ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

Глава I.

О РАЗДЕЛЕНИИ ТРУДА

Величайшее развитие производительной силы труда и преобладающая часть мастерства, ловкости и ее разительности, с какими он где-либо прилагается или применяется, по-видимому, явились результатом разделения труда.

Эффект разделения труда в хозяйственной жизни общества в целом легче всего уяснить, если ознакомится с тем, как оно действует в каком-нибудь отдельном производстве. Обыкновенно полагают, что дальше все оно проведено в некоторых малозначительных отраслях. В действительности же возможно, что там оно не идет  столь далеко, как в других, более важных, — просто в этих незначительных производствах, предназначенных обеспечивать мелкие нужды немногих людей, общее  число работников по необходимости должно быть мало, и те, кто занят различными видами работ, зачастую могут быть собраны все разом и на виду в одном рабочем помещении. Напротив, в тех крупных отраслях производства, которые предназначены обеспечивать нужды великого множества людей, каждый отдельный вид ра­боты занимает столь большое число работников, что уже невозможно собрать все специальности под одной крышей; редко можно видеть одновременно занятых более чем одним видом работы. И потому, хотя в действи­тельности в таких отраслях работа может быть разделе­на на большее число частей, чем в маловажных, разде­ление труда здесь не столь наглядно и потому гораздо менее обращало на себя внимание.

Возьмем поэтому для примера совсем незначитель­ную отрасль, но такую, где разделение труда отмечалось очень часто, а именно булавочное ремесло. Работнику, не обученному этому делу (которое превращено в осо­бую профессию разделением труда) и не умеющему об­ращаться с применяемыми здесь орудиями (изобретение которых было вызвано, вероятно, тоже разделением труда), при всем старании не удалось бы за день изгото­вить, пожалуй, и одной булавки и уж заведомо не сде­лать двадцати. Но при том способе, как это делается те­перь, особую профессию составляет не только вся работа как таковая, но она сама подразделяется на ряд специ­альностей, которые большей частью также являются особыми профессиями. Один тянет проволоку, другой выпрямляет ее, третий обрезает, четвертый заостряет конец, пятый обтачивает один конец для насаживания головки; изготовление самой головки требует двух или трех самостоятельных операций; насадка ее составляет особую операцию, полировка булавки — другую; само­стоятельной операцией является даже завертывание го­товых булавок в пакетики. Таким образом, сложная ра­бота по изготовлению булавки разделена приблизитель­но на восемнадцать отдельных операций, которые в не­которых мастерских все выполняются различными рабо­чими, тогда как в других один и тот же рабочий неред­ко выполняет две или три операции. Мне довелось ви­деть одну небольшую мастерскую такого рода, где было занято только десять рабочих и где, следовательно, не­которые из них выполняли по две и по три различные операции. Хотя они были очень бедны и потому недостаточно снабжены необходимыми приспособлениями, они могли, работая с напряжением, выработать все вместе двенадцать с лишним фунтов булавок в день. А так как в фунте считается несколько больше 4 тыс. булавой средних размеров, то эти десять человек вырабатывал свыше 48 тыс. булавок в день. Следовательно, если на человека приходится одна десятая часть от 48 тыс. булавок, можно считать, что один рабочий делает 4 тыс. 800 булавок в день. Но если бы все они работали в оди­ночку и независимо друг от друга и не были приучены к этой специальной работе, то несомненно ни один из них не смог бы сделать двадцати, а, может быть, даже и одной булавки в день. Одним словом, они несомненно не выработали бы 1/240, а может быть, и 1/4800 до­ли того, что в состоянии выработать теперь в результа­те надлежащего разделения и сочетания их различных операций.                                        

