 |
|
|||||||||||||||||||||||||||
|
|
100 Hot Books  (Амазон, Великобритания) Нуреев Р.М., д.э.н., ГУ-ВШЭ; Латов Ю.В., к.э.н., АУ МВД Конкуренция западных институтов частной собственности с восточными институтами власти-собственности в России 1990-2000-х гг. В России 2000-х гг. сложилось противоречие между экономическим ростом и экономическим развитием. С одной стороны, наблюдается заметный ежегодный прирост ВВП (хотя высокие темпы роста трудно назвать устойчивыми). С другой стороны, институциональные изменения многим кажутся недостаточными и даже регрессивными. Администрация Президента В.В. Путина видит путь к устойчивому экономическому росту в централизации государственной власти. Что означает централизация государственного управления в современной России? Это шаг вперед, к социальному рыночному хозяйству (либо иной национальной модели эффективного рыночного хозяйства), или шаг назад, к командной экономике? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть "институциональный генотип" российского общества и, в частности, проанализировать такой базовый институт командной экономики ("восточного деспотизма") как власть-собственность. Власть-собственность vs. частная собственность в истории России. Институциональная концепция командной экономики берет свое начало в сформулированных в 1850-е гг. идеях К. Маркса, посвященных азиатскому способу производства[1]. Однако в рамках марксистской традиции развернутое обсуждение этой проблемы вряд ли могло произойти. Поскольку марксисты понимали социалистические преобразования как превращение государства в главный регулирующий центр, они сознательно или подсознательно избегали параллелей между командной экономикой в прошлом и командной экономикой в "светлом будущем" (одно из исключений - позиция "оппортуниста" Г.В. Плеханова). Лишь в 1957 г. комплексный (хотя не во всем удачный) институциональный анализ "восточного деспотизма" дал перешедший на антикоммунистические позиции экс-марксист К-А. Виттфогель[2]. В советском обществоведении обсуждение концепции азиатского способа производства долгое время могло происходить только в узком кругу историков-востоковедов. Несмотря на "неблагонадежность" этой концепции, им удалось добиться заметных успехов в понимании институтов древней/средневековой командной экономики. В частности, китаист Л.С. Васильев предложил удачный термин «власть-собственность» для обозначения типичного для стран Востока института зависимости прав собственности от должностного статуса[3]. Власть-собственность возникает при монополизации должностных функций в общественном разделении труда, когда не власть основывается на частной собственности, а, наоборот, основой прав собственности является высокое положение в традиционной иерархии. На Западе после "Восточного деспотизма" К.-А. Виттфогеля сложилась устойчивая традиция проводить параллели между азиатским способом производства и "государственным социализмом" (можно назвать, например, работы Р. Пайпса[4]). В социалистических странах об этом могли писать только мыслители-диссиденты, такие как М. Джилас и М. Восленский[5]. В отечественной научной литературе эту аналогию впервые открыто изложил Р.М. Нуреев за год до распада СССР[6], и в постсоветской России она стала едва ли не общим местом[7]. В 1990-2000-е гг. сложились две основные позиции по поводу того, насколько в России укоренен "восточный деспотизм", основанный на институтах власти-собственности. Первая позиция, подчеркивающая деспотические тенденции в истории России, наиболее четко выражена еще в период "холодной войны" Р. Пайпсом. Суть ее в том, что со времен монголо-татарского нашествия, с XIII в., российская цивилизация резко ориентализировалась, импортировав с Востока "восточный деспотизм". Согласно этой концепции, Россия "закодирована" на доминирование власти-собственности особенностями своей политической истории (влияние Орды, затем Турции, затем марксизма). Особой разновидностью этой позиции является концепция Л.В. Милова[8]. Согласно ей, мобилизационно-коммунальный характер российского земледелия (малый срок сельхозработ, низкая продуктивность земледелия, высокая зависимость результата не от труда, а от "погоды") обрекал русского крестьянина на общинный коллективизм, не давая развиться эффективному индивидуальному хозяйствованию. Итак, в этой интерпретации Россия "закодирована" на доминирование власти-собственности особенностями своей природной среды. Впрочем, поскольку в современном мире Россия имеет возможность сознательно ориентироваться на Запад, а не на Восток, да и земледелие давно перестало быть ведущей отраслью, "плохой генотип" можно постепенно исправить, импортируя западные институты частной собственности. Вторая позиция наиболее четко представлена у А. Янова[9] и Б.