ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ШКОЛА

---

100 Hot Books (Амазон, Великобритания)

Самуэльсон П.А. Основания экономического анализа. Пер. с англ. под ред. П.А.Ватника. СПб.: Экономическая школа, 2002 г. ХХХ + 604 с

 

ВВЕДЕНИЕ К РАСШИРЕННОМУ ИЗДАНИЮ

 

Время дает дистанцию. Когда я читаю написанное четыре деся­тилетия назад, то воспринимаю этот материал объективно (со сторо­ны), как будто бы он был создан другим ученым. Кроме того, будучи наделенным хорошей памятью, я могу теперь, в 1983 г., лучше кого-либо другого проследить процесс творческого генезиса теорий данной книги.

 

Джон Ливингстон Лоуз снискал уважение к себе среди ученых и умножил бессмертную славу Кольриджа, когда в книге The Road to Xanadu перечислил книги и поэмы, которые прочел Кольридж перед написанием The Rime of the Ancient Mariner, выявив в этих работах источники образов и метафор, ставших основой содержания великой поэмы. Потомки благодарны Лоузу. Но насколько ценнее было бы иметь точное описание творческого процесса создания этого шедевра, изложенное самим Кольриджем!

 

Наука не искусство. Однако, несмотря на отсутствие полного тождества между наукой и искусством, их творческие процессы име­ют много общего. Как Моцарт сочинял свою музыку, Шекспир — свои пьесы, Фрост — свои короткие стихотворения и Мильтон — свои великие эпопеи, Толстой или Троллоп — свои романы? Любой из нас отдал бы многое, чтобы узнать это. Для тех, кто считает науку самой интересной игрой в мире, не менее интересны автобиографические заметки молодого и старого Ньютона или Эйлера — о работе и Клерка Максвелла — об игре.

 

Мы будем вечно благодарны Анри Пуанкаре за его детальное описание роли, которую играет подсознание в создании математиче­ских теорий: как человек сознательно и безуспешно «сражается» с теоремой, затем отбрасывает ее в сторону, как бы за пределы своего сознания, но на самом деле отнюдь не за пределы, поскольку в неко­торый момент, как в сне Кольриджа — или как в случае Пуанкаре, когда он входил в омнибус во время военной службы¹ — успешное

__________________

¹ Автором допущена небольшая неточность. В геологической экскур­сии А. Пуанкаре читаем: «Когда я заносил ногу на ступеньку омнибуса...»

 

решение приходит так, как будто бы подсознание все время «перема­лывало» головоломку. Как-то раз я посоветовал руководству изда­тельства Гарвардского университета опубликовать очень запутанную рукопись Джеймса Уотсона в ее первозданном виде, под первоначаль­ным заголовком «Честный Джим», поскольку она проливала свет на один из аспектов науки: борьбу за приоритет и славу. Коль скоро человек высказал свое мнение в письменной форме, пусть оно будет прочитано, далее если в нем преувеличиваются обычные черты науч­ной жизни.

 

Всем нам надоели запоздалые рассуждения педантов о сущно­сти и природе юмора. Следует напомнить о простой истине: работа­ющие ученые не имеют ни времени, ни терпения, чтобы изучать исто­рию своего предмета: они хотят «делать» эту историю. Философы науки, историки науки, социологи науки не без гордости пребывают в своих собственных владениях; но покупателями (потребителями), которые принимают от них выстиранные вещи в обмен на «грязные», едва ли являются работающие ученые во цвете лет. Внимание, кото­рое диссертация ассистента-профессора не может привлечь к дискус­сии о том, как Гельмгольц пришел к своим научным достижениям, может быть привлечено собственными рассуждениями Гельмгольца. Это говорит о роли, которую играет автобиография в науке. Лабора­торные блокноты Майкла Фарадея более драгоценны для меня, чем Книга Судного дня² или Розеттский камень.

 

Автобиография, однако, таит в себе ловушки. Лучший пример — случай Кольриджа. Исследования показывают, что его заявления о создании той или иной поэмы в семилетнем, одиннадцатилетнем или сорокатрехлетнем возрасте нельзя понимать буквально. Дальнейшая трудность состоит в том, что «оригинальная» поэма может оказаться переводом с немецкого оригинала Шиллера. Кольридж имеет весьма большие шансы на обладание званием величайшего плагиатора всех времен. Гений выше злословия. Но потомкам следует знать, что нужно прощать, а за что следует хвалить.