Во всяком другом ремесле и производстве последствия разделения труда подобны описанным в этом весьма маловажном производстве, хотя во многих из них труд не может быть в такой степени разделен и сведен к таким простым операциям. Однако разделение труда в любом ремесле, в каких бы размерах оно ни было введено, вызывает соответствующее увеличение производительности труда. По-видимому, отделение друг от друга различных профессий и занятий вызывалось этим преимуществом. Вместе с тем такое выделение обыкновенно идет дальше в странах, достигших более высокой ступени промышленного развития: то, что в диком состоянии общества составляет работу одного человека, в более развитом обществе выполняется несколькими. Во всяком развитом обществе фермер обыкновенно является только фермером,  ремесленник — только ремесленником. Труд, необходимый для производства какого-нибудь за­конченного изделия, тоже почти всегда распределяется между большим количеством людей. Сколько различных профессий занято в каждой отрасли производства полотна или сукна, начиная с тех, кто выращивает лен и овец, доставляющих шерсть, и кончая теми, которые заняты белением и лощением полотна или крашением и аппретурою сукна! Правда, земледелие по природе своей не допускает ни такого многообразного разделения труда, ни столь полного отделения друг от друга различных работ, как это возможно в промышленности. Невозможно вполне отделить занятие скотовода от занятия хлебопашца, как это обычно имеет место с профессиями плотника и кузнеца. Прядильщик и ткач почти всегда два разных лица, тогда как работник, который пашет, боронит, сеет и жнет, часто представляет собой одно ли­цо. Ввиду того что эти различные виды труда должны выполняться в разные времена года, невозможно, чтобы каждым из них в течение всего года был постоянно за­нят отдельный работник. Невозможность столь полного выделения всех различных видов труда, практикуемых в земледелии, является, пожалуй, причиной того, что уве­личение производительной силы труда в этой области не всегда соответствует росту ее в промышленности. Ко­нечно, самые богатые народы обыкновенно идут впереди своих соседей как в области земледелия, так и промыш­ленности, но их превосходство обычно больше проявля­ется в промышленности, чем в земледелии. Их земля, по общему мнению, лучше обработана, и ввиду того, что в нее вложено больше труда и затрат, она произво­дит больше, чем это соответствовало бы ее размеру и естественному плодородию. Но это увеличение произво­дительности редко превосходит добавочное вложение труда и затрат. В земледелии богатой страны труд не всегда более производителен, чем в бедной стране, или во всяком случае это различие в производительности никогда не бывает так значительно, как это обыкновен­но наблюдается в промышленности. Поэтому хлеб бога­той страны при равном качестве не всегда продается на рынке дешевле хлеба страны бедной. Хлеб из Польши стоит столько же, сколько французский хлеб того же качества, несмотря на большее богатство и техническое превосходство Франции. Хлеб во Франции в хлебород­ных провинциях столь же хорош и почти всегда имеет ту же цену, что и хлеб Англии, хотя по богатству и раз­витию Франция, наверное, стоит ниже Англии. А между тем поля Англии возделываются лучше полей Франции, а поля Франции, как утверждают, лучше возделывают­ся, чем поля Польши. Хотя бедная страна, несмотря на худшую обработку земли, может в известной мере со­перничать с богатой страной в отношении дешевизны и качества своего хлеба, она не может претендовать на такую конкуренцию в отношении своих промышленных изделий, по крайней мере если последние соответствуют почвенным условиям, климату и географическому поло­жению богатой страны. Шелка Франции лучше и дешевле шелков Англии, так как шелковое производство менее соответствует климату Англии, особенно при ны­нешних высоких ввозных пошлинах на шелк-сырец. Зато железоскобяные изделия и грубые сукна Англии не­сравненно превосходят французские, а также много де­шевле их при одинаковом качестве. О наличии в Поль­ше какой-либо промышленности едва ли можно гово­рить, если не считать немногочисленных грубых домаш­них производств, без чего не может существовать ни од­на страна.

Такое значительное увеличение количества рабо­ты, которое может выполнить в результате разделения труда одно и то же число работников, зависит от трех различных условий: во-первых, от увеличения ловкости каждого отдельного работника; во-вторых, от экономии времени, которое обыкновенно теряется на переход от одного вида труда к другому; и, наконец, от изобрете­ния большого количества механизмов, облегчающих и сокращающих труд и позволяющих одному человеку выполнять работу нескольких.                       

I. Развитие ловкости работника обязательно увели­чивает количество работы, которое он в состоянии вы­полнить, а разделение труда, сводя работу каждого ра­ботника к какой-нибудь простой операции и делая эту операцию единственным занятием всей его жизни, неиз­бежно в значительной мере увеличивает ловкость рабо­чего. Обыкновенный кузнец, хотя и привычный к рабо­те молотом, но никогда не выделывающий гвоздей, в случае поручения ему этой работы вряд ли окажется в состоянии, я в этом уверен, выделать более 200 или 300 гвоздей в день, и притом очень плохих. Кузнец, при­выкший изготовлять гвозди, но не занимавшийся иск­лючительно или преимущественно этим делом, редко может при крайнем старании выделать больше 800 или 1000 гвоздей в день. Я видел многих юношей, не до­стигших двадцати лет, которые никогда не занимались другим делом, кроме выделки гвоздей, и которые при напряженном труде могли выделывать каждый свыше 2300 гвоздей в день. А между тем выделка гвоздей от­нюдь не является одной из простейших операций. Один и тот же рабочий раздувает мехи, по мере нужды сгре­бает или разгребает жар, раскаливает железо и кует от­дельно каждую часть гвоздя; притом при ковании шляп­ки ему приходится менять инструменты. Различные операции, на которые расчленяется работа по выделке булавки или металлической пуговицы, более просты, и ловкость человека, работа которого в течение всей жиз­ни сводилась к этой операции, обыкновенно бывает зна­чительно большей. Быстрота, с которой выполняются некоторые операции в этих производствах, превосходит всякие представления о возможностях человеческой ру­ки, если не увидеть это собственными глазами.

