имея в виду лишь то, что они видели определенные преимущества в использовании уравнения обмена или его эквивалентов. Однако если говорить о большинстве авторов «первого ранга», то мы вполне можем считать типичным мнение, несколько позднее высказанное Пигу (The Value of Money // Quarterly Journal of Economics. 1917. Nov.): ^5-7 «...количественную теорию часто защищают и спорят с ней, как будто бы она представляет собой определенный набор утверждений, которые должны быть либо истинными, либо ложными. Но на самом деле формулы, употребляемые в изложении этой теории, есть всего лишь средства, позволяющие нам свести воедино в упорядоченной форме основные причины, определяющие ценность денег». Это заявление, в котором слова «количественная теория» должны быть заменены словами «уравнение обмена», определенно истинно как для самого Маршалла, так и для маршаллианцев: они вообще не пошли дальше использования своего варианта уравнения обмена. То же можно сказать и о викселианской трактовке влияния автономных изменений количества денег в обращении на уровни цен: Виксель настолько подчеркивал роль процентной ставки, что для непосредственных влияний автономных изменений количества денег в обращении почти не осталось места. Конечно, с точки зрения тех крайних оппонентов количественной теории (они еще будут упомянуты), которые отрицали возможность какого бы то ни было влияния автономных изменений количества денег в обращении на ценность денег, он и Маршалл должны классифицироваться как представители количественной теории. ^5-8 Случай Вальраса был иным, по крайней мере внешне.

Позицию Вальраса чрезвычайно трудно понять. Его чисто теоретические исследования проблемы (см. его трактовку в Elements и в Note sur la Theorie de la Quantite // Etudes d'economie politique appliquee. P. 153 et seq.) обладают очень интересной особенностью: он не выдвигал простого постулата о том, что ценность денег находится в обратной зависимости от их количества, но он стремился вывести данное заключение умозрительно из принципа предельной полезности. При этом он зашел столь далеко, что заявил о необходимости полностью отвергнуть последний, чтобы иметь право отказаться от первого. Другая интересная особенность заключается в том, что количества основного и оборотного капитала детерминируются у Вальраса заранее, как функция данной процентной ставки. Однако, будучи доказанной при таких ограничениях, интересующая нас теорема, хотя и является истинной, остается совершенно беззащитной перед столь часто высказываемым возражением, согласно которому количественная теория истинна только при допущениях, которые делают ее тривиальной и бесполезной. Потому что теорема Вальраса в действительности сводится не более чем к утверждению, что при прочих strictissime <строжайшим образом> равных условиях данное количество трансакций могло бы быть осуществлено при использовании меньшего количества денежных единиц, если бы все цены уменьшились в одинаковое число раз. Тем не менее Вальрас не только назвал это theorie de la quantite Количественной теорией — фр.> -— что само по себе дает нам право причислить его как раз к оппонентам количественной теории, поскольку если это действительно ее formule exacte <точная формула>, то в ней нет никакого ценного содержания, — но, кроме того, стал жертвой заблуждения, полагая, что эта теорема давала достаточную аналитическую основу для его плана денежной реформы. Иными словами, он идентифицировал эту теорему с утверждением, что практический контроль над уровнем цен может быть достигнут путем контроля над объемом денежной массы. Это утверждение независимо от того, истинно оно или ложно, имеет слабое отношение к доказанной теореме.

Заявление Кеммерера, что количество обращающихся средств, которое уходит на накопление сокровищ, широко варьируется в краткосрочном периоде, равносильно отречению от количественной теории в самом строгом смысле и сводит ее к утверждению, что Р детерминируется тремя переменными М, V и Т, но при этом мы не можем точно так же говорить, что М зависит от Р, V и T или V от Р, М и Т или T от Р, М и V. Фишер выразил это, сказав (Purchasing Power. P. 172), что «уровень цен обычно является единственным абсолютно пассивным элементом в уравнении обмена». ^5-9 Но он пошел дальше. Опираясь не столько на общую теорию, сколько на статистические факты, он также утверждал, что практически во всех случаях существенных колебаний уровней цен именно М, а не V или Т, изменялась достаточно сильно, чтобы рассматриваться как «объясняющая» переменная. Иными словами, М, как правило, была наиболее важной «активной» переменной, тогда как Р, как правило, являлась пассивной переменной. Это, как представляется, демонстрирует наиболее сильную приверженность количественной теории, которая когда-либо существовала среди ведущих экономистов. ^5-10 Если к тому же мы вспомним жесткие допущения, которые сделал Фишер относительно взаимосвязи между совокупными чековыми депозитами и количеством золотых денег, благодаря которой общее количество платежных средств в обращении детерминируется (в англо-американских условиях 1911 г.) производством, экспортом и импортом золота, мы получим не только количественную теорию ценности денег, но и (для этих конкретных условий) теорию, основанную на «количестве золота» .

Тем более важно понять, что не правы критики, которые причисляют Фишера к сторонникам наиболее косного и механистичного типа количественной теории и исходя из этого видят непреодолимую пропасть между денежной теорией рассматриваемого периода, представленной Фишером, и денежной теорией 1920-х и 1930-х гг. Они не правы по двум причинам: 1) денежная теория 1920-х и 1930-х гг. гораздо сильнее подвержена влиянию количественной теории, чем это обычно признается; ^5-11 2) из всех остальных произведений Фишера, и в особенности из его Theory of Interest, должно быть ясно, что если его и можно причислить к приверженцам количественной теории, то лишь в очень специфическом смысле.

Во-первых, он не дошел до количественной теоремы в ее наиболее полном смысле, поскольку признал влияние Т как на V, так и на М (Purchasing Power... Ch. 8, § 6), — это значительно ослабляет теорему, по крайней мере для долгосрочного периода, ибо вводится взаимосвязь между «независимыми переменными», которая накладывается на непосредственное влияние изменений Т на Р. Во-вторых, так как количественная теорема выполняется только в состоянии равновесия, упоминание того факта, что она не выполняется в «переходные периоды» Фишера, конечно же, не является ни ограничением, ни возражением. Но в действительности, поскольку экономическая система практически всегда находится в переходном или неравновесном состоянии, почти всегда наблюдаются явления, которые представляются несовместимыми с количественной теоремой и послужили основой многих аргументов ее оппонентов. Уделяя им достаточно внимания, — особенно одному их типу: тенденции процентной ставки приспосабливаться как к росту, так и к снижению цен с определенным лагом (см. ниже, § 8), ^5-12 — Фишер полностью изменил эту ситуацию. Конечно, с точки зрения строгой логики он лишь дополнил информацию, которую содержит количественная теорема. Но с практической точки зрения, и особенно если мы поставим себя на место наивных друзей и врагов количественной теоремы, мы можем с тем же успехом сказать, что в большой и особенно важной части своей работы он развенчал ее. В-третьих, Фишер неустанно подчеркивал, что М, V, Т являются только «непосредственными причинами» Р. За ними скрывается почти дюжина косвенных влияний на покупательную способность денег (ор. cit. Chs. 5, 6), которые воздействуют на уровень цен через М, V и Т. Все приверженцы количественной теории во все времена согласились бы с этим, по крайней мере под огнем критики. Но есть грань, за которой акцентирование этих косвенных влияний начинает ослаблять статус непосредственных причин, низводя их таким образом до уровня «промежуточных» и в конце концов превращая в не более чем ярлыки для обозначения того, что мы будем вынуждены назвать «реальными» причинами. Представляется, что Фишер достиг этой грани: в частности, в динамическом анализе (его анализ «переходных периодов»), который действительно является важным достижением, эти косвенные причины становятся гораздо интереснее вопроса о том, могут ли они быть втиснуты в прокрустово ложе М, V, Т.

Но почему великий экономист настаивал на принятии того, что при ближайшем рассмотрении оказывается наиболее узкой и неадекватной, если не вводящей в заблуждение, формой его собственной мысли? Я рискну дать гипотетический ответ: он задумал схему, — план компенсированного доллара, — которую считал способной быстро принести большую практическую пользу; и поскольку для успеха практической схемы простота существенна, ^5-13 наиболее простым аспектом анализа Фишера,.представшим в его уме и во многом определившим ход его рассуждений, оказалась количественная теория. Теория в работе Purchasing Power of Money задумана как подкрепление статистического исследования, которое, в свою очередь, выполняло определенные задачи социальной инженерии . Это способствовало оттеснению на второй план всех остальных соображений. Но они все равно присутствовали, и именно благодаря их присутствию его количественная теория Фишера, если она вообще является таковой, есть нечто весьма отличающееся от других количественных теорий.

Как убедительно показывает вышеприведенная аргументация, нелегко провести четкую границу между экономистами, которые были сторонниками количественной теоремы, и теми, кто отвергал ее. Но у нее всегда было много открытых врагов — в Германии^5-14 и во Франции они составляли большинство, — которые утверждали, что теорема неудовлетворительна или совершенно бесполезна. На фоне достижений Фишера и любого их тех ведущих экономистов, которых можно хвалить (или ругать) за использование количественной теоремы в том или ином смысле, аргументы этих открытых врагов выглядят не слишком убедительно. Это происходит в силу того, что если рассматривать сторонников количественной теории «первой величины», то их оппоненты боролись с ветряными мельницами: как это часто бывает в экономической науке, они пытались разрушить плод своего собственного воображения; они пытались опровергнуть то, что никогда не утверждалось, — например, что количество денег в обращении является единственным регулятором их ценности, — или настаивать на том, что неведомо для них было уже полностью учтено в любом из более удовлетворительных изложений пресловутой теоремы. Таким образом, они часто выдвигали возражения, не содержавшие ничего фактологически и теоретически неверного, но тем не менее совершенно неприемлемые в качестве возражений. И наоборот, там, где их аргументы могли бы восприниматься как справедливые возражения, — например, аргумент, согласно которому количество денег не имеет никакого отношения к их ценности, — они зачастую явно ошибались. Наконец, иногда они делали утверждения, которые были и правильными, и уместными, но ничего не решали: это относится к критике Андерсона, во всех других отношениях выгодно выделяющейся из остальных. ^5-15 Этими недостатками также страдают основные результаты фактологических исследований (которые весьма ценны сами по себе), проводившихся с намерением «опровергнуть количественную теорию». Снова и снова феномены, подобные тому, что на ранних стадиях инфляции цены росли меньше, чем М, а на поздних стадиях — больше, чем М, приводились как довод против нее — стрела, направленная совершенно мимо цели. ^5-16 Попытка Фишера проверить теорию, хотя и открытая для определенных критических замечании, касающихся корреляции временных рядов, значительно превосходит все, что было сделано оппонентами. ^5-17 Однако последние не уступали. И они имели на это право.

Эту явно парадоксальную ситуацию объясняет простой пример. Рассмотрим случай инфляции во время войны. Она протекает следующим образом: нарушение отечественного производства, а также экспорта и импорта первоначально приводит к росту большинства цен, при этом военные потребности государства финансируются за счет средств, которые в мирное время тратились бы частными индивидами; этот рост цен, сочетающийся с ускоренно возрастающим военным спросом в физическом выражении, заставляет прибегнуть к выпуску «денег» (или кредитных инструментов, которые в данном случае не обладают свойствами обычных коммерческих кредитных инструментов); в конце концов возникает возрастающий спрос на ссуды со стороны производителей — кредитная экспансия в коммерческом смысле, но постоянно подпитываемая ростом цен. Но историки, политики и бизнесмены определенно объяснят этот процесс, с одной стороны, беспорядком, а с другой — избыточным спросом, создаваемым самой войной. Они удивятся, если узнают, что не война и создаваемый ею беспорядок и не военный спрос, а именно М, V и Т служат «причиной» инфляции и по-настоящему важны только М и F. Если сказать им, что данные причины являются «ближайшими», тогда как война, разруха и военный спрос — «косвенными» (сторонник количественной теории всегда должен признавать «непосредственную» роль изменений Т), которые хоть и действуют, но лишь «во вторую очередь», то они не согласятся. Особенно их обеспокоит возникающее подозрение, что их оппонент отстаивает не только теоретический аргумент. В этом они, конечно, правы: в XIX в., а также в 20-е и 30-е гг. XX в. жесткая количественная теория, приписывавшая М неоправданно большую роль в экономической «терапии», неожиданно пришла на смену более осторожным формулировкам. Сторонники «здоровых денег» и все те экономисты, которые вполне справедливо ощущали, что трудности с национальной валютой являются лишь проявлением более глубоких процессов, имели достаточно причин — особенно в Соединенных Штатах — не доверять возможным практическим выводам из количественной теоремы. Это недоверие затем распространилось, хотя и несправедливо, на сам анализ количественной теории. Но они могли бы выдвигать и чисто научные доводы. То, что я назвал «прокрустовым ложем», может быть полезным в определенных, весьма ограниченных случаях, как и все подобные чрезмерно упрощенные схемы, например кейнсианская система. За рамками этих применений данные модели становятся неудобными и препятствуют более глубокому анализу. Если, кроме того, мы признаем циклические изменения V и подчеркнем важность таких «косвенных» причин, как процентная ставка и скорость изменений Р (в сравнении с самим Р) и т. д., то эти модели станут к тому же и совершенно бесполезными. И едва ли будет преувеличением сказать, что развитие денежной теории в современный период является прежде всего результатом тенденции к освобождению от оков количественной теории, а также непосредственного и прямого введения в анализ всего того, что даже лучшие формулировки количественной теории отметали в сторону как косвенные влияния. Из этого можно извлечь следующий урок: в экономической науке, более чем где либо еще, правильный довод, который со временем одержит победу, иногда защищается столь неадекватно, что выглядит неудовлетворительным на протяжении десятилетий.

[с) Паритет покупательной способности и механизм международных платежей.] Прежде чем продолжить, затронем две другие темы. В данный период в более явном виде, чем раньше, рядом с количественной теоремой мы находим ее старого союзника — теорию паритета покупательной способности валюты, т. е. утверждение, согласно которому цена денежной единицы страны (в отсутствие регулирования), выраженная в иностранных валютах, имеет тенденцию быть обратно пропорциональной соотношениям между соответствующими уровнями цен. Это утверждение неоднократно выдвигалось (например, Маршаллом и Шлезингером), но когда в дискуссии о валютных проблемах, продолжавшейся во время и после Первой мировой войны, Кассель стал энергично использовать его, оно было воспринято большинством как новое открытие. ^5-18 В приведенном мной виде данное утверждение не выглядит столь впечатляющим. И Маршалл, и Шлезингер упомянули его мимоходом, не акцентируя на нем внимание. Мы можем найти в широком потоке публикаций о «паритете покупательной способности» не слишком большое количество дискуссионных материалов, посвященных достоинствам данного утверждения как инструмента анализа. ^5-19 Впечатление вызвано тем обстоятельством, что Кассель связал этот инструмент со строгой количественной теорией и применил на практике к проблемам военной инфляции. В результате теория паритета покупательной способности превратилась в так называемую «инфляционную» теорию обменного курса, которая гласит: увеличение М приводит к росту уровня цен; увеличение уровня цен в стране снижает ценность ее денежной единицы, выраженную в не подвергшихся инфляции иностранных валютах. Контраргументы выдвигались под флагом теории платежного баланса, которая часто, хотя и не всегда, вела причинно-следственную связь от обменного курса к уровню цен, а не в обратном направлении. Мы не можем углубляться в эту полемику, в которой оппоненты никогда не рассматривали аргументы друг друга применительно к одним и тем же фактам и на одном уровне абстракции и которая хоть и имела свои достижения, но в целом представляет собой печальный пример бессмысленной экономической дискуссии — во многом из-за неадекватной аналитической подготовки участников.

Пользуясь возможностью, упомяну другую дискуссию (или ряд дискуссий), оказавшуюся более плодотворной: дискуссию о механизме международных платежей. Она протекала и приносила свои результаты в 1920-е и 1930-е гг., но ее истоки были в исследованиях XIX в., и некоторые из наиболее важных ее участников черпали вдохновение из полемики между Торнтоном и Рикардо (см. выше, часть III, глава 7, § 3). ^5-20 В данном случае мы в действительности имеем дело с типичным случаем нормального развития науки. Писавшие ранее авторы более или менее явно отмечали все существенные элементы проблемы. Но когда Дж. С. Милль подводил итоги их исследований, создалась неполная и односторонняя картина: схема механизма односторонних международных платежей (контрибуции, займы или выплаты по долгам), согласно которой страна-плательщик сначала переводит золото за границу, тем самым увеличивая уровень цен страны-получателя и снижая свой собственный, так что получает экспортный излишек; последний затем обеспечивает последующие платежи. Бросающуюся в глаза неадекватность этого описания, не только возлагающего все бремя приспособления на уровень цен, но и пренебрегающего феноменами, неизбежно связанными с таким приспособлением, отмечали Бастейбл (On Some Applications of the Theory of International Trade // Quarterly Journal of Economics. 1889. Oct.) и другие, но теория оказалась «выносливой» и сохранила свое место в университетах вплоть до 1920-х гг., несмотря на протесты (например, Викселя: International Freights and Prices // Quarterly Journal of Economics. 1918. Febr.). Когда проблема репараций Германии привлекла всеобщее внимание к этим вопросам, был достигнут относительно быстрый прогресс в построении аналитической системы, которая сама по себе (но ни один из ее элементов) была новой. Произведение Улина (Interregional and International Trade. 1933) служит удобной вехой как в этом, так и в других отношениях. Следует особо отметить роль учения Тауссига. Он начал со схемы Милля и, несмотря на множество добавленных к ней улучшений, никогда от нее не отказывался. Но посредством вызванной им критики и исследований вдохновленных его наставлениями учеников он способствовал возникновению нового анализа почти так же эффективно, как если бы он создал его сам. С одной стороны, из его учения развилась значительная часть наиболее важных теоретических исследований, особенно теория Вайнера. С другой стороны, он начал важную серию фактологических исследований. ^5-21

6. Ценность денег: подходы со стороны денежных остатков и со стороны дохода ^6-1

Уравнение обмена Ньюкомба—Фишера и аналогичные выражения использовались широко (правда, иногда в вербальном виде), но не повсеместно. Мы рассмотрим две другие важные формулы. В обоих случаях необходимо помнить, что они были фундаментально эквивалентны уравнению Ньюкомба—Фишера, а также понимать природу различий, которые побудили многих экономистов предпочесть эти формулы. Если посмотреть на это под другим углом зрения, следует понять, почему эти формулы, несмотря на их фундаментальное родство с уравнением Ньюкомба—Фишера, тем не менее способствовали продвижению в другом направлении.

а) Подход со стороны денежных остатков. Вальрас часто говорил о количестве денег. Но центральным понятием его анализа денег является encaisse desiree, т. е. количество наличных денег, которое люди желают держать у себя в данный момент. Аналогично, следуя примеру Маршалла и в соответствии с традицией Петти—Локка—Кантильона, кембриджские экономисты приняли формулу, выражавшую ту же идею. Пусть n — количество «наличных денег» у населения, р — индекс стоимости жизни, k — количество «единиц потребления» consumption units>, тоже индекс, представляющий физический эквивалент наличных сбережений населения, k' — количество единиц потребления, аналогично представляющее физический эквивалент чековых депозитов населения, и r — доля k', которую банки держат в качестве наличных резервов для покрытия k', тогда^6-2

n = p(k + rk').