Н. Миронова[10]. Эта позиция подчеркивает, напротив, анти-деспотические тенденции в истории нашей цивилизации. Во-первых, не надо отождествлять российскую цивилизацию с Московией. История вечевых республик Новгорода и Пскова (до XV в.), Русско-литовского государства (до XVII в.) – все эти альтернативные варианты российской/православной цивилизации демонстрируют, что русские могли развивать и институты частной собственности, близкие к западноевропейским[11]. Во-вторых, даже в Московии наряду с институтами деспотизма существовали сильные альтернативные тенденции. Например, только в России Земские соборы (примерный аналог западных парламентов) решали вопросы о выборе правящей династии (как в 1613 г.) - такого "разгула демократии" в средние века не бывало не только на Востоке, но и на Западе (кроме разве что Речи Посполитой). В-третьих, в предреволюционной России "по всем фронтам" шло наступление "нормальных" западных институтов экономической и политической демократии, основанной на частной собственности. Многократно в литературе высказывалась убеждение, что если бы не катастрофа 1917 г., то к середине ХХ в. Россия окончательно ликвидировала бы деспотические пережитки и стала бы "нормальной" европейской страной, как Германия. Таким образом, сторонники этой позиции подчеркивают, что деспотического "генокода" у россиян нет, но субъективные политические события ("ошибки" Ивана Грозного, Петра Великого, Ленина, Сталина…) мешают России европеизироваться. Видимо, обе эти позиции ("Россия - страна с восточным генокодом" и "Россия - страна с западным генокодом") можно и нужно интегрировать. Почему проблема "генокода" российской цивилизации должна рассматриваться по принципу "или - или"? Если пользоваться эволюционно-биологическими аналогиями, то у человека может быть одновременно биологическая предрасположенность и к музыке, и к меткой стрельбе, а уж станет ли он музыкантом или снайпером, зависит от его личного выбора. Развитие российской цивилизации следует, на наш взгляд, интерпретировать как конкуренцию двух институциональных систем – власть-собственность contra частная собственность[12]. В российском социальном "генокоде" есть и деспотизм (традиции царского/императорского самодержавия + советской партократии), и демократия (традиции вече + земств + Советов). Вероятно, первая традиция все же сильнее. Но и экономическая/политическая демократия тоже органична для России, пусть и в меньшей степени. Ее тоже можно актуализировать. Вся социально-экономическая история России есть, прежде всего, история конкуренции этих двух традиций ("институциональных матриц"). Эта конкуренция принимала разные формы - противоборства то разных моделей зарождающейся российской цивилизации, то разных тенденций внутри одной цивилизации (Табл. 1). Таблица 1 Конкуренция институтов власти-собственности и частной собственности в истории России
Концепция институциональной конкуренции позволяет лучше понять противоречия и возможные пути развития России в начале XXI века. Власть-собственность vs. частная собственность в современной России. В настоящее время все более и более становится очевидным, что радикальные экономические реформы в России, став закономерным результатом упадка командной экономики советского типа, не прервали существование институтов власти-собственности, а трансформировали их[13]. Чтобы понять в каком направлении развивалась власть-собственность, достаточно вспомнить двойственность положения советской номенклатуры. Во-первых, двойственность власти-собственности заключалась в том, что представители советской номенклатуры были одновременно и подчиненными, и начальниками. Кроме того, в отличие от обыкновенной иерархической структуры, для них была характерна нерасчлененность функций: партийной и государственной, законодательной и исполнительной, административной и судебной, а нередко - гражданской и военной. Во-вторых, на протяжении всей истории Советского Союза сохранялся двойной дуализм - плановой и рыночной экономики, с одной стороны, и легальной и нелегальной экономики, с другой. В результате власть-собственность существовала одновременно и как легальный, и как нелегальный институт. Фактически на "высшей и последней стадии социализма" сложилась частно-государственная (номенклатурная) собственность, так как реально объектами государственной собственности распоряжались отраслевые и региональные элиты, связанные с криминальным миром и сами претерпевающие мафиозизацию. Эта двойственность положения советской номенклатуры оказалась во многом унаследованной постсоветской элитой, что предопределило развитие приватизации и других радикальных реформ 1990-х гг.