II. Выгода, получаемая от экономии времени на переход от одного вида работы к другому, значительно больше, чем казалось бы на первый взгляд. Невозможно очень быстро переходить от одного вида работы к друго­му, поскольку она выполняется в другом месте и иными инструментами. Деревенский ткач, обрабатывающий не­большую ферму, должен терять очень много времени на переход от своего станка в поле и с поля к станку. Ког­да две различные работы могут выполняться в одной и той же мастерской, потеря времени несомненно значи­тельно меньше. Однако даже и в этом случае она весьма значительна. Работник обыкновенно делает небольшую передышку, переходя от одного вида работы к другому. Когда он принимается за новую работу, он редко прояв­ляет сразу большое усердие и внимание; его голова, как выражаются, занята еще другим, некоторое время он смотрит по сторонам и не работает как следует. При­вычка глазеть по сторонам и работать небрежно, естест­венно или, вернее, неизбежно приобретаемая каждым деревенским работником, который вынужден каждые полчаса менять работу и инструменты и ежедневно при­норавливаться в течение всей своей жизни к двадцати различным занятиям, почти всегда делает его ленивым, нерадивым и неспособным к напряженному труду даже в случаях настоятельной необходимости. Поэтому неза­висимо от недостатка у него ловкости, одна эта причина должна всегда значительно уменьшать количество рабо­ты, которое он способен выполнять.

III. Наконец, всем должно быть понятно, как об­легчается и сокращается труд благодаря применению надлежащих механизмов. Нет необходимости приводить примеры. Должен только заметить, что изобретение всех машин, облегчающих и сокращающих труд, следует, по-видимому, приписывать разделению труда. Людям гораздо сподручнее открывать более легкие и быстрые способы для достижения какого-нибудь результата, когда все внимание их умственных способностей направлено к одной лишь определенной цели, чем когда оно рассеивается на большое количество разных предме­тов. Вследствие разделения труда все внимание каждого работника само собой направляется на какой-нибудь один очень простой предмет. Естественно поэтому ожидать, что кто-либо из тех, кто занят в каждой специальной операции, скорее откроет более легкий и быстрый способ выполнения своей специальной работы, посколь­ку ее характер допускает это. Значительная часть меха­низмов и приспособлений, употребляемых в тех видах производства, где проведено наибольшее разделение труда, была первоначально изобретена простыми рабочими, которые, выполняя каждый определенную и очень несложную операцию, естественно обращают свой ум на поиски способов делать ее попроще да побыстрее. Кто имеет обыкновение посещать такие заведения часто, должен был видеть весьма удачные механизмы, изобретенные такими работниками, чтобы облегчить и ускорить свою часть работы. К первым паровым двигателям постоянно приставляли подростка, чтобы попеременно открывать и закрывать сообщение между котлом и цилиндром в зависимости от приподнимания и опускания поршня. Один из этих мальчиков, любивший играть со своими товарищами, подметил, что, если привязать веревку от рукоятки клапана, открывающего это сообще­ние, к другой части машины, клапан будет открываться и закрываться без его помощи и это позволит ему сво­бодно забавляться с друзьями. Таким образом, одно из важнейших улучшений, сделанных в паровой машине с момента ее изобретения, было придумано подростком, который хотел сэкономить свой собственный труд.

Однако далеко не все механические усовершенст­вования явились изобретением тех, кому приходилось работать при машинах. Многие усовершенствования бы­ли произведены благодаря изобретательности машино­строителей, когда производство машин сделалось особой отраслью промышленности, а некоторые — теми, кого называют учеными или теоретиками, профессия кото­рых состоит не в изготовлении каких-либо предметов, а в наблюдении окружающего и которые ввиду этого в со­стоянии комбинировать силы наиболее отдаленных друг от друга и несходных предметов. С прогрессом общества наука, или умозрение, становится, как и всякое другое занятие, главной или единственной профессией и заня­тием особого класса граждан. Подобно всякому иному занятию, она тоже распадается на большое число раз­личных отраслей, из которых каждая доставляет заня­тие особому разряду или классу ученых; такое разделе­ние занятий в науке, как и во всяком другом деле, уве­личивает умение и сберегает время. Каждый отдельный работник становится более опытным и сведущим в своей специальности; в целом производится больше работы и значительно возрастают достижения науки.