Это так называемое кембриджское уравнение, которое воплощает в себе подход со стороны денежных остатков. Оно подразумевает и утверждает в точности то же самое, что подразумевает и утверждает уравнение Ньюкомба—Фишера. В частности, оно не в большей и не в меньшей степени является тождеством. Особенность, которая на первый взгляд может показаться существенным отличием, а именно отсутствие скорости обращения денег, не очень важна, ведь когда мы пытаемся работать с кембриджским уравнением, все проблемы, которые в уравнении Ньюкомба—Фишера трактуются под названием «скорость обращения», возникают весьма похожим образом. Тем не менее есть один момент, заслуживающий упоминания, поскольку он проливает свет на важный аспект филиации научных идей. Если выражать кембриджское уравнение словами, естественным будет сказать, — и все кембриджские экономисты об этом упомянули, — что «население предпочитает» держать p(k + rk') в виде наличных денег и депозитов. Таким образом возникает психологический мостик к более поздним, особенно кейнсианским, точкам зрения: поскольку здесь содержится указание на индивидуальные решения, которые стоят за поведением населения при распоряжении ликвидными активами, что побуждает к анализу мотивов этих решений. Если мы к тому же утверждаем, что есть некоторый «баланс преимуществ» между владением деньгами и владением другими формами богатства, мы не сможем не увидеть сходство с прославленной кейнсианской теорией предпочтения ликвидности. Но снова мы должны добавить, что это еще не теория предпочтения ликвидности. Ясно, особенно в случае вальрасианского encaisse desiree, что для продвижения от одной теории к другой нам необходимы дополнительные допущения, касающиеся отношения людей к владению наличными деньгами.

b) Подход со стороны дохода. Мы отмечали, что Тук в своем 13-м тезисе предложил, чтобы объяснение денежных цен начиналось с доходов потребителей. Как мы знаем, он предложил этот подход в качестве альтернативы отвергаемому им объяснению уровней цен количеством денег. С тех пор подход со стороны дохода привлекал тех аналитиков, которые неприязненно относились к количественной теории или даже к уравнению обмена. ^6-3 Но легко увидеть, что этот подход есть не что иное, как иной способ записи последнего. Более того, может показаться, что это усовершенствование имеет сомнительную ценность, так как доходы явно «детерминируют» цены лишь в том же смысле, в котором цены «детерминируют» доходы. И все же предпочтение этого подхода Визером^6-4 и Хоутри вполне понятно, хотя он не приносит каких-либо результатов, которые нельзя было бы получить с помощью уравнения обмена: как и подход со стороны денежных остатков, он указывает на индивидуальное поведение; в большей степени, чем подход со стороны денежных остатков, он лишает количество денег роли непосредственной «причины уровня цен» и заменяет эту переменную другой, которая ближе к ценам, — доходом или даже потребительскими расходами; ^6-5 наконец, он освобождает теорию денежных цен от вопросов типа: «Что следует считать деньгами?». Влияние увеличения денежной массы на цены остается неопределенным, пока мы не знаем, кто получает дополнительные деньги, что он с ними делает и каково состояние экономического организма, в который вводятся новые деньги. Формула дохода сама по себе не учитывает всех этих вопросов, но она направляет на них наше внимание и тем самым помогает денежному анализу выйти из своего обособленного положения. Это преимущество особенно очевидно при анализе инфляционного процесса. Хотя на самом деле в споре о том, является ли «причиной» инфляции увеличившееся количество денег или рост заработной платы, едва ли больше смысла, чем в споре о том, является ли «причиной» смерти жертвы пуля или намерение убийцы, следует все же сказать несколько слов о механизмах, посредством которых увеличивающееся количество денег оказывает свое воздействие — не говоря уже о дополнительном преимуществе, столь ценном для экономической науки: формула доходов-расходов не связана с некоторыми предрассудками, с которыми сталкивается уравнение обмена.

7. Банковский кредит и «создание» депозитов

Важные нововведения, произошедшие в течение данного периода в банковских системах всех стран с развитой рыночной экономикой, а также в функциях и политике центральных банков, конечно отмечались, описывались и обсуждались. Мы не сможем дать здесь обзор обширной литературы, выполнявшей эту задачу. Возможно, наиболее ценную ее часть составили доклады официальных комиссий и статьи в лучших финансовых журналах, в частности лондонском Economist. Авторами были бизнесмены, финансовые обозреватели, экономисты, работающие в бизнесе всех типов, которые знали все о фактах, технологиях и практических проблемах банковского дела, но почти не задумывались о «принципах» — правда, никогда не забывая сослаться на модные лозунги — и едва ли имели какие-либо отчетливые представления о смысле наблюдавшихся институциональных тенденций. Если рассматривать эти работы с позиций научного анализа, то в силу указанной причины они были скорее сырьем, чем конечными продуктами. И поскольку «научные аналитики» в области денег и кредита в значительной степени не справлялись со своей задачей, а именно обработкой этого материала и построением в соответствии с ним своих аналитических схем, мы можем (хотя и не полностью) охарактеризовать эту ситуацию, сказав, что литература по банковскому делу и финансам была настолько же обособленной областью в рамках литературы по деньгам и кредиту, насколько последняя была обособленной в рамках литературы по общей экономике.

Ситуация в Англии рассмотрена в целом ряде книг. См., например: King W.T.C. History of the London Discount Market. 1936, а также различные истории Банка Англии (например, недавняя, написанная сэром Джоном Клэфемом (Clapham John. The Bank of England. 1944). Указанные издания частично обеспечат читателя информацией, которая не может быть дана здесь. Другие ссылки см. в небольшой библиографии, прилагаемой к статье Banking, Commercial в Encyclopaedia of the Social Sciences (особенно книги следующих авторов: С. А. Конант, А. У. Керр, А. Куртуа, Э. Кауфманн, А. Хьюарт, Дж. Риссер, О. Ейдельс, С. Супино, С. Айсфельд, X. П. Уиллис). Эта библиография содержит два произведения весьма высокого качества которые — их упомянуть особо: Dunbar C.F. Theory and History of Banking. 5th ed. 1929 (в сущности, однако, исследование относится к XIX в.); Somary F. Bankpolitik. 1st ed. 1915; 2nd ed. — 1930). Внимательное прочтение книги: Mints L. W. A History of Banking Theory. 1945 — покажет читателю, как глубоко описательная литература проникла в произведения по теории денег и банковского дела, хотя изложенному автором гигантскому эмпирическому материалу в некоторой степени вредит неоправданное подчеркивание недостатков чрезвычайно узко определенной вексельной теории банковского дела («доктрины реальных векселей» ).

Вышеописанная ситуация обособленности объясняет возникновение особого типа книг, предназначенных не только для широкой читающей публики, но и для экономистов, дабы просветить их в вопросах банковского дела и финансов. Успех этих книг доказывает лучше, чем что либо еще, насколько далеко зашло разделение тех областей, контакт между которыми эти книги стремились установить. Следует упомянуть два знаменитых примера. Первый — книга У. Беджгота (Ваgehot W. Lombard Street: A Description of the Money Market. 1873), одно из наиболее часто и восторженно цитируемых изданий во всей экономической литературе данного периода. Несомненно, она написана блестяще. Но кто бы сейчас ни обратился к этой книге, помня ее славу, он испытает некоторое разочарование. За исключением призывов к реорганизации управления Банком Англии и к реформе золотых резервов Англии, она не содержит ничего, что было бы новым для любого интересующегося экономикой. Однако очевидно, что она учила многих экономистов тому, чего они не знали и рады были узнать. Наш другой пример — не менее блестящая книга Хартли Уизерса {Withers Hartley. The Meaning of Money. 2nd ed. 1909), основная заслуга которой заключается, как мы увидим, в смелой постановке вопроса о «производстве» денег банками. Это не должно было никого удивить. Тем не менее данная теория рассматривалась как новая и в некоторой степени еретическая доктрина.

Таким образом, академический анализ кредита и банковского дела — включая произведения авторов, которые, не являясь академическими экономистами, писали по академическому образцу, — в их числе и некоторые банкиры — развивался благодаря запасу идей, унаследованных из предшествующего периода, несомненно совершенствуя, проясняя, разрабатывая их, но почти не добавляя ничего нового. По существу, это означало преобладание вексельной теории банковского дела, которая считала коммерческий вексель, или, в более общем случае, финансирование текущей торговли краеугольным камнем банковского кредита. Мы, конечно, будем вести происхождение этой позиции от Тука и Фуллартона. Но влияние денежной школы было сильнее, чем представляется на первый взгляд. К концу данного периода оно особенно проявлялось в рамках теории циклов (см. ниже, § 8).

Что касается центральных банков, то экономисты действительно расширили свое понимание функций центрального банка, особенно контролирующей и регулирующей функции «кредитора последней инстанции». Но большинство из них удивительно медленно осознавали смысл управления денежным обращением, которое, как мы видели, развивалось у них на глазах. Отчасти причиной этому была, конечно, приверженность вексельной теории. Из-за нее контроль над денежным обращением продолжал означать — не полностью, но в первую очередь — контроль над учетной ставкой. Экономисты даже не определили, было ли регулирование рыночных процентных ставок во власти центрального банка, или его учетная ставка была лишь «декларативной». ^7-1 Сторонники обеих точек зрения обсуждали влияние учетной ставки в терминах двух классических modi operandi: с одной стороны, давление на цены через ограничение кредита (почти эквивалентного количеству коммерческих векселей, представленных к учету); с другой — привлечение капиталов из-за рубежа или возвращение оттуда отечественных капиталов.

Что касается банковского дела в целом, то строгая приверженность экономистов вексельной теории действительно приводила к игнорированию или неправильному пониманию некоторых наиболее важных нововведений в банковской сфере того периода. Тем не менее унизительная критика, звучащая в адрес этой теории сегодня, не вполне оправданна. Начнем с того, что она не была столь нереалистичной для Англии, а английский престиж в банковской сфере делал английскую практику стандартом. Но независимо от этого следует подчеркнуть, что принятие вексельной теории не обязательно подразумевает некритический оптимизм по поводу работы механизма учета векселей. Экономисты подчеркивали «эластичность» системы, основанной на финансировании торговли. Но они переросли точку зрения, согласно которой в случае обычного финансирования банками «потребностей торговли» денежная масса и производство обязательно будут изменяться одним и тем же темпом и никаких нарушений не произойдет, — а это действительно весьма спорный тезис. С одной стороны, как ранее Рикардо и Тук, экономисты в большинстве своем понимали, что точно количественно определить потребность в ссудах или учете векселей невозможно и что реальная величина спроса заемщиков одинаково зависит и от склонности банков к предоставлению кредитов и запрашиваемой ими процентной ставки, и от спроса заемщиков на кредиты. С другой стороны, они все больше и больше понимали, что практика финансирования только текущей торговли — учет надежных краткосрочных коммерческих векселей — не гарантирует стабильности цен или экономической ситуации в целом или, в условиях депрессии, ликвидности банков. ^7-2 Достижением Викселя было введение обоих фактов в общую теорию денег посредством его знаменитой модели кумулятивного процесса (см. ниже, § 8).

Наконец, есть еще один, совершенно независимый от всего остального момент, достойный упоминания: странная ограниченность и нереалистичность концепций природы банковского кредита данного периода. Чтобы яснее изложить этот факт, представим, как типичный экономист, писавший около 1900 г., объяснял бы, что такое кредит, не забывая при этом, однако, о всех ограничениях и опасностях, стоящих за разговором о «типичных взглядах». Он рассуждал бы примерно так: отправной точкой (логической) являются деньги — любой учебник по деньгам, кредиту и банковскому делу начинается с этого. Для краткости будем рассуждать только о золотых монетах. Ту часть денег, которую владельцы не сохраняют и не тратят на потребление, они «инвестируют» или, иными словами, «дают взаймы» свои «сбережения», или «предоставляют капитал» либо себе, либо кому-либо другому. Это фундаментальное утверждение о кредите. ^7-3 Поэтому кредит, по сути, вполне независим от существования банков и может быть объяснен без какой-либо ссылки на них. Если в качестве дальнейшего шага анализа мы вводим их в общую картину, природа феномена остается неизменной. Население по-прежнему остается истинным кредитором. Банкиры не более чем его агенты, посредники, которые осуществляют непосредственное кредитование от имени населения, их существование является простым следствием разделения труда. Эта теория достаточно удовлетворительна для случаев реального «кредитования от имени других» ^7-4 и сберегательных вкладов. Но она применялась и к чековым депозитам (вкладам до востребования, в английской практике — текущим счетам ). Их также объясняли через размещение населением в банках имеющихся в его распоряжении денег (в нашем случае золотых монет). Вкладчики остаются кредиторами и в том смысле, что они предоставляют взаймы («вверяют») свои деньги банкам, и в том смысле, что они являются конечными кредиторами в случае, когда банки отдают в долг часть этих денег. Несмотря на некоторые технические различия, кредит, предоставляемый за счет банковских депозитов, — большая часть коммерческого кредита в капиталистическом обществе, — в таком случае может быть истолкован посредством модели кредитной операции между двумя частными лицами. Как вкладчики остаются кредиторами, так и банкиры остаются посредниками, которые собирают «ликвидный капитал» из бесчисленных мелких фондов, чтобы обеспечить торговлю им. Они ничего не прибавляют к существующей массе ликвидных средств, а просто заставляют их «больше работать». Как утверждал в появившейся еще в январе 1921 г. статье The Meaning of Bank Deposits (Economica) профессор Кэннан: «Если бы служители камеры хранения отдали взаймы в точности три четверти доверенных им сумок... мы определенно не могли бы обвинять их в "создании" разности между количеством "вложенных" сумок и количеством, хранящимся в настоящий момент в камере хранения». Таковы были взгляды 99 из 100 экономистов.

Но если бы владельцы этих сумок пожелали воспользоваться оными, они должны были бы забрать их у лиц, взявших их взаймы, а те свою очередь остались бы без этих сумок. Но не так дело обстоит с нашими вкладчиками и их золотыми монетами. Они не дают взаймы в смысле передачи права на использование их денег. Они продолжают тратить их, оплачивая расходы чеками вместо монет. И в то время как вкладчики продолжают тратить свои средства так же, как они тратили бы золотые монеты, заемщики аналогичным образом тратят «те же деньги в то же самое время». Несомненно, этот феномен специфичен для денег и не имеет аналогов в мире товаров. Никакие требования на определенное количество овец не увеличивают их количество. Но депозит, будучи юридически лишь требованием на определенное количество законных платежных средств, может в весьма широких пределах выполнять те же функции, которые могут выполнять сами эти средства. Конечно, банки не «создают» законные платежные средства и тем более не «создают» машины. Однако они делают нечто — возможно, это легче увидеть в случае выпуска банкнот — по своим экономическим следствиям весьма близкое к созданию законных платежных средств и способное привести к созданию реального капитала, который не мог бы быть создан без этих действий. Но это глубоко изменяет аналитическую ситуацию и делает крайне нецелесообразным объяснение банковского кредита посредством модели, в которой существующие фонды изымаются из предшествующих применений совершенно воображаемым актом сбережения и затем выдаются взаймы их собственниками. Намного реалистичнее говорить, что банки «создают кредит», т. е. создают депозиты в акте кредитования, чем говорить, что они дают взаймы те депозиты, которые были им доверены. Причина, по которой следует настаивать на этом, такова: вкладчикам не должна присваиваться та роль, которую они не играют. Теория, активно предпочитаемая экономистами, упорно делает их «сберегателями», тогда как они не сберегают и не намереваются это делать; она приписывает им влияние на «предложение кредита», которое они не оказывают. Теория «создания кредита» не только признает очевидные факты, не затушевывая их искусственными конструкциями, но и объясняет характерный для зрелого капиталистического общества специфический механизм сбережения и инвестиций, а также истинную роль банков в капиталистической эволюции. С меньшими оговорками, чем в большинстве случаев, эта теория представляет собой несомненное продвижение вперед в области экономического анализа.

Тем не менее экономисты с невероятным трудом признали, что банковские ссуды и инвестиции создают депозиты. Фактически на протяжении рассматриваемого периода они практически единодушно отказывались это делать. И даже в 1930г., когда значительное большинство перестроилось и приняло эту доктрину как нечто само собой разумеющееся, Кейнс ощущал оправданную необходимость снова подробно разъяснять и защищать эту доктрину. ^7-5 Даже сегодня не приходится говорить о полном понимании отдельных наиболее важных ее аспектов. Это наиболее интересный пример препятствий, встречающихся на пути развития анализа, и в особенности того факта, что люди могут быть прекрасно знакомы с феноменом на протяжении целых эпох и даже часто обсуждать его, не понимая истинного его значения и не включая его в свою общую систему представлений. ^7-6

Дело в том, что факт создания кредита — по крайней мере, создания кредита в форме банкнот — в то время был уже давно хорошо известен каждому экономисту. Кроме того, особенно в Америке, люди широко пользовались термином «чековые деньги» и говорили о нарушающем право Конгресса «выпуске денег» банками. Ньюкомб в 1885 г. дал элементарное описание процесса, посредством которого создаются депозиты через предоставление кредита. К концу периода (1911) это сделал и Фишер. Он также подчеркнул очевидную истину, согласно которой депозиты и банкноты в сущности одно и то же. Хартли Уизерс поддержал утверждение, что банкиры являются не посредниками, а «производителями» денег. Кроме того, многие экономисты XVII и XVIII столетий имели ясные, пусть иногда и гипертрофированные представления о создании кредита и его важности для развития промышленности. И эти представления не исчезли полностью. Тем не менее первая — хотя и не вполне успешная — попытка разработки систематической теории, адекватно объясняющей факты банковского кредита, которая была предпринята Маклеодом, ^7-7 привлекла мало внимания; но даже полученное внимание вряд ли можно назвать благосклонным. Далее последовал Виксель, чей анализ влияния процентных ставок банков на цены естественным образом привел его к осознанию определенных аспектов «создания кредита», в частности феномена «вынужденных сбережений». ^7-8 Позднее были предприняты другие шаги в направлении создания законченной теории, особенно, как и следовало ожидать, в Соединенных Штатах. Примером могут послужить работы Дэвенпорта, Тейлора и Филлипса. ^7-9 Но теоретическая работа была выполнена полностью лишь в 1924 г. в книге Хана, и даже тогда успех не был мгновенным. ^7-10 Среди ведущих английских экономистов следует отметить прежде всего профессоров Робертсона и Пигу — не только потому, что они придали теории привлекательный для профессионалов вид, но и потому, что они добавили несколько новых выводов. ^7-11 В других странах, особенно во Франции, сопротивление оставалось сильным вплоть до сегодняшнего дня.

Причины столь медленного прогресса обнаружить не так уж трудно. Во-первых, доктрина была непопулярной и в глазах некоторых людей имела почти аморальный оттенок — факт, который нетрудно понять, если вспомнить, что среди прародителей доктрины — Джон Ло. ^7-12 Во-вторых, доктрина шла против установившихся стереотипов мышления, подкрепляемых правовой схемой «депозитов»: разделение между деньгами и кредитом представлялось столь очевидным и в то же время столь важным для ряда проблем, что теорию, способную затушевать это различие, неминуемо должны были объявить не только бесполезной, но и противоречащей фактам, — на самом деле в этом виновата элементарная ошибка, когда деньги как законные платежные средства смешиваются с бухгалтерскими статьями, которые отражают контрактные отношения, связанные с этими законными платежными средствами. Эти проблемы действительно не должны затушевываться. ^7-13 То обстоятельство, что теория создания кредита вовсе не обязательно должна их затушевывать, не убеждало тех, кто опасался злоупотреблений ею.