 

Расшифровка ДНК Уотсоном принадлежит ему. Это лишь часть истины, отраженная в записях, хотя она содержит и меньше, и боль­ше, чем заслуживает сам автор. Исаак Ньютон не фальсифициро­вал историю своих трансцендентальных достижений. Он не сделал этого ни сознательно, ни подсознательно. Но он не был благоскло­нен к соперникам, и вы не сможете узнать из Principia Ньютона, как он пришел к своим основным открытиям и идеям. Даже Альберт Эйнштейн, одно из самых чистых человеческих созданий,

__________________

(Пуанкаре А. О науке. М.: Наука, 1983. С. 313). Военная служба упоминает­ся на следующей странице. — П. В.)

² Domesday Book (ист.) — Кадастровая книга, земельная опись Анг­лии, произведенная Вильгельмом Завоевателем (в 1086 г.). — П. В.)

 

у которого было столь много ранних достижений, что он не нуждал­ся в рекламе или в претензиях на приоритет, в своих поздних автобиографических заметках не смог удовлетворительно указать источники всех своих идей. Незнание названия эксперимента Майкельсона—Морли не равнозначно незнанию соответствующих эмпи­рических результатов. Бесчисленное множество авторов, чьи работы изучал Эйнштейн, имели представление о броуновском движении; как же тогда интерпретировать заявление Эйнштейна, что он не знал о нем в момент написания в 1905 г. статьи о стохастических процессах?

 

Анализ содержания подтверждает, что при написании автобио­графий ученые не могут освободиться от преимуществ сомнения. Опи­сания собственных ранних исследований, данные самими учеными бесценны, но подобные описания содержат лишь часть данных и ги­потез, которые должны быть включены в процедуру анализа, явля­ющуюся основой науки.

 

Поэтому предостережем читателя. Я сделал сознательную по­пытку правильно оценить свою роль в создании современной теорети­ческой экономики. Но настаиваю на том, чтобы щепотка соли, кото­рую я должен добавить в данное блюдо, была наготове у тех, кто обладает объективностью относительно расстояния и времени.

 

Апофеоз исчисления

 

Первое издание Foundations of Economic Analysis было кульми­нацией и одновременно началом. В этой книге был окончательно достигнут синтез в экономической теории ньютоновского метода мак­симизации у Курно и вальрасовских уравнений общего равновесия. Определенные проблемы были разрешены навсегда: рассмотрим, на­пример, наблюдаемые функции спроса, которые доставляют покупа­телю максимум функции ординальной полезности при данном дохо­де и ценах, — назовем их q = f (Р/доход) в матричной форме. Если бы они удовлетворяли условиям Слуцкого, согласно которым не­обходима симметричная отрицательно полуопределенная матрица, S = [∂q_i/∂р_j + q_i ∂q_i /∂ (дохода)], S = S^T, PS ≡ 0, X^TSX ≤ 0 для произ­вольного вектора-столбца X, то можно было бы показать, что теория ничего большего и не может от них требовать. Ни молодой Хотеллинг, ни Хикс, Аллен, Парето или Слуцкий не могли позднее прийти к согласию и добавить новое требование, пока появление строгого доказательства не прекратило споры.

 

Но помимо пересчета уравнений и проверки квадратичных форм Ньютона—Вейерштрасса и окаймленных определителей в Foundations впервые началось систематическое использование конечных неравенств в современной экономической теории. Чтобы утверждать, что рост цены с р₁ до р₂ приведет к снижению количества купленного товара с q₁ до q₂ вдоль кривой спроса q = f(p), не требуется уверенности в том, что f'(p) почти везде отрицательна в промежутке (р_1, р₂). Достаточно знать, что (р₂ - p_l )(q₂ –q₁) = ∆p∆q < 0 для любых двух различных то­чек кривой спроса. Экономисты довольствуются случаями, в которых ньютонианская алгебра «работает». Но если она неприменима, как, например, в случае, когда цена может принимать лишь целые (или рациональные) значения, нам необходимы более общие методы. Ко­гда в 1937 г. я столкнулся со случаем выявленных предпочтений, мне пришлось решать задачу по освобождению классического математи­ческого анализа от его алгебраических оков.