Не что иное, как громадное увеличение произво­дительности всех разнообразных занятий и искусств вследствие. разделения труда приводит в обществе, уп­равляемом надлежащим образом, к тому всеобщему благосостоянию, которое распространяется и на самые низшие слои народа. У каждого работника имеется воз­можность располагать значительным количеством своей работы помимо того, что приходится ему на самого себя и, поскольку все остальные работники находятся точно в таком же положении, он оказывается в состоянии об­менивать большое количество своих изделий на большое количество или, что то же самое, на цену большого ко­личества чужих изделий. Он обильно доставляет им то, что им нужно, а они соответственным образом снабжают его тем, что нужно ему, и по всем кругам общее распространяется общий достаток''.

Присмотритесь к домашней обстановке большинства простых ремесленников или поденщиков в цивилизованной и богатеющей стране и вы увидите, что невозможно даже перечислить количество людей, труд которых, хотя бы в малом размере, был употреблен на доставление всего необходимого им. Шерстяная куртка например, которую носит поденный рабочий, как бы груба и проста она ни была, представляет собой продукт соединенного труда большого количества работников. Пастух, сортировщик, чесальщик шерсти, красильщик, прядильщик, ткач, ворсировщик, аппретурщик и многие другие — все должны соединить свои различные специ­альности, чтобы выработать даже такую грубую вещь. А сколько, кроме того, купцов и грузчиков должно был быть занято для доставки материалов от одних рабочих к другим, живущим часто в весьма отдаленных частях страны! Сколько нужно было торговых сделок и водных перевозок; сколько, в частности, нужно было судостроителей, матросов, выделывателей парусов, канатов, чтобы доставить различные материалы, употребляемы красильщиком и нередко привозимые из самых отдаленных концов земли! А какой разнообразный труд необходим для того, чтобы изготовить инструменты для эти рабочих! Не говоря уже о таких сложных машинах, как судно, валяльная мельница и даже станок ткача, подумаем только, какой разнообразный труд необходим для того, чтобы изготовить весьма простой инструмент — ножницы, которыми пастух стрижет шерсть. Рудокоп, строитель печи для руды, дровосек, угольщик, доставляющий древесный уголь для плавильной печи, изготовитель кирпича, каменщик, рабочий при плавильной печи, строитель завода, кузнец, ножевщик — все они должны соединить свои усилия, чтобы изготовить ножницы. Если мы таким же образом рассмотрим все различные предметы обстановки и одежды упомянутого простои ремесленника или поденщика — грубую холщовую рубаху, которую он носит на теле, обувь на его ногах, по­стель, на которой он спит, и все различные части ее в отдельности, плиту, на которой он приготовляет свою пищу, уголь, употребляемый им для этой цели, добытый из глубин земли и доставленный ему, может быть, мо­рем и затем по суше с далекого расстояния, всю осталь­ную утварь его кухни, все предметы на его столе — но­жи и вилки, глиняные и оловянные блюда, на которых он ест и режет свою пищу; если подумаем о всех рабо­чих руках, занятых изготовлением для него хлеба и пи­ва, оконных стекол, пропускающих к нему солнечный свет и тепло, защищающих от ветра и дождя, если по­думаем о всех знаниях и ремеслах, необходимых для изготовления этого прекрасного и благодетельного пред­мета, без которого эти северные страны света вряд ли могли бы служить удобным местом для жилья; об инст­рументах всех различных работников, занятых в произ­водстве различных предметов необходимости и удобств; если мы рассмотрим все это, говорю я, и подумаем, ка­кой разнообразный труд применяется на все это, мы поймем, что без содействия и сотрудничества многих тысяч людей самый бедный обитатель цивилизованной страны не мог бы вести тот образ жизни, который он обычно ведет теперь и который мы неправильно считаем весьма простым и обыкновенным. Конечно, в сравнении с чрезвычайной роскошью богача, его обстановка должна казаться крайне простой и обыкновенной, и тем не ме­нее может оказаться, что обстановка европейского госу­даря не всегда настолько превосходит обстановку трудо­любивого и бережливого крестьянина, насколько обста­новка последнего превосходит обстановку многих афри­канских царьков, абсолютных владык жизни и свободы десятков тысяч нагих дикарей.