8. Кризисы и циклы: денежные теории

Мы видели, с одной стороны, что монетарный анализ данного периода по большей части концентрировался на проблемах ценности денег (или уровня цен), но, с другой стороны, некоторые ведущие экономисты работали над монетарным анализом экономического процесса в целом, где проблемы уровня цен отходят на второй план. Эта тенденция иллюстрируется подходами со стороны денежных остатков и со стороны дохода, но она проявлялась и во многих других аспектах. Например, важен тот факт, что Маршалл первоначально намеревался дать тому, вышедшему под заглавием Money, Credit, and Commerce, название Money, Credit, and Employment: фактически в этом томе есть много рассуждений, находящихся в рамках современного анализа доходов и занятости. Еще важнее то обстоятельство, что Виксель в своей несколько нерешительной манере, которая столь обаятельна, в конце концов пришел к мысли, что нам необходима концепция денежного спроса на выпуск продукции в целом. ^8-1 Это возрождало мальтузианскую идею и предвосхищало, хотя и недостаточно отчетливо, потребительскую функцию Кейнсовой «Общей теории».

Но наиболее значительное продвижение к монетарному анализу в современном смысле было достигнуто в сфере изучения проблем процента и экономических циклов. Мы уже отмечали симптомы растущей склонности экономистов к признанию и использованию монетарной концепции капитала. Из этого ничего не вышло, да и немногочисленные попытки интерпретации процента как чисто денежного явления не увенчались успехом. ^8-2 На протяжении данного периода ставка процента оставалась практически для всех экономистов ставкой дохода — как бы ее ни объясняли — на физический капитал, а денежная ставка являлась простой производной реальной ставки. ^8-3 Конечно, уже давно было признано, что эти две ставки различны: объяснение Рикардо ввода новых денег в обращение подразумевает признание этого факта, и авторы, писавшие по проблемам банковского дела, всегда об этом знали. Но никто не придавал различию большого значения, пока Виксель не сделал его существование центром своей теории ценности денег и предметом тщательного анализа, результатом которого стала викселианская концепция кумулятивного процесса. Виксель отмечал, что, если банки удерживают свой процент по ссудам ниже реальной ставки, — которую, как мы знаем, он объяснял в духе теории Бёма-Баверка, — они стимулируют расширение производства и особенно инвестиции в производственные мощности; цены при этом будут расти; и если банки даже после этого откажутся поднять свой процент по ссудам, цены продолжат расти кумулятивно без каких-либо пределов, хотя все остальные статьи издержек возрастут пропорционально. ^8-4

Аналитическая ситуация, созданная этим аргументом, может быть описана следующим образом. Само по себе акцентирование Викселем последствий возможных расхождений между денежными и реальными процентными ставками не является веским доводом для отказа от точки зрения, что в основе процента лежит чистый доход на физические блага, и сам Виксель никогда от нее не отступал. Однако оно является веским и достаточным доводом в пользу трактовки денежной ставки как отдельной переменной, которая зависит, по крайней мере частично, от иных факторов, нежели те, которые определяют чистый доход на физический капитал (естественную или реальную ставку). Конечно, две ставки взаимосвязаны. В условиях равновесия они даже равны. Но они уже не могут считаться «фундаментально идентичными». ^8-5 Коль скоро мы признаем это, они станут все больше отдаляться друг от друга и мы будем все больше отдаляться от точки зрения, согласно которой чистый доход на физические блага того или иного вида является основой ставки процента на ссудном рынке, — точки зрения, которая восходит к Барбону и которую лорд Кейнс осудил на том основании, что она приводит к «смешению» ставки процента и предельной эффективности (физического) капитала. ^8-6 Тогда другие факторы, такие как кредитная политика банков, станут для нас не менее важными, и откроется путь к чисто денежным теориям процента, которые возникли позднее и среди которых наибольшее внимание привлекла теория Кейнса. Однако не будем забывать о трех моментах. Во-первых, мы проследили наиболее интересную линию развития доктрины, ведущую свое начало от Барбона и обрывающуюся в настоящий момент на Кейнсе. Но мы не утверждаем, что авторы, создавшие современные денежные теории процента, осознанно делали выводы из ситуации, созданной анализом Викселя. Так могло обстоять дело с его шведскими учениками — хотя я не хочу подвергать сомнению чью бы, то ни было субъективную оригинальность, — но этого определенно нельзя сказать об остальных. Во-вторых, мы не утверждаем, что экономисты нашей эпохи просто возвратились к денежным теориям «добарбоновских» времен: будучи подобными им — и особенно теориям схоластов — в некоторых важных аспектах, теории этих экономистов являются несомненно новыми в других аспектах. В-третьих, определив новую переменную в нашей экономической системе — денежную процентную ставку — как нечто денежное по природе, а не только по форме, мы вовсе не полностью устраняем из проблемы процента по ссудам «реальные факторы», как думают некоторые современные экономисты: по крайней мере, уровень чистого дохода на физические инвестиции остается фактором спроса на ссуды и потому не может исчезнуть из всеобъемлющей теории денежной процентной ставки. ^8-7

Роль Викселя в развитии современных денежных теорий цикла аналогична его роли в развитии современных денежных теорий процента. Его вряд ли можно назвать автором денежной теории цикла, равно как и денежной теории процента. Но он открыл путь для развития обеих. Фактически концепцию кумулятивного процесса нужно лишь немного адаптировать, чтобы получилась теория цикла. Предположим, что банки выходят из периода оживления или стагнации в ликвидном состоянии. Из соображений выгоды они будут расширять предоставление ссуд. Для этого они, как правило, должны будут стимулировать спрос на ссуды снижением процентной ставки до тех пор, пока она не упадет ниже викселианской реальной ставки, которая, как мы знаем, аналогична реальной ставке Бема-Баверка. В результате инвестиции фирм — особенно в оборудование длительного пользования, для приобретения которого процентная ставка весьма важна, ^8-8 — превысят уровень, на котором они остановились бы при более высокой денежной ставке, равной реальной ставке. Таким образом, с одной стороны, начинается процесс кумулятивной инфляции, с другой — искажается временная структура производства. Однако этот процесс не может продолжаться бесконечно — тому есть несколько возможных причин, самая простая из которых заключается в том, что банки в предоставлении ссуд достигают пределов, установленных их резервами. Когда этот процесс останавливается, денежная ставка «догоняет» реальную ставку и мы получаем неприятную ситуацию, в которой инвестиции, вызванные «искусственно» низкой процентной ставкой, становятся источником убытков: подъемы заканчиваются разорениями, приводящими к депрессии.

Эта теория была предложена профессором фон Мизесом, ^8-9 который хоть и признал, не без доли критики, достижения Викселя, но представлял свою теорию как плод развития идей денежной школы. Профессор фон Хайек развил ее в собственную, намного более разработанную аналитическую структуру, ^8-10 которая, будучи представленной англо-американскому сообществу экономистов, имела огромный успех, не превзойденный ни одной чисто теоретической книгой, не «скрашивавшей» строгие выкладки планами или политическими рекомендациями и не апеллировавшей иным образом к симпатиям и антипатиям читателей. Поначалу за этим последовала сильная критическая реакция, в результате лишь подчеркнувшая успех, затем профессиональные экономисты обратились к другим лидерам и другим интересам. ^8-11 Социальная психология этого явления может быть привлекательным предметом для исследования.

В анализе Хоутри^8-12 экономические циклы, как он сам говорил, являются чисто денежным феноменом в том смысле, в котором цикл Мизеса—Хайека не является таковым. Хоутри не использует элемент нарушений (или неадекватной адаптации) временнбй структуры производственных мощностей; колебания потока денежных доходов, вызванные, в свою очередь, исключительно денежными факторами, являются у него единственной причиной общих циклических колебаний торговли и занятости. Но он использует концепцию кумулятивного процесса и, как и Мизес, считает его причиной внутренне присущую современной кредитной системе нестабильность. И снова источником нестабильности становятся банки, предоставляющие ссуды на выгодных условиях. Однако основным рычагом, с помощью которого эта экспансия кредита ведет к буму деловой активности, является не увеличение количества заказов на приобретение новых производственных мощностей, а увеличение запасов в оптовой торговле, которая также реагирует на небольшие изменения процентных ставок по ссудам. Рост порождает дальнейший рост, а стало быть, и увеличение денежных доходов и уменьшение наличности в банках. Их неспособность к бесконечному расширению ссуд в конце концов приводит к росту процентных ставок, и процесс идет в обратную сторону — вот почему учетная ставка центрального банка играет столь большую роль в этом анализе. Таким образом, общие черты видны достаточно отчетливо, чтобы можно было говорить о единой денежной теории, сторонники которой расходятся друг с другом лишь в одном вопросе: действуют ли процентные ставки банков по ссудам непосредственно на инвестиции в «капитал длительного пользования» или это происходит косвенно, через запасы оптовых торговцев. На протяжении 1920-х гг. теория Хоутри оставалась весьма популярной, особенно в Соединенных Штатах, где она послужила рационализацией преобладавшей тогда некритической уверенности в неограниченной эффективности операций Федеральной резервной системы на открытом рынке.

Принципиальное единодушие сторонников денежной теории циклов^8-13 не было серьезно нарушено и теми экономистами, кто возлагал ответственность за эти явления на проблемы, связанные с золотом. Эта идея получала большую поддержку, когда она использовалась для «объяснения» тех длительных периодов преобладающего процветания или преобладающей депрессии, которые действительно связаны (в большей или меньшей степени) со значительными изменениями в объемах производства золота, вроде тех, которые имели место приблизительно в 1849—1872 или в 1872-1891 гг. Но она использовалась и для «объяснения» самих экономических циклов. В этом случае, так как увеличение количества золота влияет на банковские резервы и увеличивает склонность и способность банков к кредитованию, мы имеем особый повод ожидать расширения деловой активности — вместо более общей причины, сформулированной Мизесом и Хоутри; но в остальном аргументация будет такой же: расширение кредита, вызванное низкими денежными процентными ставками, достижение точки, в которой процент «догоняет» цены, — и процесс идет в обратном направлении. Самый выдающийся сторонник денежной теории такого типа, профессор Ирвинг Фишер, первоначально изложил ее в столь наивной манере в книге «Покупательная способность денег» (1911. Ch. 4). ^8-14 Но хотя он продолжал подчеркивать денежные аспекты феномена, он настолько расширил базис своего анализа, что пришел к теории «долговой дефляции», которая вопреки его излишне скромным притязаниям приложима ко всем отмечавшимся экономическим циклам и по сути вообще не является денежной. Основной упор в ней делался на то, что на этапе процветания долги якобы накапливаются и неизбежное погашение их, сопровождающееся соответствующими разрывами структуры цен, лежит в основе депрессии. За этим поверхностным механизмом стоят реально действующие факторы — главным образом новые технологические и коммерческие возможности, — которые Фишер не то чтобы не замечал, но отводил им второстепенную роль «пусковых механизмов долга» (Econometrica. 1933. Oct. P. 348), так что, как и в его общем монетарном анализе (см. выше, § 2), истинные масштабы того, что является действительно великим достижением, были столь скрыты от внимания читателя, что до них приходилось с трудом «докапываться», и потому не произвели должного впечатления на профессиональных экономистов.

9. «Неденежный» анализ циклов

Представляется удобным теперь, помимо анализа Хайека, бросить взгляд на некоторые примеры анализа циклических явлений, которые не являются денежными в определенном нами смысле, ^9-1 хотя при этом мы будем вынуждены выйти за границы предмета данной главы. Однако мы пойдем не дальше, чем необходимо для подтверждения одного важного положения, а именно что все существенные факты и идеи, относящиеся к анализу экономического цикла, появились около 1914 г.: последующие тридцать лет принесли изобилие статистического и исторического материала и множество новых статистических и теоретических инструментов; процесс их совершенствования и разработки, можно сказать привел к тому, что данный предмет стал признанной отраслью экономических исследований; но они не добавили ни одного принципа или факта, который бы не был известен ранее. ^9-2

а) Вклад Жюгляра. Как мы видели, именно яркий феномен «кризисов» и не столь яркий, но еще более неприятный феномен депрессий («перепроизводства») в первую очередь привлекали внимание экономистов в предшествующий период. Однако мы также видели, что некоторые из них не ограничивались исследованием депрессий: такие ученые, как Тук и лорд Оверстон, в полной мере осознавали тот факт, что кризисы и перепроизводство были лишь эпизодами или фазами более крупного процесса; многие другие демонстрировали хотя бы интуитивное понимание этого факта. Тем не менее лишь в течение рассматриваемого периода понятие «цикл» определенно вытеснило в умах экономистов понятие «кризис» и была подготовлена почва для развития современного анализа циклов деловой активности, хотя практически все исследователи в данной области продолжали пользоваться старым термином — интересный пример «терминологического лага». Вот почему наиболее значительное произведение рассматривается здесь, хотя оно и было опубликовано в 1862 г. Его автор — Клеман Жюгляр^9-3 — врач по образованию, но по таланту и степени владения научным методом его следует причислить к величайшим экономистам всех времен. Эта высокая оценка основывается на трех фактах. Начнем с того, что он впервые систематически и с осознанной целью анализа конкретного явления использовал временные ряды (главным образом цен, процентных ставок и резервов центрального банка). Так как это является основным методом современного анализа деловых циклов, Жюгляра можно назвать его основателем. Во-вторых, открыв цикл продолжительностью примерно в десять лет, который наиболее очевидно прослеживался по его материалам, — именно Жюгляр открыл «материк», а окружающие последний острова уже были открыты ранее несколькими авторами, — он приступил к разработке его морфологии в терминах «фаз» (подъем, «взрыв» , разорение ). Хотя Тук и Оверстон сделали то же самое, современная морфология циклов тем не менее начинается с Жюгляра. То же самое можно сказать и о «периодичности». Именно морфологию «периодического» процесса он имел в виду, когда гордо заявил о своем открытии «закона кризисов» без какой-либо заранее разработанной теории или гипотезы. ^9-4 В-третьих, он попробовал объяснить обнаруженные явления. Замечательной особенностью его изложения является почти идеальное соединение «фактов» и «теории». Многие из его утверждений о факторах, приводящих к спаду (уменьшение кассовой наличности у банков, неспособность к новым покупкам), сами по себе не слишком ценны. Но важен его диагноз природы депрессии с афористической силой выраженный в знаменитой фразе: «Единственной причиной депрессии является процветание». Это означает, что депрессии являются не чем иным, как адаптацией экономической системы к ситуациям, создаваемым предшествующими периодами процветания, и, следовательно, основная проблема анализа циклов сводится к вопросу о причинах процветания — на который, однако, Жюгляр не смог дать удовлетворительного ответа.

Экономисты поначалу не торопились идти по пути, указанному Жюгляром. Однако позднее большинство из них — даже те, кто более, чем он, был склонен связывать себя конкретными гипотезами о «причинах», — приняли его общий подход, причем настолько активно, что сегодня работа Жюгляра читается как весьма примитивный пересказ старой истории. Наконец, в конце периода появилась работа, которая, с одной стороны, была задумана полностью в его духе, а с другой — прокладывала дорогу наиболее важной части современного анализа циклов: Мitchell Wesley С. Business Cycles. ^9-5

b) Общая основа и соперничающие «теории». Таким образом, в данный период был выработан метод (по крайней мере, фундаментальная основа метода), с которым к концу периода согласилось большинство исследователей экономического цикла и который используется в большей части сегодняшних исследований. Однако область согласия между исследователями была еще более обширной. К концу периода перечисления различными экономистами особенностей или симптомов, характеризующих фазы цикла, были весьма схожими. Кроме того, к концу периода большинство исследователей пришли к общему выводу (или молчаливо приняли его), что фундаментальным фактом в области циклических колебаний были характерные колебания производства капитальных благ. О чем это говорит? Казалось бы, мы обнаруживаем значительную общность, призванную обеспечить приложение усилий в сходных направлениях и привести к весьма похожим результатам. Тем не менее обзор этой литературы открывает совсем другое. Мы видим, наоборот, одни лишь разногласия и антагонизмы, которые заходили столь далеко, что способствовали дискредитации науки и даже граничили с нелепостью. Однако противоречие здесь лишь кажущееся. Согласие по поводу особенностей цикла, даже если оно было полным, ^9-6 не означает согласия относительно их взаимосвязей друг с другом. Именно интерпретация этих взаимосвязей, а не сам их перечень, индивидуализирует аналитические схемы «теории» экономического цикла. Даже согласие в том, что именно изменения активности в отраслях, создающих производственные мощности («капитальные блага»), являются важной особенностью циклических колебаний, слабо способствовало появлению сходных результатов, поскольку оно оставляет решающий вопрос интерпретации открытым. Чтобы не быть неправильно понятыми, мы должны подчеркнуть, что основная особенность циклических колебаний, какой бы она ни была, не обязательно должна содержать в себе «причину» существования этих колебаний: эта «причина» может находиться где-то еще, например в сфере потребления. Несмотря на все вышесказанное, тот факт, что согласие было глубже, чем это кажется на первый взгляд, и что большинство исследователей феномена циклов деловой активности, создававших столь различные внешне теории, на самом деле отталкивались от общей основы, остается истинным и важным.

I. То обстоятельство, что «сравнительно большая амплитуда изменений в «строительных отраслях» по сравнению с потребительскими является одной из наиболее очевидных «общих характеристик промышленных колебаний», ^9-7 едва ли может скрыться от того, ^9-8 кто научился рассматривать цикл как единое целое, хотя его можно упустить из виду, если рассматривать лишь фазу депрессии. Тем не менее для полного осознания центрального значения этого факта потребовалось значительное время. В грубом приближении мы можем связать это достижение — или решающую роль в этом достижении — с работой Туган-Барановского. ^9-9 Однако историческую заслугу этой работы составляет лишь признание центрального значения вышеупомянутого факта. Собственная интерпретация последнего, т. е. оригинальная теория Туган-Барановского, построенная на сменяющихся периодах накопления и «сброса» ликвидных сбережений, имеет ценность только в качестве примера того, как легко (даже талантливому и серьезному исследователю) после многообещающего начала попасть в тупик.