 

В первоначальной версии этой книги было множество вопросов, требующих дальнейшего исследования и разработки. Будущим Эрроу, Хаутэккерам, Дебре, Шепардам, Самуэльсонам и Маккензи пред­стояло применить в экономике унифицирующие инструменты теории выпуклых множеств, частичных порядков и решеток, теорем о не­подвижных точках, нестандартного анализа и весь арсенал математи­ки Бурбаки. Джерард Дебре как-то раз высказал мне весьма трезвую мысль: современная экономическая теория является дисциплиной, которая наиболее полно использует в своих повседневных исследова­ниях передовые достижения математического анализа.

 

Возвращение ньютонианского рая

 

Аналитические методы А. Вальда, Дж. фон Неймана, К. Дж. Эрроу, X. Вольда, Т. Купманса, Д. Гейла, X. Куна и А. У. Таккера, Ж. Деб­ре, Л. С. Понтрягина, Р. Дж. Оуманна и Абрахама Робинсона оказа­лись столь плодотворными, что ко времени двадцатой официальной годовщины Foundations страницы ньютонианской алгебры в этой книге безнадежно устарели. Но затем в экономическую науку забрел математик Стивен Смэйл и заметил, что, стоит только добавить маги­ческое заклинание «почти всегда», и классические алгебраические допущения восстанавливаются в правах. Так, если функция спроса является гладкой в некотором интервале, за исключением множе­ства точек меры нуль, то ей необходимо и достаточно быть строго монотонно убывающей, чтобы ее производная f'(p) «почти всюду» была отрицательной. Правило фазы Уилларда Гиббса в термодинамике — на которое указывал его ученик и мой учитель И. Б. Уилсон и кото­рое соответствует процедуре подсчета уравнений и неизвестных эко­номистами — кроме всего прочего имеет независимое общее содержа­ние даже в стране Бурбаки.

 

Большее может быть и меньшим. Математическая экономика 1950-х гг. в значительной части выигрывала в элегантности по сравнению со старыми скудными выкладками Парето и Эдварда Чемберлина. Но прекрасное одеяние порою доставалось ценой удаления не­которых реальных «рук и ног». Теория конусных, многогранных и выпуклых множеств дала возможность сформулировать «элементар­ные» теоремы и леммы. Но они отвлекли экономистов от феноменов увеличивающейся отдачи от масштаба и «невыпуклой» технологии, которые характерны для олигополии и многих других форм макси­мизации в реальном мире. Легкие победы над научными оппонента­ми почти всегда оказываются пустыми.

 

К счастью, некоторые неравенства выявленных предпочтений выполняются даже тогда, когда функции полезности не являются квазивогнутыми и обладают контурами безразличия, знак кривизны которых изменяется. Так, пусть Q¹ — наиболее дешевый для ме­ня способ купить при ценах Р¹ некоторый уровень благосостояния U≤ U(Q) и пусть Q² представляет наиболее дешевый способ достичь по меньшей мере того же уровня благосостояния при изменении цен до Р². Тогда, даже если U(Q) не является добропорядочной квази­вогнутой функцией, и даже если она не определена для всех веще­ственных чисел из неотрицательного ортанта (q₁, ..., q_n ) = Q ≥ 0, нера­венство слабой аксиомы выявленных предпочтений продолжает вы­полняться: ∆Р • ∆Q = Σ₁ⁿ(p_j ²- p_j¹ )(q_j²-g_j¹ ) ≤ 0. Это следует из базовой логики максимизации. Одним из наиболее радостных в моей жизни был момент, когда, услышав изложение И. Б. Уилсоном гиббсовской термодинамики, я увидел вечную истину, которая не зависит от ее физических или экономических проявлений. (Студент, изучавший лишь одну научную дисциплину, с меньшей вероятностью распозна­ет, что относится к логике, а что — к природе вещей.)

 

Благословенное отсутствие единства

 

Foundations состоит из трех книг. Я рад, что не стал до конца придерживаться своего первоначального намерения сосредоточивать­ся исключительно на проверке наблюдаемыми экономическими дан­ными гипотезы о том, что индивиды или фирмы максимизируют опре­деленные функции. Данная проблема в основном рассматривалась в части I. Но всякий раз, когда возникала интересная тема, в пылком стремлении ее исследовать я покидал эту узкую тропу.