Рис. 1. Изменение де-факто системы собственности в России. Уже к концу 1990-х гг. стало очевидно, что система власти-собственности в конкурентной борьбе с новым институциональным устройством не сдала своих позиций (см. Рис. 1). Доказательством этого может считаться, например, состав российской политической и экономической элиты высшего уровня, сложившийся в 1990-е гг. Окружение Президента и российское правительство на три четверти состояло тогда из выходцев из советской номенклатуры, региональная элита и того больше – на 4/5, и даже бизнес-элита – на 60%. Есть все основания полагать, что и в 2000-е гг. российская элита сохранила свою генетическую связь с советской номенклатурой (особенно в регионах). Впрочем, происхождение постсоветских менеджеров от советских номенклатурщиков, строго говоря, само по себе ничего не доказывает. Ведь если человек начинал деловую карьеру в СССР, то он был вынужден вписываться в существующую иерархию, даже если ее правила казались ему противоестественными. Наконец, нельзя исключать, что некоторые экс-номенклатурщики смогли "выдавить из себя раба" и стать нормальными менеджерами западного типа. Сохранение власти-собственности доказывается, прежде всего, анализом "старо-новых" правил функционирования бизнеса и власти. В России 2000-х гг. продолжают существовать многие институты власти-собственности: · в правилах взаимоотношений госчиновников/политиков и предпринимателей – это неформальная институциональная коррупция, дополняемая усилениемформального силового (внеэкономического) контроля государства над бизнесом; · в правилах взаимоотношений предпринимателей и наемных работников – неформальный патернализм; · в ментальных установках – ориентация на сетевые взаимосвязи, «коллективизм несвободных людей», преклонение перед властью. Как и ранее, в современной России на каждом институциональном уровне происходит противоборство институтов власти-собственности с институтами частной собственности (см. Табл. 2). Более того, произошло частичное возрождение существующей до XVII в. конкуренции разных региональных моделей российской цивилизации. Ведь Беларусь и Украина, став самостоятельными государствами, остаются во многом частью российского культурного пространства, своего рода "другой Россией" (как Новгород в XIV в.). В результате на примере Белоруссии можно наблюдать вариант наиболее устойчивой власти-собственности, а на примере Украины - более динамичного (чем в России) развития институтов частной собственности. Конечно, теперь эта институциональная конкуренция "разных Россий" проявляется уже не в военном противоборстве, а в борьбе за трудовые ресурсы, за контроль над капитальными активами, за экспорт-импорт институтов. В докладах участников нашей секции будут обсуждаться, прежде всего, старые и новые институты власти-собственности, демонстрирующие высокую конкурентоспособность в столкновении с институтами частной собственности. Таблица 2 Институты власти-собственности и частной собственности в современной России
В первой части нашей сессии планируется обсудить различные аспекты институциональной коррупции как основной формы власти-собственности в современной России. Доклад С.Ю. Барсуковой посвящен партийной коррупции как новой разновидности институциональной коррупции. С.Н. Левин рассматривает коррупционные отношения на региональном уровне, подчеркивая органическое единство формального статуса и участия в неформальных сетях. Доклады этого блока подводят к выводу, что частная собственность российских предпринимателей слабо специфицирована, сильно подвержена административному воздействию. Можно сказать, что за формальной частной собственностью российских предпринимателей во многом скрывается власть-собственность российских госаппаратчиков. Во второй части нашей секции мы намерены рассмотреть ментальные установки, которые образуют надконституционную основу российской власти-собственности. И.В. Розмаинский убедительно доказывает, что российская ментальность качественно отличается от модели «человека экономического», что ведет к доминированию личных, сетевых отношений над анонимно-рыночными. В докладе Ю.