II. Выдающейся в обсуждаемом направлении исследований является работа Артура Шпитгофа. ^9-10 В его аналитической схеме прежде всего перечисляется несколько возможных «пусковых механизмов» процесса расширения производства капитальных благ, и этим процессом без каких-либо затруднений объясняются все остальные наблюдаемые явления экономического бума. При этом уделяется большое внимание объяснению индивидуальных особенностей каждого исторического случая. Это акцентирование расширения производства капитальных благ можно проиллюстрировать выбором в качестве основного циклического индикатора объема потребления железа (производство плюс импорт минус экспорт). Тогда остающаяся проблема — почему это расширение в конце концов становится общим условием убыточного производства («перепроизводства»)? — решается посредством нескольких факторов, таких как нехватка «операционного» капитала и временное насыщение спроса в определенных областях. Эта схема, на каждом логическом шаге оставляющая немало пространства для альтернатив, обладает удивительной возможностью включения многих других факторов (без преувеличения их значения), которые выдвигались в качестве единственных «движущих сил» циклических колебаний в других теориях: например, «психологические» факторы, денежные факторы, эффект акселерации, недостаточное сбережение. Поэтому анализ Шпитгофа ближе всего подходит к органическому синтезу относящихся к проблеме элементов и к полному использованию координирующего потенциала основной идеи. Он обладает еще одним достоинством: Шпитгоф первым (возможно, за исключением Маркса) в явной форме признал, что циклы не являются лишь несущественным побочным эффектом капиталистической эволюции, но представляют собой неотъемлемую часть капиталистической экономики. Кроме того, он одним из первых заметил, что случаются длительные периоды, в течение которых вследствие благоприятных условий выделяются фазы процветания («периоды процветания»), и другие длительные периоды, в течение которых выделяются депрессионные фазы циклов («периоды депрессии»). Однако он отказывался соединять эти длительные периоды преобладающего процветания или спада в «длинные циклы» и воздерживался от объяснения их причин.

Чрезвычайно интересно сравнить выполненные Шпитгофом исследования циклов с работами Робертсона. Последние хоть и создавались независимо от первых, тем не менее близки им в ряде важных аспектов. ^9-11 В методах исследования сходства нет: Шпитгоф отталкивался (в духе Жюгляра) от детальных исследований доступного статистического материала; Робертсон же был в основном «теоретиком» — он брал в качестве основы только общие и наиболее очевидные факты и сосредоточивался на создании инструментов интерпретации. Поэтому их исследования являются скорее взаимодополняющими, чем соперничающими. Однако их общее видение циклического процесса и его причин было очень схожим. ^9-12

III. Нескольких примеров будет достаточно, чтобы продемонстрировать тот факт, что большинство теорий циклов являются не чем иным, как разными ответвлениями от общего «ствола» — объяснения циклов через изменения производства капитальных благ.

Первое. Читатель без труда убедится, что даже чисто денежные теории циклов можно причислить к «инвестиционным теориям». Хотя они и относят причины циклических колебаний к денежной сфере, влияние денежных факторов на отрасли, производящие капитальные блага, неминуемо будет играть определенную роль. Если, в частности, объяснение опирается на денежную процентную ставку, нарушение структуры «физического капитала» всегда должно быть фактором возникновения циклических ситуаций, хотя этот фактор не обязательно делать решающим, особенно в краткосрочном плане, который, например, рассматривал Хоутри. Если мы сделаем его решающим, мы получим «неденежную» или «полуденежную» теорию Хайека, где причиной цикла является увеличение производства машин и оборудования длительного пользования («удлинение периода производства») вследствие падения денежной процентной ставки ниже предельной нормы прибыли.

Второе. Авторы, которые соглашались интерпретировать экономические циклы в первую очередь как инвестиционные, подчеркивая роль «физических инвестиций», могли иметь разные точки зрения относительно «пусковых механизмов», и такие расхождения индивидуализировали их теории. Например, так называемая теория perpetuum-mobile довольствуется тем фактом, что сама депрессия создает условия, благоприятные сначала для оживления, а затем и для производства новых машин и оборудования. Другой пример. Госпожа Ингленд, остро ощущая необходимость поиска более убедительной причины, указала на деятельность промоутеров или, в более общем смысле, на попадание в поле зрения предпринимателей новых технологических или коммерческих возможностей. ^9-13

Третье. Каков бы ни был импульс к процветанию, мы можем вывести особую теорию, подчеркивая бесспорный факт, что производственные здания и оборудование, создание которых стимулируется этим импульсом, появляются и начинают функционировать лишь через определенное время, в течение которого ничто не препятствует действию этого импульса. Следовательно, когда позднее дополнительный поток продуктов пойдет на рынок потребительских благ, может произойти «общее перепроизводство», т. е. падение цен, превращающее ожидаемые прибыли в реальные убытки. Если мы в достаточной степени доверяем этому объяснению, мы можем говорить о «лаговой теории» цикла. Если основное значение мы будем придавать не падению цен потребительских благ, а удорожанию элементов издержек, то получим другую версию. Примерами первой версии являются работы Буниятяна и Афтальона, примером второй — работа Лес-кюра, хотя все три автора не слишком выделяют роль нашего первичного фактора. ^9-14 Между прочим, из этого мы можем сделать следующий вывод: тот, кто говорит, что экономические циклы являются прежде всего циклическими колебаниями цен, и тот, кто говорит, что они являются прежде всего циклическими колебаниями инвестиций, могут иметь в виду абсолютно одно и то же.

Четвертое. В данном периоде, как и в предыдущем, было немало теорий, которые в той или иной форме объясняли депрессии неадекватностью денежных доходов в целом — точнее, их неспособностью расти pari passu <пропорционально> росту реального или потенциального производства потребительских благ^9-15 — или сберегательным поведением людей, или, наконец, неадекватностью доходов одних классов и сберегательным поведением других. Я уже имел возможность высказаться по поводу несокрушимой жизнеспособности, которой эти теории обязаны тем, что неизменно нравятся публике. Именно этой популярности — особенно сильной в длительные периоды преобладающих депрессий, — а не каким-либо улучшениям аналитического аппарата они обязаны своим выживанием. Однако научная общественность в своем большинстве продолжала относиться к ним неблагосклонно, и они продолжали существовать, пользуясь удачной фразой лорда Кейнса, «на дне» научного мира . Доходило до того, что ведущие экономисты не делали им явно необходимых уступок. Хотя аргумент против теорий избыточных сбережений может быть сильным, если они утверждают, что сбережение является первичной и независимой «причиной» деформаций, не следует отрицать, с одной стороны, что в работе механизма сбережений и инвестиций есть масса неполадок и, с другой стороны, что сбережения в условиях депрессии, уже начавшейся по иным причинам, могут ухудшить положение дел, особенно если сбережения принимают форму накопления сокровищ , что весьма вероятно в условиях депрессии. Но представители «преобладающего мнения», хотя иногда и намекали на все эти обстоятельства, ^9-16 совершенно не могли правильно трактовать данный предмет — это многое объясняет в новейшей истории экономической науки. Они явно придавали мало значения этим источникам деформаций. Они даже не выделяли роль в циклических колебаниях тех сбережений, которые используются для выплаты долгов по банковским ссудам. Таким образом, значительная территория осталась «неприкрытой». На этой территории, как это представляется сегодняшнему экономисту, одиноко возвышается в ореоле славы фигура Дж. А. Гобсона. На самом деле эта фигура не была единственной. Кроме того, нельзя сказать, что он был близок к тому, чтобы предвосхитить доктрины современного кейнсианства. Но мы ограничимся лишь этой фигурой. ^9-17 В большинстве случаев не существует четкой разделительной линии между теориями недопотребления и остальными теориями. Некоторые из них, хотя и не все, могут быть изложены в терминах перепроизводства или избыточных инвестиций, денежных или «реальных», — тогда легко увидеть, что эти теории были лишь еще одной ветвью дерева теорий «капитальных благ». Это особенно очевидно в случае рассуждения Гобсона об избыточных сбережениях. В наше время большинство авторов, рассматривающих в качестве «возмутителя спокойствия» сбережения утверждают, что все беды возникают от того, что «сберегатели» совсем ничего не расходуют ни на текущее потребление, ни на «инвестиционные блага»: тогда проблема сводится к демонстрации того, как, сберегая, люди отказываются инвестировать, создавая тем самым безработицу и запасы «праздных» денег. ^9-18 Но несмотря на то что Гобсон отметил этот аспект, он основал (не вполне логично) свое объяснение циклических колебаний и связанной с ними безработицы на совершенно другом аргументе. У Гобсона сбережения приводят к сменяющим друг друга периодам процветания и депрессии именно потому, что сберегающие субъекты сразу же инвестируют и тем самым увеличивают производительные возможности экономической «машины» выше тех, что необходимы для продажи продукции по ценам, покрывающим издержки. Эту линию рассуждений можно назвать «перепроизводство через сбережения». Она определенно не является кейнсианской. Но Гобсон, так же как и Туган-Барановский до него, отметил, что большая часть сбережений осуществляется относительно богатыми людьми, и вывел из этого тезис: основной причиной циклических возмущений и связанной с ними безработицы является неравенство доходов. Таким образом, мы можем понять, почему экономисты, заинтересованные лишь в политических выводах, приветствуют Гобсона как предшественника Кейнса. ^9-19

Пятое. Лишь из соображений удобства я поместил Маркса в конце нашего перечня примеров. По справедливости его следовало бы поставить первым, поскольку он в большей степени, чем любой другой экономист, связывал циклы с процессом производства и функционирования дополнительных производственных мощностей.

Как последователи, так и враги испытывали затруднения, пытаясь выделить у Маркса четко определенную теорию циклов. Очевидной их причиной является тот факт, что Маркс не систематизировал свои идеи по данному предмету: его теория осталась великой «ненаписанной главой» его труда. Но есть и другая, более глубокая, причина. Темой Маркса была эволюция капитализма. Все, что он когда-либо написал, даже его схема стационарного общества, было призвано раскрыть эту тему. Капиталистическая эволюция должна была закончиться разрушением системы. Но он рано принял идею — она содержится уже в Манифесте Коммунистической партии, — что современные кризисы являются предвестниками этого крушения, иными словами — тем явлением, которое должно лишь усилиться, чтобы привести к решительному разрушению системы (экономическим дополнением революции). ^9-20 Поэтому все элементы капиталистической реальности прямо или косвенно связывались в его понимании с циклическими явлениями. «Ненаписанная глава» должна была подытожить весь его анализ капитализма. Последний же, в свою очередь, сосредоточивался 1) на производстве «реального капитала» и 2) на факторах, которые изменяют его строение (увеличение доли постоянного капитала по сравнению с долей переменного^9-21). Это объединяющие концепции, к которым следует привязывать то, что иначе может легко показаться несвязными и даже противоречивыми намеками. Таковых много, например: неотвратимая страсть капиталистов к накоплению (независимо от его выгодности), которая мотивирует всплески инвестиционной активности, — наиболее слабый пункт, хотя и подкрепленный различными предположениями о более существенных факторах; постоянно присутствующий импульс, приводящий к бумам и крахам (ярко, но поверхностно описанный Энгельсом); тенденция нормы прибыли к понижению (мы не говорим о том, насколько удовлетворительно она была доказана); перепроизводство и анархия (неопределенность), присущие решениям капиталистов; чередование периодов реинвестирования (обновления физических средств производства) и периодов снижающейся активности. Были и другие, среди которых присутствует явное указание на недопотребление со стороны трудящихся масс как «на непосредственную причину всех реальных кризисов» (Capital. Vol. III. P. 568) и на вытекающую из него неспособность капиталистов «реализовать» прибавочную ценность, «существующую» в произведенных товарах. Противоречивость высказываний, однако, не позволяет приписать Марксу создание теории, объясняющей циклы через недопотребление, хотя можно признать роль недопотребления в создании условий для окончательной стагнации. ^9-22

Но ни один из этих намеков, взятый в отдельности, ни все они в совокупности не являются теорией циклов. Что касается самого Маркса, то историк анализа должен ограничиться упоминанием его основной концепции и, возможно, особенно неудовлетворительной трактовки роли денег и кредита. Тем не менее существует ряд марксистских теорий цикла. Но они должны ассоциироваться не с Марксом, а с их авторами — марксистами, которые, либо выбирая наиболее привлекательные для себя места у Маркса, либо пытаясь развить на марксистской основе свои собственные идеи, скорее создали замену «ненаписанной главе», чем реконструировали ее, — при этом они без всяких сомнений полагали, что интерпретируют Маркса, и всегда придерживались соответствующего мнения о соотношении между наблюдаемыми кризисами и окончательным крушением капитализма. В нашем обзоре нет возможности рассматривать их теории. ^9-23

с) Другие подходы. Несмотря на то что невозможно рассмотреть все остальные идеи о природе и причинах экономических колебаний, возникшие в течение того периода, необходимо все же отметить, что большинство из них были выведены из поверхностных наблюдений, неизменно нравились экономистам, сделавшими центральной частью своего анализа экономическую статику. Как мы уже видели, они естественным образом преувеличивали важность своего центрального достижения. Они видели в нем больше, чем видим мы, т. е. не только логическую схему, полезную при выяснении определенных равновесных соотношений, но не применимую непосредственно к конкретным процессам реальной жизни. Они не понимали, насколько многочисленны и важны явления, выходящие за пределы этой логической схемы, и предпочитали полагать, что имеют объяснение для всего, что существенно и «нормально». С позиций данного типа анализа естественно либо поместить «причины» наблюдаемых деформаций за пределами экономической системы, ^9-24 либо объяснить их тем фактом, что экономическая «машина», как и любая другая, никогда не работает идеально. Такое отношение к наблюдаемым колебаниям было общим источником — или общей характерной чертой — еще одной группы теорий, на первый взгляд тоже не имеющих между собой ничего общего. ^9-25 Мы приведем три примера.

Первый. Наиболее внешним из всех факторов, влияющих на экономическую жизнь, является изменение урожайности, обусловленное погодой. Этот фактор был привлечен для объяснения колебаний деловой активности У. С. Джевонсом, Г. С. Джевонсом (его сыном) и Г. Л. Муром. ^9-26

Второй. То обстоятельство, что экономическая «машина» может допустить сбой, можно использовать в анализе деловых циклов различными способами. Наиболее простой — возложить «ответственность» на общую неопределенность, которая приводит к «ошибочным» решениям. Но поскольку эта неопределенность во многих отношениях обусловлена фундаментальными свойствами экономики частного предпринимательства, мы можем непосредственно «обвинить» и сами институты последней. ^9-27 И так как индивидуальными ошибками (если только они не чрезвычайно единообразны) трудно убедительно объяснить большие деформации, мы можем возложить наши надежды на «волны оптимизма и пессимизма». Эта версия была довольно широко распространена и позднее имела таких авторитетных сторонников, как Пигу и Харрод. ^9-28 Есть много других вариаций на эту тему, и ни одна из них не лишена некоторой доли истины; но все они не выдерживают возлагаемую на них объяснительную нагрузку.

Третий. Если мы не видим достаточных оснований полагать, что экономическая система претерпевает общие колебания вследствие своей внутренней логики, мы можем легко заключить, что эти колебания возникают всякий раз, когда по той или иной причине какой-либо существенный ее элемент начинает «работать неправильно». Подобной точки зрения придерживался Рошер, и даже такой крупный экономист, как Бем-Баверк, однажды высказался^9-29 в том смысле, что не существует общего объяснения циклов или кризисов: эта тема относится к «последней главе» экономического трактата, где должны быть перечислены все возможные причины. В этом мнении — я склонен полагать, что Маршалл согласился бы с ним, — содержится больше, чем представляется на первый взгляд, хотя достижения Жюгляра со всей очевидностью демонстрируют его неадекватность. Оно учитывает (хотя и чрезмерно подчеркивает) столь часто игнорируемый ревностными «теоретиками» факт: каждый цикл в определенной степени исторически уникален и неповторимые комбинации обстоятельств должны широко учитываться при анализе конкретного случая. Кроме того, такая точка зрения отметает все однофакторные объяснения, которые не основаны ни на чем, кроме «любимых» антипатий их авторов, — будь то сбережения или эксплуатация. Наконец, она призывает к детальному исследованию индивидуальных механизмов, которое позволяет нам продвинуться далеко вперед, но не до конца. Основная масса исследований этого направления, однако, относится к послевоенному периоду: необходимые аналитические технологии развивались медленно. ^9-30 [Об этих послевоенных исследованиях см. ниже, часть V, глава 4: «Динамический анализ и исследование экономических циклов».]

Все это — вместе с тем, что было сказано ранее, в § 8, — как представляется, обосновывает наш тезис: основные методы и объяснительные принципы, используемые в современном анализе экономических циклов, исключая некоторые технические улучшения, появились до 1914 г. — пример преемственности в развитии или филиации идей, особенно интересный, если принять во внимание, что сознательные усилия прилагались в другом направлении. Уже тогда был «объективно» возможен вполне удовлетворительный синтез, который не оставил бы ни одного существенного факта необъясненным и мог бы явиться превосходной основой для дальнейших исследований. Почему же он не был осуществлен? Возможный ответ таков: объективная возможность и ее реализация — две весьма разные вещи: история научных исследований не в большей степени, чем любая другая история, может позволить себе пренебречь личностным фактором. Погрязнув в полемике — зачастую мелочной, — безоглядно увлекаясь собственными идеями и своим особым мнением, экономисты тем не менее трудились достаточно успешно. Но никто из них не смог совершить наиболее трудный подвиг — стать лидером. ^9-31

Принимая во внимание совершенно необоснованную критику, которой многие из нас привыкли подвергать исследования того времени, следует добавить, что экономисты все-таки сумели предложить объяснения безработицы, которые не были заведомо неадекватными. Читатель может легко удостовериться в этом, еще раз изучив упомянутые произведения и внимательно рассмотрев их выводы по поводу безработицы. Секторальная и общая, технологическая и «денежная», временная и «перманентная» — все эти типы безработицы нашли бы свое место на картине, которую можно было бы создать, стремясь к сбалансированному синтезу, — там присутствовали бы даже наши собственные ошибки. Обвинение экономистов того времени в том, что они считали всю безработицу фрикционной, справедливо только в том случае, если мы принимаем настолько широкое определение фрикций, что это обвинение становится тавтологическим. ^9-32

Но против подавляющего большинства экономистов того периода можно выдвинуть еще одно обвинение, если с учетом аналитической ситуации, в которой они работали, это вообще правомерно называть обвинением: за исключением немногих (среди которых наиболее влиятельным был Маркс), они трактовали циклы как феномен, который «накладывается» на нормальный ход капиталистической жизни и который по большей части патологичен; большинство из них никогда не искали в экономических циклах материал, необходимый для создания фундаментальной теории капиталистической реальности. ^9-33

Примечания

1-1. Людвиг Бамбергер (1823-1899) был типичным доктринером-либералом немецкого типа — революционером в 1848 г., а впоследствии стойким врагом социализма, протекционизма и даже социального страхования. Будучи членом рейхстага, он зарекомендовал себя как знаток денежной политики. Его главной целью было ввести в Германии золотой стандарт и удержать его. Он был яростным антибиметаллистом (см. § 1Ь) и, опровергая аргументацию биметаллизма, указывал на стоящие за ней интересы производителей серебра. Прежде чем мы осудим его взгляды за их теоретическую неадекватность, следует принять в расчет характер той задачи, которую он мужественно старался выполнить, и определенные исторические условия, в которых она стала перед ним. Наиболее важные его речи и статьи fAusgewahlte Reden und Aufsatze Ober Geldund Bankwesen) вышли под редакцией К. Хельфериха (1900).

Сэр Роберт Гиффен (1837-1910), пишущий на экономические темы журналист и государственный служащий, относится к той категории достойных или даже выдающихся экономистов, которым в этой книге невозможно отдать должное. Его книги Progress of the Working Classes in the Last Half Century (1884) и Growth of Capital (1889) являются вехами в истории экономической статистики. Здесь мы должны отметить его доблестную защиту золотого стандарта (Case against Bimetallism. 1892; Evidence before the Royal Commission on Gold and Silver. 1886-1888) и его прямо-таки свирепую ненависть к фиктивным (, т. е. не золотым) денежным стандартам.