 

Достаточно привести четыре примера. Глава 3 начинается с па­раграфа «Исчисление качественных соотношений». Я допускаю, что эта тема не относится напрямую к анализу максимизирующего по­ведения. Но она достаточно нова и самоценна, а несколькими года­ми позже привела таких экономистов-теоретиков, как К. Ланкастер, У. М. Горман и Т. Куирк, к разработке и систематизации всех выво­дов, к которым можно прийти исключительно на основе качественных соотношений (таких как алгебраический знак влияния одной переменной на другую). Подобная логика получила применение даже в экологии.

 

Вторым полезным отступлением (или частичным отступлени­ем) стал параграф «Экономическая теория индексов» главы 6. Как мы показали, теория индексов является лишь одним из аспектов те­ории выявленных предпочтений. За тридцать пять лет, прошедших после появления здесь этого анализа был сделан лишь один крупный шаг вперед в теории индексов — а именно формализующая концеп­ция «превосходного» (superlative) индекса У. И. Диверта, которая представляет собой формулу, основанную на данных (р_j , q_j ) в двух периодах и являющуюся точным ординальным индикатором по­лезности для некоторого определенного семейства кривых безразли­чия. (Известно лишь немного различных «превосходных» формул; возможно, множество простых превосходных формул является огра­ниченным.) Факт, который был установлен при обсуждении уравне­ний (76) и (77) в моей книге и который не был доказан в середине 1930-х гг., когда журнал Review of Economic Studies отверг мое про­изведение, появившееся до них, заключается в следующем: невоз­можно найти индекс, в точности выполняющий ту миссию, которую возлагали на него ранние экономисты. Допустим, половина товаров удваивается в цене, а половина — утраивается. Ясно, что прожиточ­ный минимум возрос на некоторую величину между 100 и 200 про­центами. Однако, даже если мы точно знаем, сколько вы или я тра­тим на каждый товар до и после изменений цен, в принципе невоз­можно корректно представить с помощью одной и той же скалярной формулы – f(P^a, Q^a; Р^b, Q^b) — для нас двоих, обладающих различ­ными вкусами (к тому же неизвестными!), точную величину, на кото­рую возрос прожиточный минимум для каждого из нас. Все, что можно, в принципе, узнать, имея соответствующие полные карты без­различия, это отношение старого количества денег к новому, не­обходимому каждому из нас в новой ценовой ситуации Р^ь, чтобы быть в тех же условиях, что и в первоначальной ценовой ситуа­ции Р^а; но — и это вопрос выявленных предпочтений — знание лишь двух (Р, Q)-ситуаций (или ограниченного числа таких ситуаций) может в лучшем случае ограничить каждое из наших искомых от­ношений.

 

Прежде чем закончить обсуждение этого второго отступления, я должен заметить, что мое известное противостояние общепринятой пустой болтовне об излишке потребителя основывалось попросту на возражении против неоптимальных предположений о выявленных предпочтениях. Если вы знаете мои реакции q₁ на изменения p₁, при­чем р₂ и мой доход постоянны — а именно это вы знаете, наблюдая мою «кривую спроса», — вы не можете сделать вывод о множестве моих кривых безразличия в области, окружающей наблюдаемые точки (Q). Следовательно, вы не можете подсчитать величину общих потерь (deadweight-loss), необходимую для различных целей благосостояния. Если вы знаете обо мне больше — например, вам известно, как изме­няется Q моих покупок в зависимости от дохода, — то становится возможным построить более точную карту моих кривых безразли­чия. Теория выявленных предпочтений анализирует то, что можно вывести из наблюдаемых (Р, Q). При правильном формулировании концепция излишка потребителя становится частью теории выявлен­ных предпочтений и тем самым выявляет свою собственную избы­точность.

 

Третьим отступлением является параграф главы 5 «Замечания по поводу спроса на деньги». Молодые ученые обычно хотят поведать вам все, что знают. Я был тогда молод. Теперь, достигнув зрелости, я все же рад тому, что этот параграф остался в книге. Ведь существо­вала потребность во введении денег в традиционную теорию спроса, причем таким образом, чтобы можно было на уровне теоремы посту­лировать принципиальное различие между, скажем, кофе, в котором вы нуждаетесь как в потребительском продукте, и деньгами, которые имеют ценность лишь в силу своей способности давать возможность покупать и продавать товары, подобные кофе. Поскольку запас денег М входит в ординалистскую функцию полезности наряду с ценовым вектором Р в однородной форме Р/М, рациональный базис количе­ственной теории обеспечивается без произвольной формулы MV = PQ. Неоклассическая экономика лучше монетаризма!