В. Латова сделана интересная попытка количественно оценить степень индивидуализма и дистанции власти в российской ментальности, а также проследить корреляцию между этими ментальными характеристиками и участием в теневых отношениях (особенно, в коррупционных). Наконец, в докладе А.Л. Темницкого анализируется установка на патернализм как фундамент отношений между менеджерами и рядовыми работниками на постсоветских предприятиях. Все эти доклады показывают, что устанавливаемые «сверху» институты власти-собственности опираются на демонстрируемую «снизу» готовность широких народных масс именно к таким отношениям. Таким образом, власть-собственность в России 1990-2000-х гг. не просто сохраняется как рудимент советской эпохи, но продолжает воспроизводиться. Констатация сохранения (хотя и в трансформированной форме) и даже усиления институтов власти-собственности заставляет задуматься о степени необратимости радикальных рыночных реформ 1990-х гг. Ведь история стран Востока знает немало периодов временного усиления институтов частной собственности («феодализации»). Однако в восточных обществах приватизация всегда выступала как временный отход от генеральной линии развития, как подготовка нового витка централизации в соответствии с циклом власти-собственности (Рис. 2). Не ждет ли и Россию аналогичная реставрация?
Рис. 2. Приватизация как элемент цикла власти-собственности В то же время надо подчеркнуть, что в постсоветской России продолжается институциональная конкуренция власти-собственности с частной собственностью. Почти все докладчики обращают внимание на элементы (пусть слабые) новых институтов, связанных с отношениями частной собственности. Это значит, что как в прошлом, так и в настоящем у России сохраняется возможность выбора между двумя колеями институционального развития. Выступление дискуссанта Белокрылова О.С., Ростовский государственный университет Как власть обретает собственность? Нуреев Р.М. приводит концепцию Л.В. Милова и более ранних его предшественников о том, что Россия "закодирована" на доминирование власти-собственности особенностями своей природной среды. Согласна с доводами Нуреева Р.М. о том, что в современном мире Россия имеет возможность сознательно ориентироваться на Запад, а не на Восток и др. приводимыми им контраргументами о возможности исправления "плохого генотипа" через импорт западных институтов частной собственности. Действительно, «развитие российской цивилизации следует интерпретировать как конкуренцию двух институциональных систем - власти-собственности и частной собственности». Однако надо учитывать, что федеральная власть не распространяется далее Садового кольца. Даже в Москве – своя власть, о чем свидетельствует отнесение Е. Батуриной к числу самых богатых людей России, не говоря уже о регионах, где в основном осуществляется формально-отчетная реализация федеральных норм. Например, в сфере государственных и муниципальных закупок, по степени прозрачности этой системы Ростовская область признана в 2006г. лидером по РФ, существенный вклад в обеспечение образовательной, концептуальной и информационной составляющей это системы внесен учеными ЮФУ (РГУ). Но как постоянно работающий в этой системе агент могу сказать, что уровень коррупции не снизился, повысились лишь барьеры и уровень трансакционных издержек по их преодолению. Например, если до 2006г. откат субподрядчиков подрядчику составлял 10% объема заказа (5% - рента подрядчика и 5% - обеспечившего его победу чиновника или, как они говорят, администрации в целом), то теперь он вырос до 20%. Нуреев Р.