Глава II

О ПРИНЦИПЕ, ПОРОЖДАЮЩЕМ РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

Разделение труда, из которого проистекает столь много выгод, не произошло изначально от чьей-либо мудрости, предвидевшей и осознавшей то общее благо­состояние, к которому оно приводит. Это необходимое — хотя очень медленно и постепенно действующее — последствие определенной особенности человеческого естества, которая отнюдь не имеет в виду стол обширной пользы, а именно склонности меняться, выме­нивать, обменивать один предмет на другой.

В нашу задачу в настоящий момент не входит ис­следование того, является ли эта склонность одним из тех основных свойств человеческой природы, которым не может быть дано никакого дальнейшего объяснения, или, что представляется более вероятным, она является необходимым следствием способности рассуждать и дара речи. Эта склонность обща всем людям и, с другой стороны, не наблюдается ни у какого другого вида животных, которым, по-видимому, данный вид соглашений, как и все другие, совершенно неизвестен. Когда две борзые преследуют одного и того же зайца, иногда кажется, будто они действуют по какому-то соглашению. Каждая из них гонит его в сторону другой или старается перехватить, когда другая гонит его к ней. Однако это отнюдь не результат какого-либо соглашения, а проявление случайного совпадения их страстей, направленных в данный момент в сторону одного и того же предмета. Никому не приходилось видеть, чтобы две собаки определенно и преднамеренно обменивались меж собой костями. Никому не приходилось видеть, чтобы какое-либо животное жестами или криком показывало другому: это — мое, то — твое, я желаю дать это за то. Когда животное хочет получить что-либо от человека или другого животного, оно не знает других средств убеждения, кроме как снискать милость тех, от кого ожидает подачки. Щенок ласкается к своей матери, а спаниель старается бесчисленными уловками привлечь внимание своего обедающего хозяина, когда хочет, чтобы тот накормил его.

Человек иногда прибегает к таким же уловкам своими ближними, и если у него нет другого средства побудить их действовать в соответствии с его влечения­ми, он пытается приобрести их расположение угодничеством и всяческой лестью. Однако у него не хватило бы времени действовать так во всех случаях. В цивилизованном обществе он всегда нуждается в содействии и сотрудничестве множества людей, между тем как в течение всей своей жизни он едва успевает приобрести дружбу нескольких лиц. Почти у всех других видов жи­вотных каждая особь, достигнув зрелости, становится совершенно независимой и в своем естественном состоя­нии не нуждается в содействии других живых созданий; между тем человек постоянно нуждается в помощи сво­их ближних, и тщетно было бы ожидать ее только от их благоволения. Он скорее достигнет своей цели, если призовет себе в помощь их эгоизм и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что ему требуется от них. Всякий предлагающий друго­му сделку какого-либо рода, предлагает сделать именно это. Дай мне то, что мне нужно, и ты получишь то, что необходимо тебе,— таков смысл всякого подобного предложения. Именно таким путем мы получаем друг от друга наибольшую часть необходимых нам услуг. Не от благожелательности мясника, пивовара или булочни­ка ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности их, а к эгоизму и всегда говорим им не о наших нуждах, но лишь об их выгодах. Никто, кроме нищего, не хочет зависеть в важнейших вопросах от благоволения своих сограждан. Даже нищий не целиком зависит от него. Милосердие добрых людей снабжает его, правда, всеми средствами существования. Но, хотя в конечном счете этот источник дает ему все необходи­мое для жизни, он не снабжает и не может снабжать его непосредственно предметами жизненной необходимости в тот момент, когда нищий испытывает в них нужду. Большая часть его нужд удовлетворяется таким же спо­собом, как и нужды других людей, а именно посредст­вом соглашения, обмена, покупки. На деньги, которые нищий получает от других людей, он покупает пищу. Старое платье, которое ему дарят, он выменивает на другое, более подходящее для него, или на приют, пи­щу, наконец, на деньги, которыми он может оплатить пищу, одежду, приют в зависимости от потребности.

Так как большую часть необходимых нам обоюд­ных услуг мы приобретаем друг от друга посредством соглашения обмена и покупки, эта самая склонность к обмену и была тем, что изначально породило разделе­ние труда. В охотничьем или пастушеском племени один человек выделывает, например, луки и стрелы с большей быстротой и ловкостью, чем кто-либо другой.