 

Наконец, приятно отметить заключительные абзацы главы 5, в которых сообщается об изобретении фондов денежного рынка и изображается перспектива равенства трансакционных денег почти пол­ному процентному доходу экономики со всеми вытекающими из этого трудностями исчерпывающей теории скорости обращения.

 

Экономика благосостояния

 

Вторая из трех книг, входящих в Foundations, является обзором новой экономики благосостояния Абрама Бергсона в главе 8. До по­явления этой главы только те, кто знал о плодотворной статье Берг­сона 1938 г. в Quarterly Journal или о статье Оскара Ланге 1942 г. в Econometrica, могли пробраться через болото суждений, истин, дву­смысленностей, отрицаний и непонимания, которое именовалось «но­вой экономикой благосостояния». В Festschrift в 1981 г. я написал Бергсону, что его открытие слабо сепарабелъной индивидуалистиче­ской функции общественного благосостояния «было вспышкой мол­нии», которую можно описать только словами поэта-богослова: «Был долго мглою мир окутан. / „Да будет свет!" — и вот явился Ньютон» (А. Поуп (пер. С. Маршака). — П. В.).

 

Внезапно стало ясно, чем на самом деле являются правило пре­дельной пропорциональности Лернера и условия Парето-оптимальности — элементами подмножества условий, необходимых для оптими­зации благосостояния, которые можно постулировать независимо от формы межличностных этических норм, указанных для (отделимой, ординальной) функции общественного благосостояния. Говорят, Ге­гель впервые понял собственную философию, когда прочел перевод своих трудов на французский язык. Точно так же Вильфредо Парето мог бы узнать, что же он в действительности имел в виду, прочитав классическую работу Бергсона 1938 г. То, что подход Бергсона может стимулировать новые открытия, равно как и унифицировать парадиг­мы прошлого, доказывается тем фактом, что применение мною в 1954 г. данного подхода в теории общественных благ дало новую жизнь ста­рым теориям Викселля—Линдаля, а также привело к новым надеж­ным (cheat-proof) алгоритмам У. Викри, Т. Гроувза и Дж. Ледьярда, Е. Кларке, Г. Таллока и Дж. Бьюкенена. Судя по частоте цитиро­вания, работа 1954 г. успешно продемонстрировала, что математика может играть свою креативную роль в современной экономической науке.

 

По прошествии четырех десятилетий все еще сохраняется не­понимание индивидуалистической функции общественного благо­состояния (или функции Бергсона—Самуэльсона). Поскольку Кен­нет Эрроу в своей классической работе 1951 г. Social Choice and Individual Values дал то же название («функция общественного бла­госостояния») функции конституционного голосования, которая, как он доказал, не всегда обладает ожидаемыми свойствами, экономист-новичок может подумать, что отсутствие функции общественного благосостояния (ФОБ) Бергсона—Самуэльсона полностью доказано. Эксперты знают предмет лучше. Но даже некоторые ведущие эко­номисты делают курьезную ошибку, полагая, что требование «ординальности» индивидуалистической функции общественного благо­состояния Бергсона—Самуэльсона подразумевает, что некоторое лицо является диктатором, чьи предпочтения преобладают над всеми межличностными суждениями. Это пример неправильного понима­ния, как я показал Бергсону в журнале Economica (1977) и в Fest­schrift. Вот еще одна попытка.

 

Предположим, общество имеет сотню шоколадок, которые требу­ется распределить между Джейн и Диком: q_l для Джейн, q₂ для Дика, q_l+ q₂=100, q_i > 0. Индивидуалистическая функция общественного благосостояния, которая является ординальной, может иметь этиче­ские контуры безразличия в плоскости (q₁ q₂), определенной как пря­моугольная гипербола: если q^a₁q^a₂ > q^b₁q^b₂, то распределение (q^a₁q^a₂) с эти­ческой точки зрения предпочтительнее, чем (q^b₁q^b₂); если q^a₁q^a₂ = q^b₁q^b₂, то оба распределения этически безразличны. Ограничиваясь сотней шоколадок, которые надо распределить между сладкоежками Джейн и Диком, никто из коих не является завистливым или альтруистич­ным, предположим, что наилучшим вариантом будет отдать по пять­десят каждому.