Ф. Е. де Парьё (1815-1893) — наиболее выдающийся из троих. Видный общественный деятель — наполовину политик, наполовину чиновник, — он специализировался на вопросах налогообложения (подоходный налог и связанные с ним вопросы) и денежной политики. Начиная с 1857г., увидев неотвратимость соответствующих тенденций, он стал защитником золотого стандарта — уделяя при этом должное внимание проблемам французского серебра — и международного валютного сотрудничества (см. ниже, § 1с). Его исследования в области денег заключены в различных докладах. Его исследования государственных финансов уже упоминались. [И. А. Ш. намеревался сделать это, но не осуществил свое намерение в незавершенном§ 6 главы 6.]^

1-2. Золотовалютный стандарт был в сущности идеей практиков. Научный анализ едва ли имел отношение к этому «открытию». Однако существует несколько критических интерпретаций золотовалютного стандарта, принадлежащих экономистам-исследователям, среди которых достаточно упомянуть Л. фон Мизеса (The Foreign-Exchange Policy of the Austro-Hungarian Bank // Economic Journal. 1909. June); Дж. М. Кейнса (Indian Currency and Finance. 1913); Фрица Махлупа (Die Goldkernwahrung. 1925); С. А. Конанта (The Gold-Exchange Standard // Economic Journal. 1909. June) и серию важных статей и докладов Е. В. Кеммерера (см., например: Кеттегег Е. W. Political Science Quarterly. 1904. Dec. XIX; 1906. Dec. XXI).^

1-3. Невозможно отобразить здесь весь этот поток публикаций. Вместо этого я упомяну две работы, имеющие несомненное научное значение и способные послужить введением и к популярной литературе: Nicholson J. S. Treatise on Money and Essays on Monetary Problems. 1888; Walker F. A. International Bimetallism. 1896. Существовала «Лига биметаллизма» , многие публикации которой я рекомендую читателям, желающим углубиться в этот предмет. Дополнительный материал следует также искать в докладах и других произведениях С. Даны Хортона, ведущего (после Уокера) американского защитника международного биметаллизма. Выдающийся пример исследования биметаллизма с позиций чистого анализа см. у Вальраса (Elements. Lecons 31, 32).^

1-4. Об этих конференциях, доклады которых содержат множество аналитических достижений, см.: Russel H.B. International Monetary Conferences. 1898.^

1-5. Элемент «комедии ошибок», присутствующий почти в любой дискуссии об экономической политике, может быть наглядно продемонстрирован одним конкретным примером, относящимся к данному кругу проблем. Когда в 1890-х гг. Австрия приняла золотовалютный стандарт, политики и пресса убеждали общество в том, что одним из преимуществ такого устройства должно быть обеспечение более низких процентных ставок, чем в случае «полного» золотого стандарта. Истину и заблуждение, содержащиеся в этом доводе, легко различить. Центральный банк, который призван удерживать валютный курс в рамках золотых точек, должен в долгосрочном периоде делать то же, что делает центральный банк при «полном» золотом стандарте, и воздерживаться от всего, чего такой банк не должен делать. Поэтому процентные ставки на денежном рынке, работающем при золотовалютном стандарте, в нормальных условиях не могут быть ниже, чем они были бы на денежном рынке, работающем при «полном» золотом стандарте. Но, во-первых, общее количество золота, необходимое для «запуска» системы золотовалютного стандарта, меньше, чем общее количество золота, необходимое для «запуска» системы с реальным обращением золота. Поэтому в первом случае нет необходимости удерживать денежные процентные ставки в начальный период на столь высоком уровне столь долгое время, как это было бы необходимо во втором случае. Во-вторых, если центральный банк контролирует весь золотой денежный запас страны, то в первом случае легче избежать необходимости изменения учетной ставки в периоды трудностей, чем во втором. Однако политики и пресса заявляли, что процентные ставки должны быть ниже при золотовалютном стандарте, чем при «полном» золотом стандарте. И в своем усердном стремлении опровергнуть это ошибочное утверждение профессиональные экономисты, как правило, отвергали и два других, истинных — так что, как это часто случается в нашей области науки, обе стороны спора были фактически правы и не правы одновременно.^

1-6. Мы уже обсуждали проблему соотношения кредитного контроля и денежного контроля , которое было актуально и в более близкие к нам исторические периоды.^

1-7. В частности, о том, как это происходило в Англии, см.: King W.T.C. History of the London Discount Market. 1936.^

1-8. Они выглядели более автоматическими, чем являлись на самом деле, потому что функционировали вполне «гладко». Кроме того, хотя Банк Англии, как представляется по статистическим данным, реагировал в своей политике учетных ставок главным образом на приток и отток золота, не следует забывать, что в условиях, преобладавших примерно до 1900г., реагирование на приток и отток золота предполагало в девяти случаях из десяти то же самое поведение, которое характерно при реагировании на отечественную экономическую ситуацию. Когда условия изменялись, центральные банки все активнее прибегали к «золотым инструментам» , т. е. все чаще отказывались от участия в игре ортодоксального золотого стандарта.^

1-9. Статья с таким названием (An Ideally Perfect System of Currency) была написана около 1875 г., но впервые увидела свет в посмертно вышедшем важном сборнике его работ Investigations in Currency and Finance под ред. миссис Джевонс и профессора Фоксуэлла в 1884 г. Обратите внимание на предисловие Фоксуэлла.^

1-10. Ради экономии места я не стану упоминать другие особенности схемы Джевонса, которые сводятся к выпуску международных банкнот и созданию клиринговой системы, основанной на золоте. Усилия Маршалла в роли, как он сам выразился, «самодеятельного врачевателя денежного обращения» увидели свет в докладе, прочитанном им на конференции по заработной плате в промышленности в 1885 г. и многозначительно озаглавленной: How far do remediable causes influence prejudicially (a) the continuity of employment, (b) the rates of wages? <« Каково негативное влияние устранимых факторов на а) непрерывность занятости и b) на ставки заработной платы? »> (см. написанную Кейнсом биографию Маршалла: Essays in Biography. P. 204); в его докладах перед Королевской комиссией по депрессии в торговле и промышленности (1886), Комиссией по золоту и серебру (1887-1888) и Комитетом по денежному обращению в Индии (1889), опубликованных в Official Papers (1926); и в статье Remedies for Fluctuations of General Prices (Contemporary Review. 1887. March). См. также: Edgeworth F. Y. Thoughts on Monetary Reform // Economic Journal. 1895. Sept.^

1-11. См.: Fisher Irving, assisted by Harry G. Brown. The Purchasing Power of Money. 1-е изд. 1911 Фишер И. Покупательная способность денег.^

1-12. Etudes d'economie politique appliquee. I, V.^

2-1. Достаточно будет четырех ссылок: работа профессора Марджета (Theory of Prices. 1938—1942), хотя и не писалась с исторической точки зрения, до сих пор является лучшим путеводителем по истории теории денег данного периода; History of Monetary and Credit Theory. 1905-1933 (пер. на англ. яз. — 1940) профессора Риста также должна быть еще раз упомянута; German Monetary Theory. 1905-1933 профессора Ховарда Эллиса (1934; вместе с авторитетными авторами, цитируемыми и упоминаемыми в ее библиографии) представляет собой исчерпывающее описание исследований в данной области; Geschichte der Kredittheorien (1937) В. Ф. Вагнера успешно дополняет работу профессора Риста.^

2-2. О Пирсоне, Дивизиа и Кольсоне см. выше, глава 5.^

2-3. Лишь в 4-м издании Elements d'6conomie politique pure (1900) мы находим чистую теорию денег Вальраса полностью разработанной. Его медленное продвижение к этому наиболее важному достижению денежной теории заняло период с 1876 по 1899 г. Начало этого продвижения и отдельные его стадии отражены в первых трех изданиях и в нескольких статьях по прикладной проблематике, которые в конце концов вошли в Etudes d'economie politique appliqute (см. выше, глава 7, § 7е).^

2-4. См.: Lange О. The Rate of Interest and the Optimum Propensity to Consume // Economica. 1938. Febr.^

2-5. Aupetit A. Essai sur la theorie generale de la monnaie. 1901; Schlesin-ger Karl. Theorie der Geld- und Kreditwirtschaft. 1914. Эти две книги, особенно последняя, служат поразительными примерами того, что в нашей области науки первоклассные исследования не являются ни необходимым, ни достаточным условием успеха.^

2-6. Густаво Дель Векьо (Gustavo Del Vecchio), профессор Болонского университета, начал публикацию своей важной серии статей в 1909г. Они были собраны в его Grundlinien der Geldtheorie (1930) и более полно в Ricerche sopra la teoria generate della moneta (1932).^

2-7. Для исследователя, который попытается осмыслить его наследие профессора Фишера, важны практически все его многочисленные книги и статьи. Я упомяну здесь лишь самые важные из этих книг, не упомянутые выше (в главе 5 § 7b): Appreciation and Interest // Publications of the American Economic Association. 1896. Aug.; The Purchasing Power of Money (совместно с X. Дж. Брауном; 1911; перераб. изд. — 1913); The Money Illusion. 1928; Booms and Depressions. 1932. Но книга Rate of Interest (1907), развившаяся в Theory of Interest (1930), которая уже упоминалась, в действительности является наиболее важной для денежной теории в современном смысле. Исследования Фишера в области теории индексов будут упомянуты позднее.^

2-8. Окончательному представлению Маршаллом своих достижений, к которому мы сейчас перейдем, предшествовал ряд сообщений, направлявшихся главным образом в официальные комиссии. Эти сообщения были опубликованы в его Official Papers; к ним можно добавить ряд отрывков из Memorials. Но «Принципы» также содержат важные элементы внушительного целого. Читатель найдет обзор наиболее важных моментов в биографической статье Кейнса (Essays in Biography. P. 195-206), но следует снова предостеречь: она была написана преданным (тогда) учеником. В некоторых вопросах отстаиваемые этим учеником оригинальность и приоритет учителя определенно можно подвергнуть сомнению. Что касается остального, то заявление Кейнса, согласно которому Маршалл полностью разработал свою теорию денег в 1870-е гг., следует принимать безоговорочно — что не умаляет заслуг Вальраса и Викселя. Интересно отметить другое: анализ денег Маршалла, как и его общий экономический анализ, явно имел отправной точкой анализ Дж. С. Милля, и его теории следует воспринимать как развитие учения последнего.^

2-9. Основные элементы вклада Викселя содержатся в его книге Geldzins und Gtiterpreise (1898). Выполненный Р. Ф. Каном перевод на английский язык (Interest and Prices) с вводным обзором эволюции научных взглядов Викселя, написанным профессором Улином, вышел в 1936 г., но некоторые основные идеи, особенно знаменитый викселианский «кумулятивный процесс», были представлены на суд английской публики в статье The Influence of the Rate of Interest on Prices (Economic Journal. 1907. June) и в томе II его Lectures on Political Economy (шведское оригинальное изд. — 1906; пер. на англ. яз. — 1934). Очень важна также его статья (на шведском языке) о «темном месте» в теории денег Den dunkia punkten i penningteorien (Ekonomisk Tidskrift. 1903. Dec.), ибо в ней подчеркиваются определенные моменты, которые не столь отчетливо видны в этих двух книгах. Следует заметить, как и в отношении Маршалла, что Виксель отталкивался от Милля и что его теория денег развилась из критики последнего и стоящих за ним английских авторов, в частности Тука.^

2-10. См.: Collected Works (4 vols. London School Reprints, 1933-1936). Основные произведения Менгера по теории денег — глава о теории денег в его «Основаниях» и статья Geld в 3-м изд. HandwOrterbuch (1909).^

2-11. Идеи Визера в области теории денег, так же как и идеи Вальраса, появились уже после его оригинальных исследований по общей теории. Его первой публикацией в данной области была инаугурационная лекция по случаю назначения на кафедру в Венском университете, которую до него занимал Менгер (Der Geldwert und seine geschichtlichen Verunderungen // Zeitschrift filr Volkswirtschaft, Sozialpolitik und Verwaltung. 1904). Усовершенствованную версию Визер представил в выступлении на венской конференции Союза социальной политики в 1909 г. и опубликовал в издаваемых этим союзом Schriften (vol. 132). Еще одна версия — в статье Geld (Allgemeine Theorie des Geldes) в 4-м изд. HandwOrterbuch (1927).^

2-12. О Визере как стороннике подхода с позиции доходов см. ниже, § 6b.^

2-13. Mises Ludwig, van. Theorie des Geldes und der Umlaufsmittel. 1st. ed. — 1912, 2nd ed. — 1924 (пер. на англ. яз. под заглавием Theory of Money and Credit — 1934).^

3-1. «Ошибочные определения денег разделяются на две основные группы: те, которые считают деньги чем-то большим, и те, которые считают деньги чем-то меньшим, нежели самый ликвидный товар» (Roscher. Grundlagen. Book II. Ch. 3, § 116 [пер. на англ. яз. И. А. Шумпетером]). В качестве примера противоположного мнения я процитирую книгу Рихарда (сына более известного Бруно) Гильдебранда Theorie des Geldes (1883), из которой мы узнаем, что деньги далеки от того, чтобы быть товаром, и даже являются «прямой противоположностью товара». В книге Interest and Prices Виксель цитировал обоих этих авторов. И его комментарии по данной проблеме наглядно показывают, насколько мало подобные общие заявления значат для серьезного исследователя. Но противоречия между этими заявлениями способствуют дискредитации экономической науки в глазах всех тех непрофессионалов и историков, которые понимают эти заявления слишком буквально и полагают, что все остальное вытекает из них.^

3-2. См., напримеру Лафлина (Ор. cit.) или Мизеса (Ор. cit.). Из наших современников можно процитировать такого авторитетного ученого, как профессор Рист (ор. cit.), который утверждал, что пренебрежение этим разделением было источником многих теоретических и практических ошибок. Но ошибок можно избежать, даже если считать «кредит» деньгами, и можно их совершить, не считая его таковыми.^

3-3. Парето, явно раздраженный проблемами с итальянской валютой, зашел настолько далеко, что назвал бумажные деньги «ложными деньгами» (moneta falsa). Да и другие итальянцы, такие как Панталеони, также рассматривали их как патологический случай. Столь же твердый металлизм, хотя и мотивированный иным образом, можно найти только у Маркса.^

3-4. Так было уже в Economics of Industry (см.: Keynes J. M. General Theory. P. 19n).^

3-5. Hobson J.A. Physiology of Industry. P. 102; этот труд одобрительно цитировал Кейнс (см. предыдущую сноску).^

3-6. О Бехере и Кенэ в связи с этим см. выше, часть II, глава 6.^

3-7. Это утверждение может вызвать у начинающего некоторые трудности, которые устранит следующий пример. «Фонд жизнеобеспечения» у Бёма-Баверка является «реальным» понятием, обозначающим все виды потребительских благ. Однако Бем-Баверк говорит о нем в денежном выражении. Но это не значит, что он принимает денежное понятие капитала или что он приписывает деньгам какое-либо влияние на описываемый им процесс. Его деньги — как и рикардианские, если рассматривать общую теорию, содержащуюся в «Началах», — являются не чем иным, как однородным выражением набора физических благ, взятых в различных количествах.^

3-8. См.: Koopmans J.G. Zum Problem des «neutralen» Geldes // Beitrage zur Geldtheorie. 1933. Проблему, о которой идет речь, конечно, не стоит смешивать с такими проблемами, как стабильность уровня цен или стабильный уровень занятости и т.п. Как только мы заявляем, что денежная система или политика обеспечивает такую стабильность, мы тем самым признаем, что она обладает таким влиянием и, следовательно, не является нейтральной. Вслед за Викселем выдающимся примером эволюции экономиста от веры в бартерную модель и возможность нейтральных денег к убеждению, что нельзя ничего утверждать об экономическом процессе без специального рассмотрения поведения денег, является серия работ профессора Лигу. Поворотный пункт следует искать, как мне представляется, в его Theory of Unemployment (1933).^

3-9. В дополнение к уже упомянутым приведу несколько примеров: De Viti de Marco Antonio. Moneta e prezzi. 1885; Price L. L. Money and its Relations to Prices. 1896; Mayo-Smith Richmond. Money and Prices // Political Science Quarterly. 1900. June; Kemmerer E. W. Money and Credit Instruments and Their Relation to General Prices. 1907 — блестящее произведение, которому выпала несчастливая участь оказаться в тени более сильной работы Фишера; Laughlin J.L, 1) Money and Prices. 1919; 2) A New Exposition of Money, Credit, and Prices. 1931; Aftalion Albert. Monnaie, prix et change. 1927.^

3-10. Конечно, не только они. Из американских авторов можно назвать Лафлина. Вообще говоря, процесс проникновения индексов в экономическую науку был медленным — оппозиция скорее устала сопротивляться, чем была убеждена в их необходимости (см. ниже, § 4).^

3-11. См.: Mises, von. Theorie des Geldes. 2nd ed. P. 100; Anderson B.M. The Value of Money. 1917^

3-12. Эта идея фактически была выдвинута профессором Пигу в статье The Exchange Value of Legal-Tender Money (см.: Essays in Applied Economics. 1923).^

3-13. Таково заглавие (State Theory of Money) английского (сокращенного) перевода (1924) книги Г. Ф. Кнаппа Die Staatliche Theorie des Geldes (1905), выполненного X. M. Лукасом и Дж. Бонаром. Я не буду углубляться в обширную литературу о Кнаппе, о которой читатель узнает более чем достаточно из книги профессора Эллиса German Monetary Theory. 1905-1933 (см. выше, § 2). Там же он найдет более подробную, чем предлагаемая здесь, оценку исследований Кнаппа.^

3-14. Он был мастером изобретения новых понятий и присваивал им удачные наименования. Следует заметить, что заимствованные им для этих целей греческие слова в данной ситуации были весьма уместны: немецкие экономисты того времени, как правило, не были хорошими теоретиками, но в большинстве своем получили классическое образование и знали греческий язык.^

3-15. В определенной степени это было осуществлено одним из его критиков, который заслуживает упоминания: Фридрихом Бендиксеном (Bendixen Fried-rich. Wesen des Geldes. 4th ed. 1926; см. также многие другие его публикации).^

4-1. Знакомясь с этим параграфом, читатель может найти некоторые базовые знания по данному предмету в статье Index Numbers С. М. Уолша в Encyclopaedia of the Social Sciences. О производственных индексах см.: Burns A. F. The Measurement of the Physical Volume of Production // Quarterly Journal ot Economics. 1930. Febr. Лучшим источником по индексам заработной платы и занятости являются выдающиеся работы А. Л. Боули, особенно Statistics of Wages in the United Kingdom during the Last Hundred Years, четырнадцать статей в Journal of the Royal Statistical Society. 1898-1906 (частично в сотрук-ничестве с Г. X. Вудом, чья работа Real Wages and the Standard of Comfort since 1850 (ibid. 1909. March) дополняет это исследование) и Measurement and Employment (ibid. July 1912).^

4-2. Проще всего найти их в его Papers Relating to Political Economy (Vol. 1. Sec. Ill), где они были перепечатаны под заголовком Measurement of Change in Value of Money.^