Он часто выменивает их у своих соплеменников на скот или дичь, в конце концов он видит, что таким путем может получать больше скота и дичи, нежели охотой. Соображаясь со своей выгодой, он делает изготовление луков и стрел своим главным занятием и становится таким образом своего рода оружейником. Другой выделя­ется своим умением строить и покрывать крышей ма­ленькие хижины или шалаши. Он привыкает помогать в этой работе своим соседям, которые вознаграждают его таким же способом — скотом и дичью, пока, наконец, он не признает выгодным для себя целиком отдаться этому занятию и сделаться своего рода плотником. Та­ким же путем третий становится кузнецом или медником, четвертый — кожевником или дубильщиком шкур и кож, главных частей одежды дикарей. И, таким образом, уверенность в возможности обменять весь тот излишек продукта своего труда, который превышает его собственное потребление, на ту часть продукта труда других людей, в которой он может нуждаться, побуждает каждого человека посвятить себя определенному специальному занятию и развить до совершенства свои природные дарования в данной специальной области.    Различные люди отличаются друг от друга своими естественными способностями гораздо меньше, чем мы предполагаем, и само различие способностей, которыми отличаются они в своем зрелом возрасте, во многих случаях является не столько причиной, сколько следствием разделения труда. Различие между самыми несхожими характерами, между философом и простым уличным разносчиком, например, создается, по-видимому, не столько природой, сколько привычкой, практикой и вос­питанием. Во время своего появления на свет и в течение первых шести или восьми лет своей жизни они бы­ли очень похожи друг на друга, и ни их родители, или сверстники не могли заметить сколько-нибудь заметного различия между ними. В этом возрасте или немного позже их начинают приучать к различным занятиям. И тогда становится заметным различие способностей, ко­торое делается постепенно все больше, пока, наконец, тщеславие ученого отказывается признавать хотя бы и тень сходства между ними. Но не будь склонности к торгу и обмену, каждому человеку приходилось бы са­мому добывать для себя все необходимое для жизни. Всем приходилось бы выполнять одни и те же обязанно­сти, производить одну и ту же работу, и не могло бы существовать такого разнообразия занятий, которое од­но только и породило значительное различие в способ­ностях.

Эта склонность к обмену не только создает разли­чие способностей, столь заметное у людей различных профессий, она также делает его полезным. Многие по­роды животных, полагаемые принадлежащими к одному и тому же виду, проявляют от природы гораздо более резко выраженное несходство способностей, чем это на­блюдается, по-видимому, у людей, пока те остаются свободными от воздействия привычки и воспитания. Фи­лософ по своему уму и способностям и наполовину не отличается так от уличного разносчика, как мастиф от борзой, или борзая от спаниеля, или последний от ов­чарки. Однако эти различные породы животных, хотя и принадлежащие все к одному виду, почти бесполезны друг для друга. Сила мастифа ни в малейшей степени не дополняется ни скоростью борзой, ни понятливостью спаниеля, ни послушностью овчарки. Все эти различные способности и свойства ввиду отсутствия способности или склонности менять и обменивать не могут быть ис­пользованы в общих целях и ни в какой мере не содей­ствуют лучшему приспособлению и удобствам всего ви­да. Каждое животное, вынужденное, заботиться о себе, защищать себя отдельно и независимо от других, не по­лучает решительно никакой выгоды от разнообразных способностей, которыми природа наделила подобных ему животных. Напротив того, среди людей самые не­сходные дарования полезны одно другому; различные их продукты благодаря склонности менять, выменивать, об­менивать собираются как бы в одну общую массу, из которой каждый человек может купить себе любое ко­личество произведений других людей, в которых он нуждается.

Глава III

О ТОМ, ЧТО РАЗДЕЛЕНИЕ ТРУДА

ОГРАНИЧИВАЕТСЯ РАЗМЕРАМИ РЫНКА

Так как именно возможность обмена ведет к раз­делению труда, то степень последнего всегда должна ограничиваться пределами этой возможности, или, други­ми словами, размерами рынка. Когда рынок незначителен, ни у кого не может быть побуждения посвятить себя целиком какому-либо одному занятию за неимением  возможности обменять весь избыток продукта своего труда сверх собственного потребления на необходимые продукты труда других людей.