М. обосновывает «номенклатурную» приватизацию двойственностью положения советской номенклатуры. Однако я думаю, что ничего другого и быть не могло, поскольку в условиях законодательного преследования предпринимательства в СССР выработать в себе минимальные предпринимательские качества можно было, только пройдя по всем ступеням партийно-советской номенклатурной лестницы. Поэтому совершенно объективно номенклатура и приватизировала то, к чему была близко расположена. Однако к настоящему времени новое российское предпринимательство у номенклатуры все отобрало или откупило, поскольку наследники оказались неспособны удержать собственность из-за отсутствия предпринимательских навыков. Поэтому думаю, что высокая развитость коррупции свидетельствует как раз о том, что власть оказалась без собственности и использует свою положение через изъятие ренты. Безусловно, старая власть, оставшаяся в регионах, накопила масштабную собственность, но очевидно, что это - последние сроки постсоветских губернаторов. В настоящее время во власть, прежде всего законодательную приходят новые собственники. Например, членом Федерального собрания от Ростовской области стал Кислов – генеральный директор крупнейшей зерновой компании России «Юг Руси», явно купивший мандат. Согласна с тем, что важнейшим сохраняющимся «в России 2000-х гг. институтом власти-собственности выступает неформальная институциональная коррупция», дополняемая усилением госконтроля. И хотя Нуреев Р.М. считает, что это - «формальный силовой (внеэкономический) контроль» государства над бизнесом, я думаю, что формируются новые, чисто экономические институциональные взаимосвязи бизнеса и власти. Так, допуск в регионы крупного московского капитала сопровождается заключением формальных контрактов, определяющих обмен предпринимательского поля на участие бизнеса в решении социальных проблем региона. Агрессивное продвижение несельскохозяйственных корпораций в агросферу в форме агрохолдингов после кризиса 1998г. сопровождалось навязыванием им агропредприятий-банкротов региональнымти властями. В свою очередь, именно усиление госконтроля на основе увеличения числа контролеров, каждый из которых персонифицирует определенный административный барьер, и обусловливает расширение коррупции. И «бурная ротация мелких предпринимателей», о которой говорит Барсукова С.Ю., является, на мой взгляд, среднесрочным эффектом реализации программы Грефа по дерегулированию экономики, с которой пришел новый тогда президент. Однако, на мой взгляд, у нас совершенно отсутствует такая форма власти-собственности как неформальный патернализм во взаимоотношениях предпринимателей и наемных работников. Более того, еще в середине 1990-х гг. Р. Капелюшников, обосновывая придерживаемую модель занятости, доминирующую на приватизированных предприятиях, показал, что в отличие от многих декларируемых причин (ожидание спроса на продукцию, патернализм менеджеров) истинной причиной по-прежнему оставался чисто экономический интерес – увольнение обходилось примерно в 4 раза дороже, чем придерживание. Конечно, и сейчас реализуются (в отличие от цивилизованных – через кадровое агентство) правила трудоустройства «по звонку». Но и в этом случае предприниматели берут только тех, кто действительно обладает необходимыми им компетенциями, кроме разве детей и родственников достаточно высоко стоящих во властных структурах чиновников (которые, кстати, предпочитают трудоустраивать своих детей в свои фирмы, минимизируя, как принципалы, издержки по контролю действий агентов-менеджеров). Нуреев Р.М. делает вывод о том, что за формальной частной собственностью российских предпринимателей скрывается власть-собственность российских госаппаратчиков. Безусловно, чиновники часто ротируются, стремятся к собственности, но обделены ею. Кто из 22 крупнейших промышленных собственников России, контролирующих продажи на сумму более 2 трлн. руб. и занятость более 1,8 млн. чел.[14], является аппаратчиком? Никто! Другое дело, как они сколотили состояния (как говорил П. Бунич, на 100% они являются криминальными). Более того, расширяются обратные процессы - продвижение бизнесменов во власть, поскольку в России четко прослеживается сверхконцентрация собственности, прежде всего акционерной, которая является, на наш взгляд, явной «восточной» деформацией этой эффективной западной формы и детерминирует существенные деформации механизмов ее реализации для различных групп акционеров. Собственность концентрируется узким кругом физических лиц при размывании доли остальных категорий собственников, в том числе и государства. Рост числа слияний и поглощений (их уровень увеличился на 36% в 2005г., а стоимость составила 2,3 трлн. долл.; в 2006 г. стоимость сделок достигла 3 трлн. долл. и превысила рекордный объем 2000 г.