4-3. Связь с теорией денег более очевидна в тех частях Purchasing Power of Money (1911), которые посвящены индексам. Эти части следует внимательно прочесть наряду с вышеупомянутой книгой.^

4-4. В Jahrbtlcher fur NationalOkonomie und Statistik (1864; см. также 1871) Э. Ласпейрес опубликовал формулу ?p₁q₀/?p₀q₀ (цены, взвешенные по количествам базового года), которая обеспечила ему бессмертие, — теперь столь же трудно пройти сколько-нибудь полный курс экономической теории, не услышав о Ласпейресе, как и пройти его, не услышав об А. Смите.^

4-5. Вот две статьи Джевонса, которые дали действительно решающий импульс, но не оправдывают заявления Фишера о том, что Джевонса «можно рассматривать как отца индексов», равно как и аналогичного заявления Кейнса: A Serious Fall in the Value of Gold... (1863) и The Variation of Prices and the Value of the Currency since 1782 (1865). Обе они включены в Investigations in Currency and Finance. Это великолепные работы, имеющие основополагающее значение, но, с точки зрения теоретика, удивительно небрежные по отношению к затронутым теоретическим вопросам. Работа Эджуорта, которая частично исправила этот недостаток, а также работа Фишера уже упоминались. Исследованиям Эллина А. Янга в данной области в меньшей степени, чем другим его исследованиям, угрожает опасность забвения, поскольку некоторая их часть содержится в написанном с его участием хорошо известном Handbook of Mathematical Statistics (1924) X. Л. Ритца.^

4-6. В статье Remedies for Fluctuations of General Prices (Contemporary Review. 1887).^

4-7. В. Лексис, конечно, не был в первую очередь экономическим теоретиком. Но его статья Ober gewisse Wertgesamtheiten... в Zeitschrift for die gesamte Staatswissenschaft (1886) содержала очень важные теоретические рассуждения, хотя и не привлекла большого внимания. Вклад Вальраса (1874, 1885) содержится в его Etudes d'economie politique appliquee (Ed. definitive. 1936. P. 20 et seq.); Викселя — в книге Interest and Prices (ch. 2); Визера — в работе Ober die Messung der Veranderungen des Geldwerts (Schriften des Vereins fur Sozial-politik. 1910. Vol. 132); Пигу — в книге Economics of Welfare (1920; и ранее в книге Wealth and Welfare. 1912).^

4-8. Эта позиция нашла свое наиболее яркое выражение в работе Theory of Money and Credit профессора фон Мизеса.^

4-9. Это распространяется на все индексы, включая индексы физического объема выпуска. В последние десять (или около того) лет наступило запоздалое прозрение, наиболее важным симптомом которого является то обстоятельство, что лорд Кейнс, в «Трактате о деньгах» (1930) явно придававший большое значение ценовым индексам как инструментам теоретического анализа, полностью воздержался от их использования в своей «Общей теории» (1936).^

4-10. Von Haberler G. Der Sinn der Indexzahlen. 1927.^

4-11. Аналогичное предложение Парето (Cours. Vol. I. P. 264 et seq.) и множество ему подобных (одно из которых содержится в вышеупомянутых докладах Эджуорта) были гораздо менее убедительны. Однако мы не можем на этом останавливаться.^

4-12. Если расходы на все товары и услуги, Е, изменяются на положительную или отрицательную величину ?Е, то, очевидно, возможно чисто формальным образом, не делая никаких предположений о каузальности, разделить ?Е на три части: одна «происходит» из случившихся изменений цен — эта часть равна купленным прежде количествам, помноженным на изменения в соответствующих ценах, или ?q?p; другая часть «происходит» из изменений в купленных количествах и равна прежним ценам, помноженным на изменения соответствующих количеств, или ?q?p; третья часть «происходит» из того обстоятельства, что дополнительные количества также были куплены по изменившимся ценам, и потому равна этим дополнительным количествам, помноженным на изменения соответствующих цен, или ??q?p. Теперь, если изменения цен и количеств (?q и ?р) невелики относительно самих цен и количеств (q и р), — что может иметь место только в случае, когда мы рассматриваем очень короткий период времени, — то их произведение будет настолько малым, что в практических рассуждениях им допустимо пренебречь. Но тогда у нас осталось только две величины: одна выражает изменения расходов, которые мы наблюдали бы в случае неизменных цен, а следовательно, не зависящие от изменений цен; другая выражает изменения расходов, которые мы наблюдали бы в случае неизменных количеств, а следовательно, не зависящие от изменений количеств. Тогда последняя величина (?q?p), выраженная как процентная доля первоначальных расходов (Е = pq), определяет изменения уровня цен или денежного индекса — который тем самым приобретает недвусмысленное и аналитически важное значение. Эта теория, которую частично предвосхитил Лексис (ор. cit.), была опубликована профессором Франсуа Дивизиа в нескольких номерах Revue d'economie politique (1925-1926) под заголовком L'lndice monetaire et la theorie de la monnaie и повторно — в его Economique rationelle (1928. Ch. XIV).^

5-1. Поступая так, мы изучаем количественную теорию в ее наивысшем развитии. В целом издержки, которые мы несем из-за неполучения информации о многочисленных других редакциях данной теории, невелики. Но следует отметить, что произведение Кеммерера (Money and Credit Instruments in Their Relation to General Prices. 1907), хотя и пребывает в тени достижения Фишера, может удовлетворить наши потребности почти с тем же успехом. Фишер хвалил трактовку «общественного обращения» принадлежащую Саймону Ньюкомбу (Principles. 1885; см. выше, глава 5, § 7а), которая действительно является важным достижением. Но мы не будем углубляться в обсуждение ее достоинств.^

5-2. Представление об этих проблемах можно получить, прочитав Приложения к работе Фишера Purchasing Power of Money «Покупательная способность денег» (1911). Предложение отказаться от концепции общего уровня цен на все, что покупается и продается за деньги (эта концепция была доведена до крайности в 1920-е гг. Карлом Снайдером; см.: A New Index of the General Price Level from 1875 // Journal of the American Statistical Association. 1924. June), и заменить его секторными уровнями цен (потребительских благ, инвестиционных благ и т. д.), насколько мне известно, не обсуждалось в данный период, за исключением того, что оно неявно подразумевалось во враждебном отношении австрийской школы к концепции уровня цен. Идея нескольких уровней цен в конце концов восторжествовала в книге II «Трактата» (1930) лорда Кейнса.^

5-3. О судьбе понятия скорости обращения товаров см.: Marget. Op. cit. passim. Кеммерер ввел его в свое уравнение обмена.^

5-4. «Pigou A.C. Industrial Fluctuations. 1st ed. 1927. Part I. Ch. 15. До этой работы практически ничего не было, кроме произведения Викселя (Interest and Prices. Ch. 6).^

5-5. См. выше, § За.^

5-6. Отметим некоторые работы. Pierre des Essars: La Vitesse de la circulation de la monnaie // Journal de la societe de statistique de Paris. 1895. Apr; David Kinley: Doc. No. 399 в Reports of National Monetary Commission, The Use of Credit Instruments in Payments in the United States, а также Credit Instruments in Retail Trade // Journal of Political Economy. 1895. March; Credit Instruments in Business Transactions // Journal of Political Economy. 1897. March; Кеммерер (Op. cit.); Irwing Fisher (Op. cit.), но еще ранее: A Practical Method of Estimating the Velocity of Circulation of Money // Journal of the Royal Statistical Society. 1909. Sept. Получив свои численные оценки скорости обращения, Фишер представил (Purchasing Power... и цитируемые там статьи (р. 492)) уравнение обмена в полностью числовом виде — поистине наполеоновская победа, хотя больше напоминает Бородино, чем Аустерлиц.^

5-7. См. также: Pigou. The Exchange Value of Legal-Tender Money // Essays in Applied Economics. 1923.^

5-8. Виксель был столь поглощен доказательством своего тезиса, согласно которому автономные увеличения денежной массы влияют на экономический процесс через процентную ставку по банковским ссудам, расширяя банковский кредит, что не раз почти доходил до отрицания их непосредственного влияния. Но он всегда себя сдерживал. Например, он показал, что увеличение золотого запаса должно непосредственно влиять на цены, по крайней мере в той степени, в которой оно увеличивает доходы и расходы производителей золота. См. об этом ниже, § 6b.

Позиция, которую занял фон Мизес, прекрасно иллюстрирует трудности, с которыми нам предстоит бороться. Он является самым главным критиком концепции уровня цен. Он не видел смысла в утверждении, что увеличение денежной массы будет когда-либо приводить к пропорциональному увеличению уровня цен. Он утверждал лишь (ор. cit. 2nd ed. P. Ill), что есть «взаимосвязь» между изменениями ценности денег и изменениями в соотношении между спросом на деньги и их предложением. Это он назвал полезным элементом количественной теории, который он готов защищать от многих возражений. Я думаю, нам лучше всего воспользоваться его собственным высказыванием и причислить его к оппонентам количественной теории в историческом смысле, т. е. количественной теории, с которой оппоненты предполагали бороться.^

5-9. Читатель должен понять, что слова «точно так же» в первом предложении абзаца и слово «обычно» во втором весьма существенны. Я повторю комментарий, высказанный по этому вопросу в главе 7 части III: никто никогда не отрицал и не мог отрицать, что рост (снижение) уровня цен вызывает снижение (рост) объемов производства золота и отток (приток) золота, так что в случае неограниченного золотого стандарта уровень цен не может быть «абсолютно пассивным». Кроме того, как мы увидим, суждение Фишера прило-жимо только к состояниям, близким к равновесию, но не к состояниям неравновесия («переходным периодам») — обстоятельство, которое недостаточно внимательный читатель наверняка упускает из виду (равно как и его следствия).^

5-10. Интересно сравнить изложение Фишера с рассуждениями другого экономиста «первой величины», который зашел столь же далеко, — Касселя (см., например, книгу III его Theory of Social Economy). Первоначально Кассель излагает строгую количественную теорию, но для воображаемого случая двух не связанных между собой состояний экономики, в точности одинаковых во всех отношениях, за исключением М — а стало быть и Р. Далее он подчеркивает (никто и никогда не подчеркивал это столь энергично), что это абсолютно ничего не говорит о влиянии, которое должно оказывать изменение М в реальной экономике — принимая с этого момента точку зрения, характерную для оппонентов количественной теории. Но затем, заявив, что ничего нельзя сказать a priori о последствиях реальных изменений М в реальной жизни и что мы должны просто наблюдать за фактами, он обнаруживает, что к периоду 1850—1910гг. (и, с меньшей уверенностью, к первой половине XIX в.) количественная теория все же приложима — не столько как теория, сколько как статистический факт. Делая из этого смелые обобщения, он затем выдвигает свой знаменитый «закон 3 процентов»: так как индекс Зауэрбека был примерно одинаковым в 1850 и 1910 гг. и мировой запас золота в течение этого периода увеличивался приблизительно на 2,8 процента ежегодно, T должно было увеличиваться приблизительно теми же темпами — и, следовательно, уровень цен должен возрастать или снижаться в зависимости от того, увеличивает ли производство золота мировой золотой запас на величину, большую или меньшую этого ежегодного прироста. Это действительно необычная теория. Но она интересна не только сама по себе, но и своей методологией. Читатель должен заметить, что физик гораздо меньше возражал бы против нее, чем большинство экономистов. О соответствующих фактах см., например: Phinney J. Т. Gold Production and the Price Level... // Quarterly Journal of Economics. 1933. Aug.^

5-11. Этот весьма важный факт, к сожалению, не может быть полностью освещен здесь. Я лишь укажу на мостик между старой количественной теорией и более современными исследованиями. Все авторы, пишущие по проблемам денег, особенно американцы, которые, например, в отношении операций Федеральной резервной системы на открытом рынке рассуждали в манере, подразумевающей веру в возможность контроля («стабилизации») бизнеса путем регулирования количества циркулирующих средств платежа, были в полной мере сторонниками количественной теории. Этот факт частично затушевывается тем, что, имея дело с иной институциональной средой, они, естественно, выражали свои мысли не так, как это делали представители «денежной школы». Особенно интересна в этом отношении теория, согласно которой банки обычно «расширяют кредит», т. е. стремятся увеличить объем и количество выдаваемых ссуд настолько, насколько только может позволить регулирующее их деятельность законодательство. Теоретическое значение этого утверждения состоит в том, что оно делает количество «денег» (депозитов) сильно зависимым от действий «денежных властей» — иными словами, что с позиций экономического процесса М становится заданной или строго независимой переменной. Характерный пример новой количественной теории такого типа см. в: Currle L. The Supply and Control of Money in the United States. 1934. Но даже кейнсианцы, которые более всех других подчеркивают антагонизм к количественной теории, не избежали ее влияния. Сам лорд Кейнс первоначально заявлял о ее принятии (см.: Tract on Monetary Reform. P. 81). Но, как и Пигу, он в действительности принимал лишь уравнение обмена. В «Общей теории» он заявил об отказе от количественной теории, но так и не смог полностью избавиться от ее оков. Всякий, кто трактует М как независимую переменную, неизбежно отдает некоторую дань количественной теории.^

5-12. Следует по ходу дела упомянуть один из наиболее самобытных аспектов вклада Фишера в науку — его исследование проблемы распределения лагов ^

5-13. Вывод о том, что простота была основным соображением, можно сделать из двух обстоятельств. Во-первых, все наиболее важные аспекты он отнес в особые разделы, названные «переходными периодами». Это название говорит о желании сфокусировать внимание читателя на простом утверждении о равновесии. Во-вторых, он выразил последнее лишь одним уравнением, вместо того чтобы сделать это более удовлетворительно — системой уравнений, которая могла бы быть легко «динамизируемой», так что состояние равновесия естественно заняло бы свое место как частный случай. У другого автора неготовность принять такой ход рассуждений было бы легко понять. Но если речь идет о таком искусном математике, каковым был Фишер, ее можно объяснить только стремлением к упрощению.^

5-14. См.: Altmann S.P. Zur deutschen Geldlehre des 19 Jahrhunderts // Festgabe fur Schmoller. 1908. I.^

5-15. Anderson В. М. Value and Money. 1917. Полезно привести пример его критики. Предположим, что заработная плата домашних слуг увеличивается (при этом ни один из них не увольняется) и эти слуги используют свой дополнительный доход в точности так же, как их работодатели использовали эту сумму ранее. Таким образом, ничего не изменилось, за исключением того, что выросла цена непосредственно потребляемых услуг, которая должна быть включена в индекс уровня цен: М и T остались неизменными, но Р выросло. В своей рецензии на книгу Андерсона в Economic Journal (1918. March) Эджуорт ответил на это утверждением, что, хотя М и T остались неизменными, возросло V. Но увеличение V, в определенных случаях изменения цен происходящее автоматически, не может быть аргументом против возражения Андерсона. Так что он был прав. Несмотря на справедливость данного возражения, оно не является достаточно сильным доводом против любой количественной теории, не претендующей быть более чем широким приближением.^

5-16. Некоторым читателям будет интересна следующая подборка литературы данного типа: Willis H. P. History and Present Application of the Quantity Theory // Journal of Political Economy. 1896. Sept.; Fouille, Alfred, de. La Theorie quantitative et les prix // L'Economiste Francais. 1896. Apr., May; Berardi D. La Moneta nei suoi rapporti quantitativi. 1912; Laughlin J. L. A Theory of Prices // Publications of the American Economic Association. 3rd ser. 1905. Febr.; Mitchell W.C. 1) Gold Prices and Wages under the Greenback Standard. 1908; 2) Quantity Theory of the Value of Money // Journal of Political Economy. 1896. March; Lescure J. Hausses et baisses generales des prix // Revue d'economie politique. 1912. July; Nogaro B. Contributions и une theorie realiste de la monnaie// Ibid. 1906. Oct.; Dolleans E. La Monnaie et les prix. 1905. Что касается Германии, то я упомяну двух лучших авторов данного периода по проблемам денег и денежной политики, хотя в своих аргументах против количественной теоремы они показали себя не с лучшей стороны — эти аргументы частично были разработаны с конкретной целью: показать, что падение цен в 1873-1898 гг. не имело ничего общего с производством золота или с расширением сферы действия золотого стандарта. Это Эрвин Нассе (Das Sinken der Warenpreise... Jahrbtlcher fUr NationalOkonomie. 1888. July, Aug.) и В. Лексис (знаменитый статистик), автор многочисленных статей (см., например, его критику вальрасианского плана в обзорной статье Neure Schriften ilber Geld- und Edelmetalle // Ibid. 1888. July; см., однако, в: Rist. Op. cit. P. 253n. цитаты, подтверждающие, что Лексис в принципе принимал количественную теорию). Поразительна их неспособность правильно обращаться с не слишком сложной аргументацией. Столь же поразительна неспособность К. Маркса увидеть, что издержки производства денег (как бы мы их ни определяли) должны влиять на цены товаров через свое влияние на предложение денег: он отрицает какое бы то ни было влияние количества денег на цены (Capital. English transi / Ed. Kerr. Vol. I. P. 136).^

5-17. Другое исследование, подтверждающее результат Фишера, отличается высоким уровнем мастерства: Anderson Oskar. 1st die Quantitatstheorie statistisch nachweisbar? // Zeitschrift fUr NationalOkonomie. 1931. March. Следует по ходу дела упомянуть одну из причин неубедительности как подтверждений, так и опровержений количественной теории, основанных на статистическом материале: решение принять определенные статистические результаты или отказаться от них в значительной степени субъективно. Так как никакой статистический материал никогда не может соответствовать количественной теории на 100 процентов и никакая статистика, покрывающая по крайней мере десять лет, не может не показать некоторой взаимосвязи между Р, Т к М, в большинстве случаев должно быть место для обоснованных различий во мнениях по поводу того, что именно означают данные статистические результаты. Достоинство более усовершенствованных методов, таких как метод О. Андерсона, заключается в том, что они предлагают критерии, более надежные, чем простое «впечатление».^

5-18. Многочисленные публикации Касселя по данному предмету начали выходить с 1916 г. Упомяну лишь те, которые, по-видимому, будут наиболее полезными читателю: Theory of Social Economy (Ch. 12) Касселя и работа профессора X. Эллиса German Monetary Theory (Part III), которая идет намного дальше немецкой дискуссии и представляет интерес для тех читателей, кто желает более полно ознакомиться с предметом, в то время как я могу лишь обратить на него их внимание.^

5-19. Эти дискуссии «питались» в основном из английских источников. См. особенно: Pigou А. С. The Foreign Exchanges // Quarterly Journal of Economics. 1922. Nov.; Keynes J.M. Tract on Monetary Reform. Ch. 3 (прославившаяся превосходной трактовкой форвардных валютных торгов). Благодаря этой дискуссии в круг рассмотрения вошли несколько важных вопросов, но закончилась она неутешительным выводом: теорема о паритете покупательной способности, будучи правильно сформулированной, едва ли имеет какую-либо ценность вообще. На самом деле это не так, и лорд Кейнс, возможно, мог прийти к более удовлетворительному определению равновесного обменного курса, чем то, которое он выдвинул при подготовке планов Клирингового союза и Бреттон-Вудской системы, если бы не отбросил с такой легкостью то, что служит вполне достойной отправной точкой.^