 

Все величины ординальны, не так ли? Ни у кого нет дополни­тельных преимуществ. Из-за чего тогда весь этот шум?

 

Почему-то читатели трудов по общественному выбору связывают старое доброе слово «ординальный» с принуждением к использова­нию ранжированных величин изменений. Они «оступились» на акси­оме, которую неудачно называют «аксиомой о нейтральности». Она звучит примерно так: «Если в некоторой ситуации этически пред­почтительнее выбрать вариант, увеличивающий индивидуальное бла­госостояние Джейн, но снижающий индивидуальное благосостояние Дика, то любой вариант, увеличивающий индивидуальное благососто­яние Джейн и снижающий индивидуальное благосостояние Дика, должен быть этически предпочтительным». Вы скажете, что эта акси­ома весьма глупа, так как делает одного индивида абсолютным дик­татором. И я соглашусь с вами. Однако, какой бы мудрой или глу­пой она ни была, подобная аксиома не имеет никакого отношения к использованию слова «ординальный» в литературе Эджуорта—Парето—Хикса—Самуэльсона. Ординальная индивидуалистическая функ­ция общественного благосостояния Бергсона продолжает жить и здрав­ствовать.

 

Джон Харшаньи (1955) сделал одно важное дополнение к ФОБ Бергсона. Он обратил внимание на форму функции, предложенную Бентамом, которая просто складывает кардинальные полезности от­дельных индивидов с соответствующими этическими весами. Харшаньи вывел это упрощение, распространив индивидуалистическую этику, согласно которой, одно состояние мира этически лучше другого, если все индивиды единодушно считают его таковым, — на область сто­хастики.

 

В Математическом приложении С (§ 5), этот аргумент изложен детально, но вкратце приведем его и здесь. Предположим, каждый из N индивидов желает выбирать из вероятных ситуаций в соответ­ствии с несколькими аксиомами о непротиворечивости и «рациональ­ности» Рамсея—фон Неймана. Исходя из этих условий, каждый бу­дет действовать так, чтобы максимизировать ожидаемое («среднее») значение своей существующей кардинальной функции полезности. Предположим, бергсоновский этический наблюдатель, совершая эти­ческий выбор между вероятными ситуациями, стремится делать это в соответствии с упомянутыми аксиомами Рамсея—фон Неймана; тогда он будет действовать так, чтобы максимизировать ожидаемое значе­ние существующей кардинальной функции общественного благо­состояния. Далее предположим, что эта функция общественного благо­состояния является индивидуалистической функцией общественного благосостояния в том смысле, что, если все индивиды соглашаются с тем, что состояние А лучше состояния B, то в соответствии с ФОБ А этически предпочтительнее, чем B. Идея Харшаньи состояла в воз­можности считать А и B как вероятностными состояниями, так и опре­деленными. Если мы согласимся с этим, то логическим результатом будет сведение ФОБ к аддитивной форме Бентама: λ¹u¹(q) + λ²u²(q) +…, где только неотрицательные этические веса (λ¹, λ², ...) выбираются этической системой.

 

Прежде чем оставить тему экономики благосостояния, я хотел бы заметить, что глава 8 проливает свет на то, каким примитивным было понимание некоторых ключевых проблем до 1940 г. Мои учите­ля, крупнейшие специалисты в данной области, такие как Джекоб Вайнер, Фрэнк Найт и Йозеф Шумпетер, не могли объяснить мне или даже самим себе, какое зерно истины содержало в себе учение Адама Смита о «невидимой руке», предположительно приводящей к тому или иному результату на конкурентном рынке. Или вспомним рас­пространенное тогда модное представление, согласно которому посто­янная отдача от масштаба несовместима с устойчивостью совершен­ной конкуренции. Даже классическая статья Пьеро Сраффы 1926 г., положившая начало современной теории несовершенной конкурен­ции Чемберлина—Робинсон, была испорчена утверждением, что одна из «коробок» возрастающих издержек или постоянных издержек была лишней. Если понимать это буквально, то рассуждение Сраффы отри­цает возможность (истинность) следующего простейшего случая об­щего равновесия: зерно производится при участии факторов труда и земли, причем производственная функция является однородной функ­цией первой степени; одежда производится исключительно трудом при постоянной отдаче от масштаба. Тогда изменение вкусов в пользу пищевых продуктов и снижение спроса на одежду приведет к увели­чению соотношения Р_зерна/P_одежды, тем самым снижая соотношение зарплата/рента и долю труда в национальном доходе. Доведением логики Сраффы до абсурда можно показать, что подобная модель внутренне логически противоречива и потому (sic) нам необходима новая теория несовершенной конкуренции. Я помню, как восхищал­ся Шумпетер параграфом «Неопределенность при чистой конкурен­ции?» главы 4, где этот вопрос поставлен прямо, — и как сомневался в нем!