[15]) способствует формированию мегакорпораций, контролируемых небольшой группой крупных акционеров или доминирующим собственником – олигархом. Это свидетельствует о развитии тенденции концентрации собственности в руках определенных групп акционеров, по преимуществу физических лиц, что и позволяет характеризовать современную экономику как экономику физических лиц. Сверхконцентрация собственности, в свою очередь, оказывает влияние на взаимоотношения государства и бизнеса, которые проявляются в так называемом «захвате» государства. С целью предотвращения формирования неравноправных условий реализации собственности различными группами акционеров нами предлагается ряд институциональных средств, обеспечивающих реализацию прав собственности миноритарных акционеров: предоставление мест в совете директоров компании представителям миноритарных акционеров и развитие института независимых директоров (после закрепления подобного института в законодательном порядке); совершенствование практики осуществления преимущественного права приобретения акций в новых эмиссиях ценных бумаг; установление норм квалифицированного большинства при принятии стратегических решений развития корпорации; введение права обращения с исковыми требованиями к действующему менеджменту корпорации, нарушающему права владельцев, от групп мелких акционеров. Эти меры должны быть закреплены законодательно и контролироваться государством с целью снижения негативных эффектов «восточной» деформации корпоративной собственности. Следует указать также на такие деформационные моменты, каким стали в начале 2000-х гг. рейдерство и гринмэил, превратившиеся в достаточно успешный бизнес, о чем свидетельствуют многомиллионные сделки С.Керимова, А.Кузьмичева, П.Свирского, С.Гордеева. Сверхконцентрация собственности обусловливает, с одной стороны, непрерывное ее перераспределение среди олигархических групп в форме корпоративных войн, а с другой, обострение противоречий интересов крупных и мелких акционеров. Таким образом, к 2006 г. четко тестируются следующие модельные деформации российского корпоративного капитала: сверхвысокая концентрация акционерного капитала и высокие риски, связанные с наступлением в компаниях существенных корпоративных событий (реорганизации, дополнительные эмиссии, банкротства) и недобросовестных корпоративных захватов; неконтролируемая деятельность исполнительных органов АО при незначительной информации о финансово-хозяйственной деятельности, объясняющая несклонность иностранных и частных отечественных инвесторов участвовать в собственности, финансировать инвестиционные проекты российских корпораций; дальнейшее размывание собственности всех остальных групп акционеров; незначительное по сравнению с остальными группами акционеров увеличение доли иностранных собственников, несмотря на относительную политическую и экономическую устойчивость российского бизнеса. В качестве предпосылки процесса концентрации собственности, помимо сложившихся тенденций ее перераспределения, выступает, на наш взгляд, динамичность процессов перелива акций от одной группы акционеров к другой – в среднем в течение года 5-6% акций перемещаются от одних групп акционеров к другим[16]. В 2001-2005 гг. установить контроль над предприятием путем скупки акций у его работников или других миноритарных акционеров стало практически невозможно, поэтому концентрация собственности осуществлялась путем дружественных слияний (согласие компании-цели на предложение о слиянии с компанией-покупателем); агрессивной скупки акций компании цели; банкротства компании-цели с целью дальнейшего поглощения; агрессивного захвата; рейдерства, гринмэйла. Но поскольку это затрагивало интересы патронируемых чиновниками предприятий, с одной стороны, а с другой, позволяло виртуализироваться новому владельцу производственного актива, заказавшего криминальный рейд, то в настоящее время законодательная и исполнительная власти соревнуются в разработке институционально-правовой основы уничтожения в стране рейда. К этому уже приготовились рейдерские компании перечисленных выше собственников, поскольку