5-20. Нижеследующие краткие и недостаточные комментарии, которые всего лишь указывают на другой «мост» между современными и предшествующими исследованиями, могут быть дополнены трактовкой предмета Дж. Вайнером в Studies in the Theory of International Trade (Chs. VI, VII). Приятной обязанностью будет покритиковать автора за то, что он недостаточно подчеркнул важность своего собственного вклада (в работе Canada's Balance of International Indebtedness, 1924). Полагаясь еще раз на эту работу, я кратко упомяну основные достижения ниже.^

5-21. Фактологические исследования международного движения капитала авторов данного периода в целом служат одним из главных поводов нашей признательности. См., например, работу С. К. Гобсона (Hobson С. К. The Export of Capital. 1914).^

6-1. Следует вновь сослаться на трактовку этих предметов профессором Марджетом (ор. cit. Vol. I. Chs. 12—16).^

6-2. См., например: Keynes J. M. Monetary Reform. American ed. 1924. P. 82-86. Следует отметить три момента в отношении данной формулировки. 1) «Население» включает в себя мир бизнеса; хотя предприятия не тратят деньги на потребительские блага, физический эквивалент принадлежащих им сумм, как наличными, так и в банках, измеряется в «единицах потребления», так же как и для потребителей. 2) В главе, где приводится данное изложение кембриджской теории, Кейнс смешал — как и многие другие — использование уравнения обмена и принятие количественной теории; фактически он не намеревался принять количественную теорему в сколько-нибудь строгом смысле. 3)В частности, уже в Monetary Reform он подчеркивал способность k, k' иг изменяться в широких пределах, а также протестовал (правда, мягко) против некритического принятия допущения, что простое изменение количества денег не может повлиять на k, k' и r — утверждения, которые предвосхитили определенные особенности анализа в его «Общей теории». «Трактат» занимает промежуточную позицию, основные особенности которой — разбиение общего уровня цен на секторные и введение в явном виде сбережений и инвестиций в состав переменных. Уравнения «Трактата» (Кн. III) следует рассматривать как развитие вышеупомянутого уравнения. Они иллюстрируют смысл моего утверждения о том, что прогресс анализа денег в 1920-е и 1930-е гг. в значительной степени заключался в отказе от всеобъемлющих агрегатов, характерных для анализа уравнения обмена, и во введении в явном виде переменных, выражающих «косвенные влияния».^

6-3. Это распространяется на А. Афтальона (Aftalion A. L'Or et sa distribution mondiale. 1932) и Р. Лифмана (Liefmann R. Geld und Gold. 1916), которые выразились категорично: доходы детерминируют цены, а также на последователя Тука Адольфа Вагнера, но не на самого знаменитого из сторонников подхода со стороны доходов Р. Дж. Хоутри (Hawtrey R. G. Currency and Credit. 3rd ed. 1928), который начинает с потребительских расходов, «в сумме пропорциональных неизрасходованному запасу [эквивалент encaisse desiree. — И. А. Ш.] и скорости обращения денег». Он называет это «формой количественной теории» (Р. 60). Некоторые немецкие авторы, однако, отказывались видеть это, пока Ханс Найсер (Neisser Hans. Tauschwert des Geldes. 1928) не сообщил им, что между теорией дохода и количественной теорией противоречий нет.^

6-4. См. его Social Economics или статью Geld (Handworterbuch. 4th ed. 1927).^

6-5. Читатель вспомнит, что это конкретное преимущество не приносит больших плодов, если, используя уравнение обмена, мы уделяем надлежащее внимание факторам, которые определяют изменения, особенно циклические, скорости обращения. С другой стороны, можно сказать, что если мы это сделаем, то фактически примем точку зрения, которую должен выражать подход со стороны дохода.^

7-1. Бесполезность этой дискуссии, которая могла бы разрешиться обращением к фактам, должна быть очевидной. Однако мы будем думать о ней более доброжелательно, если заметим, что технология «эффективного управления учетной ставкой» в течение данного периода еще только медленно развивалась и что экономисты еще медленнее осознавали происходящее. В отсутствие этой технологии действительно справедливым является вопрос о том, могут ли центральные банки делать больше, чем следовать за рынком, — именно это подразумевается под утверждением, что их ставки «декларативны».^

7-2. Иными словами (если излагать предмет с позиций политики контроля над кредитом) становилось все более ясно, что внимание к объекту финансирования (текущей товарной сделке) и к качеству участвующих в ней кредитных инструментов (надежных краткосрочных коммерческих векселей) не избавляет центральные банки от необходимости следить за общей суммой задолженности: это подразумевается, хотя, возможно, неадекватно, в теории учетной ставки.^

7-3. Мы знаем, что ведущие теоретики описывали процесс через товары, «перемещению» которых в конечном счете должны были способствовать кредитные операции. Но для наших целей нет необходимости снова углубляться в этот вопрос.^

7-4. Под этим подразумевается контрактное соглашение, предусматривающее, что владелец крупных фондов, в которых он не испытывает немедленной потребности (например, промышленная корпорация, только что получившая доход от выпуска облигаций), прибегает к услугам банка для предоставления в долг этих временно не используемых фондов на рынке денег фондовым или вексельным брокерам.^

7-5. Treatise on Money. Ch. 2. Кроме того, весьма важно то обстоятельство, что даже в июне 1927 г. статья: Crick F. W. The Genesis of Bank Deposits // Economica, — которая объясняет, как банковские ссуды создают депозиты, а возвращение ссуд уничтожает их — способом, который должен был являться, но, несомненно, не являлся даже тогда признанной теорией. Есть, однако, одно последствие трактовки Кейнсом создания кредита в Treatise 1930г., которое необходимо отметить. Создающий депозиты банковский кредит и его роль в финансировании инвестиций без какого-либо предшествующего сбережения соответствующих сумм практически исчезли из аналитической схемы «Общей теории», в которой на сцене осталось лишь сберегающее население. Ортодоксальное кейнсианство фактически вернулось к старой точке зрения, согласно которой основные свойства рынка денег аналитически описываются склонностью населения к сбережениям и предпочтением ликвидности. Я могу здесь всего лишь упомянуть этот факт. Означает ли он прогресс или регресс, каждый экономист должен решить для себя сам.^

7-6. Вследствие этого возможно признание особых заслуг и даже новизны работы, не содержащей ничего, в той или иной форме не сказанного ранее, — что фактически мы имели возможность неоднократно наблюдать. Мне представляется, что объяснение профессором Марджетом развития доктрины создания кредита (ор. cit. Vol. I. Ch. 7) не придает достаточного значения этому соображению.^

7-7. Генри Даннинг Маклеод (1821-1902) был весьма достойным экономистом, почему-то не получившим признания и даже не принятым всерьез вследствие его неспособности изложить свои многочисленные здравые идеи в профессионально приемлемой форме. В этой книге невозможно чем-либо компенсировать указанную несправедливость, кроме упоминания трех публикаций, содержащих заложенные им основы современной теории обсуждаемого предмета, хотя что ему действительно удалось, так это дискредитировать эту теорию на довольно долгое время: Theory and Practice of Banking. 1st ed. 1855-1856 (пер. на ит. яз. — 1879); Lectures on Credit and Banking. 1882; The Theory of Credit. 1889-1891.^

7-8. Сама по себе идея была не нова — см.: Hayeh f.A.,von. Note on the Development of the Doctrine of Forced Saving // Quarterly Journal of Economics. 1932. Nov.; переизд. в: Profits, Interest and Investment. 1939. Но теперь она появилась в более широком контексте и с новыми акцентами. В течение последнего десятилетия эту концепцию стали незаслуженно осуждать. Но у нее есть свои достоинства. В частности, она проясняет один момент, который у многих вызывал затруднения. Банковские операции, как говорил Рикардо, не могут создавать «капитал» (т. е. физические средства производства). Это под силу только сбережениям. Но всякий раз, когда расходы, финансируемые за счет созданных банками депозитов, приводят к росту цен в условиях полной занятости (и в других случаях), люди, чей доход не вырос пропорционально, вынуждены жертвовать своим потреблением. В результате достигается то, что обычно достигалось сбережениями. Поэтому есть смысл называть это метафорически «принудительными» или «вынужденными» сбережениями и противопоставлять тому, что мы обычно называем сбережениями (добровольными сбережениями). То обстоятельство, что в условиях неполной занятости и избыточных мощностей не обязательно каждый вынужден жертвовать подобным образом, не является доводом для отказа от этой концепции.^

7-9. Вклад Дэвенпорта состоял лишь в намеках, которые разбросаны в работе Value and Distribution (1908) и немногочисленны: например, он подчеркивал, что некорректно говорить «банки отдают свои депозиты взаймы». У.Тейлор в книге, которая (как и книга Дэвенпорта) так и не получила заслуженного признания, пошел намного дальше (The Credit System. 1913). Значительный шаг вперед был сделан С. А. Филлипсом (Bank Credit. 1920), который не только сделал многое для прояснения соответствующих теоретических вопросов, но и указал на различие между экспансией ссуд и инвестиций, возможной для отдельного банка, который конкурирует с остальными, и экспансией, которая может производиться системой конкурирующих банков, рассматриваемой как целое.^

7-10. Hahn Albert. Volkswirtschaftliche Theorie des Bankkredits. 3rd ed. 1930. Одна из причин, по которой эта книга оставалась для столь многих экономистов неубедительной, состоит в том, что представленная в ней теория банковского кредита сочеталась с определенными весьма оптимистичными взглядами на возможность достижения перманентного процветания, что настроило некоторых экономистов против ее важных достижений.^

7-11. Robertson D. H. Banking Policy and the Price Level. 1926 — вынужденные сбережения выступают здесь под именем «навязанных потерь» ; PigouA.C. Industrial Fluctuations. 1927. Part I. Chs. 13, 14.^

7-12. Так, Вальрас видел феномен создания кредита вполне ясно (хотя ограничивался рассуждениями о банкнотах). Но он рассматривал этот феномен как злоупотребление, которое должно пресекаться, и по этой причине отказывался сделать его нормальным элементом своей общей схемы (Etudes d'economie politique appliquee. 1936. P. 47, 339 et. seq.).^

7-13. Одна из них является достаточно старой: противопоставление «контроля над деньгами» и «контроля над кредитами». Соображения упомянутого типа объясняют неприязнь многих французских специалистов к идее создания кредита. Например, одной из основных целей работы профессора Риста History of Monetary and Credit Theories является борьба со «смешиванием» денег и кредита.^

8-1. Наиболее полезной читателю будет ссылка на Monetary Equilibrium Мюрдаля (швед. изд. — 1931, пер. на англ. яз. — 1939; см. выше, § 2с). Повторим наиболее важный момент: функции спроса определены для отдельных товаров. Согласно «классической» теории (закон Сэя), бессмысленно говорить о функции спроса на все товары и услуги (или все потребительские товары и услуги) в целом. Если мы все же делаем это, то «в специальных целях» выходим за пределы обычной теории спроса. Такая специальная цель может быть осмысленной, а может и не быть таковой. Для ее достижения техника совокупного спроса иногда достаточна, а иногда — нет. Но в любом случае эта техника должна признаваться как вещь sui generis, связанная со своими особыми проблемами. Принятие ее Викселем означало отречение от закона Сэя. Таким образом, он является идейным отцом всех экономистов, которые отвергают закон Сэя сегодня.^

8-2. Они привлекли столь мало внимания или были столь хорошо забыты, что даже не упомянуты в дискуссии 1930-х гг. по этой теме. Одна из них, предпринятая Сильвио Гезеллем, все же была спасена от забвения лордом Кейнсом (см.: «Общая теория». Гл. 23. VI).^

8-3. Такой смысл реальной или «естественной» ставки не следует смешивать с совершенно иным смыслом, в котором это словосочетание использовал Маршалл (Principles. Book VI. Ch. 6, заключительное примечание), а именно как денежной (или «номинальной») ставки процента, корректируемой с учетом изменения уровня цен. Эти понятия взаимосвязаны, но не идентичны. Маршалл, как мне представляется, не разделял викселианскую идею, которую я собираюсь обсудить. Его заслугу, заключавшуюся в акцентировании того, что можно назвать различием между номинальной и действительной ставкой, он разделяет с Ирвингом Фишером (Appreciation and Interest. 1896).^

8-4. Комментарий Бёма-Баверка к этому рассуждению таков: «Виксель, должно быть, писал это во сне».^

8-5. Может оказаться полезным нижеследующий парафраз последнего абзаца. В вальрасианской системе есть всего одна ставка процента, которая является уровнем чистого дохода на физические «капиталы». Строго говоря, это подразумевает, что денежная ставка процента не только равна этому уровню чистого дохода в условиях равновесия, но идентична ему в том смысле, что денежная ставка является всего лишь денежным выражением уровня чистого дохода на физические «капиталы». Если мы хотим в явном виде признать, что вместо этой «фундаментальной идентичности» денежная ставка имеет некоторую независимость, мы должны ввести ее как дополнительную переменную и постулировать равенство с «реальной ставкой» как дополнительное условие равновесия. Это и сделал Виксель. Его исследования условий денежного равновесия были не вполне успешными. Однако они стимулировали развитие анализа, дав импульс исследованиям современников и последующих поколений экономистов, особенно его последователей в Швеции (см., например: Myrdal. Monetary Equilibrium).^

8-6. Реальная или естественная процентная ставка Викселя есть предельная производительность (физического) капитала (точнее, предельная производительность окольного процесса Вёма-Баверка). Стало быть, она не идентична Кейнсовой предельной эффективности, которая тождественна предельной норме дохода относительно издержек у Фишера (Theory of Interest. P. 169) и означает предельную производительность текущих инвестиций. Но эти две концепции однозначно соотносятся друг с другом и при решении определенных задач могут использоваться как взаимозаменяемые. Таким образом, можно сказать, что лорд Кейнс осудил «смешение» денежной и реальной процентной ставки, или, точнее, привычку экономистов XIX в. слишком тесно связывать их друг другом. Тогда становится ясно, что Виксель был первым, кто изменил этой привычке.^

8-7. Этот факт важен именно потому, что его часто отрицали, а также потому, что изложение Кейнса в «Общей теории» затушевывает его, хотя он не менее важен для денежной теории процента Кейнса, чем для любой другой. Он вводится посредством условия, согласно которому равновесный объем текущих инвестиций является величиной, «предельная эффективность» которой равна денежной процентной ставке. Утверждение, что процент является ограничивающим инвестиции фактором, столь же истинно, сколь и утверждение, что цена автомобилей является фактором, ограничивающим спрос на них, и в равной степени неполно.^

8-8. Процентная ставка — второстепенный фактор при краткосрочных инвестициях — является, несомненно, важнейшим фактором при долгосрочных инвестициях, таких как инвестиции в машины длительного пользования, железные дороги, инфраструктуру, капитальная ценность которых быстро возрастает по мере снижения процентной ставки. [И. А. Ш. намеревался развить эту мысль, он написал карандашом: «Этот факт затушевывается риском— иначе...».]^

8-9. Theorie des Geldes... 1924. Part III. Ch. 5, Sees. 4, 5. Мы ссылаемся на второе издание, где вышеприведенная линия рассуждений представлена как исчерпывающее объяснение циклов. Основные идеи, однако, содержались уже в первом издании 1912 г.^

8-10. Geldtheorie und Konjunkturtheorie. 1929; Prices and Production. 1931. Новая версия, где ход рассуждений был изменен в нескольких важных аспектах, появилась в 1939 г.: Profits, Interest, and Investment; следующий этап, где было поставлено много новых проблем, — это книга 1941 г. The Pure Theory of Capital.^

8-11. Успех других «теоретических» книг в наше время, например успех работы профессора Е. X. Чемберлина «Монополистическая конкуренция» и произведения Хикса «Ценность и капитал», был более продолжительным и потому в конечном счете более «крупным». Но он не был таким эффектным, как успех книги Хайека. Намного больший успех «Общей теории» Кейнса нельзя сравнивать с ним, поскольку, каковы бы ни были достоинства труда Кейнса как аналитического достижения, своей победоносной карьерой он, несомненно, обязан тому факту, что содержащиеся в нем аргументы «обосновали» некоторые из сильнейших политических предпочтений значительной части современных экономистов (см. ниже, часть V, глава 5). Напротив, Хайек в политическом плане плыл против течения.^

8-12. Hawtrey R.G. Good and Bad Trade. 1913; см. также многие более поздние его работы. При прочтении книги Capital and Employment (1937) становится ясным, до какой степени Хоутри изменил свои ранние взгляды.^

8-13. Когда мы говорим о денежных теориях циклов, следует помнить о двойном значении слова «теория» (см. часть I). Денежная теория циклов является гипотезой, объясняющей циклы факторами из области денег и кредита. Но никто не отрицает, что любое объяснение феномена должно учитывать его денежные аспекты. В таком случае мы можем использовать словосочетание «денежная теория» и как общее название всех утверждений о циклических изменениях в сфере денег и кредита. Рассмотренные как вклад в денежную теорию циклов в этом смысле, многие рассуждения, такие как утверждения Хоутри, сохраняют свое значение даже для тех, кто не считает их адекватными в качестве объяснительной гипотезы.^

8-14. Краткое изложение версии, представленной в этой книге, было опубликовано ранее в Moody's Magasine под заголовком Gold Depreciation and Interest Rates (1909. Febr.). Основными вехами на пути к теории «долговой дефляции» являются статьи The Business Cycle Largely a «Dance of the Dollar» // Journal of the American Statistical Association. 1923. Dec.; Our Unstable Dollar and the So-Called Business Cycle // Ibid. 1925. June (в обеих статьях автор сосредоточивается на колебаниях цен и процентных ставок, которые объясняются чисто денежными условиями) и книга Booms and Depressions (1932), материал которой частично подытожен и дополнен в статье The Debt-Deflation Theory of Great Depressions (Econometrica. 1933. Oct.), на которую есть ссылка в тексте.^

9-1. Следует обратить внимание на выделенные курсивом слова, поскольку, учитывая упоминавшееся в предыдущем параграфе обстоятельство, а именно что спрос на деньги и особенно на банковский кредит всегда должен играть некоторую и в большинстве случаев довольно важную роль в объяснениях циклических колебаний, любое менее строгое определение «чисто денежных теорий» приведет к включению в эту категорию значительно большего их числа. Но и в этом случае разделительные линии в значительной степени являются предметом субъективных рассуждений и не могут быть четко проведены. Не все историки, например, назовут теорию Мизеса чисто денежной или теорию Хайека неденежной.^