 

Девственный континент

 

Это приводит к необходимому наблюдению. Ньютон сказал: «Я видел так далеко, поскольку стоял на плечах гигантов». Верно. Мы многим обязаны своим научным предшественникам. Особенно тщательно я изучал работы Рагнара Фриша, Яна Тинбергена, Харольда Хотеллинга, Гриффита С. Эванса, И. Б. Уилсона, Василия Леонтьева, Николаса Джорджеску-Регена — упоминаю только здравство­вавших в то время своих предшественников.

 

Ньютон мог бы еще добавить (с меньшей скромностью), что он поднял площадку, с которой его потомкам предстояло идти даль­ше наверх. И если бы Ньютон не был таким отшельником и столь трансцендентным гением, он мог бы получить много полезного из работ современников. Любой велосипедист в гонке знает, насколько быстра езда для соперника, который движется сразу позади лидера, пользуясь разреженностью воздуха, создаваемой усилиями последне­го в качестве побочного эффекта. Я изучал работы Дж. Р. Хикса, Р. Дж. Д. Аллена, Абрама Бергсона, А. П. Лернера, Николаса Калдора и всех великих теоретиков сегодняшнего дня. По общему признанию, для этого проще развивать то, что уже витает в воздухе, вынашивая самообман субъективной оригинальности. Но еще на раннем этапе я решил, что более ценно двигаться на переднем крае развития науки, используя все, что уже имеется в литературе, и избегая того, что Гуннар Мюрдаль едко назвал «ненужной англосаксонской „ориги­нальностью"». Тогда, если с этих запредельных высот кто-то сможет сделать прыжок вверх, то его осуществление будет величественнее.

 

Есть и нечто более важное. К моему счастью, я вошел в экономи­ческую науку в 1932 г. Аналитическая экономика была готова к пред­стоящему броску вперед. Я попал в благоприятный вакуум, который едва ли могут представить себе современные молодые экономисты. Столь многое предстояло еще сделать — все пребывало в несовершен­ном состоянии. Это все равно что рыбалка на девственном озере: огромный улов при каждом броске удочки, но новых видов столь много, что интерес не иссякает.

 

Научные журналы в то время страдали аллергией на математи­ку: как молодой стипендиат-исследователь в Гарварде, я имел воз­можность писать статьи, и моей проблемой было избежать перенасы­щения какого-либо одного журнала. Я рассылал свои работы в бес­численное множество разных изданий и снова и снова получал в ответ просьбу: «Пожалуйста, сократите статью и сделайте менее мате­матической». Я едва сдерживался от искушения протестовать: «Чего вы хотите? Ни то ни другое не возможно. И ни то ни другое не яв­ляется оптимальным». Последним смеялся ученый: качество ста­тей, которые отвергали редакторы, пожалуй, было несколько лучше остальных.

 

Быть молодым стипендиатом-исследователем представляло со­бой наилучший для меня вариант. Платили хорошо. У меня было перо для записей и библиотека поблизости. Я думал тогда, что с удовольствием продлил бы этот трехлетний срок на всю оставшуюся жизнь. Позднее, с обретением шанса преподавать работы лучших ученых в мире, я перестал сожалеть о прекращении этого рая. А еще позднее, когда МИТ назначил меня профессором института, я снова, как в те годы, очутился в самых благоприятных условиях. Достаточ­но рая!

 

Книга Foundations of Economic Analysis способствовала появле­нию значительного количества самостоятельных теорий. Но что боль­ше всего интересовало молодого автора этой книги — и я стремился помнить об этом при подготовке данного расширенного издания — успех, которого она может достичь в формулировании общей теории экономических теорий.

 

 

 

Вернуться

 

Координация материалов. Экономическая школа

Контакты