Существуют некоторые виды деятельности, в том числе и самые простые, которые могут выполняться только в большом городе. Разносчик, например, ни в каком другом месте не может найти себе применение и прокормление. Деревня является слишком узким поприщем для приложения его труда, даже обычный рыночный городок вряд ли достаточно велик для того, чтобы обеспечить ему постоянную работу. В уединенных хутоpax и маленьких деревушках, разбросанных в такой редко населенной стране, как нагорная Шотландия, каждый фермер должен быть вместе с тем мясником, булочником и пивоваром для своей семьи. В таких условиях трудно встретить даже кузнеца, плотника или каменщика на расстоянии менее 20 миль от его собрата по профессии. Семьи, живущие на расстоянии 8 или 10 миль друг от друга, должны сами освоить и выполнять множество мелких работ, за выполнением которых в более населенных местностях они обратились бы к содействию этих ремесленников. Деревенские работники почти повсеместно вынуждены заниматься самыми разнообразными видами деятельности, имеющими лишь то общее, что для них употребляются одинаковые материалы. Де­ревенский плотник выполняет всякого рода работу по дереву, деревенский кузнец выделывает все изделия из железа. Первый является не только плотником, но и столяром, краснодеревцем и даже резчиком по дереву, a также колесником, плужником и тележником. Работа кузнеца еще более разнообразна. В отдаленных и внутренних частях нагорной Шотландии немыслима даже профессия гвоздаря. Такой работник при выработке в день 1 тыс. гвоздей и при 300 рабочих днях в году изго­товит за год 300 тыс. гвоздей. Но в подобных условиях невозможно сбыть за год и 1 тыс. гвоздей, то есть рабо­ту одного дня.

Так как благодаря водному транспорту для всех видов деятельности открывается более обширный рынок, чем это мыслимо при существовании только лишь сухо­путных перевозок, то промыслы всякого рода начинают естественно подразделяться и совершенствоваться впер­вые в приморских местностях и по берегам судоходных рек; часто эти улучшения спустя лишь долгое время проникают во внутренние части страны. Ширококолей­ный фургон, запряженный 8 лошадьми и при 2 работни­ках, в продолжение шести недель свезет из Лондона в Эдинбург и обратно около 4 тонн товара. Приблизитель­но за то же самое время парусное судно с экипажем в 6 или 8 человек, курсирующее между портами Лондона и Лейта, свезет туда и обратно 200 тонн товара. Таким образом, б или 8 человек при помощи водного транспор­та могут свезти туда и обратно между Лондоном и Эдинбургом такое же количество товаров, какое свезут 50 больших фургонов при 100 работниках и 400 лоша­дях. Следовательно, на 200 тонн товаров, переправляе­мых самой дешевой сухопутной перевозкой из Лондона в Эдинбург, должны ложиться расходы по содержанию в течение трех недель 100 человек и 400 лошадей; к это­му надо присоединить износ лошадей — сумма, прибли­зительно равная содержанию их,— равно как и 50 фур­гонов. Между тем на такое же количество товаров, пе­ревозимых водой, приходится отнести только расход по содержанию б или 8 человек и износ судна вместимо­стью в 200 тонн плюс оплата большего риска, или раз­ницы между морским и сухопутным страхованием. Поэ­тому, если бы между этими двумя пунктами не было иного сообщения, кроме сухопутного, и из одного из них можно было бы перевозить в другой только такие товары, цена которых весьма значительна в сравнении с их весом, эти пункты могли бы вести между собой лишь ничтожную торговлю по сравнению с той, какая сущест­вует в настоящее время, и, следовательно, могли бы по­ощрять производительную деятельность друг друга в значительно меньшей степени, чем ныне. При таких ус­ловиях или совсем не могла бы существовать какая бы то ни было торговля между различными частями света, или имела бы ничтожные размеры. Какие товары могли бы выдержать расходы по сухопутной перевозке между Лондоном и Калькуттой? И если бы даже нашлись столь дорогостоящие товары, чтобы выдержать такие расходы, то разве перевозка их через территории стольких варварских народов могла бы быть безопасна? Между тем, эти два города в настоящее время ведут между собой очень значительную торговлю и, представляя обоюдный рынок, в огромной степени поощряют производительную деятельность друг друга.

При таких преимуществах водного  транспорта представляется естественным, что первые успехи реме­сел и промыслов имели место там, где удобство сообщений открывало весь мир для сбыта продуктов всех видов труда, и что они всегда позднее начинали развиваться во внутренних областях страны. Последние в течение долгого времени не могут иметь для большей части сво­их товаров другого рынка, кроме прилегающей к ним местности, отделяющей их от морского берега и боль­ших судоходных рек. Размеры их рынка поэтому в течение продолжительного времени должны соответствовать богатству и населенности этой местности, и потому их развитие всегда будет отставать от ее развития. В наших североамериканских колониях плантации постоян­но устраивались на морском побережье или по берегам судоходных рек и редко где распространялись на сколь­ко-нибудь значительное расстояние от них.            