существенно снизили число занятых, высокооплачиваемых специалистов. Власть загоняет собственников в определенные ею резервации. В силу этого приоритетное значение в деформированной системе форм реализации корпоративной собственности в условиях ее сверхконцентрации занимает реализация права на получение информации, что обусловливает особую значимость проблемы повышения прозрачности российских корпораций, решение которой способствует снижению вероятности возникновения корпоративных конфликтов. Институциональными средствами повышения транспарентности российских корпораций являются раскрытие и доступность различным категориям акционеров информации о персонифицированной структуре собственников, финансово-хозяйственной деятельности акционерного общества, его дивидендной политике и долгосрочной стратегии развития, выход на рынок IPO - первичного публичного размещения акций, способствующего размыванию доли капитала, сконцентрированного доминирующим собственником и привлечению дополнительных инвестиций для эффективной реструктуризации корпорации. [1] См.: Нуреев Р.М. Проблема "азиатского способа производства" в советской историко-экономической литературе // Вестник Московского университета. Сер. 6. Экономика. 1979. Вып. 5; Нуреев Р.М. Азиатский способ производства как экономическая система //Феномен восточного деспотизма. М., 1983. С.62-88. [2] Wittfogel K.-A. Oriental Despotism. А Сomparative Study of Total Power. New Haven, 1957. [3] См., например: Васильев Л. Феномен власти-собственности // Типы общественных отношений на Востоке в средние века. М., 1982. [4] Пайпс Р. Россия при старом режиме. М.: Независимая газета, 1993; Пайпс Р. Собственность и свобода. М.: Московская Школа Политических Исследований, 2000. [5] Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992; Восленский М. Номенклатура. М., 1991 (http://emergency.kulichki.net/moshkow/POLITOLOG/woslenskij.txt). [6] Нуреев Р. Азиатский способ производства и социализм // Вопросы экономики. 1990. № 3. С. 47-58. [7] См., например: Стариков Е.Н. Общество-казарма: от фараонов до наших дней. Новосибирск, 1996. [8] Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса. М.: РОССПЭН, 1998. [9] Янов А. Россия: У истоков трагедии. 1462-1584. М.: Прогресс-Традиция, 2001. [10] Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII – начало ХХ в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. СПб.: Дмитрий Буланин, 2000. [11] Обзор институциональной эволюции альтернативных моделей российской цивилизации см.: Латов Ю.В. Власть-собственность в средневековой России // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2004. Т. 2. № 1. [12] В работах О.Э. Бессоновой и С.Г. Кирдиной эта конкуренция интерпретирована как противоборство двух "институциональных матриц" - восточной и западной: Бессонова О.Э. Раздаток: институциональная теория хозяйственного развития России. Новосибирск, 1999; Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие России. М., 2000. [13] См., например: Нуреев Р., Рунов А. Россия: неизбежна ли деприватизация? (феномен власти-собственности в исторической перспективе) // Вопросы экономики. 2002. № 6. [14] См.: От экономики переходного периода к экономике развития. Меморандум об экономическом положении Российской Федерации. Апрель, 2004. C.130 // www.worldbank.ru; Собственность и контроль предприятий. Всемирный банк // Вопросы экономики. 2004. № 8. С.12. [15] Рынок слияний и поглощений в 2006 году. Аналитические обзоры // www.k2kapital.com/research/rs20051219.html [16] Капелюшников Р. Влияние характеристик собственности на результаты экономической деятельности российских промышленных предприятий // Вопросы экономики. 2005. № 2. С. 57 Контакты
Институт "Экономическая школа" Национального исследовательского университета - Высшей школы экономики Директор Иванов Михаил Алексеевич; E-mail: seihse@mail.ru ; sei-spb@hse.ruИздательство Руководитель Бабич Владимир Валентинович; E-mail: publishseihse@mail.ru Лаборатория Интернет-проектов Руководитель Сторчевой Максим Анатольевич; E-mail: storch@mail.ru Системный администратор Григорьев Сергей Алексеевич; E-mail: _sag_@mail.ru |