9-2. Данное утверждение и тот факт, что я не предпринимаю невыполнимую попытку обзора достижений этой более поздней литературы по проблемам циклов, не следует интерпретировать как свидетельство низкой оценки этой литературы. Напротив, я полагаю, что такие исследования ценны не менее других вершинных экономических исследований. Это будет очевидно, по крайней мере, из сказанного мною по этому поводу в части V. Тем не менее важно осознавать степень, в которой эти исследования опираются на основы, заложенные до 1914 г. Обращаю внимание читателя на библиографию, подобранную профессором Р. А. Гордоном (Gordon Д.А. Selected Bibliography of the Literature on Economic Fluctuations. 1930-1936 // Review of Economic Statistics. 1937. Febr.), и на список книг об экономических циклах, опубликованный Бюро исследований бизнеса Колледжа коммерции и управления бизнесом при Иллинойском университете в 1928 г. Мастерское изложение профессором фон Хаберлером современного материала (Prosperity and Depression. 1937; 3-е pac-шир. изд. — 1941) я рекомендую читателю как введение в предмет: надежда на то, что мало кто из изучающих экономику не заглянет в эту работу, будет главным оправданием предельной краткости моих замечаний о ней. Однако читатель должен понять, что мое восхищение ею не подразумевает согласия с автором во всех деталях. Исследования до 1895 г. вполне удовлетворительно описаны в исторической работе: Bergmann E„ uon. Geschichte der nationalokonomischen Krisentheorieen. 1895. Из длинного списка других исторических и критических публикаций я упомяну лишь следующие: Hansen. Alvin H. Business-Cycle Theory. 1927; Lutz F. Das Konjunkturproblem in der NationalOkonomie. 1932; Mitchell W.C. Business Cycles... 1927, особенно Ch. 1.^

9-3. Клеман Жюгляр (1819-1905) в 1848г. оставил медицину ради занятий экономической наукой. Он не имел формального экономического образования, мало знал о формальной теории и еще меньше беспокоился по этому поводу. Это был тот тип гения, который идет только по пути, намеченному самим собой, и никогда не следует какому-либо другому. В такой области, как экономическая наука, так поступают многие. Но в таком случае они по большей части изрекают нелепости. О появлении гения можно говорить в том случае, когда человек совершенно самостоятельно высказывает истину, которая остается таковой навсегда. Из многих публикаций Жюгляра необходимо упомянуть лишь одну, принципиально важную: Les Crises commerciales et leur retour periodique en France, en Angleterre et aux Etats Unis'(« увенчанная» Академией моральных и политических наук в 1860 г., опубликованная в виде книги в 1862 г., 2-е изд. — 1889, англ. пер. W. Thorn с 3-го изд. — 1916). Очерк о его жизни и творчестве, написанный профессором Полем Борегаром, можно найти в Comptes rendus Академии моральных и политических наук (1909).^

9-4. Жюгляр, по-видимому, не думал о том, что этот 9-10-летний цикл не был единственным «волнообразным» движением, которое можно было вывести из его материала. Естественно, позднее исследователи открыли и другие колебания. Следует упомянуть хотя бы имена Н. Д. Кондратьева (1922) и Джозефа Китчина (1923) (о них и их предшественниках см.: Mitchell. Business Cycles... Р. 227, 380). Но мы можем лишь указать на это направление развития науки. Заслуга Жюгляра едва ли уменьшается этими достижениями — на самом деле они только укрепляют его положение в истории экономического анализа.^

9-5. См.: Business Cycles (1913); заново написанная версия — Business Cycles: the Problem and Its Setting (1927); Burns A. F.. Mitchell W. C. Measuring Business Cycles. 1946. Однако я не пытаюсь утверждать, что профессор Митчелл заимствовал свой подход у Жюгляра, так же как и утверждать, что изобретатели «гарвардского барометра» субъективно опирались на него. Я хочу отметить лишь объективную контурную линию развития данного метода — «филиация научных идей» является объективным процессом, который может (но не обязательно) содержать какие-либо субъективные отношения. Аналогично Менгер не слышал о Госсене еще долгое время после того, как разработал свою версию анализа предельной полезности. Тем не менее работа Менгера входит в объективную последовательность, в которой Госсен хронологически стоит перед ним.^

9-6. Оно было значительным, но не полным. Проиллюстрируем сказанное примером: каждый должен признать, что цены характерным образом изменяются в ходе цикла; но эти изменения нельзя назвать абсолютно регулярными — имеются случаи подъема, не сопровождающегося ростом цен; это создает возможность для разницы мнений относительно того, следует ли включать этот признак в число «нормальных».^

9-7. Pigou. Industrial Fluctuations. 1927. Part I. Ch. 2.^

9-8. Интересно, что Вальрас считал общеизвестным тот факт, что production des capitaux neufs <производство капитальных благ> испытывает «приливы и отливы», — характеризующиеся соответственно высокими и низкими процентными ставками и ценами, — ив 1884 г. идентифицировал эти явления с тем, что мы называем экономическими циклами продолжительностью примерно в 10 лет. Он цитировал при этом не Жюгляра, а Джевонса (Etudes d'economie appliquee. 1936. P. 31).^

9-9. Михаил Иванович Туган-Барановский (1865-1919) — наиболее выдающийся русский экономист того периода и, возможно, должен быть упомянут также и в других контекстах. Методологический аспект его работ особенно интересен: он провел немало исторических исследований высокого качества, но был также и «теоретиком»; более того, он соединил эти два начала (или создал качественно новый их сплав) способом, заимствованным у Маркса и отнюдь не вульгарным. Теоретизированию он учился также у Маркса, хотя и подвергся влиянию как английских «классиков», так и австрийской школы. В результате его теоретические исследования стали «критическим синтезом». Но ни его Theoretische Grundlagen des Marxismus <« Теоретические основания марксизма»> (1905), ни Soziale Theorie der Verteilung <«Социальная теория распределения »> (1913) не стали известными. И это было естественно, если учитывать отсутствие в обеих работах строгой логики , что столь же прискорбно, сколь и удивительно у человека с такими дарованиями. Более важна его работа по истории промышленного капитализма в России < «Русская фабрика» (1-е рус. изд. — 1898; пер. на нем. яз. —1900), а также «Современный социализм в его историческом развитии» (1906; пер. на англ. яз. —1910). Единственной работой из его несомненно впечатляющего наследия, которую следует упомянуть в дополнение к указанным, является самая важная (так как она стала известной и оказала большое влияние) — история торговых кризисов в Англии (1-е рус. изд. — 1894; нем. версия — 1901; фр. — 1913). Опять-таки первая ее глава, теоретическая, является явно слабой. Остальные занимают важное место в истории нашей науки.^

9-10. О нем см. выше, глава 4, § 2d. Главной причиной столь медленного развития его исследований была героическая решимость выполнить огромную программу детальных фактологических исследований в одиночку — практически без какой-либо посторонней помощи. Хотя он начал публиковать фрагментарные результаты в 1902 г. (в Jahrbuch Шмоллера), предварительное (только предварительное) изложение в целом было опубликовано лишь в 1925 г. в томе VI 4-го изд. HandwOrterbuch der Staatswissenschaften (статья Krisen). Насколько мне известно, готовится публикация более полной версии на английском языке.^

9-11. Публикации профессора Д. X. Робертсона начинаются с января 1914 г. важной, но оставшейся неизвестной статьей (Robertson D. H. Some Material for a Study of Trade Fluctuations // Journal of the Royal Statistical Society), в которой историческим материалом подкреплялась многообещающая идея, — ее Робертсон так и не смог разработать, но никогда полностью не терял из поля зрения, — согласно которой деловые циклы связаны с влиянием на экономический процесс новых отраслей, например некоторые бумы были связаны со строительством железных дорог, другие — с изобретениями технологии производства стали, электричества, двигателя внутреннего сгорания и т. д. Далее последовала работа Study of Industrial Fluctuation (1915) —изображенная в ней картина весьма походила на созданную Шпитгофом. Дополнительные денежные факторы цикла (сбережения, вынужденные сбережения, создание кредита и т. д.) были введены в рассмотрение в его знаменитой книге Banking Policy and the Price Level (1926; 3-е изд. — 1932) и развиты в различных статьях, большая часть которых перепечатана в Essays in Monetary Theory (1940). Один пассаж из Banking Policy... (p. 5) столь важен для histoire intime <интимной истории — фр-> современного монетарного анализа, что процитировать его просто необходимо: «Я столько обсуждал с г-ном Дж. М. Кейнсом предмет, рассматриваемый в главах V и VI [содержащих монетарный анализ], и столь радикально изменил их в соответствии с его предложениями, что теперь, я думаю, никто из нас не знает, какая часть содержащихся там идей принадлежит ему, а какая — мне». Разумеется, это был Кейнс времен «Трактата», а не времен «Общей теории», но в книге Робертсона были и некоторые моменты, указывающие в сторону последней. Принимая во внимание появившиеся в дальнейшем расхождения между этими двумя выдающимися людьми, уместно заметить, что, какой бы ни была их непосредственная причина, всегда имелось следующее фундаментальное различие: Кейнс с самого начала сосредоточивался на денежных аспектах и денежной политике, тогда как Робертсон с самого начала подчеркивал значение «реальных факторов» — в противопоставлении как денежным, так и психологическим. Поэтому имелись значительные «области», которые разрабатывались только Робертсоном и в которые анализ Кейнса никогда не проникал. В этом более широком контексте тезисы монетарного анализа приобретают весьма важное для практических приложений значение, совершенно отличное от значения и следствий, которые имеют те же самые тезисы, взятые в отдельности.^

9-12. Робертсон неоднократно упоминал об этом факте, с сожалением намекая на «словесный» барьер. Я полагаю, только в экономической науке могло случиться, чтобы ученый смирился с таким положением вещей. Это не упрек с моей стороны. Я говорю так потому, что данный случай иллюстрирует общее положение вещей и многое объясняет в истории экономической науки.^

9-13. Среди интересных статей Минни Ингланд мы упомянем особо: England Minnie Throop. 1) Promotion as the Cause of Crises // Quarterly Journal of Economics. 1915. Aug.; 2) An Analysis of the Crisis Cycle // Journal of Political Economy. 1913. Oct.^

9-14. Bouniatian Mentor, Wirtschaftskrisen und Ueberkapitalisation. 1908 (расширенное издание — в Les Crises economiques; рус. ориг. — 1915; пер. на фр. яз. — 1922); Aftalion A. Les Crises periodiques de surproduction. 1913; Lescure J. Des Crises generates et periodiques de surproduction. 1906 (3-е изд. — 1923). У всех трех авторов, особенно двух последних, следует особо отметить строгое следование методологическим принципам Жюгляра.^

9-15. Это обстоятельство иногда называли «пороком ценовой системы». Его можно также охарактеризовать, сказав, что расширение производства в капиталистическом обществе, как правило, сопровождается долгосрочной тенденцией к снижению цен («дефляцией»). Для преобладающего в экономической науке стандарта мышления весьма характерно, что этот факт, которому уделялось много внимания, едва ли когда-либо воспринимался в своем истинном органическом значении. Некоторые экономисты — я думаю, что Маршалла можно причислить к ним, — одобряли его, подобно тому как А. Смит одобрял «дешевизну и изобилие». Для других это был «порок». Вот лучшее, что можно извлечь из этой полемики: некоторые авторы отметили, что снижение цен не создает деформаций, если оно является последствием снижающих издержки усовершенствований; другие отметили, что монетарные «лекарства» от снижения цен могут сами создавать деформации (инфляция прибылей).^

9-16. Пример такого намека применительно к Маршаллу приводит Кейнс (см.: General Theory. P. 19n).^

9-17. См. выше, глава 5, § 2а. Вот две его книги, наиболее прямо относящиеся к предмету данного параграфа: The Industrial System (1909) и Economics of Unemployment (1922).^

9-18. Этот взгляд на предмет, конечно, связан с тем обстоятельством, что современный анализ является главным образом краткосрочным. В краткосрочном периоде сбережения могут создать трудности только в том случае, если они накапливаются как сокровища; если же они быстро расходуются на инвестиции, они продолжают «работать»; и при анализе краткосрочного периода их долгосрочные влияния не видны.^

9-19. Как отмечал сам Кейнс («Общая теория». Гл. 23, VI), претензии Гезелля на эту роль гораздо более оправданны.^

9-20. Поэтому для Маркса было важным принять как допущение, а при возможности и доказать, что кризисы должны со временем усиливаться. Этот тезис был отвергнут Гильфердингом (1910), в конце концов Каутским, который наиболее искусно защищал его в 1902 г. Большинство других исследователей циклов данного периода либо не высказывались по данному вопросу — это означает, я думаю, что они не видели никакой причины, по которой депрессии должны со временем усиливаться или ослабляться, — либо склонялись к противоположной позиции. Важно помнить о том, что противоположная точка зрения может подразумевать два различных аспекта: во-первых, что амплитуда фундаментальных колебаний должна уменьшаться и, во-вторых, что люди научатся «справляться» с внешними циклическими проявлениями (спекуляцией, обманом, крахами банков, сокращением расходов вследствие безработицы) так, что наблюдаемая амплитуда будет расти медленнее, при этом глубинный процесс останется тем же. Однако, насколько мне известно, это разделение в явном виде не проводилось ни в одном из наиболее известных трудов.^

9-21. Постоянный капитал, конечно, не идентичен «зданиям и оборудованию», но относительный рост последних является решающим моментом этого процесса.^

9-22. Противоречивые высказывания весьма часты в работах Маркса. Однако см., например: Capital. Vol. П. Р. 476, — где Маркс утверждает, что доля рабочего класса в потребляемом продукте увеличивается в предшествующий кризису период. Значение этого пассажа увеличивается не столько тем, что Маркс несколькими строками раньше объявил «чистой тавтологией» утверждение, что причиной кризисов является «нехватка платежеспособных покупателей», сколько тем фактом, что данное положение логически вытекает из его собственной схемы.^

9-23. Работа П. М. Суизи, хотя в некоторой степени и испорчена явным желанием превратить Маркса в кейнсианца, весьма полезна для дальнейшего изучения. Я просто повторю уже упоминавшиеся имена: О. Бауэр, Бухарин, Гросман, Гильфердинг, Каутский, Люксембург и Штернберг. Лучший из известных мне анализ взглядов Маркса на проблему дан в работе: Smith H. Marx and the Trade Cycle // Review of Economic Studies. 1937. June.^

9-24. Факторы, воздействующие на экономическую систему извне, называются внешними или экзогенными, а теории, объясняющие подобные факторы, — экзогенными теориями (в отличие от эндогенных). Однако следует помнить, что эта концепция не имеет столь определенного смысла, как может показаться на первый взгляд. С одной стороны, ее содержание будет варьироваться в зависимости от того, что мы включаем в экономическую систему: все авторы исключают из нее неконтролируемые природные события, но не все исключают «политику». С другой стороны, даже если мы исключим из концепции все, что не объясняет теория «делового поведения», — хотя это весьма трудно в таких случаях, как деятельность центрального банка и т. п., — содержание концепции будет продолжать варьироваться в зависимости от того, считаем ли мы эндогенными только те процессы, которые однозначно детерминированы в первоначальной ситуации (в этом значении термин употреблял Тинберген), или относим к ним и те процессы, на которые влияют факты, отсутствовавшие в первоначальной ситуации, например непредвиденное введение новых методов производства.^

9-25. Появление другой группы теорий, пересекающейся с нашей, также можно связать с чрезмерно высоким доверием, с которым лучшие теоретики того периода относились к анализу равновесия. Эту группу можно назвать «теориями диспропорций». В нее входят теории, считающие источником циклических проблем «неправильную адаптацию» друг к другу различных групп цен и выпусков товаров. Эта идея естественным образом приходит в голову любому, кто принимает закон Сэя в качестве отправной точки своего анализа циклов (не обязательно своей общей теории экономического процесса), и, кроме того, легко выводится из наблюдения за определенными весьма очевидными фактами. Можно процитировать очень многих экономистов, — хотя это главным образом экономисты, не являющиеся специалистами в анализе экономических циклов, — которые удовлетворялись принятием этой идеи. Но я решил не обсуждать эту точку зрения, поскольку понятие «диспропорций» является пустым, пока оно не связано с конкретными факторами, объясняющими эти диспропорции, и поскольку, как только эта связь осуществлена, именно эти факторы, а не сами диспропорции, будут «индивидуализировать» теорию данного автора. Однако в качестве примера анализа, выделяющего определенные типы диспропорций, —главным образом вызванные лагами, — можно упомянуть: Lederer Е. Konjunktur und Krisen // Grundriss der SozialOkonomik. 1925. Part IV. XI).^

9-26. Статьи У. С. Джевонса были перепечатаны в Investigations in Currency and Finance (1884); Jevons H. S. The Sun's Heat and Trade Activity. 1910; Moore H.L. Economic Cycles: Their Law and Cause. 1914.^

9-27. Читатель может убедиться, что такое «объяснение» может быть с легкостью сведено к общим фразам, которые столь же бесспорны, сколь и пусты. Классическим примером служит утверждение, что «причину... деловых циклов... следует искать в привычках и обычаях [институтах] людей, образующих денежную экономику...» (Frank L.K. A Theory of Business Cycles // Quarterly Journal of Economics. 1923. Aug.).^

9-28. См.: Industrial Fluctuations (1927) Пигу и Trade Cycle (1936) Харрода. К чести обоих авторов, однако, следует добавить, что их важный вклад в изучение циклических феноменов совершенно не связан и ничуть не умаляется их приверженностью к этой теории. В Англии наиболее выдающимся ее оппонентом был профессор Робертсон.^

9-29. Я уверен в этом, но не могу дать ссылку. Если память мне не изменяет, он говорил это в какой-то рецензии. [Профессор Хаберлер, читавший данную книгу в рукописи, предполагает, что И. А. Шумпетер имеет в виду рецензию Бёма-Баверка на книгу фон Бергмана Geschichte der nationalokonomischen Krisentheorieen (1895) — Zeitschrift fur Volkswirtschaft, Sozialpolitik und Verwaltung (1898. Vol. VII).]^

9-30. Однако некоторые авторы рассматриваемого периода использовали «принцип акселерации» (см.: Haberler. Op. cit. P. 85 et seq.). Было также несколько произведений, которые хоть и прошли незамеченными, тем не менее предвосхитили более поздние достижения. «Свиной цикл» , например, был открыт С. Беннером еще в 1876 г. (Benner's Prophecies of Future Ups and Downs in Prices).^

9-31. В послевоенный период, возможно, ближе всех к совершению этого подвига подошел Пигу (ор. cit.).^

9-32. Обвинение можно сделать более логичным, если переформулировать его, приняв во внимание тот факт, что, не отрицая существования безработицы, аналитики того периода, в особенности Маршалл, трактовали полную занятость как «норму», к которой система непрерывно «стремится». Если под термином «норма» мы подразумеваем свойство логической схемы совершенного равновесия при совершенной конкуренции, обвинение теряет силу, поскольку можно доказать, что в рамках этой логической схемы на самом деле не должно существовать недобровольной безработицы. Если под термином «норма» мы подразумеваем свойство реальной жизни, а именно тенденцию реально существующей капиталистической системы к достижению полной занятости и сохранению этого состояния до тех пор, пока что-нибудь не выведет из него систему, то правомерно утверждать, что экономисты вальрасианско-маршаллианского типа недостаточно хорошо представляли себе оговорки, при которых можно провозгласить существование такой тенденции. В то же время данное обвинение и не претендует на большее.^

9-33. [Именно это, конечно, попытался сделать сам И. А. Шумпетер в своем монументальном труде Business Cycles: a Theoretical, Historical, and Statistical Analysis of the Capitalist Process (2 vols. 1939) и намного ранее в книге Theorie der wirtschaftlichen Entwicklung (1912; 2-е перераб. изд. — 1926; англ. пер.: Theory of Economic Development — 1934) <Шумпетер И. А. Теория экономического развития. М.; Прогресс, 1982>.^

вернуться

Координация материалов. Экономическая школа

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Контакты