Народами, которые, согласно самым достоверным историческим источникам, стали первыми носителями цивилизации, были те, что обитали по берегам Среди­земного моря. Это море, величайший из известных на земле внутренних водоемов, не знающее ни приливов и отливов, ни волнений, кроме вызываемых ветром, благодаря спокойствию своей поверхности, а также обилию островов и близости окаймляющих его берегов чрезвычайно благоприятствовало зарождавшемуся мореплава­нию в то отдаленное время, когда люди, не знавшие еще компаса, боялись терять из виду берег и вследствие слабого развития кораблестроения того времени не ре­шались пускаться в бушующие волны океана. Проплыть Геркулесовы Столпы, то есть выйти за Гибралтарский пролив в открытое море, долго считалось в древнем мире самым удивительным и опасным подвигом. Много прошло времени, пока финикийцы и карфагеняне, самые искусные мореплаватели и кораблестроители отдаленных времен, попытались сделать это, и еще дол­гое время только они предпринимали такие попытки.

Из всех стран по берегам Средиземного моря Еги­пет, по-видимому, первым занялся в сколько-нибудь значительных размерах земледелием и промышленно­стью и усовершенствовал их. Верхний Египет ни в од­ном месте не отделяется более чем на несколько миль от Нила, а в Нижнем Египте эта великая река разветв­ляется на множество рукавов, которые при помощи несложных искусственных сооружений обеспечива­ли, по-видимому, водное сообщение не только меж­ду крупными городскими поселениями, но и между все­ми значительными деревнями и даже многими отдель­ными поместьями, как это в настоящее время имеет мес­то по Рейну и Маасу в Голландии. Обширность и легкость этого внутреннего водного сообщения послужили, вероят­но, одной из главных причин раннего развития Египта.

По-видимому, так же в весьма глубокой древности развивались земледелие и промышленность в провинци­ях Бенгалии в Индии и в некоторых из восточных про­винций Китая; впрочем, глубина этой древности не ус­тановлена вполне достоверно авторитетными для нас ис­торическими источниками. В Бенгалии Ганг и ряд дру­гих больших рек разветвляются на множество судоход­ных рукавов, подобно Нилу в Египте. В восточных про­винциях Китая несколько больших рек с их притоками тоже образуют множество судоходных путей и, сообща­ясь между собой, порождают внутреннее судоходство, еще более оживленное, чем по Нилу или Гангу или, по­жалуй, по обоим, вместе взятым. Интересно, что ни древние египтяне, ни индусы” ни китайцы не поощряли внешней торговли, но свое великое благосостояние все они создали, по-видимому, на основе этого внутреннего судоходства.

Все внутренние части Африки, части Азии, кото­рые отстоят далеко к северу от Черного и Каспийского морей, древняя Скифия, современная Татария и Сибирь во все века находились, по-видимому, в таком же вар­варском и нецивилизованном состоянии, в каком они находятся и в настоящее время. Море Татарии — это замерзающий океан, не допускающий судоходства, и хотя по этой стране протекает несколько величайших рек в мире, они отстоят слишком далеко друг от друга, что­бы по ним можно было поддерживать сношения и вести торговлю в большей части страны. В Африке совсем не существует таких больших внутренних морей, как Бал­тийское и Адриатическое в Европе, Средиземное и Чер­ное в Европе и Азии, и таких заливов, как Аравийский, Персидский, Индийский, Бенгальский и Сиамский в Азии, а потому внутренние области этого великого ма­терика недоступны морской торговле, большие же реки Африки находятся слишком далеко друг от друга, чтобы делать возможным сколько-нибудь значительное внут­реннее судоходство. К тому же не может быть очень значительной торговля, которую может вести народ по­средством реки, не имеющей большого числа притоков и рукавов и протекающей перед впадением в море по чу­жой территории, потому что народы, обладающие этой территорией, всегда властны воспрепятствовать сообще­нию между истоками реки и морем. Судоходство по Ду­наю приносит очень мало пользы различным государст­вам, через которые он протекает,— Баварии, Австрии и Венгрии — в сравнении с тем, что оно могло бы давать, если бы одно из этих государств владело рекой на всем ее протяжении до впадения в Черное море.